Глава 26

– Мисс Жарка? – прервал мои видения голос Элеонор.

Я вынырнула из сна под звуки голосов сестер Жарка, поющих «Время никого не ждет». От этих слов мое сердце сжалось, мне стало трудно дышать. Характерный хрип граммофонной пластинки слишком живо напоминал мне о той ночи в моем далеком прошлом, когда небо разрывали пламя и звуки взрывов и когда жизнь моя навсегда раскололась пополам – время до и время после…

– Мисс Жарка? – снова позвала Элеонор, теребя меня за плечо.

Я заморгала, очнувшись.

– Немедленно выключите это. Магда тогда ужасно фальшивила, и это особенно слышно в этой песне.

Элеонор подошла к граммофону и подняла иглу.

– Я просто хотела спросить, все ли с вами в порядке, но теперь вижу, вы в прекрасной боевой форме.

Я нахмурилась, всем видом демонстрируя неудовольствие, а она уселась на стул, где обычно сидела Бернадетт, и подняла книгу, которую читала. Это была библиотечная книга по искусству восемнадцатого и девятнадцатого веков – одна из тех, которые Бернадетт хотела скрыть от меня. Я собиралась попросить Элеонор почитать мне один из любовных романов, которые мы выбрали в библиотеке, но тут она посмотрела на меня, оторвавшись от книги.

– Мне хотелось бы кое-что спросить у вас, – произнесла она.

– Любопытство, как известно…

– Знаю, сгубило кошку. Финн мне уже об этом сообщил. Но у меня есть дурная привычка задавать вопросы, а там уж ваше право, отвечать на них или нет.

Я вздохнула, показывая, что мне это совсем не интересно, но все же посматривала на книгу, лежавшую у нее на коленях.

– Вы мне мало что рассказывали о вашей жизни в Будапеште, о вашем детстве с сестрами и матерью в маленьком домике у реки. Моя мать – которая, как я уже говорила вам, как-то помогала вам на рождественской вечеринке, – сказала, что сравнила вас и ваших сестер с сестрами Габор, а вы ужасно разозлились. Вы сказали что-то вроде того, что ваша семья не имела таких огромных денег и вы вынуждены были много трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь, а не полагались на богатых мужей, которые избавили бы вас от забот.

– Вижу, у вашей матери отличная память.

– Вы даже не представляете какая. – Она закатила глаза, затем посмотрела на меня выжидающе.

– Я была очень трудолюбивой девушкой. Пела по вечерам в кафе, чтобы заработать денег, когда мать заболела и больше не могла работать в пекарне. Кто-то же должен был содержать семью. – Я посмотрела на нее, прищурившись. – Но вы так и не задали ваш вопрос, поэтому я не знаю, что вам ответить.

– Ну мне просто интересно, откуда взялись все эти картины?

– Разве я вас спрашиваю, откуда вы берете эти ваши безвкусные наряды?

– Нет, но если бы спросили, я бы без раздумий ответила. Думаю, мы с вами уже достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы не отвечать на вопросы, которые нам почему-либо не нравятся… или отвечать. Кому как удобнее.

Я прищурилась.

– Человек, который приходил сегодня, – это он просил вас задать мне вопрос о картинах?

– Вовсе нет. Он всего лишь просил передать слова соболезнования по поводу смерти Бернадетт и попросить вас позвонить ему. – Она похлопала рукой по открытой книге. – Я сейчас читаю эту книгу и узнаю некоторых художников, чьи картины висят у вас в доме. Когда вы спали, я взяла на себя смелость и попыталась разглядеть подписи художников под картинами, чтобы проверить, не ошиблась ли. Я, конечно, отнюдь не искусствовед, но могу предположить, что если одна картина Брейтера продается на аукционе за сто тысяч долларов, то остальные его произведения, скорее всего, не менее ценные.

– Не исключено, – сказала я с единственной мыслью не проговориться, но Элеонор была подобна неистребимым термитам, которым невозможно противостоять – они неумолимо будут грызть основание вашей крепости, пока она не превратится в труху и не рухнет. – И что из этого следует?

– Сначала я думала, что, возможно, вы получили эти картины в наследство от родственников или же они просто искусная подделка. Но мистер Айзексон упомянул, что ранее вы уже продали несколько из них за очень хорошие деньги. Поэтому остается только одно объяснение – вам они достались в наследство.

Я пристально смотрела на Элеонор, желая, чтобы она замолчала.

– Предположим, вы правы.

– Вот я и удивляюсь, почему вы не позволяете Финну пригласить экспертов для того, чтобы их оценить и застраховать. Ведь случаются такие вещи, как кражи, стихийные бедствия или пожары.

Когда Элеонор наконец поняла, что я не собираюсь больше ничего говорить на эту тему, она наклонилась вперед, опершись локтями на книгу, и спросила:

– Почему же тогда Бернадетт так старательно прятала от вас эти книги? Не думаю, что там есть какие-либо любовные сцены или что-то подобное. – Элеонор ехидно улыбнулась при этом намеке на позаимствованные из библиотеки любовные романы с изобилием горячих сцен.

Я даже не потрудилась улыбнуться ей в ответ.

– А давайте устроим спиритический сеанс, и вы сами спросите об этом Бернадетт? Моя сестра всегда рассуждала как ребенок, никогда не задумываясь о том, откуда берутся деньги на пропитание или новые наряды. У нее было доброе сердце, полное сострадания к ближним, и, если у нее были лишние деньги или еда, она всегда была готова поделиться с неимущими. Я очень любила сестру, но, поверьте, жить с ней под одной крышей было непросто. Поэтому мне сложно понять причины, по которым она совершала те или иные нелепые поступки. Вот я и говорю, что вам лучше спросить у нее напрямую.

Мы обе повернули головы на звук захлопывающейся дверцы машины. Элеонор поднялась и подошла к окну.

– Сестра Кестер сейчас на кухне, поэтому понятия не имею, кто это… – В вечернем воздухе раздался громкий смех. – Вот уж не думала, что Финн с Джиджи появятся здесь раньше завтрашнего утра.

Я внимательно наблюдала за ней и заметила, что она пригладила волосы и расправила юбку, а щеки ее слегка порозовели.

– Думаю, Финн не вытерпел и приехал пораньше.

Румянец на ее щеках стал еще ярче. Но, упрямо выдвинув подбородок, она сказала:

– Не думаю, что одно только удовольствие видеть вас способно вдохновить его на то, чтобы проделать в темноте весь этот долгий путь на остров.

– Удовольствие видеть меня – уж точно нет, – произнесла я, наслаждаясь ее смущением.

Мы услышали, как открывается передняя дверь, и тут же раздался звонкий голосок Джиджи.

– Тетя Хелена! Иди скорее сюда. Ты должна это видеть.

Я приступила к долгому процессу сползания к краю кресла, чтобы встать. Элеонор поспешила мне на помощь.

– Дайте мне ваши руки, я помогу вам встать. Так будет гораздо быстрее.

Я не стала спорить – да, собственно, и возразить мне было нечего – и протянула ей руки. Она осторожно помогла мне подняться, поддерживая под локти.

– Скорее! – кричала Джиджи. Звук ее быстрых шажков раздался в коридоре, и вот уже ее головка просунулась в дверь. – Ты уже идешь?

Она остановилась и смотрела, как я медленно выбираюсь из кресла, опираясь на трость и руку Элеонор.

– Тебе нужен мини-скутер, тетя Хелена, вроде тех, которые показывают по телевизору.

Я сделала еще один, такой болезненный для меня шаг.

– Это исключено, милая, потому что на таком молодежном средстве передвижения все сразу увидят, какая я старая.

Я услышала, как Элеонор тихонько фыркнула при этих словах, а девочка стояла в растерянности, пытаясь понять, почему то, что всем и так очевидно, может кого-то смущать.

Джиджи повела нас вперед, указывая путь рукой, как диспетчер, направляющий самолет по взлетной полосе.

– Почему мы несемся через весь дом на такой скорости? – спросила Элеонор.

Джиджи, как и большинство детей, не заметила сарказма в ее голосе и серьезно ответила:

– Кактус тети Бернадетт расцвел. Он цветет только одну ночь, и нам надо спешить, а то цветок скоро исчезнет.

Я чуть не споткнулась о свою трость, вспоминая, с каким упорством Бернадетт искала именно этот вид кактуса – знаменитую «царицу ночи», или по-научному – селеницереус крупноцветковый, а потом целый год ждала, чтобы он зацвел. Я о нем совершенно забыла после ее смерти. Редкий кактус обычно зацветал поздней весной или ранним летом, и я вдруг подумала, что, может быть, он ждал, когда я наконец приду в себя после смерти сестры, чтобы им полюбоваться.

– Но он же не исчезнет за то время, которое нам требуется, чтобы туда добраться? – сказала Элеонор.

Глаза Джиджи округлились.

– Может исчезнуть. Папа так сказал.

Как по мановению волшебной палочки, из входной двери появился Финн.

– Вам помочь?

– Я уже сказала тете, что ей нужен скутер, – произнесла Джиджи. – Тогда не придется ждать целый год, когда цветок снова расцветет. Но тетя Хелена сказала, она боится, что тогда все увидят, что она уже очень старая.

Мы с Элеонор рассмеялись, а Финн смутился.

Когда мы подошли к ступенькам крыльца, Финн предложил мне руку вместо трости.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что придется ждать целый год? – спросила Элеонор.

– Он цветет только раз в году, – объяснила Джиджи, сбегая вниз по лестнице. – И очень недолго. Поэтому действительно надо спешить.

– Я и так стараюсь, – произнесла я, пытаясь переставлять свои старые ноги быстрее.

Бернадетт посадила этот кактус еще двадцать лет назад, после того, как прочитала о нем в каком-то романе. Всегда во власти романтических мечтаний, она затеяла переписку с питомниками растений, пока не нашла людей, которые согласились прислать ей растение. Эти кактусы очень недолговечны, и ей приходилось заказывать новые примерно каждые три года. Она сажала их в небольшом саду камней неподалеку от рощи пекановых деревьев, откуда открывался вид на бухту.

Я однажды спросила ее, почему она приложила столько усилий, чтобы достать растение, которое цветет всего лишь раз в году. Она посмотрела на меня с недоумением, словно не понимала, как можно не знать ответа на этот вопрос.

– Потому что иногда такая хрупкая недолговечная красота – это самое главное, что есть у нас в жизни, – ответила она. Я тогда постеснялась спросить ее, что она имела в виду.

Джиджи побежала вперед по алеее пекановых деревьев, ее путь освещали луч фонарика и свет полной луны. Наконец она остановилась, и ее розовое платьице выделялось на темном фоне, словно путеводный маяк в ночи.

– Как красиво! – произнесла она полным благоговения голосом.

Мы подошли и встали за ее спиной, а она присела на корточки перед большим белым цветком. Чтобы рассмотреть его, не нужно было дополнительного освещения – белоснежные лепестки отражали лунный свет, словно именно для этого и был создан прекрасный цветок, растущий в гордом одиночестве на покрытых восковым налетом толстеньких ползучих стеблях, извивающихся среди камней. Многочисленные гладкие, как шелк, лепестки распустились на колючем стебле, окруженные большим числом тонких прицветников, что придавало огромному цветку сходство со взрывающейся звездой. Этот цветок обладал удивительной, просто волшебной красотой, но я все же не могла понять, почему Бернадетт так упорно стремилась заполучить его для своего сада.

– Ближе к рассвету он начнет увядать, – сказала я, заранее грустя о потере.

Все хранили молчание. Затем Джиджи прошептала:

– Но оно того стоило, ведь правда?

Финн нежно погладил ее по голове, а я повернулась и встретилась взглядом с Элеонор. Похоже, мы обе были поражены удивительной мудростью ребенка.

Тут из дома вышла сестра Кестер.

– Мисс Жарка, вам пора ложиться спать.

Я пожелала всем доброй ночи и позволила сиделке медленно отвести меня к дому, а перед глазами все еще стоял ослепительно-белый цветок, и я словно слышала голос Бернадетт, произносящий слова ее маленькой племянницы: «Оно того стоило».