Про Социальный день Ион слышал, как ему казалось, с самого детства, что вряд ли могло быть истиной. История этой Комнаты начиналась с проекта музея старых времен, призванного запечатлеть обычную довоенную жизнь простого гражданина. Среди тесного пространства Датаполиса планировалось обустроить несколько квадратных метров, куда не проникало бы ни пылинки снаружи. Напротив, там должна была царить атмосфера, теперь уже знакомая лишь старикам. Полная имитация квартиры среднего киевлянина с кухней, спальней, неким подобием гостиной и, разумеется, полноценной сантехникой.

Собственно, с сантехники все и началось. Кипарис хотел, чтобы она оказалась полностью рабочей, что потребовало переделки труб. Потом оказалось, что, если есть место, сохранившее полноценный унитаз, то после него приятно еще и почитать настоящую книгу, посмотреть настоящий телевизор, полежать на нормальных простынях. Так идея личного клозета переросла в проект «бункера в бункере».

Дело было даже не только в том, что в Комнате всегда поддерживались запасы свежей еды, самых лучших консервов и того, что можно было пронести сверху и безбоязненно употребить в пищу. Куда большее значение имела психологическая сторона, когда выяснилось, что даже простая возможность возить пылесосом по ковру давала человеку заряд энергии на долгие недели, побуждая терпеть тяжелые будни станции с надеждой на возрождение былых времен. Система работала, даже когда комнатой пользовались люди молодые, толком не помнящие или вовсе не знающие, что именно эта комната символизировала. Это место так и стали называть – Комнатой.

Право в нее попасть удостоилось отдельного наименования – Премия Социального дня, дающая возможность провести в Комнате сначала станционный день, а затем и полные двадцать четыре часа стандартных суток.

Премия стала высшей формой поощрения в Датаполисе и во всем Кресте. Возможность пожить сутки в максимальном по местным меркам комфорте ценилась очень высоко. Только избранные могли получить этот кусок пирога.

Не существовало никаких четких правил, позволявших обрести заветную награду, и она обросла кучей слухов – разумеется, по большей части неверных. Факт тот, что посторонних пускали в Комнату только в крайних случаях. И эти случаи свелись к простым спецзаданиям в пользу администрации – например, промышленному шпионажу. Узнаешь, сколько киловатт на самом деле выработали на Кловской за месяц – добро пожаловать в теплую постель с пультом от видеомагнитофона. Ведь оказать специальные услуги столице может только тот, кто всегда помнит, благодаря кому метро все еще существует. Благодаря столице, конечно же, и режиму Кипариса. И именно за это «помнит» не могло быть высшей награды, кроме как право забыть. Пусть и на двадцать четыре часа.

Несмотря на усталость, Ион не строил иллюзий относительно того, почему его ведут в комнату. Ясное дело, Кипарис просто пытается его купить. Возможно, считает его купленным с потрохами уже сейчас. И этой комнатой просто подмахивает подпись в их негласном соглашении. В сущности, его уже купили за школу, отправив в этот поход.

Смотритель остановился у железной двери с шифрозамком. Набрал код на панели. Ион понял, что никогда не знал, где именно находится вход в комнату. Мир администрации был для него почти мифическим местом из вечно невидимых света и зеркал. Все оказалось прозаично – малоприметная дверь где-то у самого потолка станции с узкой деревянной лесенкой, ведущей к ней с пола.

– Изнутри дверь открывается нажатием кнопки, – сказал Кипарис. – Удачного отдыха, учитель. Еще раз спасибо.

– И вам, смотритель, – сказал Ион, заходя внутрь.

Дверь за ним закрылась. Послышался треск замка.

Первое, что почувствовал Ион, – свист в ушах от внезапной тишины. В комнату не проникали никакие звуки снаружи. От этого ему даже стало неуютно. Ион стоял в тесном пространстве, толком не зная, что ему делать дальше.

Вид пушистого ковра на полу побудил его разуться. Освободившиеся от ботинок ноги тут же заныли. Ворс приятно покалывал пятки. Запах старой фанеры щекотал ноздри. Ион снял куртку, прошел вперед, заглядывая в каждый угол. Примерно половина предметов была ему хорошо знакома, оставшиеся он мог узнать по смутным воспоминаниям, картинкам и чужим рассказам.

Старенький магнитофон точно не был для него реликтом былой эпохи, которыми стали, например, цифровые плееры, не пережившие и пяти лет без ухода. Кое-где выжили дисковые проигрыватели, но настоящими долгожителями были именно кассетники. Так что для Иона они оказались не прошлым, а вполне себе актуальным настоящим.

Вся Комната являлась комбинацией именно подобных вещей – смесью рабочего и поломанного, причем связи этих вещей с датой их изготовления не было никакой. Например, точную копию этого магнитофона Ион уже видел на севере Лукьяновской несколько лет назад. Тогда Ион изучил каждый клочок наклейки на нем, слушая хриплый динамик, пока батарейки не сели окончательно. В то время подходящих на замену не нашлось.

Стеклянные окна, разумеется, были декоративными. Сразу за ними располагались картины, имитирующие городской вид. Особого реализма в них учитель не увидел, и тут же усмехнулся собственному скептицизму. Еще вчера он бы смотрел на эти картины с открытым ртом, а сегодня критикует их за недостоверность с видом знатока, который на своем опыте прекрасно знает, каков на самом деле внешний мир. С другой стороны, картины изображали мир до Катастрофы, и, похоже, тогда он выглядел иначе.

Куда больше Иона заинтересовало стекло. Если что и было редкостью в метро, так это именно обычное стекло. Из стеклянных предметов выжили разве что редкие стаканы.

Ион открыл раму, подвигал ее вперед-назад, слушая скрип петель. Провел по ним пальцем, потер, понюхал. Похоже на запах смолы, но какой-то не такой.

Учитель долго ходил по комнате, трогая шкаф, кровать, стены с непонятной бумагой. Зачем оклеивать стены бумагой? Ион никогда не видел ничего подобного. Он принялся обшаривать стену по сантиметру, пока у самого плинтуса не нашел надпись «обои бумажные, дуплекс».

Ион почесал голову. Надо будет спросить мужиков с Лукьяновской, что такое обои и что такое дуплекс. Первое слово он пару раз слышал, но не знал, что оно значит. А ведь когда-нибудь его об этом спросят молодые.

Затем Ион заглянул во все двери. В кладовке он нашел металлический хлам вроде швабр и лопат, которым он почти обрадовался – как-никак, знакомые декорации. За другой дверью находилась ванная – раковина, унитаз и душевая. От раковины Ион долго не мог оторвать глаз. Унитазом и вовсе не хотелось пользоваться по назначению – жалко было пачкать такую красоту. Вот от душа он не отказался.

Горячая вода была ему не в новинку, хотя он уже и не помнил, когда в последний раз пользовался такой. К моменту, когда Ион снова выключил воду, он уже достаточно осмелел, чтобы воспользоваться бесконечными полотенцами и заодно – чистым бельем, пачка которого располагалась на полке.

Он провел рукой по запотевшему зеркалу, долго смотрел на свое отражение. Вид собственной щетины был вполне знакомым, но ее цвет – нет. За последние сутки она местами побелела.

– Гулять так гулять, – пробурчал Ион, беря опасную бритву с полочки.

Скоро он вышел из ванной и направился к кухонному уголку, стараясь не глазеть по сторонам, предпочитая во всем разобраться самостоятельно. Много консервов, самых разных. Были и совсем экзотические вещи – какие-то соевые крупы, большая коробка с непонятным словом «чипсы», пыльные бутылки, в которых угадывался алкоголь. Хорошая штука, хотя пока и преждевременная. И рядом с бутылками – сахар! Много сахара, местами даже белого.

Газовая плита вызвала у учителя большие сомнения, и он ограничился стоящей рядом спиртовкой. Не исключено, что плита тоже была декорацией. Поэтому учитель решил не ставить экспериментов и вскипятил чайник знакомым способом, приглядываясь, как постепенно ускоряет свой ход кристально чистая вода.

Пока она закипала, Ион ощутил приступ хандры. Черт его знает, действительно ли эта комната напоминала довоенное время, но, скорее всего, так и было. Значит ли это, что все люди до Катастрофы жили вот так? Не ковырялись в земле в поисках крыс или жуков, не выжигали друг друга огнеметами, не пытались стрелять в первого встречного незнакомца?

Оторвавшись от плиты, Ион отошел в дальний конец комнаты, включил настольную лампу, пощелкал пальцем по абажуру, сам не зная зачем. Социального дня оставалось еще двадцать три с половиной часа, а он уже чувствовал уныние.

Ион сел на кровать. Да, это тебе не лазарет. Никакие пружины под ним не трещали. Под ним был настоящий матрац, по толщине – как единственная сохранившаяся на Лукьяновской подушка старых времен, только намного шире.

Однажды настанет момент, когда ему придется передать эти знания. Нужно будет к каждой непонятной ему детали либо изобрести слово, либо забыть саму деталь.

Вода закипела. Ион подошел к спиртовке, выключил ее, сделал себе чай. Заварной смеси он сыпанул больше, чем привык, и компенсировал это сахаром. Вернулся с кружкой к кровати, сел, оглядывая комнату с растущей тоской. Совсем некстати ему захотелось наверх, в открытый город, и учитель поспешно хлебнул горячего напитка, прогоняя эту мысль. Обжегся, поставил кружку на поцарапанную столешницу, чуть не расплескав.

Вернулся обратно к кассетнику, смахнул рукой пыль. Вспомнил, какие кнопки надо нажимать и что они делают. Наскоро просмотрел кассеты, часть из которых была упакована в пластиковые полупрозрачные футлярчики, прочитал названия. Имен исполнителей не было, только жанры. Кассеты «Шансон-8» и «Шансон-9», стоящие между «тяжеляком» и «медляками», свидетельствовали о том, что по меньшей мере семь кассет были кем-то стырены.

Запах пластика и магнитных лент отдавал чем-то внушительным, историческим. Может, поэтому взгляд Иона зацепился за невзрачную кассету с надписью на приклеенном кусочке лейкопластыря: «Хроники Креста, 1–36».

Ион нахмурился, думая, что бы это могло значить. Сунул кассету в магнитофон и нажал кнопку «воспроизведение», но тут же поставил на паузу и начал рыться по ящикам, смутно представляя, что может там увидеть.

Там он и нашел диапроектор. Глядя на легкую железную коробку с объективом впереди, Ион вспомнил, что уже видел такую вещь, но не мог понять, где именно и когда. Может, в раннем детстве.

Ион вытащил проектор из ящика, наскоро осмотрел, поставил рядом с кассетником и воткнул вилку в розетку, надеясь, что та дает нужные двести двадцать вольт. Там же, в ящике, он нашел позитивные пленки, сваленные в целлофановый пакет, подобно ненужному хламу, который жалко выбросить. И все же пленки были аккуратно промаркированы при помощи привязанных к ним кусочков бумажки, так что Ион быстро нашел нужную ленту.

К тому времени он уже вспомнил, откуда знал про диафильмы. Когда-то на Лукьяновской он попал на сеанс трансляции старых сказок. Помнится, в то время у него даже мелькнула мысль стащить проектор себе, но пользоваться им без свидетелей все равно было нереально, и мечту пришлось отложить до лучших времен.

Ион заправил ленту в проектор, нажал кнопку, уставился на размытый квадрат, направленный на стенку. Что-то он явно упустил.

А, ну да, белый экран.

Подойдя к горизонтально прикрепленному на стене рулону, Ион дернул его вниз за петлю, разворачивая белое полотно. Вернулся обратно и подстроил резкость. Вот, теперь лучше.

С первого кадра он понял, что попал на нужную ленту.

Картинка демонстрировала лежащие в ряд трупы. Ион смотрел на них, гадая, кто все эти люди. Затем снял приемник с паузы. Кассетник зашелестел, довольно прокручивая ленту.:

– Хроника Креста, год первый, – сообщил мужской голос, который мог принадлежать беззаботному человеку лет сорока. – Перед вами результаты операции по подавлению преступных группировок с восточных станций.

Ион думал, что голос скажет что-то еще, но, похоже, комментатор считал объяснение исчерпывающим. Преступные банды обезврежены, что еще надо?

При виде обезличенных мертвых тел память Иона не выдала никаких ассоциаций. Что еще за охота на ведьм тут случилась? Он знал, что когда-то, до официального объединения станций, вооруженные налеты соседей были скорее правилом, чем исключением. Он только не знал деталей. Потому что начнешь разбираться, и быстро окажется, что большинство участников конфликта все еще живы и, возможно, живут на твоей станции, в двух метрах от тебя, за картонной стенкой. Подобные вещи люди научились забывать для своего же блага. Но, как видно, их хотя бы не замалчивали. Асоциальные элементы устранены, почему бы не запечатлеть их?

В таком случае для кого, черт побери, предназначалась эта пленка? Может, по данному вопросу проходил суд или еще какой трибунал? Ион в этом сомневался. Скорее, просто кто-то распорядился сохранить доказательства, чтобы иметь возможность позже обосновать любые ответки: дескать, сунетесь к нам, и разговор будет короткий. Видимо, принцип сработал на совесть, так как с тех пор о бандах почти не вспоминали.

Следующий кадр демонстрировал более яркое событие в жизни подземки – торжественную распечатку складов.

– После установления перемирия были вскрыты новые продовольственные хранилища, – сообщил тот же голос на кассете. – Еда подешевела…

Действительно, Ион это помнил. Неужели уже шесть лет прошло? Он уже тогда понимал, что распечатанные склады были далеко не новыми. Они были еще старше тех, на запасах которых метро жило в первые годы. Точнее, в тот день были распечатаны склады еще времен СССР. Естественно, сохранность и качество продуктов вызывали большие сомнения, поэтому некий мудрый человек решил протестировать еду на людях. Отсюда и бесплатная раздача. Справедливости ради, таблетки от изжоги тоже раздавали пачками. Также пригодились одежда и простыни, преимущественно лен и хлопок.

Как ни смешно, это тоже был эксперимент. Руководство станций просто хотело посмотреть, что люди будут делать с этим барахлом – и это, кроме всего прочего, показывало, что в состав руководства попали совсем неподходящие люди. Оказалось, что в представлении среднего горожанина лучшим применением для лишнего одеяла было разорвать его на веревки, из которых можно тут же сделать что-нибудь практичное. Тогда и вошли в моду гамаки, сети, навесы и даже декоративное вязание. Странный был период. Люди рвали все, не глядя, будто снимали стресс. Может, поэтому никому не раздали воздушных фильтров, а то и их бы приспособили под светоотражатели на палатках. Тем более не раздали дополнительного оружия, хотя «Скиф» его как-то получил. Автоматы Калашникова времен СССР работали ничуть не хуже современных. Оружие продолжало массово распространяться по станциям и после создания Креста, официально подававшегося как мирное содружество. Но этого, видимо, в хроники вносить не стали.

Третий кадр показался Иону странным. Несколько человек в кабинете. Двое жали друг другу руки с циничными улыбками, еще трое подписывали какие-то бумаги, словно в чемпионате по синхронному письму. Что это за стороны? Представители банд подписывают мирное соглашение? Тогда кто это стоит тут же на коленях с пистолетом у виска? В чем выражается его роль при подписании бумаг? И что с ним случилось после этого? Сразу замочили?

Ион рассмотрел людей повнимательнее, но никого не узнал. А ведь это было семь лет назад, и участники соглашения наверняка имеют влияние в метро. Ион снова нажал на кнопку на магнитофоне, понимая, что без подсказки не сумеет понять, что за чертовщину видит.

– Перед вами момент создания Креста, – сказал диктор, и Ион поперхнулся чаем, хлопая себя по грудной клетке. – Представители станций подписывают соглашение о слиянии в единое государство с автономией всех сторон.

– Автономия, как же, – пробурчал Ион, проматывая кадр до четвертого.

Выборы президента, похоже. Или мэра. Или верховного адепта. Насколько Ион помнил, в те времена долго определялись с тем, как же называть высшее лицо в только что принятой системе. Перебрали все варианты, вплоть до царя-батюшки и ультимативного архонта. В итоге стали называть президентом, будто сразу давая понять, что подземный Киев – уже не город, а государство, дробящееся на регионы. Как же, интересно, этого президента выбирали? Голосования Ион не припомнил, хотя бюрократия уже тогда была сильно распространена. Если бы к ним на Лукьяновскую притащили урну с бюллетенями, он бы запомнил. Наверняка просто сильные люди поставили своего человека, не спросив народ. Тогда никакой это не президент. Непонятен вопрос этики.

Хотя кто был против? Наверное, тот, кто на предыдущем кадре стоял на коленях с дулом у виска. Много ли счастья принесло ему сопротивление?

Пятый кадр.

– Выборы главы содружества выиграл смотритель Дмитрий Кожевников! – сказал диктор. Ион представил, как тот утирает слезы благоговения. Никакого смотрителя по имени Дмитрий Кожевников учитель не помнил.

Это он, что ли, президент Креста семь лет назад? Если так, то его не только выбрали через пень-колоду, но и решили скрыть от народа тот факт, что теперь у них есть президент с лицом и именем.

Учитель покачал головой. Может быть, в Датаполисе знали, кто теперь главный. Может, знали и на северных станциях. Но до Лукьяновской эти новости не доходили. Зато «Скиф», конечно, всегда все знал. Им нужно было как можно раньше легализоваться, чтобы торговать с новоиспеченной столицей на законных началах.

Ион пытался вызвать в памяти какие-нибудь глобальные указы или реформы того времени, но не вспомнил толком ничего. Господин Кожевников, видимо, не давал монументальных распоряжений или же решил начать воровать с первой минуты. Даже если и так, всегда есть какое-нибудь подобие оппозиции, которая могла бы дискредитировать первое лицо.

И все же ничего подобного в то время не происходило. Лукьяновская находится в двух перегонах от столицы, а новости не доходят. Если тогда купили всех, у кого имелось право на мнение, то это попахивало заговором посерьезнее всех «Красных вариантов».

Возможно, следующий кадр все прояснит.

Да, точно. Согласно новой картинке, на экране происходила передача власти. Дмитрий Кожевников ушел без скандалов, и Крест возглавил некто Антон Кожевников.

Родственник? Скорее всего, брат.

Ион всмотрелся и удивленно поднял брови. Надо же, сам Кипарис. Так вот как тебя зовут, гражданин Антон. Тогда ясно, почему никто не помнил твоего брата. Наверняка тот просто посидел на посту, как свадебный генерал, чтобы принять на себя все шишки первой адаптации общества и уйти, обеспечив подстраховку конкретному человеку. Если так, то где сейчас Дмитрий? В руководстве северных станций Ион такого человека не помнил. Убит? Или бежал? Направлен перебирать бумажки и регулировать размер налога на роскошь?

Был президент – и сплыл, передав власть нужному человеку. Что ж, бывшие цари имеют свойство забываться. Забвение – наказание за скромность на троне.

Следующий кадр демонстрировал сытых граждан, что Ион определил при первом же беглом взгляде. Толпу сытых людей он всегда отличал от толпы голодных – у них даже психология разная. Отличаются также позы, походка, взгляды. В этот раз камера просто запечатлела толпу довольных людей. Вряд ли им было заплачено за дефиле перед камерой – они в самом деле были сытыми и довольными. Фон учитель не мог определить, однако особенности столичного освещения в последние сутки он выучил, как длину стандартного рельса. Конечно, это Датаполис. Еще бы граждане не были сытыми.

Зачем было делать это фото и какова его ценность для истории? Может быть, с него планировалось наклепать плакатов с рекламой столичной жизни, чтобы толкать их на юг?

Смешно. Никому в столице не нужны агрессивные нахлебники, которым не найти рабочего применения.

Ион долго смотрел на замерших людей. Почувствовал непонятное отвращение, дернул плечом. Хотите, чтобы соседи завидовали вашей сытости? Сделайте сытыми соседей, и получите много больше.

Восьмой кадр. Праздник, посвященный годовщине образования государства. И снова толпа, в этот раз смотрящая мрачно. Повсюду море еды, но никакой атмосферы довольства. Видимо, праздник был таковым только на словах. В кадр попал киоск с бесплатным супом, возле которого образовалась давка. Любая благотворительность легко изображает благополучие при нужном ракурсе. Наверняка по случаю праздника в столицу приперлись не только гости, но и торговые челноки, даже невзирая на повышенную плату при входе. Торговля ведь в такой день будет процветать. Наверняка Датаполис озолотился.

Что интересно, в тот день, похоже, никто не вспомнил о людях с первой фотографии, погибших годом раньше. На празднике оказались не нужны воспоминания о воинах, положивших свои жизни за новый порядок.

Дальше шел процесс переоборудования столицы. Повсюду кипела стройка, со всех возможных направлений завезли доски и почти их не использовали, предпочитая сохранить их на тех же старых складах, а при ремонте ограничиться новой укладкой старого материала. Ион помнил, что с этого года в Кресте перестали топить деревом, дефицит которого уже тогда остро ощущался. Вопрос отопления решился поставками угля, производимыми сталкерами и «Скифом». Все пересели на «буржуйки», которые сами по себе были недешевы, а подключение их к единой сети вентиляции стоило и вовсе бешеных денег. Или, как альтернатива, отопление могло предоставляться за двенадцать месяцев сверхурочной работы.

Тогда велись торговые войны. Банк «Киммерия» захотел выкупить «буржуйки» у населения, что, конечно, было смешной, нелепой и наивной затеей. Особенно скандальной была афера с продажей липовых рулеток в целях сбить народ с толку и сместить понятия об эталоне метра. Как заставить обывателя сократить свое жилое пространство на пять процентов? Убедить его в том, что он ничего не сокращает, а восстанавливает справедливость. Кроме того, если он изначально имел чуть больше положенного, то он не только добровольно потеснится, а еще и штраф заплатит за перерасход. Для этого рулетки обрабатывали холодом, и учитель мог отдать последний патрон за ответ на вопрос, как же, черт возьми, им это удалось, если в метро не найдешь просто так жидкого азота.

Кадр десятый. Генерал Ольшанский в Датаполисе.

Продолжая держать палец на кнопке магнитофона, Ион смотрел на изображение, которое демонстрировало важный, даже переломный момент в истории Креста. Глава Метрограда спустился вниз, в Датаполис, чтобы провести встречу с местным населением и переговорить с Кипарисом о всяком-разном. Помнится, тогда даже была организована раздача одежды, которую вместе с генералом доставили сверху. То был просто взрывной по атмосфере день, сравнения с которым никакая годовщина Креста не выдерживала. Шмотки с советских складов, конечно, были практичными, но слишком обезличенными, бесцветными, напоминая скорее рабочую униформу, которой, по сути, и являлись. А там, наверху, в торговом комплексе, было полно шикарной одежды всех расцветок.

Кое-кто переживал, что Ольшанскому появляться перед подземными жителями слишком опасно – могут устроить покушение даже без повода. Но все обошлось. Занятно, что сам генерал на той встрече настаивал на свободном обороте огнестрельного оружия внизу. Может, надеялся на восстание и анархию? Кто их разберет, власть имеющих. Более интересно, что генерал затребовал у Кипариса взамен за одежду. Наверняка что-нибудь да уволок взамен. Учитель прикинул: чего в то время стало мало в метро?

Как бы то ни было, но репутация Метрограда в глазах граждан выросла. У людей даже появилась вера, что метроградовцы ищут безопасные пути выхода наверх. Справедливости ради, генерал Ольшанский этим вопросом занимался наравне со всеми другими. Сейчас генерала уже нет в живых, но репутация осталась.

Новый кадр показывал знаменитого террориста с Петровки. Теракты в Кресте случались крайне редко, и, разумеется, воспоминания о них представляли смутную картину последствий.

Террорист с Петровки врезался в память именно тем, что был увековечен на фотографии за мгновение до взрыва. Сейчас это фото учитель и наблюдал через проектор. Мужик с искаженным лицом, обвешанный самодельными бомбами. Интересно, каким образом фотограф оказался на месте происшествия? И ведь сообразил начать снимать в этот момент. Почему он сам не пострадал? Должно быть, взрывник его просто предупредил, честно сообщив о своих намерениях. Это уже повод задуматься над печальным фактом, что у оказавшегося в нужное время в нужном месте журналиста в руках была камера, а не пистолет. Мог бы и предотвратить взрыв и гибель восьми человек.

Причины и мотивы остались неизвестными, потому что убийца погиб вместе со своими жертвами. Если это была месть, то зачем забирать жизни невиновных? Свободного ношения оружия ведь никто на Петровке не отменял. Учитель полагал, что никакой обиды не было, просто человек с бомбой очень хотел попасть в историю. Каким-то чудом он не подорвал своды станции и не похоронил все ее население под килотоннами камней и песка.

Двенадцатый кадр раскрывал нововведение, как видно, напрямую связанное с терактом. У смотрителя Датаполиса появилась личная охрана. От двух до шести автоматчиков, в зависимости от степени социальной напряженности вокруг. Кадр был постановочным, но все же потрясающим с художественной точки зрения. Высокий Кипарис на полголовы превосходил крепких парней, оснащенных разным снаряжением. Разгрузки, бронепластины, короткостволы, на жилетах торчат рукоятки ножей и по несколько фонарей разного дизайна. Зачем смотрителю все это было нужно? Вероятно, имиджевое решение. Как только народ свыкся с мыслью, что у смотрителя есть охрана, Кипарис стал ходить без нее. Возможно, он сам тяготился ее вечным присутствием за спиной. Или просто не хотел, чтобы его сочли за параноика. Кроме того, после взрыва на Петровке в Кресте ужесточился паспортный режим. Выражалось это в том, что на станциях, где сама идея внутренних паспортов со станционной пропиской казалась чепухой, теперь не видели в ней ничего плохого.

Конечно, предотвращению новых взрывов такие меры помочь не могли, но, по крайней мере, установить чуточку больше фактов после нового происшествия стало бы легче. Хотя опять-таки – зачем? Мертвым уже все равно, а у живых своих проблем хватает.

Возможно, поддержанию массового порядка поспособствовали бы специально обученные собаки. Вот с ними как раз были проблемы. Их даже специально заказывали сталкерам, только где на поверхности добудешь подходящего для обучения щенка? Все цуцики давно одичали и превратились в машины для убийства.

«Скифы», держащие руку на пульсе современности, тоже не остались в стороне и придумали своим рюкзакам новый дизайн, облегчающий досмотр содержимого. На все пойдут ради сохранения нескольких минут для бизнеса.

Очередной кадр: стена из валунов, сквозь которые просачиваются струйки воды. Висящие рядом рабочие робы, инструменты. Последствия взрыва? Неужто снова теракт? Ион решил послушать комментарии на кассетнике.

– Станция Лыбедская, – сказал диктор. – После полного обрушения она навсегда останется такой. Совместными усилиями удалось справиться с последствиями.

И все. Сухая информация, не проясняющая, кто, что, зачем и почему. Но Иону этого было достаточно. Покопавшись в памяти, он вспомнил, что Лыбедская находилась сразу за Шлюзом сталкеров. Значит, это уже гнездо «Птиц». После наводнения на Лыбедской команда Кондора едва успела завалить туннель. Или, как выразился диктор, «справиться с последствиями». То есть сталкеры, рискуя жизнью, взорвали туннель и затем конопатили щели несколько часов, если не дней. Поговаривали, взрыв чувствовался даже в столице, но учитель в это не верил – слишком большое расстояние.

Об этом случае предпочитали особо не распространяться, чтобы не пугать народ попусту, так что необычно было уже то, что к завалу пустили фотографа. И тот, подобно всякому, кто мнит себя стратегом, видя бой со стороны, решился сфотографировать последствия завала, но не причины. Интересно, поучаствовал ли он в коллективной работе, или так – засвидетельствовал и ушел? Теперь казалось, будто сталкеры взорвали туннель по неосторожности или по личным мотивам.

Последующее изображение убедило учителя, что сталкеров в столице любили еще меньше, чем он считал. Хорошо знакомый плакат с призывом не верить сталкерам, не надеяться на них и общаться с ними как можно реже. Ион даже зубы стиснул. Кипарис мог бы проявить свое неуважение гораздо проще: запретить им вход в столицу. Но вместо этого он решил убедить всех жителей, что сталкерам не стоит подавать руки. Это уже было унизительно.

Картинка на плакате была соответствующей: фигура в защитном костюме, с капюшоном, скрывающим лицо, с руками, обезображенными радиацией, пафосно показывает вытянутым пальцем вперед и вниз – мол, твое место под землей, червяк.

Кампания оказалась удачной, поскольку плакаты хорошо продавались.

Как же так вышло? Не было никогда у столицы мотива ненавидеть сталкеров. Кто это все придумал? Зачем и для чего? Ион не мог понять, хотя нутром уже чувствовал ответ.

Побочным эффектом антисталкерской кампании стало стремление жителей Датаполиса одеваться лучше, чтобы их самих не приняли за копателей.

Ион обратился за комментариями к магнитофону, но эту картинку голос никак не комментировал.

Дальше. На экране – третий год от создания Креста. Уже никаких громких празднеств, просто факты. «Киммерия» внезапно начала скупать веревки. Ион помнил этот нелепый день, хоть и не мог поверить, что это было так давно.

Ему казалось, что только вчера агенты банка сновали по станциям, включая самые дальние, с вежливым предложением продать им все веревки, тросы и нитки. Зачем это им было нужно – никто так и не выяснил. Вероятно, «Киммерия» таким образом пыталась подорвать экономику севера, лишая население простейших вещей. Возможно, представители банка планировали создать биржу. Первое время им действительно тащили все, что они соглашались купить, – например, браслеты и ремешки от наручных часов. Пока не оказалось, что все больше работников, чтобы узнать время, бежали к станционным часам, что ударяло по производительности. Вроде и дурная мелочь, а последствия ощутимые.

«Киммерия» тем временем выступала с новыми предложениями. Правда, теперь к ним относились со скепсисом. Например, шнурки уже никто не продавал. Настолько тупых людей в метро не было. Зато охотно расставались со всеми видами пленки и при похолодании остались без утепляющего материала. Кипарису пришлось раздать кое-что со своих драгоценных складов, после этого народ резко поумнел.

Еще около года после этого народ был очень запаслив. Каждый тащил себе в берлогу все, что плохо лежало, лишь бы это не попадало под понятие воровства. Таскали даже ржавые, кривые, затупленные гвозди – мало ли, вдруг «Киммерии» понадобятся рыболовные крючки?

Ион прослушал сухие комментарии диктора и переключил картинку. Изображение номер шестнадцать. Ой, какой знакомый кадр!

Ион улыбнулся, отхлебнул чая.

Старая добрая «Флора». Куча экземпляров учебника на фоне объявлений о покупке недостающей страницы. Не отказывая себе в удовольствии, Ион снял запись с паузы.

– Новая мода охватила столицу: поиски полного экземпляра энциклопедии деревьев. Молодое поколение выучило наизусть все названия, кроме одного, которое сокрыто на оторванной странице. Волна популярности «Флоры» дошла до самых верхов. Наш смотритель, Антон Кожевников, в честь утраченного дерева взял себе прозвище Кипарис, ставшее его именем. Без сомнения, это поветрие будет подхвачено народными массами…

Ион помнил первый виток истерии, который не прошел и мимо Лукьяновской. Люди уже гонялись не только за «Флорой» – популярны стали вообще все книги, которые оказались в метро. Их шерстили на предмет вложенной закладки, которой могла бы служить вырванная шестьдесят восьмая страница энциклопедии. Люди выгребали золу из своих печек в поисках случайно сожженного клочка. «Киммерия» действительно обещала за полную книгу дрезину с оружием и боеприпасами, которую разместила на Площади Независимости. К тому времени, как Ион раздобыл несколько экземпляров «Флоры» в свой шатер, ажиотаж уже спал, и многие дети знать не знали, что это за учебник. Показывая «Флору» детям, учитель чувствовал себя немного неловко, будто он приобщал их к непонятному, бессмысленному социальному начинанию.

Набитая оружием дрезина? Да на хрена она нужна? Куда на ней ехать? С тем же успехом могли бы обещать мотоцикл.

Новый кадр. Перенаселение Датаполиса.

– Плотность населения столицы достигла критически высокой отметки. Принимаются меры к расселению.

Все, больше информации по факту не было. Возможно, диктор просто кого-то процитировал и формулировка должна была дать слушателю намек, кто же именно решил «принимать меры». И еще учителю была интересна точная цифра, которую следует считать критически высокой. Когда же население становится чрезмерным?

Проблема была в том, что никто точно не знал, сколько человек живет в Датаполисе. Сосчитать население соединенных станций представлялось возможным, только если вывести всех за пределы блокпоста и произвести ручной подсчет. На это Кипарис не пойдет без серьезных причин, опасаясь ассоциаций с совсем уже тоталитарными методами.

Ион где-то читал, что до войны население крупных городов достаточно точно подсчитывалось при помощи данных хлебозавода. Всего-то и было нужно располагать точными цифрами объема продаж хлеба, из расчета, что один человек потребляет в сутки столько-то хлеба… сколько? Ион понятия не имел, что и сколько раньше ели жители мегаполисов. Это было другое время, когда в метро спускались, чтобы переместиться на другой конец города быстрее, чем он привязывает полотно шатра, служащее входом в школу. Сейчас точных инструментов подсчета численности популяции не было, как и адекватных способов ее регулировать. Толпа действительно стала стихийным явлением. Теперь любое решение могло повлечь за собой волну протестов. А бороться с их первопричиной Кипарис мог лишь повышением уровня жизни граждан, что, конечно же, тоже каждый день делать не будешь.

Ион переключил следующий кадр. Знаменитое «изгнание шестнадцати». Хотя, какое оно знаменитое? Просто досадный факт, который попал в историю лишь в качестве прецедента.

Как известно, базовым наказанием в содружестве было изгнание. С виду простое, оно входило в составную психологическую схему. После выдворения за пределы станции человек был предоставлен самому себе. Обратно на станцию его уже не пускали никогда, даже транзитом. Он мог спокойно уйти к соседям и начать жить там как достойный гражданин. Если он так и делал, то можно было говорить, что человек исправился. Наказанием за его проступок, в таком случае, становилось постоянное напоминание, что он был вынужден оставить старую жизнь буквально в двух шагах от нового дома, не имея возможности к ней вернуться хотя бы на правах гостя. Если же он снова вел себя плохо, он изгонялся уже с нового места, и, таким образом, его жизнь раз за разом теряла в территории. По сути, человеку было отказано в попадании не только назад, но и на все станции, которые располагались дальше, даже если он там не был ни разу. Его клетка оказывалась ограничена теми местами, где он себя еще не скомпрометировал. На социальную интеграцию это работало лучше любых тюрем.

Чтобы донести до населения идею как можно нагляднее, Кипарис первое изгнание провел действительно по-крупному, выгнав из Датаполиса шестнадцать человек за один час.

Ион всмотрелся в их лица. Изможденная женщина, угрюмый мужчина, пара подростков, несколько стариков. Все по-разному одеты. Ничего общего у депортированных не было. Они не могли быть ни семьей, ни группировкой. Значит, наказание каждый из них заработал себе в индивидуальном порядке, и если все попали под раздачу в один день, то их процессы рассматривались тоже скопом. Суровое решение, даже слишком. Сам факт коллективного рассмотрения судебных дел казался чем-то вопиющим, символом перенасыщенности, будто преступников на станции было столько, что их буквально можно было брать пачками и судить оптом.

Жители столицы мигом присмирели от такого показательного акта. Слухи донеслись до соседей, и авторитет Кипариса чуть вырос. На какой-то момент люди стали более скрытными, зажатыми. Принялись делать то, чего раньше не делали: искать врага внутри своих стен. Недаром причина этого перелома удостоилась отдельного кадра в хронике. До этого момента всеми символами и аллегориями насаждался образ врага извне: радиация, мутанты, бандиты, наводнения, оползни, торговые агенты – словом, все, что сеет смерть и разрушения. Теперь же люди поняли, что враг может быть рядом и что для получения этого статуса не обязательно взрывать бомбы.

Новое изображение демонстрировало очередное непонятное собрание. Ион решил послушать.

– Администрация Датаполиса осуществляет должностные реформы. Смотритель Кипарис со своими советниками проводит совещание по смене структуры…

Учителю все стало понятно. Смотритель замутил передел власти под соусом перспективных реформ. Прежняя вертикаль власти его не устраивала, что необычно для того, кто находится на ее вершине. Хотя как раз на структуру граждане не жаловались. Все всегда было просто: есть смотритель, есть его секретари, которые, по сути, есть заместители с разделением сфер влияния. Еще есть исполнители, и на этом, в принципе, все. Спасибо что не вечный закон военного времени и не какие-нибудь дурацкие комитеты.

Формально прямая власть смотрителя распространялась не на весь Крест, а только на подшефную станцию. Не то чтобы у Кипариса не хватало амбиций, просто не было рычагов управления другими станциями. Поэтому на них принялись городить свои огороды. Кто-то назвался мэром, кто-то султаном, и каждый понимал свои обязанности в меру своей испорченности. На Золотых Воротах и вовсе решили учредить монархию, но сколько она выстоит, покажет только время.

Двадцатый кадр – и четвертый год существования Креста. Кипарис переизбран на должность смотрителя на следующий срок. Учитель почесал голову. До того момента он не задумывался, на какой срок избирается смотритель и что у этого срока может быть предел.

Жители своим смотрителем были довольны. Особенно в свете того, что выбирать было особо не из кого. Безо всякого культа личности Антон Кожевников, он же Кипарис, стал вечен, как потолок над головой. Ион не помнил никого, кто мог бы составить ему конкуренцию. Хотя нет, был один. Причем родом с Лукьяновской. Энергичный, активный, с подрагивающими пальцами бригадир строителей, из тех, кто вроде и молод, но рано постарел. Ион даже не помнил, как его звали. Помнил лишь, что его сосед отправился покорять столицу, намереваясь пролезть на самый верх. Через неделю вернулся обратно с выбитыми зубами, быстро собрал вещи и вернулся назад, в Датаполис, уже серьезно поубавив амбиций, с куда более конструктивными целями. С Лукьяновской он украл местную технологию – проект укладки рельсов с уменьшенным количеством шпал, а то и вовсе без них, с использованием особого крепежа. Этим он заработал себе прописку в столице. С тех пор при упоминании бригадира все плевались, а позже и имя его забыли.

Дальше кадры хроники показывали, судя по словам диктора, «процветающую молодежь». Ничего особо процветающего Ион не заметил. Несколько людей обоего пола, примерно его лет, смотрят с лестницы куда-то вниз. Вряд ли кто-то из них был моложе Иона, а по меркам метро его возраст уже не считался юным. Хотя сам кадр был отлично поставлен, создавая впечатление, что эти лица принадлежат подросткам. И все равно учитель не усмотрел ничего довольного в их выражениях. Просто обычные люди, беззаботные. Можно ли беззаботность назвать счастьем? Сколько Ион себя помнил, он никогда особо не стремился к беззаботности как к некой недостижимой мечте. Напротив, он всегда искал себе занятие. Его самореализация состояла в том, чтобы занятие нравилось, и все. Иону постоянно хотелось большего, чем изобретать дурацкие нововведения, лишенные смысла, и остаток дней раздувать щеки, делая вид, что ты – значимая персона. Зачем бездельничать там, где есть пространство для движения?

Пожав плечами, Ион сменил кадр.

Увидев знакомую станцию, учитель встрепенулся. Если верить магнитофону, данный момент был посвящен сбору электроники на Лукьяновской. Затем шло перечисление типов спаек и конденсаторов.

Учитель принялся искать знакомых. Конечно, на станциях с низким уровнем миграции все обычно знали друг друга в лицо, но все же ни с кем из этих людей на фотографии Ион близко не общался. Он не знал точно, чем они занимаются, и потому не смог понять, что именно они сейчас паяют. Что за особая электроника на Лукьяновской? Ион знать не знал, что на его станции кто-то был предрасположен к этому искусству. Хороший мастер всегда высоко ценился, и скрывать это увлечение не было никакого смысла. Хотя, возможно, учитель оказался настолько занят своей школой, что перестал замечать, как остальная жизнь проходит мимо.

Но, опять-таки, если бы на Лукьяновской занимались тонкими технологиями, это бы отразилось на самой станции, а Ион не мог вспомнить, чтобы там хотя бы лампочки работали без перебоев.

Двадцать третий кадр показывал искусственные теплицы на Золотых Воротах. Эти строения существовали уже много лет, но всерьез начали приносить плоды, получается, только в этом году. Когда-то учитель прочитал все доступные ему материалы касательно семян, органики и прочего, но так и не смог понять, почему в метро толком не растет ничего, кроме грибов. Он пришел к выводу, что все упиралось в солнечный свет и микроклимат. В теплицах разрабатывали какие-то уникальные технологии, пуская подогретый воздух, и со временем им удалось вырастить картошку и морковку. Ион видел их редко – картофель рос плохо, шел преимущественно на столы в богатых домах, часть его уходила на изготовление такой странной и бессмысленной ерунды, как чипсы. Денег они стоили колоссальных – один картофельный куст с корнеплодами, пущенными на это мелко порубленное лакомство, обжаренное в свином жиру, окупал расходы на всю теплицу в целом. Моркови, напротив, было много, но есть ее было невозможно, и практически вся она пошла на корм скоту.

Еще, насколько Ион помнил, ботаники Золотых Ворот разрабатывали сложную систему искусственного солнца – комплекс зеркал и банки с водой, преломляющие свет, но пока особых успехов не добились.

На следующем кадре Ион надеялся увидеть очередное достижение народного хозяйства, но, видать, стремление фотографа к сенсациям взяло верх. Практически картина маслом: сталкер бьет гражданина. Название пришло само, пока Ион смотрел, как некто в защитном костюме, используемом «Птицами», от души прописывает в челюсть упитанному человеку. Лица сталкера Ион не видел и не смог понять, кто именно перед ним. Из кобуры на бедре бойца торчал револьвер с ярко-желтой рукоятью.

– Личный конфликт сталкера с гражданином на Площади Независимости перерос в рукоприкладство, – сказал диктор, очевидно, решив сгустить краски. – Подоспевшие врачи помогли раненому. Сталкер покинул станцию до прибытия охраны.

Остальное Ион мог додумать сам. Естественно, «Птицам» Кондора удалось улизнуть раньше времени. Возможно, даже с гордо поднятой головой, не спеша, ни от кого не скрываясь. Вряд ли бы кто-нибудь из станционной охраны рискнул их остановить. Только больше проблем себе наживешь. Перейдешь дорогу команде Кондора – останешься без верного канала любых неофициальных поставок сверху. Позволишь уйти – получишь разбирательство с собственным начальством. Куда ни плюнь – везде позор. Наверняка инцидент утрясали долго и тяжко.

И все же кто это был? Кому из сталкеров пришлось переть на Площадь Независимости, куда вход мог быть только через столицу, и там с кем-то ссориться? Возможно, удастся как-нибудь разговорить сталкеров на эту тему.

Ион прокрутил кадр и решил, что на этот раз фотограф перестарался.

Крупным планом – лицо мертвой девушки с дыркой в голове. Выходного отверстия видно не было. Рядом лежал тот же револьвер с приметной рукояткой.

При виде его учитель снял магнитофон с паузы.

– Конфликт на Площади Независимости имел трагические последствия, – сказал диктор, не вкладывая никаких эмоций в свои слова. – Попытка женщины убить своего мужа полученным от сталкеров револьвером провалилась. В схватке он вырвал оружие и застрелил ее. Глава сталкеров никак не прокомментировал…

Ион перемотал на предыдущий кадр, затем снова вперед, пытаясь собрать картину по кусочкам. В целом ему все было ясно.

Кто-то из сталкеров Кондора полюбил молодую женщину, которую встретил в Датаполисе или где-то еще. Она оказалась женой какого-то богача с Площади Независимости. Но в любовные треугольники могут играть только сытые и ленивые жители подземелья. Сталкер – натура прямолинейная. Очевидно, он решил встретиться с мужем женщины на его территории и поговорить. Что бы он ни услышал в ответ, дело закончилось дракой. Угрозы касались женщины, потому что никакой гражданин не смог бы запугать сталкера напрямую.

На следующий день сталкер вручил женщине оружие, чтобы она решила один сложный вопрос. Возможно, это была ее же инициатива.

Всего две картинки, но сколько информации можно из них почерпнуть! Подобно двум точкам на плоскости, эти два кадра задавали четкий отрезок, по которому можно было воссоздать события простым методом исключения.

Если бы женщина предпочла своего мужа, сталкер никогда не пришел бы ее добиваться у нее же дома. Она бы не взяла его револьвер. В то, что сталкер убил супружескую пару из ревности, Ион не верил. Тогда он не оставил бы свой револьвер, да и диктор сказал прямым текстом, что убийцей был муж. Из этого следовал вывод, что женщина предпочла сталкера. По законам Площади Независимости, она не могла уйти просто так, а подло сбегать ей не хотелось. Они вместе со сталкером пытались что-то объяснить ее мужу, договориться, найти решение. Чтобы променять уютное жилище на гнездо «Птиц», любовь должна была быть сильной и настоящей. Возможно, даже с плодом под сердцем. Чтобы решиться на убийство мужа, у женщины должны были иметься более веские основания, чем просто другой мужчина на горизонте. Возможно, имели место побои или другое домашнее насилие.

Сталкер беспрепятственно устранить соперника на его же станции не мог. Выманить его тоже было нельзя. Просто сбежать с девушкой тоже не получалось – гражданин бы подал заявление о похищении, которое дошло бы до секретарей, и тогда – снова куча проблем.

Словом, женщине предстояло самой побороться за свое счастье. Фото ее мертвого лица показывало печальный итог этой попытки. Ион представил себе, как обозленный мужчина с ноющей челюстью выхватывает тяжелый револьвер, который в руках стройной необученной девушки дает невообразимую отдачу.

Неужели обязательно было стрелять в нее? Версия о самообороне могла прокатить только среди глупого населения крупных станций. Ион же на такую дурь покупаться отказывался. Однако спрашивать «Птиц» о подробностях он, разумеется, не станет. Скорее язык себе отрежет.

Двадцать шестой кадр заметно отличался от всех остальных, которые учитель пока что успел просмотреть. Прежде всего тем, что сделан он был на поверхности. Ион не сразу распознал изображение метромоста, потому что снимали его с противоположного края, со стороны Славутича, с позиции, на которой Ион так и не побывал. Похоже, снимок производили прямо с дрезины. Камера зафиксировала сломанный участок дороги с разрывом рельсов в нескольких местах. Группа людей в герметичных костюмах перетаскивала дрезину с одного пути на другой. Значит, «скифы» действительно производят эту операцию вручную. До этого учитель подозревал, что на такой случай у них рядом примостился подъемный кран или еще какой механизм с лебедкой. У Иона родились некоторые идеи, как можно оперативно перетащить дрезину с одного места на другое, используя ручную силу всего одного человека. Он даже хотел поискать листок бумаги и набросать чертеж – мало ли, вдруг в будущем понадобится прописка в Датаполисе. Никогда не знаешь, что случится завтра. Но он остановил себя. Если «скифские» купцы перетаскивали дрезину своими руками, то это было кому-нибудь нужно. Захотели бы починить дорогу – починили бы, не так уж много для этого надо усилий, учитывая, сколько бесхозных запчастей валяется кругом. Скорее всего, эта поломка была выгодна купцам. По меньшей мере, она закрепляла за «Скифом» эксклюзивное право проезда по мосту. Возможно, поломка была и не случайна. Или купцы сами мост и взорвали. Недаром ведь позвали фотографа выставить все в нужном свете.

Следующее изображение – снятый крупным планом арбалет, лежащий в сухой листве. На прикладе ножом нацарапано: «Травма». Очертания букв были полустерты – этим оружием часто пользовались. Иону захотелось узнать историю этого предмета. Он опять обратился за помощью к кассете. Оказалось, что этот самострел был найден во время борьбы за власть в Метрограде, возникшей после смерти генерала Ольшанского.

Учитель и не сомневался, что в Метрограде действительно происходила настоящая война за власть. Свято место пусто не бывает. Некоторые идеи генерала, пусть и светлые, просто комом в горле стояли у большого числа людей.

Однако откуда этот арбалет вообще оказался у фотографа? Метроград такую вещь не отдал бы, «Птицы» – тем более. Самострел по имени Травма обладал двумя важными особенностями, делающими его коммерчески привлекательным: был практичен и символичен одновременно. Хотя мало кто умел из него стрелять, пользоваться им было проще, чем автоматом, – например, женщине. Если бы у той девушки был не револьвер с желтой рукоятью, а самострел…

Учитель понял, что обдумывает тот случай вдоль и поперек, и разозлился на себя.

Очередной кадр показывал станцию Сырец, на которой Ион бывал редко, но которую все же был рад увидеть. Как-никак, на одной ветке с Лукьяновской находится.

В кадре все было трудноразличимо из-за дыма. Наверняка изображен тот самый случай непонятного задымления на станции, причины которого так и остались неизвестны обществу. Это был один из немногих случаев, когда Датаполис напрямую поучаствовал в помощи другой станции, несмотря на то, что Сырец был на другом конце метрополитена. Тогда же на Лукьяновской в первый и последний раз был введен аварийный протокол, предписывающий беспрепятственно пропускать в обе стороны всех, кто захочет пройти. Дрезины катились одна за другой. В одну сторону путешествовали спасатели из добровольцев, в другую – беженцы. Ион хотел сам съездить, посмотреть, что там творится, и, может быть, чем-нибудь помочь, но его не пустили. В то время в его шатре было много детей. Если бы задымление дошло сюда, он был бы ответственен за их эвакуацию.

Сырец был одной сплошной плантацией. В отличие от Золотых Ворот, никаких велосипедов там не изобретали. Те же свиньи, те же грибы, только в больших количествах. Дымиться там было особо нечему. Правда, после вывода беженцев оттуда стали вывозить грузы в крытых коробках. Может, там не только еду выращивали – мало ли какие наркотики могли синтезировать в глухом углу. Со временем Сырец вернулся к работе, и от дыма остался лишь сильный запах, прущий прямо от стен.

Двадцать девятый кадр. Очередная годовщина основания Креста стала днем, когда на Минской родился сотый ребенок. Кадр изображал счастливого отца, поднимающего младенца. Матери ребенка рядом не было. И как только фотограф успел оказаться там в нужный момент? Может, у него все было запланировано на год вперед?

Высокая рождаемость на Минской не породила никаких сплетен или легенд – просто считалась одним из немногих фактов, не вызывающих раздражения. Хотя, конечно, вызывающим некоторую тревогу за будущее такой оравы. Даже странно, что там не построили собственную школу. Во всяком случае, на Минской не случалось болезней, катастроф или пожаров.

Тридцатый кадр. Шестерка мужчин с перемазанными сажей лицами, в касках, а один – в сварочном шлеме. Сначала Ион решил, что перед ним довоенный постер какой-нибудь рок-группы, но магнитофон пояснил, что это эпизод, когда металлурги Креста хотели получить в свое распоряжение пустующую Олимпийскую. Это был единственный официально зафиксированный случай попытки жителей метро освоить территорию, отданную «Птицам».

При тех обстоятельствах начинание было вполне себе благое. Группа специалистов с разных станций, занятых вопросами вторичного использования всех металлических предметов, решила просто начать выплавлять чугун, железо, сталь и все, на что хватило бы сил, топлива и технологий. Они подготовили все обоснования, документы, дали коллективную заявку Кипарису с просьбой помочь в обустройстве станции Олимпийская, где планировали наклепать печей и завезти необходимый минимум техники для начала работ.

Идея Кипарису понравилась. Все-таки Олимпийская расположена вплотную к Датаполису, и иметь под рукой бесперебойный источник металла без учета мнений торговых организаций юго-востока и севера – бесценно. От такого вкусного предложения никто бы не отказался. Заодно и сталкеров получилось бы отрезать на Дворце от цивилизованных людей.

Только вот Олимпийская была станцией, крайне опасной для проживания, не говоря о металлургических работах. В свое время на стадион над ней упала одна из бомб, и станция могла попросту обрушиться от громких звуков. Для фабрики с ее шумом, вибрацией и постоянной сменой температур это было самое неподходящее место.

Мнение «Птиц» тоже спросили. Кондор долго пребывал в раздумьях – как поступить, что посоветовать.

Проблема разрешилась до смешного нелепо: случился прорыв хортов с какой-то ветки, и металлурги сбежали обратно – по своим станциям. Кипарис не верил в такие совпадения и чуть было не выкатил «Птицам» предъяву, что те нарочно согнали мутантов. Затем кто-то из секретарей разъяснил смотрителю, что хорты не поддаются дрессировке, и вопрос пришлось закрыть.

Ион зевнул. Он уже отсмотрел тридцать кадров, осталось совсем немного.

Новое изображение показывало раздачу лекарств населению. Знакомый пункт выдачи таблеток. Толпа более-менее организованно протягивает руки за блистерами, флакончиками и пакетами. В тот день учителю повезло оказаться в Датаполисе, и он примкнул к желающим получить подарки, приняв участие в мероприятии и отстояв, как и все, живую очередь. Помнится, ему тогда достались две пачки активированного угля, зеленоватый гематоген и упаковка хорошего бактерицидного пластыря – едва ли не лучший улов, что можно было получить в тот день. Если, конечно, тебе не требуются специальные медикаменты.

Разумеется, все товары были просрочены, но уголь и пластырь особо не портятся, а гематоген учитель сразу кому-то отдал.

Все объяснялось элементарно. Кипарис распаковал новые тюки со складов, решив проверить их сохранность на желающих, о чем честно предупреждал. В общем, то же самое, что и с раздачей еды несколькими годами ранее, только на этот раз ставки были покрупнее. Тогда все обошлось, и вроде бы никто не умер. После этого Кипарис раздал еще один тюк, уже за деньги, пусть и символические, и вновь повысил свою репутацию. Учитель поражался, как можно любое действие обратить себе на пользу. Народ требует подарков – скинь ему тухлые консервы, ведь на халяву и уксус сладкий. Будут рады и пустым банкам – жестянки тоже на полу не валяются.

На новой картинке стройными рядами стояли бутылки с газировкой со станции Оболонь – места, на котором толком ничего не производилось и которое в жизни Креста никак не участвовало. Вроде и есть станция, а убери ее – ничего не изменится. Поэтому, когда они внезапно выдали солидный тираж газированного напитка со сложной формулой, удивились все. «Киммерия» почуяла выгоду раньше «Скифа» и предоставила бутылки в обмен на оптовую скидку. Лимонад начали продавать направо и налево. Чтобы кто-то в метро на коленке состряпал рецепт и втайне наладил производство, казалось немыслимым. Дела у жителей станции шли на лад, пока они в один момент не прикрыли лавочку.

В то время никто не мог понять, что это такое было, откуда на Оболони резко взялся лимонад и почему местные перестали его выпускать, если он приносил такие барыши. Но больше всех забеспокоились в столице. В частности, Кипарис долго не мог понять, откуда «оболонщики» раздобыли в таких масштабах сахар. Для той газировки его нужно было очень много. Имелась даже версия, что на станции сумели культивировать особые виды тростника, что возвело Оболонь в статус стратегического партнера. Ведь сахар – это не только лимонад, но еще и огромный пласт химической продукции, включая взрывчатку.

История с лимонадом оказалась большой шуткой «Скифа». Они занесли «оболонщикам» сахара, чтобы навариться на перепродаже напитка, вдобавок надув «Киммерию». Еще они так прощупали столицу на прочность нервов и скорость реакции.

Кто оказался в проигрыше, было ясно без слов. Когда лимонад кончился и оказалось, что на Оболони его производить своими силами не могут, за станцией закрепилась прежняя репутация полных неудачников. Ион не видел в этом ничего противоречивого. В конце концов, любой общественный эксперимент всегда заканчивается победой его же спонсоров и проигрышем всех, кто в нем участвует.

Тридцать третье изображение показывало седьмую годовщину Креста – текущий год, ознаменовавшийся снижением налогов «скифским» караванам. Длинная цепочка купцов в туннеле двигалась при включенном наружном освещении. Все уверенные, нагруженные под завязку. То ли их отношения с Датаполисом потеплели, то ли Кипарис вел свою игру. Как бы то ни было, караваны шли один за другим. Что же за товары они несли? Если бытовуху, вроде батареек, то откуда такие масштабы? Возможно, Кипарис просто открыл все ворота, чтобы собрать как можно больше товаров в Датаполисе, даже если для этого следовало расстаться с запасами всех имеющихся видов валюты. Тем более что ценность жетонов метро весьма условна и подкрепляется лишь товаром и видами производства.

Могла ли активная торговля быть еще одной разновидностью войны? Ион попытался вспомнить, что в то время заносили купцы на Лукьяновскую. Кажется, уголь. Необычный товар для такого далекого направления, потому что уголь как раз никто не таскал в заплечных рюкзаках. Его грузили в ящики и везли на дрезинах. Учитывая, что «скифам» до Лукьяновской надо было перебираться через сломанный метромост, задача перед купцами стояла нелегкая. С другой стороны, мало ли что они могли спрятать в куче угля или даже в отдельных камушках. Контрабанду никто не отменял.

Ион прокрутил следующее изображение и уставился на фото самопального оружия. Это был автомат производства умельцев с Печерской. Они были талантливыми ребятами, по-настоящему одаренными мастерами, и все время изобретали всякие штуки, пусть и не отличавшиеся эстетичным видом, но практичные в условиях метро. Еще они славились тем, что все нужные ресурсы предпочитали брать напрямую у «Птиц», встречаясь с ними в рыночном переходе Датаполиса раз в две недели. Столичные секретари дважды предлагали «печерцам» прописку в Датаполисе в обмен на передачу некоторых технологий, но мастера своими секретами не делились и отлично чувствовали себя на родной станции. Ион не считал автомат лучшим их изобретением, но был рад, что мастера попали в хронику.

Устройство на картинке больше походило на дрель, от которой, надо сказать, взяло не меньше половины деталей. Получившийся автомат быстро перегревался, стрелял плохо и в точности уступал пистолету с укороченным дулом, но его неоспоримым преимуществом была доступность деталей. Практически все, из чего он состоял, можно было заменить, имея под рукой старый будильник или крепление от экрана ноутбука. Создание такого автомата могло спровоцировать новую гонку вооружений, так что Кипарис обратился за помощью к «Киммерии», которая просто скупила столько автоматов, сколько смогла, после чего уничтожила всю партию в присутствии Баобаба. Банк считал тот случай нелепым, и в этом учитель был с ними согласен. Не слишком дальновидными капиталистами они оказались. Надо было вместе с веревками и ремешками от часов покупать дрели на Печерской. Не пришлось бы тогда платить за то, что из них было создано.

Следующий кадр демонстрировал вывеску почты на Почтовой Площади, рядом с которой стояли, разумеется, почтальоны. Это было, когда вслед за Оболонью и Печерской другие станции Креста стали выбивать себе имена. Идея почтового сервиса лежала на поверхности, особенно в связи с растущей миграцией горожан, и наконец-то Почтовая Площадь стала оправдывать свое название, став чем-то большим, чем прибежище шлюх и монахов в равных пропорциях. Созданная курьерская служба вначале разносила простые письма и молнии, затем перешла на бандероли, крупные посылки, и лишь потом оказалось, что концепция снующего между станциями курьера с грузом принципиально ничем не отличается от работы «скифского» челнока. То есть они попадали под налоги, поборы и прочие прелести коммерческой жизни. В результате курьеры Почтовой стали нормально работать только на севере Синей ветки, обслуживая отрезок от Датаполиса до Героев Днепра. Властям всех станций понравилась идея независимости от столичного телеграфа, и совместными усилиями они смогли реализовать быстрый проход курьеров по маршруту.

Ион прокрутил пленку до последнего кадра, гадая, что же там будет. Перед ним возник улыбающийся человек лет сорока, держащий в руках фотокамеру. В футляре на плече – запасная вспышка. Ион не понял, кто перед ним, прокручивал кассету целую минуту, но не дождался ни слова. Затем он сообразил, что этот человек и есть фотограф, который отснял всю эту хронику. Вероятно, он же и наговорил комментарии на кассету.

Ну, человека можно понять. Захотел получить свою минуту славы, попросив кого-то из друзей сфотографировать его. Все равно пленка кончилась и надо делать новую.

Глядя на синюю кофту и такого же оттенка штаны, Ион решил, что где-то мог видеть этого летописца. Ну да, точно. Учитель вздохнул, всмотрелся в элементы одежды, прикидывая рост фотографа. Похоже, он нашел хозяина скелета в обрывках синей формы, который обнаружил, проезжая мимо станции Теличка на «скифской» дрезине. Вот как окончилась его история, получается. Сгинул без вести на мертвой, холодной, мокрой и пустой станции, успев напоследок запечатлеть себя на главной работе всей своей жизни. Где же его камера с новой пленкой? Осталась там же, на Теличке, рядом с останками хозяина, забытая между шпал?

Конечно, все могло оказаться прозаичнее, если фотографа убили из-за камеры или того, что могло оказаться на новой пленке.

Ион выключил магнитофон и диапроектор, отставил остывший чай, откинулся на кровать и задумался. Ему казалось, что именно последний кадр стал самым важным из всего, что он увидел. Он будто служил фильтром, сквозь который следовало рассматривать предыдущие тридцать пять изображений.

Учителя терзало растущее негодование. Он понял, что все это время подсознательно надеялся увидеть на пленке свой шатер. Неужели школа на Лукьяновской оказалась недостойной попадания в семилетнюю хронику? Или его начинание оказалось значимым только для него самого и тех родителей, которые просто обрадовались возможности спихнуть своего ребенка на пару часов незнакомцу? Неужели идея школы, единственного на весь Крест подобия общеобразовательного учреждения, проигрывала в своей важности и актуальности лимонаду и просроченному гематогену?

От этих мыслей Ион почувствовал, что впадает в депрессию. Еще немного, и на него навалится весь груз прожитого дня. Он просто сломается. Нужно было срочно что-то сделать. Встряхнуться, подсуетиться, занять свой мозг чем-то интересным. Желательно без унылых фактов об еще более унылой жизни вокруг. Учитель решил со своего места снова осмотреть комнату.

Он сидел долго, глядя на шкаф перед собой.

Самый простой шкаф. Два метра в высоту от пола, с двумя створками. Ручки точно по центру.

– Простая комната, – пробормотал Ион.

Он встал с кровати, подошел к шкафу, подергал за ручки. Они не поддались. Шкаф был закрыт.

Ион поискал взглядом ключ, заглянул во все ящики и ничего не нашел. Вытащил свой нож и после некоторых манипуляций поддел замок. Одна из створок отворилась, демонстрируя неровные ряды книг, пахнувших незнакомой пылью.

«Откуда вы знаете Мафусаила?»

«Он занимался наполнением столичной библиотеки…»

– Ну, конечно, – прошептал Ион.

Нож слегка оцарапал палец. Придя в себя, учитель спрятал его и с силой дернул за вторую створку, вырывая замок вместе с куском старой древесины. Несколько книжек упали на пол, и учитель пока не стал их поднимать. По их форме и размеру он уже знал, что это было не то, что ему нужно.

Учитель стал перебирать книги одну за другой, пытаясь не свалиться от избытка чувств. Названий томов он почти не видел, если только они не были написаны крупными буквами. Системы управления базами данных. Краткий словарь авиационно-космических терминов. Несколько книг на непонятном языке. Дальше шло что-то приключенческое…

Нужную книгу Ион нашел на предпоследней полке, засунутой между венгерским словарем и учебником по математике.

Знакомый белый переплет.

Знакомый шрифт.

Ион даже выждал священную паузу, прежде чем коснулся книги.

Облизнул губы, аккуратно вытащил книжку, чувствуя, как дрожат пальцы. Взгляд упал на хорошо знакомый заголовок.

«Флора».

Ион отошел с книгой к кровати, аккуратно сел, открыл книгу и быстро пролистал до нужного места. Листок со страницами шестьдесят семь – шестьдесят восемь был на месте.

Полное издание «Флоры».

Единственное, уцелевшее в подземке.

Ион смотрел на целый листок, за которым гонялось все метро. Смотрел долго, потеряв себя в пространстве и времени. Если бы в тот момент сверху ударила вторая Катастрофа, он бы, вероятно, ничего не заметил.

– Твою же мать, – пробормотал он и перешел на более крепкие слова.

Медленно закрыв книгу, Ион прислонил ее ко лбу и некоторое время сидел так, почти не дыша. Его мысли выстроились в длинную, но понятную логическую цепь, где нашлось место всему, что он видел за эти безумные сутки.

Затем Ион сделал то, за что дети из школьного шатра его точно бы не простили. Оставил недопитым чай, настоявшийся на чистой воде с белым сахаром, снова нацепил грязные ботинки, сунул книгу за пазуху и, нажав на кнопку рядом с дверью, покинул Комнату Социального дня, оставив непрожитыми свои двадцать три с половиной часа.