Вода мёртвая и живая
У оружейников всё было как водится. Один пускал по голоменям таких птиц и зверей, что глаз не оторвёшь, но сами клинки, ради удобства чеканки, наваривал в три слоя. Железо, уклад и снова железо. То есть, по мнению Ознобиши, не для настоящего дела. Слоёный нож сам себя точит, но, случись рубить, переломится.
Другой источник подваривал хорошим привозным укладом врасщеп. Подобное лезо щербится, гнётся, но служит. Жаль, ни про какие цветы и листья кузнец слушать не захотел. Имя, доставшееся от дедов, было его ножам единственной прикрасой и славой.
Третий наторел очищать железо до струистых узоров, до чёрного серебра. Ознобиша показал надпись.
– Не стану портить красный уклад, – отрёкся ножевщик. – И так голомень травчатая, что ещё ты хочешь травить?
Он был кровный андарх, веснушчатый, широколицый. В седых завитках не до конца погас медный жар. Ознобиша снял руку с кошелька:
– А я слышал, древние буквицы от узорочного уклада родились…
– Это раньше письменный уклад искусны были варить, – величаво поведал кузнец. – Миновалось умение.
За спиной Ознобиши пискнул голос из-под надвинутого колпачка:
– На север посылать надобно, господин. Люди бают, Коновой Вен булатного художества не растлил…
– На север?.. – зарычал оружейник. Выхватил у Ознобиши заготовку, скрылся в ремесленной, бросив через плечо: – Через месяц придёшь! Если прежде справлюсь, сам тебя, изнорыша, разыщу!
– Хочешь, обратно другим ходом пойдём?
Не сознаваться же, что шёлковый платок самому помстился удавкой.
Царевна хмуро отмолвила:
– Брат с Сибиром каждый день на мечах. И я через день. Когда Невлин с Харавонихой отвернутся.
Ознобиша сам изведал руку царевича. Космохвост и дружинные витязи потрудились не втуне. А ещё за Эрелисом будет царская правда. И все Светлые Боги.
Вот только при мысли о Лихаре в ушах заводили вой плакальщицы.
Ознобиша покосился через плечо. Они едва оставили жаркий грохот ремесленных, но Эльбиз шла, зябко нахохлившись. Хотелось обнять её, утешить, согреть. Он предложил:
– Пошли Харлана Пакшу проведаем.
Однорукий харчевник был в перечне надёжных людей, некогда затверженном царятами со слов воспитателя.
– Я Харлана вечно забывала, когда дядя Космохвост выскирегцев приказывал перечесть, – поделилась царевна. – С подзатыльников еле-еле упомнила.
– С подзатыльников? – ужаснулся юный советник.
– За мои забудки брату доставалось. – Он перевёл было дух, но царевна пояснила: – А за его – мне.
Ознобиша похвастался:
– А меня над межевой ямой хотели пороть.
– Это как?
– Я младший сын, мне на корню бы сидеть. После Беды стали переселяться, землю от зеленца до зеленца наново межевать… Кто знал, что репу собирать не придётся!
– За что ж сечь?
– Как вас с братом, для памяти. Где межа, роют яму, кидают уголь древесный. Чтобы скоро не сгнил. И яма не камень, не передвинешь. Здесь мальчонку порют, велят крепче запоминать… У меня по отцу все памятливые были. – Вздохнул, добавил: – Жили долго.
Он тотчас пожалел о сказанном, да вылетело – не ухватишь. «Называется, возвеселить хотел! Когда наконец буду говорить красно, ладно и порно, как правдивый Ваан?»
Всход, выбранный Ознобишей, опять был не для дебелых мужей. Ступени теснились узким винтом. Светильнички выхватывали на стенах рыб, морских слизней, мякишей в завитых раковинах. Внуки мореходов рисовали со знанием дела. Выпуклые глаза, цепкие щупальца… Совсем как те, что мерещились Ознобише возле двери первого сына.
Он вдруг спросил:
– Невлин-то хоть был в том перечне верных?
– Был, – кивнула царевна.
– А Ваан?
– Нет.
– А Машкара?
Ему показалось, девушка улыбнулась.
– Нет.
– Вот видишь…
– Там и самого Космохвоста не было, Мартхе. Ладно, хватит из-за глупой бабы страдать! Она бы ещё мне в женихи великого котляра напророчила. И я, дура, на Лихареву смерть загадала!
– Я бы тоже загадал. Не кори себя.
Царевна мотнула головой:
– Дядя Сеггар меня ещё не так укорил бы…
– Отчего?
Послушать царят, Сеггар был железный и каменный. Стоил обоих Йелегенов и половины Гедахов со всеми их полководцами.
– Он… – Царевна задумалась, не зная, как объяснить. – Он говорил: это мёртвая и живая вода. Месть очищает рану от гнили. Но пасись идти по течению мёртвой воды, тогда рана не заживёт… Дядя Сеггар сказал: кто властен убить – силён. Однако не сравняется с тем, кто властен спасти.
В темноватой глубине кружала звякали струны, ладно вторила дудка. Это гуляли скоморохи Шарапа, собиравшиеся покидать город.
Двое вошедших поклонились образу доброго царя над столом для безденежных.
– Смотри! – шепнула Эльбиз. – Цепир!
Великого законознателя Ознобиша видел нечасто. Цепир жил почти таким же затворником, как страшный первый царевич. Ознобиша давно наметил посетить его для «опы́та». По сию пору откладывал: успеется.
Райца владыки сидел в уголке, где Харлан Пакша лишь самых дорогих гостей потчевал. Пустой гомон кружала словно не касался его, чашка сладкого молока остыла нетронутая. Упокоив больную ногу на особой скамеечке, Цепир пребывал в великом сосредоточении. Перед ним кверху спинками была рассыпана зернь. Райца владыки жмурился так, что лоб доверху прорубила морщина. Водил над столом ладонью, переворачивал костяшки. Смотрел, качал головой, начинал всё сначала.
«И этот ворожит, – взгадило Ознобише. – Ну что за день сегодня такой?»
Великий советник недовольно поднял глаза. Увидел царевну, смягчился. Кивком указал Ознобише место против себя. Эльбиз, как положено служке, устроилась возле хозяйских ног на полу. Тут же не стерпела, высунулась из-за края стола:
– Каково успел, дядя Цепир?
Светильник озарял лицо снизу, делая незнакомой усмешку Цепира.
– Серединка на половинку. Пока внимателен сижу, не ошибаюсь. А песню блажить начнут или с разговором пристанут – куда что девается.
Брови на чумазом личике изломились хитро и виновато. Ознобиша ладонью придавил трёпаный колпачок:
– Прости, господин, докучливого мезоньку, он недавно при мне, я ещё не вполне его обучил… Позволено ли будет спросить о природе игры, помогающей отточить собранность разума?
Выскирегская зернь отличалась от левобережной. Вместо воинской справы являла рыбацкую: лодки, сети, ножи. Правда, гусли здесь тоже главенствовали.
Цепир начал двигать по столу козны.
– Тайна невелика. Я выкладываю костяшки, желая найти одну среди всех. – Ладонь с разведёнными пальцами медленно поплыла над гладкими спинками. – Допустим, ту, где лодка и сеть…
Рука помедлила в воздухе. Вернулась на полвершка. Подняла зерно. Ознобиша увидел лодку и сеть.
– Поистине волшебным даром владеет мой господин! – вырвалось у него. – Любой зерновщик за такое прови́денье ноги по колено отдаст!
Цепир проговорил разочарованно:
– Я слышал, тебя хвалили за ум. А ты, видно, тоже из тех, кто при виде умения болтает об удаче, достающейся без трудов.
У стены, где звякали струны, поднялась сумятица, кто-то вскочил, упала скамья. Вышибала начал присматриваться, но махать кулаками скоморохи так и не начали. Скамью подняли, молодые гудилы ску́чились, что-то разглядывая на столе.
– А я слышал, моего господина хвалили за правду, – покраснел Ознобиша. – Я не сказал и половины того, что ты поспешил мне приписать. Я лишь восхитился тем, как охотно откликаются тебе козны. Хотел спросить, как ты к ним взываешь.
Вновь появилась царевна, принесла рыбных лепёшек, грибную подливу. Ознобиша и не заметил, как она отлучилась.
– Разве тебе Ветер этого не преподал? – спросил Цепир с раздражением.
Ознобиша пожал плечами:
– Когда меня отправили на мирское, самые даровитые начинали вот так, пястью, распознавать годную еду от негодной.
– И ты не нашёл досуга овладеть знанием, которое наставники тебе забыли в рот положить?
Шум кружала ненадолго пригас. Пожаловали двое из расправы. Старшину Обору узнали по походке да по усам. Лицо было чёрное и опухшее, бороду примяла повязка. Харлан уважительно встретил порядчиков, велел потесниться едокам за длинным столом. Обора спросил только взвара. Резвая девка принесла кружку. Над краем торчало утиное горлышко для питья.
– На самом деле премудрость невелика, – скупо проговорил Цепир. – Мы знаем всё, только не умеем достучаться до этого знания. Полагаю, твой учитель сразу взял бы нужную кость. Я не так тонко слышу мир, поэтому жду знака вот здесь. – Ноготь законознателя чиркнул по ладони. – У тебя всё может быть иначе. Пробуй.
Ознобиша понял, что ввергся в испытание. Захотелось на всякий случай отказаться, но было нельзя. Он выбрал костяшку с двумя лодками, перевернул. Смешал зеренье. Зажмурился, растопырил ладонь.
Возле дальней стены грянуло сбивчивыми созвучьями и хохотом, там подначивали друг дружку на сомнительное веселье. Вот затянули голоса, давясь смехом, враздрай, как бывает, когда скопом читают по одной грамотке:
Ой, что было-то на исаде!
Изумлялися люди глядя!
Как дружинушки возле моря
Ратные затевали споры!
Слова повели за собой напев, андархский уд грянул лихим плясом Левобережья. Ознобиша забыл козны, распахнул глаза, не в силах поверить. Вот сейчас всё кружало обернётся к нему. Укажет перстами.
Дурные голоса с упоением выводили:
Ой ведь шли, напирали грудью,
Труса задали добрым людям!
Как восплакали торгованы
К сыну доблестной Андархайны!
Порядчики переглядывались. Обора придержал Новка, досадливо отложившего ложку. Четвёртого царевича покамест не дерзословили.
Ой да праведный зову внемлет!
Мечет грозно порты на землю!
Сокрушил и врагов и дружье
Сокровенным своим оружьем!
Кто за дверью стоял, пока смеялись царята?.. Кто подслушал глупую песенку, вздумал выпустить в люди? Праздник обретения слов грозил вывернуться похмельем.
Ой, как стала врагам отвада,
Разбежались они с исада!
От напужки доселе плачут,
О великом копье судачат!
Ой, иным и копья-то мало:
Сваю видели для причала!
Третьи вовсе городят небыль:
Зрак затмила гора до неба!
Ой, наш город теперь спокоен,
Стережёт нас великий воин!
Нам за ним никакого страха:
Кто полезет – разгонит махом!
Порядчики сидели багровые, прятали глаза. Щунуть горлопялов, снасть об стенку разбить? Ну да. Только тронь, раскричатся – добрых людей за правду обидели. Спустить? А как встанешь перед Гайдияром, буде вздумает осерчать?..
В ладонь Ознобише вмялись костяные углы. Рука что-то выбрала на столе, он моргнул, не сразу вспомнил, разжал кулак. С гладких плашек скалились острые боевые ножи.
