Доля вторая
Далёкое знамя
Эльбиз и Эрелис уже хорошо разведали Выскирег, но со Златом равняться не посягали. Он знал в обжитых пропастях каждую щёлку, каждый крутой и редко посещаемый ход. Когда брат с сестрой затевали тайную вылазку, без него дело не обходилось.
Никто не обратил внимания на троих мальчишек-лохмо́тников, выникших из узкой расселины. У самого шустрого и востроглазого падала на глаза великоватая шапчонка. Другой, круглолицый, берёг повязанную ладонь. Эрелис накануне полдня воевал упрямую дуплину. Морёное дерево было железной твёрдости, вот и соскользнула рука.
– А мгла если? – спросил Злат. – Нешто различите?
– Различим, – пообещала Эльбиз. – Дядя Сеггар на глядном месте знамя поставит, чтоб нам заметить.
Эрелис вздохнул:
– Нету там никого. Не порно ещё.
– Не порно, – согласилась сестра. – А мы всё равно поглядим. Наше дело ждать да примериваться!
Злат вёл их наверх окольными путями, по возможности минуя бойкие пробеги, где хаживали Гайдияровы порядчики, а народ то и дело жался к стенам, давая проезд гружёным тележкам. Временами дорога выводила на обледенелые плечи скал, с каждым разом всё шире распахивая мглистую овидь Зелёного Ожерелья.
– Я скоро уеду, – тихо повторял Злат. – Запоминай путь, государь.
Он не смел называть Эрелиса братом, хотя их связывало родство. Злат был боковым побегом на древе царевича Коршака. Восьмой наследник, прозванный Жестоканом, не озаботился ввести пригульного в род. Зато подобрал ему невесту: дочь богатого промышленника из Левобережья. По Коршаку уже скоро пять лет как справили тризну, однако Злат носил гребень просватанного. Собирался нынешним летом отбыть к наречённой. Праведная семья от данного слова не пятила.
Тропка снова нырнула в каменную глубину, в душноватое, влажное тепло обитаемых выработок. Серенькие оборвыши пробирались по стеночке, неприметные в отсветах сальников.
Умы и языки выскирегцев занимала самая свежая новость.
– Уж тот рыжий котище мял её, мял…
– Чей он хоть? Сапожника вроде?
– Не, сапожников ласковый, а этот – как есть варнак! Когти что гвозди!
– Из-за островов прибежал, от кощеев.
– Медников чёрный без уха приплёлся, усмарёв серый полхвоста до дому донёс… Всех побил!
– А тискал-то, тискал, за шиворот зубами хватал… Клыки – во!
– Она ж вроде царевны кошачьей. Небось с женихом под стать думали поблюсти. Что за котят метнёт, вот бы одним глазком глянуть?
– Ясно, рыжавушек.
– Да ну! Так тебе кровь царская и уступила.
– А будто не уступит? Ты доброго Аодха видал ли? С нынешними равнял?
– Да хоть на сына шегардайского посмотреть. Срамота!
– Нашёл по ком судить. Яблочко от яблоньки! Его отец…
– Язык-то попридержи.
– Его отец, слышали, речные берега путал!
Один из оборвышей оглянулся. Двое других тотчас ухватили приятеля, повлекли дальше. Подземная улица жила обычной жизнью. Ссорилась, смеялась, выносила свой суд. До мальчишек никому не было дела. Таких, как они, мезонек по Выскирегу шаталось – впору котляров кликать.
– Хорош царевич. Кошки не удержал, где ему державу удерживать!
– И глаза серые. Поистёрлось царское золото! Вот Гайдияр…
– Сестру бы поглядеть. Собой дурна, говорят.
– Небось родословы над книгами слепнут, жениха ей подыскивают.
– Тихо, болтуны!
– Если уж такой род миновался…
– Тихо, говорю! Дошуткуетесь до кобылы!
Другие ещё помнили позавчерашнее, остылое. Приговор мнимому родичу, побор, наложенный на Кокуру. Когда из пекарни левашника везли вниз обшитые короба, на сладкий дух не оборачивался только насморочный.
– Лаком владыка наш… – доносились приглушённые пересуды.
– Попробовать бы те постилы!
– Попробуешь… кнута с узлами за болтовню.
– А обречённик что? Ещё мается?
– Да что. Вцепился как клещ.
– Батюшке отпирчивому досаждает. Не принял, теперь платит пусть.
Братец Аро споткнулся на ровном месте. Зажмурился, замотал головой. Прошептал:
– Я вконаю в закон… чтоб судья праведный… хоть и царь… сам при казни сидел!
Сестра крепко стиснула его руку:
– Идём, братик. Идём.
Окно, прежде увитое ползучим шиповником и плющом, ныне порывалось насовсем зарасти ледяной пробкой. Его время от времени прорубали. Пускали свежий воздух течь отвесной дудкой до самых нижних жилищ.
Царевна первая подбежала, выглянула наружу.
Высота далеко отодвинула закрой. Целиком виднелась пустошь прежней бухты, округлая, впалая, словно перевёрнутый щит. Частью каменная, частью покрытая снегом. Когда-то здесь искрились под солнцем тёплые бирюзовые волны. Сворачивали паруса корабли, спешившие к причалам Выскирега. За пустошью росли из тумана гнилые обломки зубов. Что делалось по ту сторону Зелёного Ожерелья, рассмотреть уже было нельзя. Только угадывались дымы, вплетавшиеся в низкие тучи. Здесь собирались поезда переселенцев. Отсюда начинался их долгий путь к северу. Если везло – под защитой дружины, нанятой мирским складом. Если не везло…
– Знамя! – вскрикнула царевна.
Эрелис прикусил губу, мигом вместе со Златом оказался подле сестры.
На голом костяке острова трепетало, билось по ветру крохотное летучее пятнышко. Оттуда, где стояли ребята, трудно было различить даже цвет.
– Дяди Потыки знамя, – почти сразу померкшим голосом выговорила Эльбиз. Нагнулась поднять свалившийся нарукавник. Отвернулась, потянула носом.
– Господина Коготка? – осторожно спросил Злат. – Того, что с господином Неуступом в союзе?
Царевич кивнул.
– Выйдете к нему? На Дальний исад? Я покажу…
– Нет. Не ровен час, попадёмся, потом к дяде Сеггару будет не выйти. Пошли в «Сорочье гнездо», вдруг там кто объявится!
На спуске все трое долго молчали.
– Тебе, государь, может, выучиться иглой вязать? – глядя на грустного Эрелиса, спросил наконец Злат.
Царевич поднял глаза:
– Я умею. А на что?
– С собой возьмёшь другой раз. А то в книге забавные сказания кончатся – чем наставника отвлекать будете?
Эрелис вздохнул. Жестокие головные боли, отвращаемые лишь рукодельем, приходилось скрывать даже от Невлина.
– Резец брать не велят, – пожаловался царевич. – Дымка и та срам оказала. Иглу в руки будто позволят.
– Мы в Еланном Ржавце знаешь как привыкли? Нас в дверь, мы в окно. Вязать не велят, кружева плести запросись. Поди, тоже умеешь?
Он пытался развеселить друга, но Эрелис не улыбнулся. Злат зашёл с другой стороны:
– А ещё ты сказывал, в дружине песни пели про Тигерна и Тайю… животы надрывали?
– Как сговорят меня завтра, – угрюмо вымолвила Эльбиз, – вправду семь рубашек натяну, прежде чем с немилым-постылым идти опочив держать.
Царевич даже остановился. Скулы вспыхнули пятнами.
– Вот этого не бойся, сестра.
«Да что ты сделаешь? Высший Круг… великого жениха… владыка прикажет, тебя слушать не станут…» Эльбиз обняла брата:
– Я с тобой ничего не боюсь.
…А не знавши взглянуть – мальчик чуть повзрослей утешал младшего, постигнутого бессильной обидой…
