Долорес

Мой болеметр начал вибрировать и подавать сигнал тревоги так часто, что я совсем перестала его носить. Эта штуковина и правда работала, и ей точно не нравилось мое состояние, мой пульс, моя кожа и те звуки, которые я издавала, когда плакала. Уже несколько раз мама звонила мне именно тогда, когда я лежала на больничной кровати, содрогаясь от рыданий…

Из больницы меня забрали домой, в Атлон, где я с трудом, но пережила ноябрь и декабрь. Наступил январь. Зима была темной и ветреной. Мои дни – однообразными, ровными, похожими друг на друга, будто их готовили по одному рецепту и пекли на одной и той же сковороде.

Я просыпалась каждое утро в восемь, Мелисса помогала одеться, мама завтракала со мной, потом я читала, училась, сидела у окна или смотрела телек, или делала что-нибудь еще, помогающее отвлечься.

Мама брала меня в шопинг-центры, покупала платья, водила в кино. Бабушка присылала книги, диски и выпечку. Папа и Сейдж порхали вокруг, как только оказывались рядом.

Я чувствовала себя маленьким ребенком. Особенно когда мама катила меня в кресле-каталке по шопинг-центру, сунув в руки пачку домашнего печенья.

Я и была ребенком. Большим восемнадцатилетним ребенком, который никогда не вырастет. Никогда не обзаведется семьей, всегда будет нуждаться в помощи близких. Всегда будет сидеть в самой высокой башне Стигмалиона и смотреть, как принцы проезжают мимо, торопясь к своим принцессам. А их принцессы не умирают от прикосновений.

Но хватит о грустном.

Мне нравилось, когда в гости приезжала Бекки. У них с Вильямом было сильное сходство: овал лица, форма губ, цвет глаз. Я могла бы смотреть на нее часами, даже если бы она решила просто молчать. Хотя молчать – это не про Бекс. Она докладывала обо всем, что творилось в стенах университета и не только. О том, как из университетской лаборатории сбежала мартышка, после чего эвакуировали пол-универа, а животное три часа ловили спецназовцы в защитных костюмах, потому что мартышка была заражена вирусом иммунодефицита. О том, как в их жилом комплексе прорвало трубу, и на нижнем этаже можно было плавать на надувном матрасе. О том, как от Ричи забеременели две девушки сразу!

Только об одном человеке я никогда не спрашивала, и каждый раз, когда Бекки порывалась начать говорить о нем, я останавливала ее. Не нужно. Стоп. Радиация. Опасная зона. О Вильяме ни слова.

Он засыпал мою электронную почту письмами, но я не отвечала. Он порывался приехать, но я сразу предупредила, что его встретит запертая дверь. Однажды он все-таки явился, но я закрылась в комнате и так и не спустилась к нему – не смогла себя заставить. Он поговорил с отцом и уехал. Стыдно ли мне было? Ужасно. Но лучше уж испытывать стыд, чем кошмарную боль.

Кто-то когда-то сказал, что пережить смерть человека легче, чем его предательство. Поверьте, это звучит странно только до тех пор, пока вас не предадут. Потом все это очень похоже на истину… я собираюсь сделать это: вообразить, что Вильям не отверг меня, а просто умер. Что мы ехали из дайвинг-клуба и попали в аварию. И теперь его больше нет. Он не отказывался от меня, не прогонял меня, не угрожал мне – он просто умер. Погиб. Тот парень, который вез меня домой по ночному Дублину. И обещал мне себя. И обещал, что мне ни с кем не придется его делить…

Ох уж эти обещания – они как пепел, павшая листва, капли дождя или пыль под ногами – ничего не стоят.

Айви поправилась и вернулась в университет, а тот, кто ее изнасиловал, загремел за решетку. Теперь Айви готовила выставку новой серии фотографий о жертвах насилия и искала тех, кто хотел бы рассказать свою историю.

Я искренне желала этой девушке всего самого наилучшего. Я умирала от стыда, вспоминая о том, как пыталась отобрать у нее Вильяма, пока она лежала в палате интенсивной терапии с изуродованным лицом и многочисленными травмами. Как я пыталась бороться с ней, опуская руки на его плечи.

Наивная. Можно бороться с разъяренной львицей, с ревнивой пумой, с взбешенной кошкой, выпустившей когти. Можно бороться, драться и победить. Но тебе никогда не победить раненого олененка, лежащего у него на руках. Достаточно одного взгляда – и все оружие обратится в пыль.

Айви рассказала, что они разошлись с Вильямом. Мы случайно встретились с ней в кафе госпиталя Святого Винсента, когда я приехала туда на очередной осмотр. Я в кресле-каталке – она с тростью. У меня травма позвоночника и сотрясение – у нее переломы ребер и сломанный нос. Красотки…

Мы сели за один стол, и Айви сказала, что уже вовсю планирует закадрить своего доктора и что Вильям и я созданы друг для друга. Как Ромео и Джульетта, как Тристан и Изольда… Пф-ф…

Я слушала вполуха, не слишком вникая. Не знаю, что там творится у этой парочки, что за рокировки они устраивают, но я помню, что не успели высохнуть наши гидрокостюмы, как Вильям уже выбросил меня из своей жизни. А еще я помню его состояние у дверей ее палаты – он тогда чуть не свихнулся, так переживал… Этого достаточно.

И больше я не хочу обо всем этом думать.

Операция прошла успешно. Спина и шея потихоньку восстанавливались. Невидимые мастера чинили меня медленно, но верно. Мне с каждым днем становилось лучше. Я выбралась из кресла-каталки и стала ходить с опорной тростью. Гуляла по зимнему саду – мокрому и полному слизняков. Ярко зеленела газонная трава, ветер ворошил пушистые головы пальм, умывались дождями вечнозеленые розмарин, лавр и остролист. В кустах мерзли и ждали весны маленькие пташки с алыми грудками…

Здесь, дома, все было спокойно. Здесь никто не выдергивал из тебя сердце, чтобы сначала разбить, а потом растоптать осколки. Никто не ставил на тебя и не охотился за тобой. Никто не посягал на тело и душу.

Но что-то давящее было в стенах родного дома. Что-то очень тоскливое. Возвращаться домой на праздники, чтобы провести время с родителями – это одно. Возвращаться туда, чтобы больше никогда не уезжать, – это другое.

Я чувствовала, что мое место больше не здесь, но не могла найти в себе силы снова вернуться в университет. Снова видеть там его.

Родители подбадривали меня, рассказывали о том, как важно не замыкаться в себе, что бы ни случилось. Сейдж устраивал мне сеансы психотерапии. Бекки подпевала ему. Бабушка – вот кому сопротивляться было сложнее всего. Она начала твердить, что уже совсем старая и что увидеть меня в мантии выпускницы и четырехугольной академической шапке с кисточкой – ее заветная мечта.

Старая, как же. Носится на спортивной машине, устраивает покерные вечеринки со своими друзьями-стариками и кокетничает с молодыми парнями в гольф-клубах. Не знаю, кто у нас старая, но точно не она.

Без понятия, чем бы все закончилось, если бы мне не написал Крейг и не спросил, как дела.

Я рассказала, что дела так себе. Что в универе меня постигло разочарование и тоска, и я туда больше ни ногой. Он написал, что все скучают по мне и требуют продолжение про принцессу Стигмалиона. Я ответила, что продолжения не будет, потому что принцессу снова бросили в заточение. Слово за слово, и я выложила все, что со мной приключилось. Ну, почти все. Мне нужно было кому-то это рассказать.

«Знаешь что? Не все принцессы нуждаются в спасителе в золотых доспехах. Некоторые, я уверен, могут позаботиться о себе сами», – написал Крейг, а потом взял и приехал меня проведать, чем поверг в шок моих родителей.

Они смотрели, как я гуляю по саду, а потом пью на кухне чай с незнакомым двухметровым синеглазым парнем, с которым познакомилась в Интернете, – и страшно нервничали. Можно сказать, молчаливо истерили. Хотя Крейг был само очарование, держал десертную ложку, оттопырив мизинец, цитировал классиков и выглядел приличней некуда.

Потом Крейг сказал, что ему пора, и попросил проводить до машины. И там сказал, что в университет стоит вернуться хотя бы потому, что жизнь коротка.

– Грейс умерла, – добавил он, забираясь в свой «Рейндж Ровер». Потом порылся в бардачке и протянул мне рисунок, сделанный неуверенной, словно детской рукой. На рисунке была изображена фигурка с двумя косичками.

– Твои волосы тогда были заплетены в косы. Грейс запомнила тебя, – заключил Крейг, попрощался и уехал. А я так и осталась стоять посреди двора, под дождем, держа в руках зонтик, содрогаясь от холода и утирая слезы.

Комментариев почти четыре сотни: все очень рады, что мне лучше. Вот прям очень.

Я вернулась в университет. Снова сидела в студенческом кафе, едва веря в то, что сделала это. Брианна уминала мясной пирог и без остановки докладывала последние новости. Адель пыталась одновременно красить губы, пить сок из стакана, набивать сообщение бойфренду и о-о-очень громко материлась по-русски, когда помада упала в стакан, а ее эротическая эсэмэска бойфренду почему-то отправилась маме. Даррен в футболке «Бог спортзала» жевал вареную грудку, запивая протеиновым коктейлем, и спорил с Патриком о том, можно ли стерилизовать котов в три месяца (Патрик был за, Даррен – категорически против).

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Патрик, выискивая признаки скрытой депрессии на моем лице.

– Отлично. Разве по мне не видно?

– Ну тушь слегка размазана, как будто ты плакала…

– Я не плакала, – заспорила я. – Я просто хреново крашусь.

– Ладно-ладно, – рассмеялся он. – Но если что вдруг…

– Если вдруг захочется прекратить свое бессмысленное существование, то сразу звоню тебе!

Патрик подмигнул и отсалютовал бутылкой с колой.

– Лори, – прочистила горло Брианна, – а теперь расскажи-ка нам, почему Вильям Веланд приходил к тебе в палату? Мы с Адель, да будет тебе известно, чуть со стульев не попадали.

– Просто мы подружились с его сестрой, а она попросила его передать мне… одну книжку.

– Ва-а-у-у, кни-и-ижку! – начали дразнить они. – Мы тоже хотим эту книжку. А книжка у него очень большая? Читали бы и читали. Под одеялом. Всю ночь.

– Прекратите, – рассмеялась я, опуская взгляд в тарелку. – Клянусь, просто книга.

– Что-то я не припомню у него никаких книг, – толкнула меня в бок Брианна.

– Он ее в машине забыл.

– А, ну да, – рассмеялись они.

– Кстати, ты слышала, что его судить будут скоро? – спросила Брианна, понижая голос.

– Слышала…

– Надеюсь, оправдают, ведь он всего лишь отомстил за свою девушку.

– Господи, это так романтично, – вздохнула Адель.

– Настоящая любовь, – не сдержалась я, зажмуриваясь. Как же больно. Даже если взять вилку и воткнуть в ладонь, то, наверное, будет не так больно.

– Ходили слухи, что они расстались, но они по-прежнему часто обедают за одним столиком, – сказала Брианна, понижая голос. – Так что думаю, слухи, как обычно, врут.

– Точно врут, как он может оставить ее сейчас, когда она только-только оклемалась?

– Тихо, – скомандовал Даррен, и мы замолкли.

В кафе вошел тот, кого они секунду назад так активно обсуждали, – и мой пульс тут же зачастил так, словно я только что пробежала марафон. Я низко опустила голову: мое лицо практически лежало в тарелке с салатом, еще чуть-чуть и мне бы пришлось снимать с лица листья шпината.

– Нет, ну какие же у него все-таки дельты и широчайшие, я просто отчаялся накачать… – снова завелся Даррен.

– Да-да, мы тоже отчаялись, – хохотнула Брианна, провожая Вильяма взглядом. – И пол-универа отчаялось. Хотя некоторые не теряют надежду. Смотрите, вон та рыжая – как там ее, Дженни? – почти залезла ему на руки. А ведь они с Айви типа подруги.

Я фыркнула. Прямо в салат. Подняла лицо, чтоб посмотреть на весь этот беспредел, и – встретила обращенный на меня взгляд. Северное небо, буря, грозы, затяжная зима – все было в этом взгляде. Дыши, Лори, дыши. Воздух вокруг есть, это только кажется, что его нет…

Вильям не ожидал меня здесь увидеть. Был удивлен и рад. Нет, рад скорее был оттого, что Дженни так щедро выдает ему авансы.

Линию его взгляда пересекла чья-то фигура: в кафе пришла Айви. Как быстро она пошла на поправку. Теперь она уже не была едва выжившей жертвой зомби-атаки, какой я видела ее там, на лестничной площадке, стоящей за спиной Вильяма. Теперь она снова стала той Айви Эванс, которой все нипочем: ни маньяки, ни завистники, ни обнаглевшие малолетки, увивающиеся за ее парнем.

Айви присела за тот же стол, за которым сидел Вильям, начала со всеми болтать, кивать и ронять тут и там ослепительные улыбки… Это хорошо, что горе не сломило ее. Что она нашла в себе силы снова жить полной жизнью. Наверное, я тоже смогу.

Я наспех доела салат, наврала подругам, что забыла книгу в аудитории, и сбежала из кафе. Если можно было назвать побегом шаткое ковыляние с использованием опорной трости. Потом втащила себя в туалет, забилась в кабинку и глубоко вздохнула, вспомнив о воздухе только сейчас.

Ничего, это пройдет. Это просто с непривычки. Потом я научусь смотреть на него спокойно. Научусь смотреть и не истекать внутри кровью. Ради родителей, ради бабушки и всех, кто верит в меня.

Я сменила жилье. Одно воспоминание о старой квартире вызывало суицидальные мысли. Сейдж помог найти новую и перевезти туда вещи. Правда, она располагалась не слишком далеко от старой – можно сказать, через дорогу – но я была довольна. Университет по-прежнему близко, а Вильям уже далеко.

В этом жилом комплексе тоже было много студентов. Жизнь текла и пульсировала в коридорах. Красивые девушки дарили жаркие поцелуи своим парням на лестничных площадках. Этажом выше кто-то регулярно пересчитывал струны у своей гитары. На подоконниках росла герань и некоторые другие, не слишком одобренные полицией растения. На площадке перед домом располагалась велосипедная парковка, крытая прозрачным поликарбонатом, которая опустевала по утрам и снова заполнялась вечером велосипедами на любой вкус и цвет.

Я решила, что как только спина окончательно восстановится, обязательно пересяду на велосипед. Потому что его не надо заправлять. Ему не нужно покупать страховку, платить за него дорожный налог и проходить с ним техосмотр. А еще, черт побери, заклеивать ему шины я смогу сама. А не слезно просить укуренного соседа-панка поставить запасное колесо, чтобы я могла доехать до мастерской по ремонту шин. За последнюю неделю колесо спустило уже дважды. То ли дорога до универа была усеяна гвоздями, то ли мне просто не везло.

Я вооружилась тростью и пошла в универ пешком. Погода, как назло, опять подкачала. Но на полпути рядом со мной возникла высокая фигура, и кто-то раскрыл зонт у меня над головой.

Я узнала его по аромату одеколона. Можно было даже не оглядываться, я чувствовала кожей, что это он. Пару минут мы шли молча… Потом Вильям заговорил:

– Только не говори, что у тебя тоже спустило колесо.

– Да. И у тебя? – удивилась я.

– Какое невероятное совпадение.

– Я точно прогневила бога автомобильных шин. Это второй раз за неделю…

И мы пошли дальше, молча. Моя трость стучала о землю.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Вильям.

– Более-менее.

– Я рад, что ты вернулась в университет.

– А я не очень. Тяжело нагонять упущенное. Сроки поджимают, преподы не церемонятся. Им параллельно, падала ты с лестницы или не падала. Хотелось ли тебе покончить с собой или нет. Сдавай тесты, даже если у тебя полголовы снесло, – кисло улыбнулась я, внезапно осознав, что несу что-то не то… Черт, зачем я все это говорю?

Вильям остановил меня, мягко взяв за руку, и от одного прикосновения к его теплой коже из меня выбило весь воздух.

– Лори, я больше не могу так.

– Как? – отвела глаза я.

– Видеть, что я сделал, и быть не в состоянии все это изменить… Я хочу все исправить.

– Нечего исправлять, Вильям. Ты поступил правильно. Будь я мужчиной, сделала бы так же. Я бы не смогла оставить свою девушку в такую минуту. Просто тогда я не могла мыслить трезво. Вообще не могла мыслить. Но сейчас мне стыдно за все, что я говорила тебе там, у дверей ее палаты…

– А я уже не уверен, что поступил правильно. Теперь я думаю, что если тебе по-настоящему нужен кто-то, то не дай ему уйти. Придумай тысячу причин, обрушь небо на землю, но не дай ему уйти… Лори…

Вильям тяжело вздохнул, коснулся моей щеки и вдруг обнял так неожиданно и крепко, что я не стала вырываться. Мимо нас неслись велосипедисты, и ехали машины, расплескивая лужи, и звенел дождь. Я закрыла глаза. В голове было пусто и тихо…

Он еще не знает, что я уже все решила. Что он, отталкивающий меня от себя и угрожающий мне – «беги!» – врезался в мою память. Что я запретила себе вспоминать о той ночи и о том, что мы делали друг с другом. Что я уже две недели встречаюсь с Крейгом. И что на следующей неделе он придет в гости и останется ночевать. И что перед тем как погасить свет, я проверю, льется ли из крана горячая-горячая вода.