Дайверы делятся на две категории: тех, кто мочится в гидрокостюм, и тех, кто говорит, что этого не делает. Это означает, что мы все чувствуем страх, у всех есть слабости и фобии. Только одни могут признаться себе в этом, а другие – нет. Пожалуй, я всегда относил себя ко второй категории: я чувствовал себя неуязвимым. Меня не пугало ничто, даже собственная болезнь: она была просто неудобством, но никогда не внушала страх.

Но когда Долорес рухнула на ступеньки, я понял, что абсолютного бесстрашия не существует. И что даже я могу испугаться так, что из глаз хлынут слезы, а по спине потечет холодный пот. И понял еще кое-что, что раньше ускользало от меня: я налажал. Так сильно, как еще никогда в жизни. В тот самый момент, когда я позволил Долорес уйти, я совершил свою самую большую ошибку…

Бекки уехала с Сейджем вслед за машиной скорой. Айви уже крепко спала, свернувшись клубочком на моей кровати. Я не мог не то что уснуть – не мог сидеть. Меня носило по квартире, я бесшумно кружил по гостиной, зажав в руке телефон, и без конца выглядывал в окно, ожидая наконец увидеть фары машины Бекки.

Она вернулась глубоко за полночь, сняла куртку и кроссовки, молча заварила себе чашку чая, села в кресло и только тогда заговорила:

– Травма поясничного отдела позвоночника, шейного отдела, сотрясение мозга, рассечение затылка. В неотложке сказали, что нервные волокна не нарушены, но завтра нужно будет сделать МРТ, чтобы понять, что с головой, потому что Лори многого не помнит. И еще она сильно истощена. Наверное, совсем не ела, пока находилась в своей квартире… я зашла туда, чтобы завтра отвезти ей кое-какие вещи, и на кровати нашла…

Бекки не смотрела на меня. Она держала в руках чашку, но не пила из нее.

– Нашла на ее кровати детскую хоккейную куртку. Такие носят мальчики в том хоккейном клубе, в котором ты играл дома, в Норвегии… и свитер с оленями – на ярлычке до сих пор есть следы ручки и, если присмотреться, можно прочитать инициалы W. V… а еще детский игрушечный вертолет с гербом Вооруженных сил Норвегии: красный щит, золотой лев, золотая корона, – который я видела у тебя в руках на одном из детских фото. Да и свитер видела, кстати, тоже. И хоккеем ты занимался в том же самом клубе…

Я проглотил стоявший в горле комок.

– Откуда они у нее?

– Наши родители обменивались вашими вещами, когда хотели убедиться, что вы совместимы…

«Продолжай, Бекки. Добей меня…»

– Думаю, она нашла их в доме родителей, сообразила, кому они принадлежат, и забрала с собой… а теперь, Вильям, ты расскажешь, что, черт возьми, между вами произошло.

Вибеке на середине рассказа вылила в раковину остывший чай и налила полстакана неразбавленного джина. Потом секунду подумала и налила мне того же.

– Твое здоровье, бро. Оно тебе пригодится. – Она сделала два больших глотка, отдышалась и добавила: – и еще: ты не можешь оставить ее.

– Кого из них? – спросил я, чувствуя себя последним идиотом.

Бекки, очевидно, подумала так же, потому что посмотрела на меня почти грозно:

– Я просто закончу предложение, а ты сам подставь нужное имя. Ты не можешь оставить ее, потому что иначе твоя жизнь превратится в череду бессмысленных дней. Ты будешь думать о ней, постоянно возвращаться мыслями к вашей последней встрече, размышлять, что было бы, поступи ты иначе. Ты не можешь оставить ее, потому тебе ее никто не заменит. Ты будешь жаждать новостей о ней, приходить туда, где мог бы встретить ее. От вида девушек, похожих на нее, у тебя будет замирать сердце. Ты будешь хранить все то, что она однажды тебе написала или подарила, и эти вещи обретут для тебя особый смысл. Это будет агония, Вильям. Медленная, мучительная агония, пока ты не приползешь к ней и не будешь умолять принять тебя или добить. А теперь сам подставь сюда имя… И, Господи, помоги нам всем…

«Господь не услышал», – подумал я, открыв рано утром дверь и обнаружив на пороге двух вооруженных полицейских.

– Мистер Веланд?

– Это я.

– Вы обвиняетесь в причинении тяжких телесных повреждений Тревору Фьюри. Вы не обязаны говорить что-либо помимо того, что считаете нужным сказать. Но все, что вы скажете, будет записано и в дальнейшем может быть использовано как доказательство вашей вины.

На запястьях клацнули наручники, и я сжал зубы, когда офицер коснулся моей ладони, которую я еще не успел покрыть защитным спреем.

Бекки неподвижно стояла у кухонного стола и обнимала всхлипывающую Айви.

– Сообщи родителям, – сказал я сестре.

Потом один из полицейских положил руку на мое плечо и сопроводил до полицейской машины с мигалками, успевшей привлечь внимание всех соседей.

В отделении со мной обращались довольно сносно. Мне даже принесли еду, которую я не рискнул съесть. Ожог на руке вышел довольно терпимым, так что оказалось достаточно спрея с пантенолом, который я позаимствовал у надзирательницы – милейшей дамы с резиновой дубинкой и огромными кулаками. Она все время игриво улыбалась мне и называла «сладеньким».

Еще мне вернули телефон и позволили поговорить с матерью, которая впала в истерику, плакала и сожалела о том, что я не родился девочкой.

«Бекки тоже однажды арестовали, – пришлось напомнить ей. – Забыла, как она угнала папину машину и каталась без прав, чтобы впечатлить соседского мальчика?»

Но самый большой сюрприз ждал в конце дня.

В камеру вошел незнакомец с черным кейсом и пиджаком через плечо. Невысокий, но крепкий и широкий в плечах мужчина преклонных лет. Его глаза были полны странного сочувствия. Лицо казалось мне знакомым…

– Здравствуй, Вильям, как жизнь?

– Пока не жалуюсь, сэр.

– Тебя отпустят под залог до конца дня. Я твой адвокат и сейчас улаживаю этот вопрос. Тебе светит несколько лет тюрьмы за вторжение на территорию частной собственности и нанесение тяжких телесных повреждений, но я сделаю все возможное, чтобы ты отделался только легким испугом, в крайнем случае условным сроком… Тебе на руку то, что Фьюри уже сознался в изнасиловании…

– Вас наняли мои родители?

– О том, что ты здесь, мне рассказала дочь. И она очень просила помочь тебе. Тогда я связался с твоими родителями и предложил помощь. Тебе не о чем беспокоиться, я много лет работаю с подобными делами, и успешно.

– Вы отец Айви Эванс? – предположил я.

Я пару раз встречал мать Айви, но никогда не видел отца. Ее родители были в разводе, и он жил где-то в другом графстве. То ли в Вотерфорде, то ли в Лонгфорде…

– Нет, меня зовут Ральф Макбрайд, я отец Долорес, – ответил мужчина, изучая меня со спокойным интересом.

Я сделал глубокий вдох, сжав под столом руки. «Лори… я не заслуживаю помощи от тебя…»

– Она знает, что я здесь?

– Да, кажется, твоя сестра сообщила ей.

– Как ее самочувствие, мистер Макбрайд? – спросил я, даже не пытаясь скрыть волнения. – Я знаю, что она в больнице…

– У нее травма шеи, и выбитый позвонок давит на кровеносные сосуды. Завтра операция. Будут ставить его на место, – сказал он. – Очень неудачное падение с лестницы…

Я сжал руки под столом в кулаки.

– Вы можете передать ей кое-что от меня?

– Смотря что. Меня досмотрят на выходе, – ответил Макбрайд.

– Передайте ей, что я очень благодарен.

День в отделении тянулся так долго, что успела бы возникнуть и прийти в упадок целая цивилизация. Так долго, что я успел состариться, умереть и родиться заново. Так долго, что практически свихнулся, размышляя о том, в порядке ли Долорес и как скоро я смогу увидеть ее.

Мне нужно увидеть ее.

Убедиться, что она в порядке. Что она дышит, что она существует, что я все еще могу прикоснуться к ней, поговорить и попытаться переписать нашу историю. Эта история должна быть переписана. В ней должна быть как минимум еще одна глава – полная надежды, веры и легких, как воздух, слов.

Впечатляющий монолог Бекки, в конце которого она предложила подставить нужное имя, все еще звучал в голове. Как жаль, что она не прочитала его раньше – до того как кровь Долорес залила лестничную площадку. До того как я позволил ей упасть…

Под конец дня меня выпустили под залог, и прямо из отделения я поехал в больницу. Купил цветов в супермаркете, забрал все последние, расписался на бланке посетителей и рванул на четвертый этаж по ступенькам. Ждать лифт было выше моих сил.

У Лори в палате сидели ее университетские подружки. Обе поспешно распрощались и выпорхнули, когда я вошел. Лори смотрела на меня не моргая. Ее руки неподвижно лежали поверх одеяла. Дыхание было спокойным, ровным. На лице – никаких эмоций. Казалось, мое появление произвело не больше впечатления, чем начавшийся за окном дождь.

– Привет, – сказал я, опускаясь на стул рядом с кроватью.

Долорес повернула голову, с усилием фокусируя на мне взгляд. Сонная, вялая – точно чем-то накачали.

– Привет, – беззвучно ответила она.

– Как ты?

– Болит голова, обезболивающее не помогает.

– Я могу раздобыть джин, – сказал я. Она слабо улыбнулась, но улыбка тут же угасла, как гаснут на ветру искры. – Лори… Наверно, сейчас не самое подходящее время, но нам нужно поговорить. О тебе, обо мне и об Айви.

– Как дела у твоей девушки? – ровно спросила она, словно мы беседовали о невыносимо скучных вещах.

– Более-менее. Но…

– Ты нашел того, кто изнасиловал Айви и отомстил за нее?

– Вроде того.

– Я горжусь тобой. Передай Айви, что ей очень повезло с парнем. Хотя думаю, она и так это знает.

– Долорес…

– Отец вытащит тебя. Бекки заглянула сегодня утром и все рассказала. И тогда я позвонила ему.

– Да, он приходил. Он будет моим адвокатом…

– Он очень крутой адвокат. Прокуроры боятся его, а судьи уважают.

– Спасибо, что устроила все это. Лори…

– Не за что. Как там твои родители?

Она не хотела говорить о том, что мне жизненно важно было обсудить. Она набрасывала кирпич за кирпичом на разделяющую нас стену, а я хотел выломать ее к чертовой матери.

– Послушай. – Я нашел ее руку и сжал в своих ладонях, балдея от прикосновения к теплой мягкой коже. – Я знаю, что тебе было плохо, очень плохо. Я не должен был оставлять тебя одну после всего, что произошло. Я знал, что Бекки общается с тобой, что ты отвечаешь на звонки, но не думал, что ты все это время лежала в своей квартире, не выходила и не ела…

Лори забрала руку и потерла виски, морщась от боли.

– Вильям, приглядывай за Айви и не беспокойся обо мне. Прости, но ты похож на няньку, чьи детишки разбегаются в стороны, лезут в огонь и суют гвозди себе в рот. Ты пытаешься бежать во все стороны сразу. Но это бессмысленно. Бессмысленно и глупо.

– Теперь я хочу бежать только в одну сторону. В ту, где находишься ты.

– Зачем? – медленно проговорила Долорес, переводя на меня потухший, болезненный взгляд.

– Затем, что мы нужны друг другу. Мы не сможем друг без друга. Когда я увидел тебя там, на лестнице, все изменилось. Все изменилось и теперь не сможет быть прежним. Я хочу быть с тобой…

Долорес глянула на меня так, словно не понимала ни слова.

– Я о многом думала, пока была одна, – забормотала она. – Теперь я знаю, что побыть одной в течение некоторого времени – полезно. Никто не нарушает твои мысли. Никто не отвлекает. И тогда мысли выстраиваются ровными рядами. Идеально ровными рядами. Каждая на своем месте.

Ей точно дали что-то сильное. Она была слегка заторможена, говорила вяло и медленно.

– И до чего же ты додумалась? – спросил я, мысленно готовясь к самому худшему.

– Есть вещи, которые мы делаем, потому что желаем этого всей душой. Любим, общаемся, занимаемся любовью, готовим вкусную еду… и есть вещи, которые мы делаем от безысходности, потому что другие варианты крайне неудобны или попросту невозможны. Например, жуем сухари, когда нет нормальной еды, или живем в маленьких комнатушках, когда нет денег на большие дома. Так вот, Вильям, нас с тобой связывает только безысходность. Я устремилась за тобой, потому что хотела знать, каково это – принадлежать кому-то. Хотя бы мимолетно. Я всю жизнь гналась за этим. Меня сводили с ума мысли о прикосновениях и обо всем, что делают мужчины и женщины, когда остаются наедине. В детстве я страшно ревновала Сейджа к каждой приближающейся к нему девчонке, потому что он был единственным, к кому я могла прикасаться. Я думала, что если его заберут у меня, то я лишусь последнего сокровища… Став старше, я решила подавлять свои чувства, желания, потребности. И у меня получалось. Пока я не встретила совместимого человека и все не вышло из-под контроля… Все мое естество захотело тебя, оно было готово атаковать, победить и взять. Ведь это было восьмое чудо света и величайший соблазн – человек, не оставляющий ожогов. Мужчина. Привлекательный и сильный. Всегда возникающий рядом, спасающий от чужих посягательств, ожогов, проблем. Позволяющий остаться в его постели, накладывающий повязки на раны, даже варящий суп… Будь смелой, Долорес, – говорило мне тело. Ведь это то, чего ты хочешь. Протяни руку и возьми. Убей всех, кто будет мешать. И я протянула, и взяла, и готова была проливать за тебя кровь, и плевать на всех остальных…

У меня внутри все перемешалось, запуталось и затянулось узлом. Как же хотелось заткнуть ей рот поцелуем и оборвать ряд всех этих умозаключений, ведущих к огромной ошибке. Ведь поцелуям под силу выключать мысли?

– И ты был ведом теми же чувствами. Я уверена в этом. Ты устремился за мной, потому что я была совместима с тобой. Не оставляла ожогов и была готова, как уже пригорающий пирог. Параметры биологической совместимости заменили нам любовь. Анатомия заменила чувства. И только беда, в которую попала Айви, напомнила тебе, что любовь – это не биология, совместимость и прочая чепуха. Это танец душ… Вильям? Ты слушаешь?

Нет.

Все вовсе не так.

Ровные ряды мыслей только кажутся ровными. На самом деле они громоздятся хаотично, выпирая и врезаясь друг в друга.

– Ты ошибаешься, – сказал я. – Лори, ты ошибаешься, черт побери. Все совсем не так. Анатомию и биологию я мог взять у кого угодно, я знал как. Но ты дала мне нечто иное. Теперь я знаю, каково это – не хотеть спать, потому что не хочется прекращать думать о другом человеке. Теперь я знаю, что такое любить…

Долорес продолжала смотреть в окно, как будто все, что я сейчас сказал, не имело большого значения.

– Любовь – это когда тебя впечатывают в стену и предупреждают: «Беги, пока я держу себя в руках»?

Она заплакала, две слезы перечеркнули бледные щеки. Я сел с ней рядом и обнял, но она оттолкнула меня.

– Прошу тебя, позволь мне все исправить, – застонал я, приходя в полное отчаяние.

– Прием окончен. – В палату вошел Сейдж и мрачно уставился на заплаканное лицо сестры. – Пора закругляться.

– Лори…

– Если ты разучился понимать по-английски, то я могу объяснить тебе на языке кулаков, Веланд. Он международный.

Долорес продолжала смотреть в окно. Я сжал ее ладонь, прижался губами к виску и вышел.

Сейдж догнал меня на крыльце госпиталя, куда я шел минут пять, как старик, переставляя ноги.

– Эй!

Я обернулся, и он ткнул пальцем мне в грудь:

– Долорес решила бросить университет, тебе известно об этом?

Еще одна чудесная новость, которая не даст сегодня уснуть.

– Нет… я не знал.

– Уговори ее остаться. И считай, что мое прощение и благословение у тебя в кармане. Ей нравится учеба. Она замкнется в себе и впадет в депрессию, если уедет домой в Атлон. Ударим по всем фронтам: я, Бекки, ты и родители. Сейчас ей нужна твоя рука, и ты дашь ей ее.

– Я готов прокатить себя под катком и лечь перед ней ковриком, но сейчас дело обстоит так: она дала мне пинка под зад.

– Постой-постой, ты переспал с ней, потом вернулся к своей девушке, а теперь удивляешься, что Долорес дала тебе пинка? А что надо было сделать? Напечь оладушков к твоему приходу?

Сейдж был отличным парнем. В моменты, когда нам не хотелось выбить друг из друга дерьмо, мы вполне мило общались.

– Через пару дней у нас заседание экстренного военного совета, – продолжил он. – Отец с матерью уже в Дублине. Будем решать, как уговорить Долорес остаться в университете. Если есть что сказать, – приходи. И Бекки пусть придет, они же с Лори подруги? Заодно обсудите с отцом стратегию твоей защиты в суде. Бла-бла-бла, ты находился в состоянии аффекта. Бла-бла-бла, ты никогда не был судим. Бла-бла-бла, ты весь такой белый и пушистый… Ну и что, что у Фьюри теперь зубов нет.

Я рассмеялся, Сейдж хлопнул меня по плечу.

– Лори должна остаться в универе. Если все срастется, я выпью с тобой ящик Гиннеса, бро…

– Если все срастется так, как я хочу, то, боюсь, мы станем родственниками.

– Но-но, не горячись… – нервно хохотнул Сейдж и отправился обратно, в палату к сестре.