Вильям

Мне нужно было имя.

Только одно имя.

Но Айви не приходила в сознание и не могла назвать его.

Я сидел у ее кровати, со страхом ожидая окончания приемного времени. Смотрел, как вспыхивают золотом зигзаги пульса на мониторе. Считал гематомы – он ответит за каждую. Он уже не жилец.

Потом врач с бейджиком «Д-р Терри Тертл» положил мне руку на плечо и сказал: «Приходи завтра, дружище. Ты ее парень? Вильям? О’кей. Я поставлю ее на ноги, Вильям, вот увидишь. Приходи завтра».

И я ушел. Я не стал бунтовать. Нужно было копить силы. Когда она назовет имя – они понадобятся мне все до единой.

Айви всегда была бесшабашна и импульсивна. Бог напортачил и вшил в нее дерзость вместо инстинкта самосохранения. Я помню, как впервые встретил ее в баре: она не стояла на ногах и двух слов связать не могла. Какой-то тип, изображающий из себя ее парня, пытался увести ее оттуда. Но ведь у роскошной девушки с сумочкой от «Coach» и брелоком-ключом от «Мерседеса» не может быть бойфренда с гнилыми зубами и выговором гопника?

Я спросил, знает ли она его. И она сказала, что знает. Но только полчаса. И тогда я вывел ее из этого бара и решил отвезти к нам с Бекки. Она отключилась в машине, и я не мог привести ее в чувство. Пришлось менять маршрут и мчать с ней в госпиталь, где выяснилось, что если бы за нее оперативно не взялись врачи, то она, скорей всего, не очнулась бы. То, что ей подсыпали в стакан, вызвало сильную легочную недостаточность.

Это был первый раз.

Потом был второй, когда нас подрезали на скоростной трассе, и она въехала боком в бетонное ограждение. Я успел потушить пожар и вытащить ее, пока она просто сидела и смотрела в паутину трещин на лобовом стекле не в состоянии пошевелиться от шока.

Потом третий, когда она съехала с лыжной трассы, катаясь на сноуборде, и мне пришлось искать ее в снегу, пока спасатели убеждали, что там, где я ищу, ее быть не может. «Еще как может, вы не знаете Айви», – сказал тогда я и был прав: ее нашли далеко от трассы с сотрясением и сломанной ногой.

Я как чувствовал вчера, что не стоит отпускать ее в этот раз. Объясниться, заново попробовать разгрести весь тот бардак, что навалился на нас за последнее время. Но вместо этого ноги понесли меня к Долорес, и… вот мы здесь. Посреди бардака, который уже не разгребет никто.

Едва переставляя ноги, я вышел из палаты Айви, прикрыл за собой дверь и обжегся о взгляд. Взгляд обезумевших от страха и боли глаз. Долорес только что появилась в коридоре, ступая бесшумно, как призрак, – бледная-бледная, тревожная, заплаканная.

Моя Долорес. Моя всего на одну ночь, но что это была за ночь. Только ради одной такой ночи стоит жить. И даже умереть… Долорес, подарившая мне себя так легко, так щедро, так смело. А ведь это все, что у нее было.

Она еще не знала, что Тот-Кто-Наверху уже столкнул нас с обрыва. Что земля уже ушла из-под наших ног, и все, что сейчас происходит – это всего лишь замедленное падение. Она еще не знала, что я не смогу оставить Айви ни сегодня, ни завтра, ни в обозримом будущем. А я не знал, как сказать ей об этом. Я лажал. Говорил какую-то чушь. Складывал слова в предложения, но не мог отделаться от мысли, что их смысл неверный…

– Скажи только одно: ведь ты не жалеешь о том, что случилось вчера? – прошептала Долорес, ее глаза были полны слез. – Ведь не жалеешь?

Жалел ли я? Разве калека может жалеть о том, что ему подарили пару ног или даже крыльев? Разве птица, всю жизнь просидевшая в клетке, может пожалеть о том, что смогла взлететь к небесам? Я не жалел. Но признаться в этом и тут же отказаться от нее – было бы слишком жестоко, слишком… расчетливо?

Я не смог ничего сказать, и Лори взорвалась. Предохранители сгорели, и она превратилась в ощетинившегося зверька – того самого, которого я однажды уже видел и с которым не смог совладать. Она начала бросать слова, которые летели и застревали во мне, как пули. Я должен был остановить ее, должен был успокоить, пообещать, что…

Пообещать что?

Что вернусь к ней, когда другая перестанет во мне нуждаться? Когда другая решит, что может стоять и ходить самостоятельно? Когда ее тело, лицо, душа заживут, и она сможет найти кого-то взамен? Да Лори рассмеется мне в лицо…

Я должен был просто заткнуться и обнять ее. Ничего не говорить, ничего не объяснять, мои руки сказали бы ей достаточно. Объятия пообещали бы ей больше, чем слова… Но Долорес уже не хотела слушать. Не могла. Она убрала с мокрого лба волосы и улыбнулась – насмешливо, холодно, зло.

– Сейчас я бы снова спустила на тебя собаку. Я бы закончила начатое. Зря ты простил меня…

Есть вещи, способные разъярить меня до полной потери контроля: в их числе угрозы и люди, которые бросают их. После того самого случая в доме Макбрайдов я так и не научился справляться с этим и, боюсь, уже не смогу. Это что-то, что существует отдельно от меня и не поддается никакому контролю.

Я налетел на нее и прижал к стене. Она снова была той самой девчонкой, которая сделала меня калекой. Которая сидела на мне и лупила кулаками, пока ее псина по живому отрывала от меня куски. Это была снова она, ее безумные глаза и маленький злобный рот. Это были ее руки, ее голос, это была она сама!

Меня не стало, и Лори не стало тоже. Она уже не помнила, как смеялась и плакала, когда мы занимались любовью. Я позабыл, как отрекся от всего, что могло помешать мне быть с ней. Боль и ненависть, ненависть и боль – вот все, что осталось.

– Беги, пока я держу себя в руках, – сказал я.

И она побежала. Не оглядываясь. Исчезла за поворотом коридора. Ушла туда, откуда я больше не смогу ее вернуть.

Айви назвала мне имя.

Тревор Фьюри. Проклятый фотографишка.

Она хотела, чтобы я передал это имя полиции, пока ее снова не накачали снотворным и обезболивающим.

Полиция… Надеюсь, она не расстроится, если я найду его чуточку раньше?

У Айви когда-то были дела с этим Фьюри. Какой-то общий фотопроект, за который она взялась в надежде вывести карьеру на новый уровень. Оки-доки. Совместная работа над масштабным фотосетом для престижного журнала, он курирует ее, постоянно звонит ей, не дает ей покоя.

Я не хотел мешать ее карьере, но этот сраный сукин сын просто затрахал ее. В переносном смысле. Хотя когда я видел, как он смотрит на нее, не было сомнений, что он не прочь затрахать ее буквально.

Сутулый, длиннорукий, гладко выбритый, неопределенного возраста – ему могло быть тридцать, а то и все пятьдесят. С вытатуированными буквами R, A, G, E на фалангах пальцев правой руки, которые он демонстрировал всем, когда поднимал камеру. У него была дурная репутация, репутация хищника, который сходит с ума от одного запаха молодого тела. Но за талант все были готовы закрыть на это глаза. За талант прощают многое. Не так ли?

Он терся вокруг нее, пока я не дал ему понять: если еще раз позвонит ей в полночь, то будет выковыривать болтики от Никона из своей задницы.

Какой облом. Оказывается, у Айви есть бойфренд, и он умеет говорить! А то и угрожать. Какой-то норвежец, шесть футов и два дюйма в высоту, потерявший (не иначе как в драке?) два пальца и весь покрытый шрамами.

Фьюри отступил, но не забыл. Набился ей в друзья. Приглашал на свои богемные вечеринки с наркотой и развратными развлечениями. Айви тоже занесло туда по глупости пару раз, но она быстро поняла, что одной туда ходить не стоит. Да и вообще ходить не стоит.

Я наконец начал видеть в ней зачатки осторожности, осмотрительности, она начала прислушиваться ко мне… Пока на пороге университета не появилась Долорес Макбрайд, и между ними не началась холодная война. Постоянные приступы ревности, ссоры, мое недоумение по поводу того, чем же эта первокурсница ей так насолила и за что ее нужно так жестко травить. Дальше хуже: злополучная сцена на крыльце и я, увозящий Долорес в неизвестном направлении и бросивший Айви одну на глазах всего университета…

А потом между мной и Айви словно треснула земля, и любое событие только увеличивало эту трещину, эту бездонную пропасть. Смерть Тео, моя депрессия, спонтанная поездка в Норвегию, сорванная фотосъемка, на которую Айви возлагала большие надежды, грандиозная ссора после моего приезда – и наконец Долорес, к которой меня начало тянуть как магнитом. Боже, стоило подумать о ней – и я оказывался у дверей ее квартиры. Стоило закрыть глаза – и память тут же рисовала ее лицо, губы, красивее которых я никогда не видел, крохотные веснушки на носу…

С Айви творилось все то же самое: разочарование, растерянность, злость. Она либо избегала меня, либо устраивала скандал за скандалом. Не пропускала ни одной пьянки, хвастаясь в Инстаграме новыми друзьями и новыми алкогольными рекордами. И наконец – смертельный номер без страховки – отправилась на вечеринку Фьюри, который устроил ее как нельзя кстати. Сукин сын.

Фьюри никогда не боялся, что его могут в чем-то уличить. Первое правило хищника – научиться манипулировать сознанием. Выглядеть беззащитно, или даже забавно, жалеть и изображать влюбленность, корчить из себя друга, подставлять плечо. А когда жертва потеряет бдительность, можно хватать, рвать, обгладывать до костей. Что он и сделал. Предварительно нанюхавшись кокаина. А когда Айви сказала, что не хочет его руки под своей юбкой и его слюней на своем лице, и попыталась уйти, Фьюри обезумел. Айви ударила его, врезала по яйцам и бросилась бежать. Фьюри догнал ее и начал душить, чтобы сделать посговорчивей.

Это все происходило на втором этаже его особняка, пока на первом грохотала музыка, а из фонтанов тек «Абсолют». Никто ничего не слышал, никто ничего не знал…

Потом хищник закончил свое дело, обтер руки от крови, напялил маску друга и сказал, что любит, что приревновал, что вознесет на вершину успеха, сделает из нее звезду – но с одним условием: она должна молчать. И простить его. И позвонить бойфренду и сказать, что на нее напали незнакомцы в переулке. А иначе он не даст ей уйти. Мразь.

Айви тут же согласилась (в кои-то веки дефектный инстинкт самосохранения сработал), изобразила понятливость и покорность, и Фьюри отвез ее домой. Но как только она попала в квартиру, то сразу заперлась на все обороты и вызвала скорую. Она рассказала, что ее изнасиловали, но боялась мести Фьюри и никому не назвала имя.

А еще Айви всю ночь звонила мне.

Звонила, пока я был с Долорес, пока я терял голову рядом с ней, пока я думал о том, как бы разорвать изжившие себя отношения и начать строить новые.

Я узнал о том, что случилось с Айви, только под утро, когда захотел написать Лори СМС.

Множество неотвеченных от Айви.

И множество сообщений от Лори.

Вещи, которые могут подсечь меня и сделать больно, можно пересчитать по пальцам. Теперь стихи Долорес будут в этом списке.

Фьюри я разыскал быстро. Подонок даже не пытался скрыться. Сидел в своем доме, пил «Асти» и ждал Гарду, чтобы рассказать ей, что ничего не знает о том, куда и во сколько ушла двадцатитрехлетняя Айви Эванс прошлой ночью с его вечеринки. Он уважаемый фотохудожник, серьезный человек, он, конечно же, ничего не знает. И даже не слишком помнит, кто такая Айви Эванс.

Ага. До первого удара в зубы. Ровные фарфоровые зубы, из которых я потом сделаю бусы для Айви.

Мне понадобилось примерно три минуты, чтобы напомнить ему, кто такая Айви Эванс и что он с ней сделал. Потом еще минут пять, чтобы пожалел о том, что сделал. И еще пять, чтобы пожалел, что родился…

Руки жгло. Перчатки порвались, пока я придавал лицу Фьюри новую форму, и его кровь въелась в костяшки моих пальцев. Я вел машину домой, а на тыльных сторонах ладоней выступали волдыри. Впервые в жизни боль доставляла мне почти радость.

Неделю спустя мне позволили забрать Айви домой. Фьюри разрушил ее, превратил в испуганную, затравленную тень, но она оживала в моих объятиях. Пару раз ее слезы насквозь промачивали мои футболки, я приезжал домой и накладывал повязки на свежие ожоги. Было больно. Как обычно. И затягивалось медленно и печально.

Но гораздо хуже заживало сердце, на котором, как оказалось, тоже появился сильный ожог. Долорес с тех пор ни разу не написала и не позвонила. И почему-то это сводило с ума. Ни просьб, ни проклятий, ни попыток снова поговорить – ничего. Я бил себя по пальцам, прекрасно понимая, что звонки ничем ей не помогут. Только сделают хуже.

– Ты видишься с Долорес? – спросил я у Бекки, когда неизвестность окончательно вымотала меня.

– Нет, она постоянно занята…

– Но вы созваниваетесь? Как она?

– Созваниваемся. Да вроде, в порядке. А что? – нахмурилась Бекки. – У тебя к ней какое-то дело?

– Не то чтобы дело… Когда ты видела ее в последний раз?

– Примерно неделю назад, – ответила она, все еще ничего не понимая.

– Когда? – Руки похолодели. Я прикинул в уме даты. Бекки тоже не видела Лори после того, как мы с ней разругались. – Дай телефон…

Бекки вручила мне айфон, и я начал звонить Лори. Без ответа. Вылетел из квартиры, спустился вниз к ее дверям и начал стучать. Тишина.

– Вильям, что происходит? – испуганно спросила сестра, выбегая за мной босиком на лестничную площадку.

– Бекс, мне нужно забрать Айви из больницы. Она останется у нас на выходные. А ты можешь выяснить, где Лори или когда ее в последний раз видели?

– Да, конечно, – взволнованно залепетала Бекки. – Я вспомнила! Я говорила с ней вчера утром.

– И что она сказала?

– Голос был слабый. Сказала, что болеет. И что уехала к родителям.

– Может, у тебя есть телефон ее брата? Позвони ему. Выясни, приехала ли она туда.

– Телефон где-то был, – кивнула Вибеке – такая же белая, как ее новые волосы.

Потом я отправился за Айви в госпиталь, по дороге завернув на этаж Лори и еще раз грохнув кулаками в дверь ее квартиры…

Пусть она будет дома у родителей.

Пусть она будет дома у родителей.

Пусть она будет дома у родителей.

Господи, разве я о многом прошу?!

Дорога до госпиталя и обратно заняла час, и все эти шестьдесят минут я был рядом с Айви только физически. Мыслями же был у квартиры Долорес, колотил в дверь, выбивал ее плечом, вламывался внутрь и…

«Она не была у родителей, – написала Бекки. – Приехал ее брат, сейчас будем решать, что делать».

«Ломайте долбаную дверь», – ответил я, только с третьего раза попадая по нужным буквам.

Я внес Айви в квартиру и уложил в кровать. Она и раньше была очень легкой, но сейчас стала легче пуха. Люди столько не весят. Только призраки… Надеюсь, что она быстро пойдет на поправку. Быстро снова станет той Айви, которая ни в ком не нуждается. И во мне тоже…

– Посмотрим что-нибудь вместе? – попросила она, забираясь в мою кровать.

– Да. Только… я сейчас вернусь, – пробормотал я, заслышав глухие удары в дверь этажом ниже.

– Вильям, – позвала она. – Сегодня со мной снова связывались люди из полиции…

– И? – Я замер на полпути к двери.

– Они спрашивали о тебе. Ты… ты что-то сделал с Фьюри?

– Что именно они спрашивали?

– Знаю ли я Вильяма Веланда, и кем он мне приходится.

– А ты?

– Сказала все, как есть. Что ты мой парень. Ведь все и так об этом знают… Вильям… Что ты наделал?

– Ничего, о чем бы жалел, – сказал я.

– Ты избил его? – сжалась в комок она.

– Только сделал немного похожим на человека…

– Вильям, – расплакалась Айви. – Ты представляешь, что теперь будет? Они заберут тебя у меня, они заберут…

– Никто не заберет меня у тебя, – успокоил я. – Никто…

В дверь нашей квартиры ударили. Она дрогнула на петлях. Айви подскочила на кровати, прижав к пересохшим губам руку. Ее начало трясти.

– Будь здесь, хорошо?

Я вышел из спальни, открыл входную дверь, и на меня обрушился ураган в облике брата Долорес. Обезумевшего брата Долорес со сверкающими, как у дьявола, глазами.

– Что ты сделал с ней, мразь?! – рявкнул он.

Мой разум объяло невидимое пламя. С ней я не сделал ничего. Ведь она в порядке? Я ничего не сделал с ней, Господи… Разве я мог? Ведь она жива?

Он бы снес мне пол-лица, если бы не Бекки, влезшая между нами. Сейдж орал, Бекс умоляла прекратить, а я… из меня просто выдуло всю жизнь.

С Долорес что-то случилось. И тут вдруг…

– Сейдж, не нужно, – сказал кто-то, чье появление мы не сразу заметили.

Мои пальцы рефлекторно сжались, как только я услышал этот голос. Но он не принадлежал Долорес. Он принадлежал человеку, только отдаленно похожему на нее.

Такая худая, такая бледная, такая невесомая. На ней была только мятая ночная рубашка и больше ничего. Ее волосы спутались, глаза потухли, руки безжизненно повисли вдоль тела.

Неужели все это случилось с ней только за одну неделю? Ела ли она? Спала ли она? Был ли рядом кто-то, кто мог бы ее утешить? Боже правый, я не знал. Я не знал, что ей так плохо…

Долорес нервно коснулась шеи, словно что-то мешало ей дышать. Или словно пытаясь спрятать что-то. Ее шея, грудь, губы – все было покрыто синяками, они были повсюду, где я целовал ее, как одержимый…

Ее брат был прав: все это сделал с ней я. Он продолжал орать мне что-то, но я не слышал его и не видел. Я видел только Долорес, стоящую на верхней ступеньке лестничного пролета в измятой рубашке.

– Что здесь происходит? – сказала позади меня Айви, встревоженная всем этим шумом.

Долорес перевела взгляд за мое плечо, и по ее лицу пробежала тень. Губы сжались, глаза потеряли всякое выражение, а потом кто-то словно потянул ее назад и…

– Долорес! – заорал я, вытягивая руки и бросаясь вперед. Но передо мной стояли Бекки и Сейдж, и драгоценные секунды были потеряны. Я приземлился у тела Лори, когда оно уже рухнуло на ощетинившийся ряд ступенек. Рядом упал на колени ее брат. Вопль Бекки ударился о стены. Я аккуратно стащил Долорес на ровную поверхность, сжал ладонями лицо. Ее голова оставила на полу красную, смазанную линию, мои пальцы стали липкими…

– Лори-Лори-Лори… – повторял я, как заклинание. – Не смей. Не смей закрывать глаза.

Сейдж начал вызывать скорую, пока я пытался что-то сделать, разбудить ее, растормошить, вернуть…

– Мы справимся сами, Вильям, иди, – пробормотала Бекки, опуская руку на мое плечо. – Скорая уже едет. Иди к Айви, ей нехорошо.

Я утер лицо, то ли вспотевшее, то ли мокрое от слез, и поднялся на ноги. Сейдж держал на руке голову Лори, пока Бекки подкладывала под нее свернутую куртку. Айви стояла в дверях нашей квартиры, ее трясло так, что стучали зубы.

– Почему так много крови? – прошептала она, прижимая к моему плечу лицо. – Почему так много?

Потому что я не смог ее поймать.

Я бросил ее, но не смог поймать.