Я вернулась домой за пальто, сунула в карман телефон и побежала обратно на парковку. «Тесла» Вильяма уже проснулась и открыла свои яркие кошачьи глаза. Я села в машину, и та двинулась к выходу, ведомая рукой хозяина. Утром сегодняшнего дня я бы скорее поверила в конец света, чем в то, что буду ехать с Вильямом Веландом в одной машине по ночному городу.

Он не говорил ни слова, и я тоже молчала. Но это был тот странный вид тишины, когда можно молчать и при этом не чувствовать дискомфорта.

Луна уже взошла и озарила все мягким голубым светом. Наверное, это одна из последних тихих ночей этой осени. Скоро с Атлантики придут сумасшедшие ветра и принесут непроглядные тучи…

– Где ты пропадал? – спросила я, разглядывая его профиль.

– Там, где надеялся никогда не оказаться…

Вильям не стал вдаваться в подробности, а я не стала выспрашивать.

– Надеюсь, ты в порядке, – сказала я, при этом зная, что он совсем не в порядке. Я привыкла видеть его самоуверенным, хладнокровным, немного надменным парнем, которому все нипочем. Но сейчас он выглядел надломленным. Как будто что-то ранило его и глубоко засело внутри.

– Ты когда-нибудь была на похоронах лучшего друга?

Я хоронила Хэйзел. А она была мне другом. Вторым лучшим другом после Сейджа.

– Боюсь, что да, – кивнула я.

– Тогда ты поймешь, – сказал Вильям.

Его голос зазвучал совсем глухо, как будто он был в одном шаге от самой последней грани, за которой обычно уже не могут говорить, только плакать.

– Мне жаль, – проговорила я, умирая от желания опустить руку на его ладонь и сжать ее, как делала мама, когда мне было плохо. Но смелости у меня было – кот наплакал…

– Я мог предотвратить это… Я мог его спасти, если бы был рядом. Но не стал… Думал только о себе…

Он хотел выговориться, и по странному стечению обстоятельств выслушать его могла только я.

– Вильям, бары еще открыты. А там, насколько мне известно, подают самое лучшее обезболивающее. Хочешь, заглянем куда-нибудь, закажем тебе выпивку, а потом я отвезу тебя домой? Я очень хочу помочь…

– Долорес Макбрайд очень хочет мне помочь, – насмешливо улыбнулся он, но это была добрая насмешка. – В Ирландии все проблемы решаются выпивкой?

– Естественно, – шутливо кивнула я. – Это же тебе не сказочная Норвегия, где можно упасть лицом в снег, потом обнять лося, полюбоваться на северное сияние – и к психологу не ходи.

Вильям рассмеялся, и я вдруг страшно возгордилась собой, что смогла его немного развеселить.

– Обнять лося, – пробормотал он, все еще улыбаясь.

– Я серьезно. Раздобуду тебе самый чистый стакан во всем Дублине – у меня есть стерилизующие салфетки. И самый лучший джин. А потом верну домой в целости и сохранности.

Вильям смотрел прямо перед собой, словно взвешивая все плюсы и минусы этой затеи. И возможность выговориться, очевидно, перевесила все остальное.

– Я знаю один бар, – наконец сказал он и повернул машину на восток – туда, где небо было чернее черного.

Мы оставили машину на парковке перед баром и зашли внутрь. Я осмотрелась: приятное старомодное место, где было не слишком много молодежи, зато полно стариков, решивших пропустить по стаканчику перед сном. В воздухе витал аромат мяты и лимона, и какая-то очень старая песня, которую я точно когда-то слышала…

Мы сели за барную стойку и попросили стакан, который я старательно протерла салфеткой. Потом барменша – здоровенная татуированная девица с гроздями сережек в ушах – плеснула нам в него джина.

– Итак, контрольная проверка, – объявила я, заглядывая в стакан через воображаемую лупу. – Готово. Ни одной вредоносной молекулы. Чище только слезы Христа. И мои помыслы. И твоя «Тесла».

Вильям улыбнулся, молчаливо следя за мной.

– Кстати, почему «Тесла»? Почему не «Ауди», «БМВ», «Лексус»?

– Мне нравится то, что он делает. Илон Маск, – ответил он, принимая из моих рук стакан.

– Основатель «Теслы»?

– Не только. «Пэй-Пал», «СоларСити», «Спейс-Икс», «Хайперлуп» и еще куча невообразимых проектов – это все тоже придумал он…

– Какой неутомимый бизнесмен.

– Маск не столько бизнесмен, сколько великий мечтатель: ему нужно спасти Землю от катастрофы, колонизировать Марс – на случай, если дела на Земле будут не очень, создать экологически чистое топливо и самое современное космическое оборудование. Он чокнутый – в самом хорошем смысле слова. Он делает вещи, на которые ни у кого никогда не хватило бы ума, фантазии и дерзости. Но ему это все как-то удается…

– И ты, как преданный фанат яростного защитника Земли…

– Это тот случай, когда, покупая машину, ты покупаешь глоток чистого воздуха для своих потомков, – пожал плечами Вильям. – Ты же знаешь, что электрокары – экологически чистые машины? Не выделяют ни углекислоты, ни выхлопных газов, ничего вредного и ядовитого…

– Ты, случайно, не экологию в Тринити изучаешь?

– А что, очень заметно? – улыбнулся он.

– А что, я угадала? – удивилась я.

– Нет, но была близка. Я изучаю инженерию возобновляемых источников энергии. Ветер, солнце, волны и все, что они могут дать. Очень скоро нефть закончится и тогда…

– И тогда все побегут к тебе, – закончила я.

Вильям рассмеялся, и я в очередной раз подумала, что у него роскошная улыбка.

– И тогда нам всем очень пригодятся солнечные панели и ветряки, – сказал он, разглядывая меня с улыбкой. – И машины, которые можно заряжать дома от розетки.

– «Теслу» можно заряжать дома от розетки?! – изумилась я. – Точно! Это же электрокар! Не смотри на меня так, я обычно соображаю быстрее… Да это же чудо, а не машина. Не то, что моя морально устаревшая телега, построенная алчным гигантом, бессовестно подделывающим экологические тесты…

– У тебя прекрасное чувство юмора, Долорес, – сказал вдруг Вильям, касаясь меня плечом, и я тут же возрадовалась, что в пабе царит полумрак, и Вильям не увидит, как сильно у меня загорелись щеки от комплимента. Уж я-то чувствовала, что они так и пылают…

– Спасибо. Наверное, перепало от бабушки по наследству. Она у меня шутница хоть куда, – с улыбкой кивнула я. – Это, кстати, она и подарила мне машину. Мне тогда было только шестнадцать, у меня еще не было прав, и родители пришли в ужас. Но слышал бы ты, как она с ними спорила! Я до сих пор смеюсь, когда вспоминаю.

– Бабушка? Разве не бойфренд?

– Нет, – покачала головой я. – Это все бабуля. А шоу с бойфрендом я устроила только для того, чтобы от меня все отстали и перестали вести «охоту».

– Вот оно что.

– Я удивлена, что ты купился. Бойфренд для меня все равно, что прыжок с парашютом – интригует, но потенциально смертельно.

– Теперь ты знаешь, что не так уж смертельно.

– Да, наверное, стоит попробовать… обзавестись… парнем. Как ты открыл все это? Откуда узнал, что горячая вода обладает такими свойствами?

– От первооткрывателя. – Вильям залпом допил джин и подал знак барменше налить еще.

– То есть?! – встрепенулась я.

– Я нашел в сети парня с таким же заболеванием, как у нас с тобой.

– Да ладно! – Мне не терпелось услышать продолжение. Я чуть из штанов не выпрыгивала, стул подо мной аж зашатался.

– Тео. Тео Хантер. Австралиец, бунтарь, экспериментатор… По его рассказам, чего он только не перепробовал. Кислоту, щелочи, спирты… Они тоже разрушают чужие белки, но серьезно вредят коже. И действуют почему-то не так быстро и эффективно, как горячая вода. Он многому меня научил. Например, что руки можно покрывать восковыми спреями – они создают плотную защитную пленку, и ты можешь прикасаться к чему угодно без перчаток.

– Где он сейчас? – улыбнулась я. – Может быть, он захочет стать моим бойфрендом?

Вильям долго молчал, пока не собрался с силами и не ответил:

– В могиле.

Воздух резко вырвался из моих легких. Так вот кого он хоронил…

– Не успел смыть то, что оставила на нем девушка. А она постаралась… Он был сильно пьян и потерял бдительность. Обжег кожу и истек кровью. Скорая ничего не успела сделать.

– Мне очень жаль, – вымолвила я.

– Все случилось на его дне рождения. Он приглашал меня, но я подумал, что не смогу провести сутки в самолете с ожогами, в бинтах… Пожалел себя. И в результате потерял друга…

Вильям сжал челюсти и отвернулся. Алкоголь разговорил его, сорвал все замки, за которым он прятался, и я вдруг осознала, какая большая оказана мне честь: он позволил себе выглядеть передо мной слабым и разрушенным.

И я не сдержалась – опустила руку на его ладонь и сжала ее. Вильям посмотрел на мою руку, повернулся и вдруг сказал:

– Сейчас я жалею, что рассказал тебе о воске и горячей воде. Потому что если с тобой что-то случится – это останется на моей совести… Вода – не панацея. Всего лишь уловка. Тонкая проволока, придерживающая створки капкана. Пока ты начеку – опасности нет, но стоит зазеваться… Лори, будь осторожна. Всегда. Я очень тебя прошу…

Вильям поднял руку и подозвал барменшу. И меня снова качнуло на стуле, когда он сказал:

– Еще один стакан для девушки, пожалуйста.

– Нет, Вильям, нет. Кто повезет тебя домой? – заспорила я.

– Возьмем такси, а моя машина подождет на парковке до утра. Серьезно, Долорес. Выпей со мной…

Я заколебалась, понимая, что это не самая лучшая идея. Но он просил меня. Он просил, и ему было плохо. И, очевидно, ему нужен был не тот, кто будет сидеть рядом, трезвый и рассудительный, и присматривать за ним, – а тот, кто разделит с ним горе…

В общем, я сдалась. И достала из сумочки еще одну стерилизующую салфетку. Вильям плеснул в мой стакан джина, и я осторожно приложилась губами к стеклу. Он смотрел, как я пью, и улыбался.

– Если не секрет, что пошло не так в тот раз, когда я застала тебя с ожогами по всему телу? – спросила я.

– Авария двумя этажами ниже. Пару часов не было воды.

– Оу… Но ты мог бы поехать в душевую спортклуба университета или кому-то из друзей.

– Не успел. Оттягивал поход в душ до последней минуты, а когда наконец пришел туда, то выяснилось, что воды нет.

– Чайник! Ты мог бы успеть нагреть воды!

– Я успел нагреть воды и вымыть только лицо. И хорошо, что успел хотя бы это.

– А как насчет больницы?

– У больниц есть два больших минуса. Там не спрашивают, хочешь ли ты джин вместо наркотических анальгетиков, и всегда звонят родственникам.

– И что было бы, если бы родители узнали?

– Конец света. – Вильям замолчал, но, видя, что я жду продолжения, продолжил: – Они считают, что я убиваю себя. Хожу по лезвию бритвы. Надеялись, что… Не знаю, на что они надеялись. Что я так и не решусь ни к кому прикоснуться? Стану затворником? Уйду в монастырь? Черта с два… я начал бунтовать еще в старшей школе: первые эксперименты, первые прикосновения, первые серьезные ожоги. Чуть позже я познакомился с Тео, и он дал мне ключ от дверей моей тюрьмы: рассказал о горячей воде, о восковых спреях, обо всяких уловках, которые уменьшают симптомы аллергии… Потом я встретил Айви… Проколы случаются до сих пор. Отец вроде как смирился… Но не мама. В последний раз, когда я загремел в больницу, грозилась, что увезет меня в Норвегию и запрет дома. А родителям Айви кое-что объяснит: например, что их дочь однажды может стать причиной чужой смерти. Что я не тот мальчик, которому их девочке стоит запускать руки под одежду…

– И угрозы тебя впечатлили.

– Как сказать… Я уже не в том возрасте, чтобы меня можно было запереть дома. И финансово от родителей тоже не завишу. Но мне жаль их психику. Поэтому я решил, что буду зализывать раны дома… Ну а ты, Долорес Макбрайд? Сколько бунтов на твоем счету? – мягко поддразнил меня он.

– Один. Да и то…

– Расскажешь?

Я почти допила свой джин, и одного стакана оказалось достаточно, чтобы голова пошла кругом. Пьяница из меня был так себе.

– Однажды мне понравился один парень. А я ему. И как-то вечером он принес пару бутылок пива и… я не планировала ничего такого. Он мне нравился, но не до такой степени, чтобы с кожей на лице расстаться. Но… мы перепутали бутылки. И я подумала, раз уж все равно валяться в больнице, то одним прикосновением больше, одним меньше…

– И ты поцеловала его, – хмыкнул Вильям.

– Да. Знаю, это было безумием. Все домашние подумали, что я счеты с жизнью собралась свести.

– Насколько серьезно все было?

– Серьезно. Уйма ожогов, лицо – месиво. Потом пришлось делать пластику губ, мои… сильно пострадали.

– Твой пластический хирург постарался на славу, – заметил Вильям, и у меня перехватило дыхание от этого комплимента.

– Спасибо.

– Не за что…

Рядом с нами за стойку уселась какая-то горячая парочка и принялась заливать в себя лагер и страстно сплетаться языками. Я смотрела на них со смесью шока, стыда и зависти, пока не заметила, что Вильям наблюдает за мной. На губах играла теплая, понимающая улыбка, пока я старательно делала вид, что ничего вокруг не замечаю, и пересчитывала кубики льда в своем стакане.

– Расскажи что-нибудь, о чем еще никому не рассказывала, – вдруг сказал Вильям, разворачиваясь ко мне всем корпусом.

Его вопрос застал меня врасплох. В голове заплясали всякие непристойные мысли, которыми я никогда и ни с кем не делилась. Например, мысль о том, не попросить ли мне Сейджа научить меня целоваться, которая как-то пришла в голову, когда мне было пятнадцать лет… Но об этом я не смогла бы рассказать, даже будучи пьяной в щепки. Поэтому я задумчиво почесала пальцем висок и решила поделиться менее шокирующими вещами.

– У меня есть еще и второе имя, – сказала я. – Не прозвище, а настоящее второе имя, записанное в паспорте…

– Какое?

– Иден.

– Иден? – нараспев повторил Вильям.

– Да, – кивнула я. – Мое первое имя означает «боль», «страдания». Иногда кажется, что оно определило мою судьбу: все эти ожоги, испытания… Зато «Иден» – старинное библейское имя – знаешь, что означает?

– Не представляю, – сказал Вильям.

– «Рай», «Эдем», «наслаждение», – выдохнула я, чувствуя, как румянец снова заливает щеки. – Подумать только, мои два имени означают совершенно противоположные вещи! Боль и наслаждение, страдания и рай… Ты веришь в то, что имя определяет судьбу?

– Я верю только в то, что само по себе имя – это просто набор букв, и его можно толковать по-разному, на свой вкус.

– Вот как…

– Да. Пускай «Долорес» означает «боль», но тебя называют еще и «Лори», так? А Лори – это, между прочим, название австралийского попугая.

– Попугая? – захихикала я.

– Да-да, он так и называется: попугай лори. У него синяя голова, зеленая спина, оранжевая грудь, красный клюв, желтый затылок…

– Серьезно? Ну и палитра!

– Да, птица как будто вывалялась в красках… Хочешь историю?

– Давай.

– После похорон Тео я вернулся в гостиницу, не зная, куда себя деть и как дальше жить. Мир казался бессмысленным, бесцветным и мрачным. Как комья земли или траурная одежда. Наверное, так всегда и бывает после похорон… а потом я увидел на балконе целую стаю лори – они в Сиднее так же обычны, как у нас голуби, – которые расселись на перилах, дразнили друг друга, дурачились, висели вниз головой… Такие яркие, беззаботные, не знающие, что такое смерть и болезнь. Я распахнул дверь на балкон, и они брызнули во все стороны, как разноцветные мазки на картине… И, знаешь, я уже не помню, как добирался до кладбища и обратно, не помню лица людей на похоронах и какая стояла погода – память не захотела хранить эти воспоминания, но эта картинка – разлетающиеся радужным веером птицы – до сих пор стоит перед глазами…

Я умолкла, слушая этот необычный рассказ и ловя каждое слово. То ли алкоголь ударил в голову, то ли в этой истории действительно была заключена какая-то магия…

– Когда я слышу твое имя, – продолжил он, – то вспоминаю о попугаях, Долорес Иден Макбрайд. И о том, что жизнь полна красок и ярких мгновений. Нужно просто научиться их замечать…

– Спасибо, – зачем-то сказала я.

– Пожалуйста, – улыбнулся Вильям.

Мы выпили еще по стакану. А потом он взял меня за руку и потянул на пустой танцпол, слабо освещенный одной-единственной лампочкой. Кажется, мы прилично напились, но вряд ли осознавали это. Всего лишь земля ушла из-под ног. Всего лишь голова пошла кругом. Всего лишь два человека, которые знали цену прикосновениям, качались в танце, цепляясь друг за друга. Я положила голову на его плечо, он сжал мою ладонь – и Стигмалион был бессилен наказать нас за это.

– Теперь моя очередь узнать что-то, о чем ты еще никому не рассказывал, – пробормотала я Вильяму в шею.

Он немного подумал, а потом сказал:

– Ты была моим триггером.

– Кем?

– Триггером. Я испытывал очень неприятные чувства, когда видел или слышал твой голос… Панику… Злость… Раздражение.

– Вот как, – отстранилась я, чувствуя почти отчаяние. Мои ноги перестали чувствовать пол, и ритм танца, я, боюсь, тоже потеряла. – Как мне исправить это?

– Никак. Потому что все прошло… Помнишь тот день, когда мне пришлось увезти тебя с парковки?

– Не забуду до конца дней.

– Когда я закончил перевязывать твои руки и ты ушла, то я вдруг осознал, что ни разу за все то время, что мы провели вместе, не испытал паники или раздражения. Они просто ушли. И с тех пор больше не возвращались…

– Я надеюсь, они никогда не вернутся, – пробормотала я, едва не плача от облегчения. – Никогда-никогда.

Вильям ничего не ответил, но я почувствовала, что его рука крепче обвилась вокруг моей талии.

Мы закончили танец, выпили еще, а потом в баре не осталось никого, кроме нас. Полночи пролетело как одно мгновение. Мы вышли на улицу, было очень ветрено, но я совсем не чувствовала холода. Мне было жарко и головокружительно хорошо.

Вильям прикурил сигарету не с той стороны, тихо выругался по-норвежски и бросил ее. Я рассмеялась, глядя на тлеющий в темноте огонек. Он достал новую, щелкнул зажигалкой на ветру: огонь осветил его покалеченную кисть, и мне вдруг стало зябко. Я подошла к нему и взяла за руку.

– Вильям, скажи мне еще раз, что простил меня.

– Я простил, – кивнул он.

– Если бы я могла, то бы отдала тебе свои пальцы, – сказала очень серьезно.

– Если бы мог, я бы их взял, – отшутился он, хватая меня за руку и впиваясь зубами в ладонь.

Я рассмеялась, Вильям схватил меня в охапку, изображая изголодавшегося вампира, а потом мы прислонились к стене бара, теряя равновесие.

И его близость ошеломила меня. Весь мир перестал существовать. Осталась только его фигура, закрывшая собой полнеба, и лицо, освещенное теплым светом фонаря, и руки, коснувшиеся стены по обеим сторонам от моего тела.

– Можно задать вопрос? – спросила я, охрипнув.

– Задавай, – ответил Вильям, склонив голову так низко, что мои губы почти касались его уха.

– А ты когда-нибудь целовал кого-то?

– Несколько лет назад, – сказал он, заглядывая мне в лицо и заправляя за ухо выбившуюся прядь. – Две недели в больнице… Но, боюсь, это не считается?

Я набрала воздуха в легкие и выдохнула:

– Хочешь узнать, каково это?.. Никто никогда не узнает. Я никому не скажу. Даже под пытками. Унесу с собой в могилу…

Мне не пришлось предлагать дважды. Вильям поднял мой подбородок и поцеловал. Легко прикоснулся губами к моим – словно заговаривая демона, который все эти годы держал меня в неволе. Потом провел большим пальцем по моему подбородку, чтобы мои губы раскрылись – как будто поставил на мне невидимый магический знак, который собьет со следа чудовищ Стигмалиона, – и поцеловал в раскрытые губы снова. Волна тепла прокатилась по телу – магия начала действовать. Я прижалась к нему, отвечая на поцелуи не закрывая глаз, пытаясь запомнить его вкус и запах, и мягкость губ, и шероховатость кожи подбородка. Сияние и жар затопили меня – и мой демон бросил меня, помеченную чужой магией. Умчался, обжегшись, и оставил окно открытым. Какая беспечность: ведь я воспользуюсь своим шансом.

И за эту попытку побега меня никто не накажет.

Люди с начала времен размышляют над тем, что такое счастье. В чем оно состоит. В чем оно измеряется. Биологи настаивают, что все дело в гормонах, психологи говорят о состоянии души, религия утверждает, что истинное счастье – это Бог, экономисты связывают счастье с благосостоянием и деньгами. Подростки говорят, что счастье – это свобода. Старики считают, что счастье – это здоровье.

А я говорю, что счастье – это поцелуи. Счастье – это когда кто-то видит в тебе нечто настолько прекрасное, что хочет прикоснуться губами.

Пусть смеются биологи, психологи, экономисты и проповедники. Пусть фыркают и считают меня недалекой почтенные миссис. Пусть закатывают глаза джентльмены, склонившись над своими банковскими выписками. Но я никогда не испытывала большего счастья, чем в ту минуту, когда Вильям наклонился ко мне и поцеловал.

И еще раз…

И продолжил в машине такси…

И, будь моя воля, эта машина не останавливалась бы до тех пор, пока мы не занялись бы любовью, не обзавелись тремя детьми и не умерли в один день… Но таксист, к моему ужасному сожалению, надеялся поскорее от нас избавиться и поехать работать дальше. Он неловко откашлялся и объявил: «Приехали».

Мы вышли на холодный воздух и… протрезвели. И все, что случилось чуть ранее, вдруг показалось каким-то сном, наваждением. Словно это было и не с нами вовсе. Происшествием настолько невероятным и невообразимым, что о нем было страшно даже думать…

– Спасибо за эту ночь, – сказал Вильям, проводив меня до дверей.

– На здоровье.

– Долорес, могу я попросить тебя кое о чем?

– Дай угадаю. Не кричать завтра на каждом углу универа, что целовалась с тобой? – улыбнулась я. – Об этом никто не узнает. Спи спокойно и постарайся пережить свою потерю.

– Да вы идеальный соучастник, мисс Макбрайд, – сказал он, поддразнивая.

– Он самый. Если нужно будет спрятать где-нибудь труп, обращайся, – кивнула я.

– Вообще-то я хотел попросить не об этом, – сказал он, пристально глядя мне в глаза. – Только чтобы ты не думала, что я использовал тебя. Набросился со своими проблемами, увез, напоил и все остальное… Это не так. Все было очень… спонтанно. И я хочу, чтобы ты знала об этом.

– Я знаю, Вильям. Я знаю, что ты не использовал меня. Спокойной ночи.

«Скорее я использовала тебя, пока ты был слаб и беззащитен, и мне за это ужасно стыдно», – добавила я мысленно, пожала ему руку – почти официально – и закрыла дверь перед его носом.

С вами когда-нибудь случалось что-то настолько прекрасное, что вы просто не могли уснуть? Когда вы лежали с глупой улыбкой, глядя в потолок, и чувствовали себя одной гигантской молекулой счастья. Сгустком эйфории. Пчелой, которая наелась самого вкусного нектара в своей коротенькой жизни и вся вывалялась в самой ароматной пыльце. Ваши руки были раскинуты в разные стороны в попытке обнять всю Вселенную. Волосы торчали в разные стороны, наэлектризованные от радости. И вам было абсолютно наплевать, что будет дальше: падение с розового облака на землю, жуткое разочарование, апокалипсис, землетрясение, эпидемия эболы и далее по списку…

Случалось ли с вами такое? Значит, вы уже жили не зря.