Ляхов разбили. Ратнинская сотня и Младшая стража ушли отбивать Княжий Погост, а потом и вовсе под Пинск – снимать с него осаду. Оказалось, что в притулившееся на отшибе Погорынье пришли не просто залётные находники – пожаловала большая война. Полоцк вновь поднял оружие на Киев, а в помощь себе позвал ляхов и литвинов. И время подгадали: великий князь Мстислав Киевский как раз ушёл в степь – показать половцам, что он не хуже отца своего Владимира Мономаха умеет пускать дымом кочевья. Дело нужное, но осталось княжество Туровское до зимы без князя и дружины – князь Вячеслав Владимирович под рукой брата воевал поганых.

В Полоцке решили – пора! Всё одно миру между Киевом и Полоцком не бывать, а такой шанс более слабому из противников выпадает лишь единожды. Уж больно хорошо всё складывается: князя нет, дружины нет, помощи из Киева тоже нет – можно разбить по частям разрозненные земские полки, занять Пинск и заприпятские городки, собрать подати, осесть, укрепиться, а может, чем чёрт не шутит, попытаться и сам Туров взять. Тем более что ответного удара из Киева раньше следующего лета ждать не стоит – пока дружины князей Мономахова рода после похода в степь силы восстановят, весенняя распутица настанет.

Плотницкий старшина Кондратий Епифанович Сучок всех этих высоких материй не знал да и не стремился. На Погорынье, которое он с недавних пор, несмотря на все передряги, что привелось тут испытать, а возможно, и благодаря им, стал считать своим домом, напали ляхи. Ляхов побили и погнали. Оказалось, татей навели полочане, а значит, ратнинской сотне и Младшей страже надо идти в дальний поход – вот они и пошли, а его, Сучка, задача – крепость строить, в Ратном валы насыпать и тын божеский поставить да быть готовым во главе своих людей эти стены защищать – больше-то некому. Была, правда, ещё одна задача – вместе с ранеными из Княжьего Погоста привезли грамотку от Лиса. «Делай камнемёт, старшина. Скоро в нём нужда будет», – было нацарапано на бересте.

Вот и крутился раб божий Кондратий поболе белки в колесе: крепость строил, камнемёт ладил и воинскому делу вместе с людьми своими учился. Тяжко давалось, иной раз забывал за делами поспать. Хорошо хоть лесовики Гаркуновы по своим селищам расходиться пока не собирались, а Гаркун и с ним ещё десяток с небольшим мужей – вот диво! – накануне ляшского нашествия бухнулись в ноги боярыне Анне с просьбой позволить им поселиться в Михайловом Городке на посаде и семьи туда же перевезти. Боярыня позволила, но поставила непременное условие – креститесь!

Гаркун и его сотоварищи дня два ходили как в воду опущенные, а потом скопом пошли в Нинеину весь. От волхвы ходоки вернулись в настроении странном. Временами между желающими переселиться в крепость и остальными лесовиками вспыхивали споры вплоть до мордобоя, да и между собой они, случалось, схлёстывались, за что Гаркун с парой особо ретивых «спорщиков» угодили в холодную. Остыть и подумать на холодке и репе с водой. На все вопросы Сучка, который приходил в темницу проведать друга, Гаркун или отмалчивался, или цветисто и заковыристо ругался.

Несколько дней спустя старшие лесовиков снова наведались в Нинеину весь. Вернулись они оттуда быстро и в состоянии обалделом. Как ни пытал Сучок Гаркуна про волхву, тот либо лаялся, либо отмалчивался. Про остальных и говорить не стоит – старшина даже не смог узнать, видели лесовики свою боярыню или нет. А сама она и вовсе исчезла, хотя ей Сучок вопросы точно задавать не собирался.

Сказала что-то волхва своим подданным или не сказала, но через несколько дней к боярыне Анне заявился Гаркун во главе ещё дюжины работников и просил матушку-боярыню поспособствовать в крещении. Та согласилась, и Гаркунова артель дробной рысью поскакала на посад выбирать места под подворья. Удивительно, но больше им бить морды никто не пытался. Остальные лесовики вели себя, как ни в чём не бывало, только изредка проезжались по поводу того, что «хрен носатый совсем с глузда съехал».

Правда, с подворьями тоже вышла оказия. Лесовики по своей лесной привычке стали размечать подворья там, где кому понравилось, за что Нил, разгневавшись на такое непотребство, от души надавал им плюх. Один. Всей дюжине. История о том, как мастер с дрыном наперевес гонялся за лесовиками по всему будущему посаду и орал при этом: «Я вам покажу, бошки еловые, как без складу и ладу строиться! Это вам не болото ваше – где лось наклал, там и усадьбе быть! Тут город ставим!», вышла за пределы крепости, дошла до Ратного и Выселок и обросла по пути самыми невероятными подробностями.

Словом, жилось плотницкому старшине хоть и суматошно, но весело. А тут ещё Алёна обнадёжила и весть дошла, что семьи артельных по первопутку привезут. И уж совсем радостно стало от того, что в грамотке Лис не только про камнемёт писал, а ещё и о том, что недолго осталось ходить артели в закупах – как крепость достроят да в Ратном стены обновят, станут вольными.

Сучок и сам не замечал, что нянчился с камнемётом, словно с любимым дитятей. От первой, собственноручно изготовленной старшиной грубой и корявой «образцовой игрушки» (так переиначил для себя мастер иноземное слово «модель») до нынешней красавицы путь пролёг такой, что никакими вёрстами не измерить. Сколько ночей плотники провели, совершенствуя своё поделие, не сосчитать. Точили, строгали, кроили пращу, всяко-разно гнули спусковой крюк, собирали и разбирали модель до тех пор, пока не добились, чтобы глиняный шарик стал летать так, как хотелось стреляющему. Настала пора «ребёночку» покидать люльку и вставать на ножки – вот только «родители» никак не могли решиться начать строить камнемёт побольше.

Помог случай, который мог бы и не настать – уж больно работа с моделью оказалась тонкая и непривычная. Но есть Бог на свете – аккурат перед ляхами приблудился в Михайлов Городок чудный парнишка. Из-за болота. С дедом они уходили, нарвались на секача, и тот деда порвал. Насмерть. А Тимку подобрали разведчики. Паренёк прижился при кузне и оказался мастером на загляденье. Особенно инструмент точить да всякую мелкую и тонкую работу делать. И не скажешь, что двенадцать годов отроку.

Сучок заинтересовался мальчонкой после того, как по крепости пронёсся слух о невиданных серьгах, какие Тимка, к тому времени прозванный Кузнечиком, сделал для боярышни Анны Лисовиновой (за глаза Аньки). Точнее, заинтересовался не сам плотницкий старшина, а, как ни странно, Швырок. Хоть Сучок и не уставал лупить почем зря нерадивого племянника и ругать его при каждом удобном случае, однако даже самому себе не признавался, что никак не может выгнать засранца и забыть про него на веки вечные. Все-таки единственный оставшийся в живых от всей семьи родич – ближе и нет никого. А главное – самого Сучка когда-то принял и не дал пропасть дед Швырка.

И ладно бы уродился Швырок тупым или ленивым. Так ведь нет – и с головой у парня все в порядке, и руки не из задницы выросли. Вот и злился Сучок и от злости той лупил племянника хуже, чем колосья на току. Невдомёк было старшине, что не в коня тут корм и не в задницу бой – брал Швырок пример с дядюшки, только не в мастерстве, а в задиристости и блудливости. Так что не племянника лупил Сучок, а себя самого. И от того ещё больше зверел…

А Швырок взял да и учуял своим блудливым нутром, что ежели научиться у мальчишки делать перстни, серьги, бусы, колты и всякие прочие бабьи радости, то благорасположения женского пола добиваться станет не в пример легче. С тем и подкатился.

Кузнечик пареньком оказался странным, будто не от мира сего: он не представлял, как это можно – знать и не делиться знаниями, потому не отказал, не стал выгадывать ничего для себя, а просто начал учить Швырка. А заодно наточил ему и оба топора, и долото, и стамеску, и тесло – весь инструмент. Да так, что Сучок от удивления потерял дар речи, когда в очередной раз будучи не в духе искал, на ком бы сорвать злобу, и схватил Швырков топор, чтобы, как обычно, надавать нерадивому племяннику по шее за запущенный инструмент. Впрочем, долго удивляться плотницкий старшина не умел и потому незамедлительно с пристрастием допросил Швырка:

– Только не говори, что сам точил, орясина! – Дядина ладонь по-родственному на большой скорости впечаталась в Швырков затылок.

– Ай! Дядька Сучок, за что?! – племянник резво отскочил за пределы досягаемости дяди.

– Я тебе что говорил? – Плотницкий старшина плотоядно посмотрел на сжавшегося подмастерья. – Что каждый мастер сам за своим инструментом следит и в порядке держит! Сам! Понял, свербигузд?!

– Дядька Сучок, так инструмент в порядке! Сам режет! За что бьёшь?! – Швырок осторожно перешёл в наступление.

– За то, что не сам! – Сучок длинным скачком настиг племянника, одной рукой выкрутил ему ухо, а другой сунул под нос его собственный топор. – Тебе, безрукому, никогда так не наточить! А! Я! Тебе! Что! Говорил?! Каждый! Плотник! Сам! Сам! – Всякое слово мастера сопровождалось повизгиванием подмастерья, ибо Сучок для закрепления материала не забывал от души крутить Швырково ухо.

– А-а-а-а, дядька Сучок! – Швырок понял, что ухо надо спасать. – Твоя правда! Не сделать мне так! Вот я и, ой, помощь себе нашёл! Для дела же! Отпусти-и!

– Кто точил? – Сучок выпустил ухо.

– Кузнечик, – Швырок осторожно ощупал вдвое распухшую часть тела, – он на это дело мастер – всякий инструмент точить! Всем точит!

– Да ну! Болтали про него, но откуда? – Плотницкий старшина ещё раз глянул на заточку. – Точно он?

– Вот те крест, дядька Кондратий! – Парень размашисто перекрестился и шмыгнул носом.

– Нда-а, а ты с ним как сошёлся? Только не ври!

– Вот те крест, дядька! Я у него украшенья всякие бабьи научиться делать хотел!

– Чего-о-о-о?! Ты?! Научиться?! – Сучок снова начал надвигаться на племянника.

– Ей-ей, дядька, не вру! – Швырок опять отскочил на безопасное расстояние. – Чем хошь побожусь! Хошь, землю есть стану! Надо мне научиться!

– Сдалось мне потом ту землю из зада твоего выковыривать! – бросил Сучок, но всё же остановился. – Зачем надо-то? И почему у него? Он что, златокузнец, сопляк этот?

– А ты что, не слыхал, дядька? – Швырок вытаращил глаза. – Вся крепость знает!

– Чего знает?

– Да он Аньке – сестре Лиса, та-а-акие серёжки сделал! И ещё Любаве-малявке – что твои снежинки! А потом вовсе бабочку серебряную сработал – того гляди улетит, как живая!

– Ну да, болтали, а тебе-то что? – Дядя пристально посмотрел на племянника.

– Дык, Глашке, подарить… – замялся Швырок, – она эта…

– Не даёт? – Сучок блудливо ухмыльнулся.

– Хуже, дядька Кондратий! – парень тяжело вздохнул и повесил голову.

– Это как хуже-то? – Сучка разговор начал уже забавлять.

– Кузнечик этот помог! – затараторил вдруг Швырок. – Он вообще такой – секретов не держит! Чего знает – всему учит! Вот и мне помог и учить начал!

– О как! – только крякнул плотницкий старшина. – И чего?

– Помнишь, ты меня наказал? Ну, велел капы да брёвна свилевые на плашки распускать?

– Ну, помню! Не тяни тут за яйца! – Сучок снова начал закипать.

– Ну так он мимо шёл, – подмастерье шмыгнул носом.

– Да рожай наконец, едрит тебя долотом! – плотницкий старшина от избытка чувств хлопнул себя по бедру.

– А он и говорит: пила, мол, у тебя плохо режет.

– Во! Малец, а всё про тебя понял! – хохотнул внезапно остывший Сучок. – Небось и вправду пила тупее башки твоей была. Или задницы…

– Дядька Сучок! Точёная она была! Как ты сам учил! – от возмущения Швырок аж подпрыгнул.

– А коль точёная, так чего ж ты, шпынь ненадобный, такое поношение стерпел?!

– А я и не стерпел, дядька! – парень выкатил грудь колесом. – Я ему эдак хитро сказал: «Раз ты такой мастер, так покажи мне, как пилу точить надо!»

– А он чего?

– А он говорит: «Пошли», – Швырок виновато развёл руками. – Ну, я и пошёл.

– Ты что ж, стерво в поршнях, свой инструмент кому попало? Да я тебя! – вновь вызверился плотницкий старшина.

– Дядька Сучок, да я не свой поначалу! В кузне совсем тупую нашли – он её сперва!

– Тогда ладно, – расслабился мастер, – дальше сказывай!

– А чего сказывать, – потупился подмастерье, – взял я ту пилу, а она дерево как масло режет… Ну я и пристал к нему, мол, научи да подсоби.

– А он чего? Что из тебя всё как клещами тянуть надо?

– А он взял и наточил! И показал кой-чего, – Швырок опять шмыгнул носом. – Это, оказывается, для него капы-то на плашки распускать надо было, чтобы, значит, по дереву резать. Ну, мы вдвоём всё мигом и того!

– Вот лентяй хитрый, в рот те дышло! – беззлобно выругался Сучок. – Чего дальше-то?

– А дальше слово за слово я его про серьги эти спросил.

– И чего?

– А он отмолчался.

– Вот ты и попался! – хмыкнул плотницкий старшина. – Говори, где соврал, а то пришибу!

– Ничего я не вру! – от возмущения сопли покинули Швырков нос и вздулись роскошными пузырями. – Я от капа кругляш отпилил и обмер – красотища-а-а! Ну, ему показал да говорю: «Вот бы тут блеску добавить», а он говорит: «Пошли, добавим» – ну, мы и пошли… А уж в кузне я вдругорядь к нему подъехал.

– Сопли вытри! – хмыкнул Сучок. – А как блеску добавили?

– А он тот кругляш загладил, да проволоки в него вставил хитро, да вдругорядь загладил – дивно таково вышло! Я-то у него навроде подмастерья был! – Швырок вытер рукавом нос. – Он потом и проволоки дал и серьги для Глашки, почитай, сам сделал, а я только принеси-подай, да слушай, чего рассказывают. И инструмент весь наточил и рассказал, как надо, и учить всякому начал и… по нраву мне то, дядька Кондратий!

– А где он проволоку-то серебряную взял? – начал было Сучок и вдруг оборвал себя. – Погоди, ты сказал, что тебе это дело по нраву?

– Да медная проволока-то, – подмастерье вновь вытер рукавом нос. – Дядька, дозволь у него учиться? Я ведь и так к нему в кузню бегаю – любопытно мне научиться! И по дереву резать, и всяко-разно, и бабью радость опять же!

– Дозволяю! – плотницкий старшина обрадовался, но виду не показал. – А чего Кузнечик этот за науку хочет?

– Да он даром! Он вообще непуганый какой-то! – В этот раз Швырок вытирать нос не стал. – Только просил, можно ли ему на стройку посмотреть, и всё распрашивает, как строили! Очень ему терем понравился. Только, говорит, расписать бы ещё!

– Любопытный, значит! – хмыкнул Сучок. – Ладно, сам с ним поговорю. Тут, похоже, все сопляки не как у людей! Учиться дозволяю, но на работе волынить не позволю! Вечерами выкручивайся! Понял?

– Спасибо тебе, дядька! – просиял Швырок. – Я пойду?

– Иди, – плотницкий старшина протянул подмастерью топор и отправился было по своим делам, но вдруг обернулся и спросил: – Пим, а ты чего вздыхал-то? Подарил этой Глашке и мимо?

– Хуже, дядька Кондратий! – снова по-телячьи вздохнул Швырок. – Евдоха про то прознала и сначала Глашке в косы вцепилась, а потом в меня! Обе!

– И что? Сильно?

– Угу! – Вздоху парня позавидовали бы и кузнечные мехи. – Чуть глаза не выцарапали и всё на свете не отбили.

– Да-а-а, бывает… – сочувственно покачал головой Сучок.

– Да это ладно, дядька, они ведь теперь это самое…

– Что, не дают?

– Ага! Обе!

– Ничего, племяш! – Сучок блудливо подмигнул. – Где наша не пропадала! Запомни – под подолом завсегда место есть, чтоб наш колышек мог влезть! Запомнил?

– Ага! – заулыбался Швырок: в первый раз в жизни дядька заговорил с ним как… дядька – старший, опытный, добрый. Да не было у Швырка в этот момент ни слов, ни мыслей – одна улыбка до ушей.

– Ну, тогда беги, найди Шкрябку и скажи, что я в крепостной кузне буду.

Перед кузней Сучок остановился. Нет, не от смущения – не таков был плотницкий старшина, чтобы робеть какого-то сопляка. Однако жизнь в Михайловом Городке раба божия Кондратия уже пообтесала, и весьма. В том числе и насчёт того, что сопляки разные бывают. Вот и решил мастер осмотреться и, как оказалось, совсем не зря.

Начать хотя бы с того, что кузня работала – из трубы шёл дым, слышался перестук малых молотков, из-под навеса увечный отрок, которого оставили в крепости, поволок в кузню малую корзинку угля, да и вообще на кузнечном дворе порядок царил образцовый – такого раньше, до того, как хозяин кузни боярич Кузьма ушёл вместе с Младшей стражей на ляхов, не водилось. Нет, лягушки, конечно, на кузнечном дворе не квакали, но некоторый рабочий беспорядок всегда присутствовал, а тут… Сучок мысленно хмыкнул, открыл дверь и застыл на пороге – внутренности кузни изменились неузнаваемо!

И тут Сучка заметили. Парень, стоявший за верстаком, поднял голову, и на плотницкого старшину уставился один глаз – второго не было. Мастера передёрнуло.

Руки мастера непроизвольно сжались в кулаки, и разжать их сразу не получилось.

– Здрав будь, старшина! – увечный отрок дёрнул, видимо, от боли, щекой и с трудом поклонился.

– Здрав будь, здрав будь, здрав будь… – Остальные тоже оторвались от работы, а один, темноволосый и самый младший на вид парнишка добавил: – Заходи, дядька Сучок.

Старшина помедлил, с трудом разжал кулаки, стянул с головы шапку и вернул поклон:

– Здравы будьте, ратники!

Оно вроде бы и невместно мастеру перед сопляками раскланиваться, и ещё полгода назад такое Кондратию Сучку и в голову бы не пришло, но с тех пор немало воды утекло в Пивени. Не мог он теперь не оказать уважение покалеченному на брани воину, и неважно, сколько тому годов.

Повисла неловкая пауза. Странно, но Сучок никак не мог решить с чего начать. Не говорить же, в самом деле, с порога, мол, пойдём, парень, игрушку мою поглядим, ты, сказывают, в тонкой работе петришь, а то затык у меня… Нет, смысленному мужу-мастеру плотницкий старшина так бы и сказал, не забоялся дурнем выставиться, но сопляку? Вот и осматривался, а отроки молчали – невместно со старшим первыми заговаривать.

Посмотреть же в кузне было на что. Ой, было! Одним образцовым порядком дело не ограничилось: по стенам висели изузоренные доски, да такие, что у Сучка захватило дух, в горне грелась какая-то хреновина, похожая на перевёрнутый горшок, а на верстаке, за которым стоял темноволосый, покоилось главное диво – серебряная паутина, на которой кое-где дождевыми каплями голубели самоцветы…

Больше ничего плотницкий старшина подумать не успел – само собой пришло решение, как разговаривать с этими странными увечными парнями. Он непринуждённо указал рукой на верстак и спросил:

– Сами делали?

– Ага! – темноволосый отрок посторонился, приглашая подойти поближе. – Вот, посмотри, дядька Сучок!

Старшина шагнул к верстаку, пригляделся, хмыкнул под нос и резюмировал:

– Знатная работа!

Парень немедленно начал раздуваться от скромности:

– Ну… мы все, и узор вместе придумали, и набор вместе собирали. Я показывал только.

– Тебя как звать, отрок? – усмехнулся Сучок.

– Прости, дядька Сучок, – парнишка смущённо смахнул со лба непокорный чуб и поклонился. – Я Тимофей. Кузнец. Меня тут Кузнечиком прозвали.

– Златокузнец?

– Да не то что бы, дядька. Дед, – отрок шмыгнул носом и опять поправил непослушную прядь, – говорил, что тонкую работу делать надо уметь. Вот и учил.

– Хорошо учил, царство ему небесное! – Сучок перекрестился. – И умение у тебя есть, и красоту понимать можешь.

– Благодарствую, мастер! – Паренёк слегка зарделся.

– А точить тоже он тебя учил?

– Он! – мальчишка гордо вскинул голову. – Тебе топор наточить?

– И это тоже не лишне, – старшина вытащил из-за пояса свой, известный всему Михайлову Городку, топор и протянул Кузнечику.

Тот посмотрел, хмыкнул:

– Точить не надо, разве глянец навести. – Мальчишка обернулся к одному из отроков. – Трофим, выправь на ремне, пасты мастеру с собой дай, ту, что вчера сделали.

– Дед учил, а теперь ты учишь, – Сучок прищурился. – Это к тебе Швырок мой бегает?

– Ой! Ты проходи, садись, дядька Сучок! – Кузнечик спохватился, что держит старшего на ногах.

Сучок утвердился на лавке за столом, на котором лежали инструменты и куски бересты с чертежами и рисунками.

– Ты садись, Тимофей. – Плотницкий старшина заметил, что отрок стоит рядом, не смея сесть без позволения старшего. – Разговор к тебе есть.

Кузнечик сел. Уверенно и без робости. И глаз не опустил. Просто ждал, о чем с ним заговорит старший.

– Я о Швырке с тобой поговорить хочу, – Сучок посмотрел мальчишке прямо в глаза. – Он мне плёл, что учиться у тебя хочет. Так вот – стоит ему или как?

Кузнечик опять смахнул со лба непокорный чуб и задумался. Сучок не торопил.

– Стоит, – мальчишка почесал затылок. – Деда говорил, учиться всегда стоит. Только учить его, почитай, и не надо ничему, Пимка душу в дереве и так понимает!

– Это кто? – Плотницкий старшина едва сумел скрыть своё обалдение, а может и не сумел. – Швырок? Как это?

– Дозволь, покажу?

– Давай. Любопытно глянуть! – Сучок постарался спрятать свою оторопь за одобряющей улыбкой.

Кузнечик поднялся с лавки, подошёл к полке, взял оттуда небольшую доску и свечу и с этим богатством вернулся к столу. Запалил свечу, сел и только потом повернул доску к Сучку. Пламя отразилось от разводов тёмно-янтарного дерева, и они сложились в узор не то гор, не то облаков, не то волн, а по краю извитых годовых колец, которые, собственно, и создавали эти видения, теснились блестящие золотом росчерки, странным образом притягивающие взгляд и уводящие внутрь древесного узора.

– Вот, дядька Сучок, Пима тогда плашку эту отрезал, посмотрел на неё и говорит: «Блеску бы добавить». А я его возьми и спроси: «А где?» А он: «Вот тут, тут и тут, чтобы как искры – ровно гроза над степью!»

– И верно! – плотницкий старшина изумлённо хмыкнул. – Узрел, значит?

– Узрел, – подросток совершенно по-врослому коротко кивнул. – И сделал, почитай, сам: и свили резал, и доски поставил, и проволоку загонял. Я показал только.

– Значит, учить его берёшься?

– А чего его учить-то? Его не учить, ему мешать не надо! А показать да рассказать – невелика работа. Я и так показываю.

– Нет, парень, так не пойдёт! – Сучок нахмурил брови. – Учить – это не показать и рассказать!

– А что же тогда? – Кузнечик от удивления даже про вежество забыл.

– За себя ученика взять! – Сучок стукнул кулаком по столу. – Ты его берёшь, ты учишь и ты за его учение отвечаешь, да не поротой задницей – словом мастера отвечаешь, честью своей! Не кусок дерева берёшь – че-ло-ве-ка! Или не берешь… Но если взял – разбейся, а выучи. И даром такое не бывает… Так что, берешь племяша?

Тимка, не выдержав напряжения, отвёл глаза и как на стену натолкнулся – все парни так и впились в него взглядами. В кузне повисла тишина. Вдруг Кузнечик подтянулся, построжел, обернулся к Сучку и, твёрдо глядя ему в глаза, произнёс:

– Берусь! Конечно, берусь, дядька Сучок!

– Что тогда за науку хочешь?

Отрок не ответил, только закусил губу и принялся наматывать на палец свой свободолюбивый чуб.

– Знаешь, дядька Сучок, – парень поднял глаза, – деда говорил, что грех знания скрывать да под спудом держать…

– Ты это к чему, отрок? – Такое начало торга плотницкому старшине совсем не понравилось.

– А к тому, дядька Сучок, что Пимку я учить и так буду – дед говорил, что нельзя не учить того, кому дано, вот! – Мальчишка решительно мотнул чубом.

– А сам чего хочешь? – у Сучка от удивления отпала челюсть.

– А чему ты научить можешь? – Тимка пожал плечами. – Ну, такое, что никто больше не умеет и не делает?

– Есть у меня такое! Только научить не могу – сам учусь. Хочешь, вместе учиться будем?

– А интересно? Конечно, хочу!

– Тогда собирайся, пойдём!

– Ага, сейчас, дядька Сучок! Погоди чуток!

Кузнечик быстро обошёл своих помощников, переговорил с каждым, глянул в горн, кивнул, хлопнул по плечу надзиравшего за этим отрока и вернулся к старшине.

– Вот, дядька Сучок, топор твой, – Тимка протянул мастеру топор и небольшой глиняный горшочек. – А это паста. Нанеси её чуток на ремень и правь – топором бриться можно будет!

– Благодарствую! Ты всех озадачил? Готов теперь? – Сучок сунул топор за пояс, а горшочек за пазуху.

– Готов, дядька, – кивнул Кузнечик.

– Ну, пошли тогда, – плотницкий старшина начал было поворачиваться к двери, но задержался. – А ты молодец – о деле не забыл!

– О топоре?

– И о нём тоже! – кивнул плотницкий старшина. – Он ведь тоже дело, пусть и не главное.

– А какое главное?

– Чтобы работа без тебя не стояла!

Они вышли на двор и направились к воротам.

– Дядька Сучок, – Тимка скользнул взглядом по терему, мимо которого они проходили, – хоромы бояричу ты строил? А как? А петуха кто на крыше резал? А чего у него хвост такой, ему ветер задувает? А на крыльце сверху – можно я вырежу?

– Расскажу! И покажу! И попробовать дам! – Со смехом кивнул головой мастер. – Понравился терем?

– Угу, – Кузнечик опять отбросил со лба волосы. – У нас, то есть, за болотом, храм Сварога даже побольше будет, но он по-другому строен.

– Вот как? – Сучок заинтересованно хмыкнул. – Значит, и тебе будет что рассказать. Ты чертежи чертить умеешь?

– Умею.

– Вот и ладушки!

Так за разговорами они и добрались до лесопилки. Сучок, желая лишний раз расположить к себе необычного подростка, не поленился показать Кузнечику и водяные колёса, и приводы пил. Тот облазил буквально всё, засыпал старшину кучей вопросов, но было видно, что такую лесопилку он видит не впервые.

Усилием воли Сучок задвинул мысль о заболотных конкурентах в дальний уголок сознания и, наконец, завёл разговор, ради которого сегодня отправился в кузню.

– Ты, Кузнечик, неведомое узнать хотел, так гляди! – с этими словами плотницкий старшина извлёк из ларя модель требушета и поставил её на стол.

– Дядька Сучок, а что это? – Тимка вожделённо зыркнул на модель.

– А это то, чему мы с тобой учиться станем! – Плотницкий старшина неожданно для себя подмигнул отроку.

На лице мальчишки мелькнуло изумление. Мелькнуло и исчезло.

– Благодарствую за честь, мастер! – Кузнечик низко поклонился.

– Вижу, что понял ты, отрок, – Сучок принялся усиленно строить хорошую мину при плохой игре. – Задачка нам с тобой непростая выпала! Камнемёт мы с тобой ладить будем, а на столе – образцовая игрушка, чтобы заранее всё на ней отладить и потом дури не упороть!

– Модель? – Тимка утвердительно тряхнул чубом.

– Верно, модель! Хороши у тебя наставники были! – Сучок напустил на себя покровительственно-наставительный вид, который подсмотрел у покойного отца Михаила. – Только так образцовую игрушку греки да латиняне зовут, а нам их зады повторять не след!

– Как скажешь, мастер! – Кузнечик всем своим видом являл картину «примерный ученик внимает учителю».

– Так на чём я остановился? – Плотницкий старшина со всей возможной солидностью покивал головой. – А, вспомнил! Вот эта лесина называется стрела и будет саженей пяти в длину, к ней с одной стороны крепится кожаная праща, а к другой привешивают противовес, и крутится та стрела на оси…

Сучок рассказывал и показывал всё, что узнал от Лиса и смог выяснить сам за время работы над моделью, но какая-то мыслишка скреблась на дне его сознания, как мышь в амбаре, вот только отловить её никак не получалось. Кузнечик внимательно слушал, к месту задавал вопросы и вообще, что называется, смотрел наставнику в рот, но что-то в его глазах светилось такое, чему Сучок названия придумать не умел, и это что-то мастеру совсем не нравилось.

– Теперь сам погляди! – плотницкий старшина выдохся.

– Спасибо, мастер! – парнишка резво сцапал модель и с сосредоточенным сопением начал её крутить. Повернул стрелу, оттянул пращу, пошитую за неимением кожи из тонкой холстины, покрутил туго ходящий по оси противовес, ещё раз повернул столь же тугую стрелу и с хитрой улыбкой принялся на неё давить всё сильнее и сильнее…

– Глазами смотри – не руками! – Сучок залепил отроку крепкий подзатыльник. – На прочность проверить решил?!

– Д-да, – озорства во взгляде мальчишки уже не было.

– А язык тебе для чего даден?! – мастер вызверился не на шутку. – Ежели заметил чего непотребное или непонятное, так скажи, спроси, внимание обрати! И скажи это словами, другим понятными, да убедись, что поняли тебя. А если про непорядок говоришь, так будь готов сразу предложить, как тот непорядок избыть! А иначе не мастер ты, а охвостье! Понял?!

– Понял, – парнишка пристыженно кивнул.

– А раз понял, так говори, зачем на прочность проверял?

– Так я подумал, дядька Сучок, что вот этой оси тяжелее всех придётся – весь удар в ней останется! Папка и Фифан-грек так объясняли, импульс, говорили, приложен, вот!

– Ымпульс, говоришь? – булькнул горлом плотницкий старшина.

– Ага! – радостно кивнул Кузнечик.

– Да-а, ма-астер! – Сучок вложил в голос максимум презрения. – Не о том думаешь!

– А о чём? – паренёк в изумлении распахнул глаза.

– Ось потолще изладить – дело пятнадцатое! – плотницкий старшина потряс в воздухе пальцем. – Перво-наперво, ежели что ладишь, сумей понять, зачем! Для чего эта вещь, что она делать будет и на всё, что этой поделки касается, смотри так – помогает оно ей своё назначение исполнять или мешает. Вот так-то!

Кузнечик молча покивал головой каким-то своим мыслям, почесал в затылке и вдруг спросил:

– Скажи, мастер, а с красотой как?

– Правильно, знаешь, о чём спрашивать! – Сучок посчитал, что похвала не повредит.

Паренёк слегка зарделся, а плотницкий старшина продолжал:

– Вот скажи, Тим, ты, скажем, инструмент, которым работать удобно и приятно, некрасивый видел?

– Н-н-нет…

– То-то и оно, что не видел! – Сучок снова воздел вверх палец. – Когда в вещи ли, в доме ли, или, вон, в колесе водяном, всё по уму да по делу, так оно и красиво! Потому что красота – она в пользе! Нет, не так! Красота она и есть польза, а польза есть красота! Понял, отрок?

– Понял, мастер! – Кузнечик энергично кивнул и вдруг спросил: – А как же с узором?

– Э-э-э-э, брат, у узора тоже своё дело имеется! – глаза плотницкого старшины загорелись. – Он душу веселит, а с весёлой душой любая работа лучше работается, и не только работа! Только тут не переборщить надо, а то вместо красоты украшательство выйдет, а оно, как козёл на свадьбе, непотребно! Так что ты любую работу душой проверяй, тогда и красота везде будет!

– Вот и Фифан говорил, – затараторил Кузнечик. – Только мудрёно как-то! Может, оттого, что он тогда вина напился?

– Не тебе старших судить! – Сучок в зародыше пресёк скользкую тему. – Ты лучше скажи, какую работу камнемёт делает?

– Камни метает!

– А что ему для того надо?

– Чтобы всё у него плавно работало, чтобы праща с крюка вовремя сходила да мягко раскрывалась! – Глаза у мальчишки вспыхнули.

– Красиво это будет?

– Да, дядька Сучок!

– Ты же по мелкой работе умелец, вот и сообрази, как сделать крюк, и чтоб оси мягко ходили, пока на игрушке образцовой – в том красота её работы и будет, понял? – голос плотницкого старшины звучал торжественно.

– Понял, дядька Сучок! – Кузнечик улыбнулся во весь рот и вдруг потух. – Так ведь это же людей убивать!

– Нет, Тима, не убивать – защищать… – Сучок грустно улыбнулся. – Себя, семью, дом свой! Так что не для убийства, а для защиты стараться будешь, понял?

– Да.

– Ступай тогда, а завтра приходи – расскажешь, что придумал. Это тебе первый урок будет.

Кузнечик поклонился и выскользнул за дверь.

Кондратий Епифанович Сучок воровато оглянулся и полез в сундук, где своего часа дожидался заветный бочонок яблоневки. Так в полку отцов требушета прибыло.

Ночь опускалась на Михайлов Городок. Сучок, Нил, Гвоздь, Гаркун, Мудила и Матица по привычке засели на лесопилке и в очередной раз заспорили о том, всё ли предусмотрели. В процессе спора мастера вместе с моделью переместились из-за стола на пол и вот там уже, стоя на карачках, принялись подкреплять свои доводы наглядной демонстрацией. Особенно усердствовал обычно немногословный и тугодумный Мудила:

– Совсем в портки наложили, что ли, пни стоеросовые?! – Кузнец шарахнул кулаком по полу. – Чего, что засмеют, зассали?! Будет штуковина работать, будет! Надо большой делать – чтоб стрела хотя бы в две сажени была! Там всё и отладим, я уже и железа на ось и ворот припас! Мы с Кузнечиком такую хреновину измыслили – ахнешь!

– А если нет?! Если надурили чего?! – Сучок ткнул пальцем в сторону прообраза требушета. – Мало того, что дурнями выставимся, так ещё и за железо загубленное да за кожу спросят! И так всего не хватает!

– Да ты чего, Сучок?! – Мудила как стоял на четырёх конечностях, так и подпрыгнул, подобно драчливому кобелю. – Охренел совсем?! Все же работает!

– На игрушке работает! – поддержал старшину Гвоздь. – Как бы не осрамиться!

– От дать бы тебе в ухо! – кузнец вошёл в раж. – Я до-о-олго думал! Не то что сыкуны некоторые! Должно работать! Мож, чего и вылезет, конечно – так поправим! Али мы дело делать разучились?! Хотя те, которые сыкуны, толком и не умели!

– Я те дам сыкунов! – вскинулся оскорблённый плотник, засучивая рукава. – Чем докажешь, что всё получится?!

– Жопой чую! – Кузнец тоже уже засучивал рукава.

Дело явно шло к дружеской производственной драке.

– А ну уймитесь, долбоклюи! – Сучок резво вполз между спорщиками. – Развели мне тут хрен гонобобельный!

– Эй, мужи, вы чего задницами-то кверху все? Чтобы чуять способнее было? – раздалось от дверей.

Мастера одновременно обернулись к дверям. За спором они и не заметили, как в горницу вошли наставники Филимон, Тит и Макар. Все трое от души забавлялись, наблюдая за происходящим.

– Не-е, Титушка, – наставник Макар подкрутил ус. – Ты ж помнишь, Плава сегодня всех горохом кормила, вот они, значит, чтоб духу гороховому выходить способнее, эдак и раскорячились!

– Чего изгаляетесь?! – Сучок вскочил на ноги. – Люди делом заняты, а вам бы всё ржать, воеводы хреновы! Вам, между прочим, облегчение и помощь ладим!

– Жопой к небу? – хохотнул Тит.

– Тит, уймись, – негромкий голос наставника Филимона враз пресёк веселье, – они и правда делом заняты. Михайла велел.

– Каким? – наставники одновременно обернулись к своему командиру.

– Сейчас сами расскажут. И покажут, похоже, – Филимон сел за стол. – Давайте, садитесь все – хватит по полу елозить и у дверей столбом столбеть. Кондрат, тащи сюда игрушку свою и рассказывай, что к чему.

Мастера, угрюмо сопя, уселись за стол с одной стороны, а с другой вольготно расположились наставники. Сучок поёрзал на лавке, прочистил горло, мотнул головой и начал:

– Раз позвал меня к себе Лис и говорит…

– Ну и какого рожна вы тут сидели, как свиньи в берлоге? Давно пора уже настоящий порок ладить! Завтра же и займётесь! – выдал Филимон сразу же после окончания рассказа и демонстрации. – Столько времени псу под хвост!

Вот и стоял Кондратий Сучок на стене рядом с малым камнемётом и готовился к очередному испытанию своего детища. Впрочем, выглядело устройство не совсем таким, как на франкском пергаменте, что дал когда-то Лис. Во-первых, длина стрелы всего-то две сажени, во-вторых, противовес невеликий, а в-третьих, к тому противовесу две верёвки привязаны, чтобы за них дёргать, помогая ему. Отчего так? Да от того, что слушал старшина своих помощников. И наставников, людей в воинском деле сведущих, тоже. Вот и родилось то, что с лёгкой руки Гаркуна прозвали вертушкой – штука не самая дальнобойная или точная, зато убойная. А главное, три-четыре подростка или бабы могли посылать полупудовые камни на голову неприятелю, лезущему на приступ, чуток медленнее, чем отроки Младшей стражи самострельные болты.

– Давай! – старшина резко опустил руку.

В-з-з – хлоп, – отозвалась праща вертушки, и первый камень полетел на другой берег старицы, где шагах в ста от стен из всякой дряни загодя выложили круг сажени четыре в поперечнике, изображающий прущее на приступ вражье воинство.

– Раз, два, три… – принялся считать Сучок.

В это время Нил, Мудила, Гаркун и Гвоздь, составлявшие расчёт, опустили вершину стрелы вниз, расстелили пращу в жёлобе, вложили в неё камень, накинули спусковую петлю на крюк и встали к тяговым верёвкам.

– Бей! – рявкнул Мудила.

В-з-з – хлоп! – Второй камень взмыл в воздух.

– Десять, – одновременно с этим произнёс плотницкий старшина.

– Кхм! Резво! – одобрительно буркнул Филимон.

– Раз… – отозвался Сучок.

Десять камней улетели через ров на диво быстро. Самое большее, праща хлопала на счёт «двенадцать».

– Изрядно! – Наставник расправил усы. – У баб да отроков похуже получится, но всё равно изрядно! Пошли, старшина, теперь посмотрим, как там камни легли.

– Ну, пойдём, глянем, – Сучок подмигнул своим мастерам.

Пока спускались со стены, пока шли через мост, пока огибали старицу, времени прошло немало.

Все снаряды ушли глубоко в землю внутри круга.

– Изрядно, изрядно! – вновь похвалил Филимон. – Довели свою вертушку до ума! Помню, как она у вас по первому разу развалилась – и смех, и грех!

– Да, было дело! – ухмыльнулся в ответ плотницкий старшина. – Особливо, когда стрела со стены свалилась да прямо на собачьи клетки! Вот побегали-то!

– А как праща у вас не раскрылась да в стену с размаху долбанула, помнишь?

– Забудешь такое! – Сучок передёрнул плечами. – Булыга полпуда всего, а чуть заборолы не снесла, даром что временные! А если б там пудов семь было? Хорошо, что Шкрябка тогда про камнемёты подумал, да надоумил постоянные заборолы не хуже кит ладить!

– То-то и оно! – Филимон тяжело вздохнул. – Чего дальше делать думаешь?

– Велю дюжину вертушек сладить да поставить на стены и ещё дюжину про запас – лишними не будут, – мастер мрачно усмехнулся, – Своя ноша, она, знаешь, не тянет…

– Угу, – кивнул наставник. – А потом?

– А потом буду такой строить, каким стены ломать можно! – По лицу плотницкого старшины пробежала тень. – Ну и чтоб чужие пороки разнести, если кто к нам с ними пожалует.

– Ясно… – Филимон огляделся вокруг. – И где ты его ставить будешь?

– А вот прямо тут! – Сучок топнул ногой. – Чтобы крепость ненароком не развалить пока всё не отладим. Если вертушка чуть к едреням всё не разнесла, то большой камнемёт и вовсе настоящая оторва будет!

– Оторва, говоришь? Ну, ты и окрестил! – Наставник на секунду задумался. – Добро! Бог в помощь тебе, Кондрат!