То, что теперь она не одна, она поняла сразу.

С каждым рассветом она начинала ждать смерти, и каждый день приносил ей еще одну отсрочку. Скрученные руки и ноги больше не досаждали ей нестерпимой болью. От голода и жажды она спасалась в дремотных снах. Тем не менее она замечала все, что происходило вокруг нее. Пленников стало много. Одни плакали, другие молча поникали головами, смирясь с судьбой.

Каждый вечер он приходил, и его шаги отзывались звоном в металлических конструкциях над ее головой. Он молча смотрел ей в глаза, ища в них проблеск жизни, легко касался рукой ее щеки и шел дальше к другому скрюченному человеку, над которым жужжали неоновые буквы.

По ночам пронзительный желтый свет доходил до самого темного уголка крыши. Проснувшиеся птицы, поднимавшие крыльями тучи грязи, садились на нее, чтобы добыть пару ниток из кофты или юбки, а потом возвращались обратно в слуховое окно. В темный час наверх принесли чернокожую девушку, чье заплаканное лицо ей приходилось видеть раньше, в другой жизни. Она попробовала заставить свой мозг работать, чтобы он вспомнил девушку и осознал важность ее появления на этом продуваемом ветром месте смерти.

— Сара!

На долю секунды ей удалось напрячь все свои силы, и вот она уже заглядывает в смеющееся лицо вест-индской смотрительницы в доме, где живет ее мать.

— Сара, проснись!

Тотчас к ней вернулась память. Мольбы, похищение, злость и горечь предательства, а теперь еще и жертвоприношение на телебашне. Девушка опять позвала ее. Ну почему она не дает ей спать? А вест-индская хлопотунья, привязанная всего в десяти футах от нее, настойчиво говорила:

— Сара, послушай. Скоро рассвет. Они нас убьют. Ты слышишь меня? Нам надо бежать отсюда!

Глупая девчонка! Неужели она не знает? От Чаймза нельзя убежать. Ведь он не человек. Постепенно ей удалось спрятаться за снеговой завесой от странного голоса и вернуться к своим снам.