Книга: Перед заморозками
Назад: 40
Дальше: 42

Часть четвертая
Тринадцатая башня

41

Линда проснулась от телефонного звонка. Покосилась на будильник — без четверти шесть.
В ванной громыхал отец — он уже встал. Наверняка не слышит, подумала Линда, помчалась в кухню и схватила трубку.
— Могу я поговорить с полицейским Валландером? Я правильно звоню?
— Кто его спрашивает?
— Он может трубку взять или нет? — Женщина говорила с легкой сконскои картавостью, очень изысканно. Вряд ли это была уборщица из полиции.
— Он сейчас занят. Что ему передать?
— Анита Тадеман из Раннесхольма.
— Мы встречались. Я его дочь.
Анита Тадеман не обратила внимания на ее слова.
— Когда с ним можно поговорить?
— Как только он выйдет из ванной.
— Это очень важно.
Линда записала ее номер и поставила воду для кофе. Когда отец появился в кухне, вода уже вскипела. Он был так занят собственными мыслями, что даже не удивился, увидев ее в кухне в такую рань.
— Звонила Анита Тадеман. Сказала, что это очень важно.
Он посмотрел на часы:
— Наверняка важно. По пустякам так рано не звонят.
Она набрала номер и передала ему трубку.
Пока он разговаривал с Анитой, Линда обшарила весь шкаф, пока не убедилась, что кофе в доме нет.
Отец положил трубку. Линда уловила из разговора, что они договаривались о встрече.
— Что она хотела?
— Встретиться.
— Зачем?
— Чтобы рассказать что-то, что она слышала от родственника. У того дом в окрестностях Раннесхольма. Она не хотела говорить по телефону и пригласила меня в замок. Слишком, видите ли, голубых кровей, чтобы приехать в полицию. Ну, тут уж и я взбрыкнул. Ты слышала?
— Нет.
Он что-то пробурчал и начал искать кофе.
— Кофе нет, — сказала Линда.
— Неужели кроме меня некому проследить, чтобы в доме был кофе?
Линда вспылила:
— Знал бы ты, как я мечтаю отсюда убраться! Никогда сюда не вернусь!
Он поднял руки, извиняясь.
— Может быть, так и лучше. Родители и дети не должны все время тереться друг о друга. Но у нас нет времени препираться — ни у тебя, ни у меня.
Они выпили чаю, листая газеты, но ни тот, ни другой не могли сосредоточиться на чтении.
— Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Одевайся. Лучше, если ты будешь на подхвате.
Линда быстро приняла душ и оделась, но, когда она вышла из спальни, он уже ушел. На полях газеты было коряво написано, что он очень торопится. Он так же нетерпелив, как и я, подумала Линда.
Она посмотрела в окно — было по-прежнему очень тепло, двадцать два градуса. Шел мелкий дождь. Она побежала в полицию. Как будто в школу, решила она. Вечно боишься опоздать.
Отец говорил по телефону. Он знаком пригласил ее зайти. Она села на стул для посетителей. Фарфоровые осколки по-прежнему лежали на столе. Он положил трубку.
— Пойдем.
Они зашли в кабинет Стефана. Анн-Бритт стояла прислонившись к стене с чашкой кофе в руке. Первый раз она, кажется, заметила, что Линда тоже здесь. Кто-то ей, наверное, что-то сказал. Отец? Вряд ли. Скорее всего, Стефан.
— Где Мартинссон? — спросила Анн-Бритт.
— Только что звонил, — сказал Курт Валландер. — У него заболел ребенок, он немного опоздает. Но я попросил его посидеть на телефоне и побольше разузнать насчет этой Сильви Расмуссен.
— Насчет кого? — удивилась Анн-Бритт.
— Что мы здесь теснимся? Пошли в комнату для совещаний, — сказал Валландер. — А где Нюберг?
— Все еще возится с этими церквами.
— Интересно, что он там хочет найти?
Последние слова принадлежали Анн-Бритт Хёглунд. Линда догадывалась, что она из тех, кто ждет не дождется, когда же Нюберг уйдет на пенсию.
Совещание заняло три часа и десять минут. Наконец кто-то постучал в дверь и сказал, что Анита Тадеман спрашивает Курта Валландера. Линда не могла понять, завершена оперативка или нет. Но никто не удивился и не выказал недовольства, когда отец поднялся. Проходя мимо Линды, он остановился.
— Анна, — сказал он. — Встречайся с ней, говори с ней, слушай, что говорит она.
— Я не знаю, о чем говорить, — сказала Линда. — Она тут же догадается, что я за ней наблюдаю.
— Будь как всегда.
— А не лучше будет, если ты сам поговоришь с ней еще раз?
— Обязательно поговорю. Всему свое время.
Линда вышла из полиции. Дождя уже почти не было. За спиной ее загудела машина, так близко, что она отскочила в сторону. Но это был Стефан. Он открыл дверцу:
— Я подвезу тебя.
— Спасибо.
В машине играла музыка. Джаз.
— Любишь музыку?
— Очень люблю, — отвечал Стефан.
— Джаз?
— Ларс Гуллин. Один из лучших саксофонистов Швеции всех времен. К сожалению, очень рано умер.
— Никогда о нем не слышала. И мне не особенно нравится эта музыка.
— Позволь мне решать самому, что слушать у себя в машине.
Он, похоже, обиделся. Линда пожалела, что это сказала. И это тоже отцовское наследство — редкостная бестактность.
— А куда ты едешь? — спросила она мягко, чтобы разрядить обстановку.
— В Шёбу, — односложно ответил он. Видимо, все еще дулся. — К слесарю.
— А туда далеко?
— Не знаю. А что?
— Возьми меня с собой.
— Если вытерпишь музыку.
— С этой минуты я влюблена в джаз.
Он расхохотался. Лед был сломан. Он ехал на север, причем очень быстро. Линде опять захотелось его потрогать, погладить плечо или щеку. Она давно не испытывала такого желания. Мелькнула идиотская мысль, не остановиться ли им в гостинице в Шёбу. Но там наверняка и гостиницы-то нет. Она попыталась думать о чем-то другом, но ничего из этого не вышло. Непрерывно работали дворники, саксофонист играл что-то быстрое на очень высоких нотах. Линда попыталась уловить мелодию, но не смогла.
— Если ты едешь в Шёбу к слесарю, значит, это связано со следствием, — сказала она. — С одним из следственных дел. Сколько их, кстати?
— Биргитта Медберг — раз. Харриет Болсон — два. Горящие звери, потом еще церкви. Твой отец хочет заниматься всем сразу. И прокурор согласился. Пока, во всяком случае.
— А слесарь?
— Его зовут Хокан Хольмберг. Он не простой слесарь, который на станке за две минуты сварганит запасной ключ. Он еще и кузнец-виртуоз. Он делает копии старинных ключей. Когда он по телевизору услышал, что полиция не понимает, каким образом удалось открыть церковную дверь, он вспомнил, что несколько месяцев тому назад делал ключи, которые вполне могли быть от церкви. Попробую выяснить, что он еще помнит. У него мастерская прямо в центре. Мартинссон тоже о нем слышал. Он даже приз какой-то выиграл — за самый красивый ключ. К тому же он весьма начитан. Даже сам ведет летние курсы философии.
— В мастерской?
— У него есть сад. Мартинссон даже подумывал, не записаться ли ему на эти курсы. Слушатели учатся кузнечному делу, а все остальное время обсуждают философские вопросы.
— Это не для меня, — сказала Линда.
— Может быть, для отца?
— Еще того меньше.
Характер музыки изменился. Теперь звучал медленный блюз. Линда вдруг поймала ускользавщую мелодию. Она слушала и думала про гостиницу, которой в Шёбу наверняка нет.
Они остановились у красного кирпичного дома, где в качестве рекламы висел огромный кованый ключ.
— Может быть, мне тебя подождать?
— Мне казалось, ты уже начала работать.
Они вошли. Какой-то мужчина стоял перед горном. Было очень жарко. Он кивнул им, вытащил раскаленный кусок железа, положил на наковальню и начал обрабатывать.
— Одну минутку, только закончу вот этот ключ, — сказал он. — Когда делаешь ключи, прерываться нельзя. Металл теряет уверенность. Такой ключ никогда не будет счастлив в своем замке.
Они как завороженные наблюдали за его работой. Наконец на наковальню лег готовый ключ. Хокан Хольмберг вытер пот со лба и вымыл руки. Они вышли во двор, где на столе стояли термос и чашки. Обменялись рукопожатиями. Линда почувствовала себя по-дурацки польщенной, когда Стефан представил ее как коллегу. Хокан налил кофе и надел старую соломенную шляпу. Он тут же заметил, что Линда с любопытством смотрит на его головной убор.
— Одна из немногих краж, совершенных мной на своем веку. Каждую весну я уезжаю куда-нибудь за границу. Несколько лет назад был в Ломбардии. Как-то вечером оказался в Мантуе и провел там несколько дней, дабы почтить память рожденного там великого Вергилия. На лугу стояло пугало. Какую ягоду или какие фрукты было оно призвано защищать от ненасытных птиц, понятия не имею. Я остановился и понял, что впервые в жизни у меня возникло непреодолимое желание совершить преступление. Мне захотелось стать вором. Вор-кузнец. Я пошел и обокрал пугало — стянул у него шляпу. Иногда мне снится по ночам, что это было не пугало, а человек, просто он стоял неподвижно там, на лугу. Он, должно быть, сообразил, что я совершенно безвредная и трусливая личность и никогда в жизни не смогу украсть что-то у живого человека. Поэтому он из милости притворился пугалом и позволил себя обокрасть. Может быть, это был забытый кем-то францисканский монах? Он стоял там на лугу в отчаянной надежде, что ему удастся совершить богоугодный поступок. В общем, это для меня было целым событием — украсть эту шляпу.
Линда покосилась на Стефана — интересно, может быть, он знает, кто такой этот Вергилий? А Мантуя? Где это? Это местность или город? Должно быть, в Италии. Была бы здесь Зебра, тут же бы сказала. Она могла часами сидеть, рассматривая свои многочисленные атласы.
— Давай про ключи, — сказал Стефан. — Расскажи нам.
— Мне особенно нечего сказать. Разве что я узнал про эти сгоревшие церкви по чистой случайности.
— Как это так? — удивился Стефан. — Это же была главная новость!
Хокан Хольмберг покачался на стуле и достал из нагрудного кармана синего комбинезона трубку.
— Я не смотрю телевизор, не слушаю радио и не читаю газет, — сказал он, раскуривая свою трубку. — Некоторые устраивают себе несколько недель здоровой жизни в году, воздерживаясь от спиртного. Это разумно. А я устраиваю себе несколько недель жизни, называйте ее как хотите, когда не обращаю на окружающее внимания. Просто не обращаю, и все. Потом, когда это отшельничество заканчивается, всегда оказывается, что ничего по-настоящему важного я не пропустил. Мы живем под градом дезинформации, неподтвержденных слухов, по-настоящему же важных новостей почти нет. В эти недели меня гораздо больше интересует другая информация, та, что заложена во мне самом.
Интересно, подумала Линда, он на каждый ерундовый вопрос отвечает целой лекцией. И в то же время она не могла не признать, что говорит он очень хорошо, она позавидовала его внятной и четкой манере изложения мыслей. Казалось, ему вовсе не надо думать, как выразиться — нужное слово всегда ожидает наготове. Стефан начал проявлять нетерпение.
— Значит, чистая случайность, — сказал он.
— Один из моих заказчиков пришел за ключом к старинному капитанскому сундуку — этот сундук в восемнадцатом веке плавал на адмиральском корабле английского флота. Он и рассказал мне о пожарах и о том, что полиция подозревает, что поджигатель располагал копией ключа. И я тогда вспомнил, что несколько месяцев назад сделал ключи по образцам. По внешнему виду они вполне могли быть церковными. Я не говорю, что это обязательно должно быть именно так, но определенные подозрения у меня есть.
— Почему?
— Опыт. Ключи от церковных дверей довольно характерны. К тому же сейчас почти не осталось гражданских строений, где подъезды или порталы запирались бы на старинные замки. Поэтому я и решил позвонить в полицию.
— А кто заказывал эти ключи?
— Он представился как Люкас.
— И все?
— Да. Господин Люкас. Очень любезный. Ему нужно было, чтобы я сделал ключи быстро, поэтому он дал хороший задаток.
Стефан достал из кармана пакет и развернул его. Там лежали два ключа. Хокан Хольмберг опознал их сразу.
— Именно с них я и делал дубликаты.
Он поднялся и скрылся в кузнице.
— Это уже что-то, — сказал Стефан. — У парня хорошая память. И наблюдательность не хуже.
Хокан Хольмберг появился вновь. В руках у него была древняя учетная книга. Он поискал нужную страницу.
— 12 июня. Господин Люкас оставил два ключа. Дубликаты ему нужны были самое позднее 25-го. Это очень короткий срок — у меня всегда много работы. Но он очень щедро заплатил. Мне тоже нужны деньги — и кузница должна работать, и я не хочу лишиться возможности раз в год съездить отдохнуть.
— Он оставил адрес?
— Нет.
— Телефон?
Хокан Хольмберг протянул ему журнал. Стефан набрал написанный там номер. Послушал и нажал кнопку.
— Цветочный магазин в Бьерреде, — сказал он. — Сделаем допущение, что господин Люкас никакого отношения к нему не имеет. А что было потом?
Хокан Хольмберг начал листать страницы.
— Я веду учетную книгу, как корабельный журнал, — сказал он. — Кузница, конечно, не корабль, но все же. Постукиваешь по наковальне — можно представить, что работает корабельный двигатель. Двадцать пятого июня он забрал ключи и ушел.
— Как он заплатил?
— Наличными.
— Ты ему выписал квитанцию?
— Никакой квитанции. Она ему была не нужна. Только для моей собственной бухгалтерии. У меня есть правило — исправно платить налоги. Хотя именно такая ситуация идеальна, чтобы их не платить.
— Опиши его.
— Высокий, светловолосый, немного лысеет со лба. Очень и очень любезен. Когда он оставлял ключи, на нем был костюм, когда забирал — тоже костюм, но другой.
— Как он сюда приехал?
— Мне из кузницы улица не видна. Могу предположить, что на машине.
— А как он разговаривал?
— С акцентом.
— Каким?
— Каким-то скандинавским. Точно не финским, вряд ли исландским. Остаются датский и норвежский.
— А почему ты считаешь, что не исландский? Финский — понятно, финский ни с чем не спутаешь, но исландский? Я, по-моему, даже и не слышал никогда исландского акцента.
— А я слышал. У меня есть запись замечательного исландского актера, Питура Эйнарсона, он читает исландские саги в подлиннике.
— Что-то еще можешь сказать об этом человеке?
— Пожалуй, ничего.
— Он сказал, что это ключи от церкви?
— Он сказал, что они от подвала в замке.
— В каком замке?
Хокан Хольмберг нахмурился и усиленно задымил своей трубкой.
— По-моему, он назвал, в каком. Но я забыл. Пытаюсь вспомнить.
Они подождали немного. Хокан покачал головой.
— Случайно, не Раннесхольм?
— Совершенно верно. Бывший винокуренный завод в Раннесхольме. Теперь я вспомнил. Именно так он и сказал.
Стефан Линдман вдруг заторопился. Он одним глотком допил кофе и поднялся.
— Большое спасибо, — сказал он. — Очень ценные показания.
— Если работаешь с ключами, жизнь не может быть бессодержательной, — улыбнулся Хокан Хольмберг. — Запирать и отпирать — это и есть предназначение человека на земле. Вся человеческая история озвучена звяканьем ключей. Каждый ключ, каждый замок имеет свою повесть. И вот теперь — еще одна.
Он проводил их до дороги.
— Кто такой Вергилий? — спросила Линда.
— Проводник Данте, — ответил Хокан. — И сам тоже великий поэт.
Он приподнял на прощанье свою драную шляпу и исчез. Они сели в машину.
— Чаще всего приходится нам иметь дело с людьми напуганными, потрясенными, рассерженными, — сказал Стефан. — Но бывают и исключения. Светлые пятна. Как этот парень, к примеру. Я его забираю в свой архив. Я коллекционирую людей, которых мне будет приятно вспомнить в старости.
Они выехали из Шёбу. На выезде Линда увидела маленькую гостиницу и прыснула. Он посмотрел на нее, но ничего не спросил. Зазвонил его мобильник. Он ответил, послушал, нажал кнопку отбоя и прибавил скорость.
— Твой отец говорил с Анитой Тадеман. Очевидно, выяснилось что-то важное.
— Наверное, лучше, если ты не будешь говорить, что я была с тобой, — сказала Линда. — Он рассчитывал, что я займусь другим.
— Чем?
— Буду с Анной.
— Успеешь и это.
Он высадил ее в центре Истада. Когда Анна открыла ей дверь, она сразу поняла — что-то случилось. В глазах у Анны стояли слезы.
— Зебра исчезла, — сказала она. — Мальчик кричал так, что все соседи сбежались. Он был дома один. А Зебра исчезла.
У Линды перехватило дыхание. Страх поразил ее, как приступ боли. Она понимала, она знала, что произошло, она поняла это сразу, но не хотела понимать.
Она посмотрела Анне в глаза и прочитала в них свой собственный страх.
Назад: 40
Дальше: 42