35
Co слов деда Линде запомнилось определение неприятного человека. Для него, впрочем, к этой категории относилось подавляющее большинство людей, но чаще всего ему удавалось избегать с ними контакта. Однако хуже всего были те, кто приходил в его мастерскую и начинал высказывать свою точку зрения на его картины. Они, должно быть, считали, что стимулируют его вдохновение, когда, к примеру, советовали поднять чуточку вечернее солнце над горизонтом, что, по их мнению, сделает композицию более сбалансированной, или, допустим, поместить на переднем плане лисенка, наблюдающего за группой глухарей на пронизанной красноватыми лучами заходящего солнца лесной просеке.
— Как я могу поднять солнце? — отвечал он раз за разом, пока вопрос не отмирал сам собой. Он никогда не давал себе труда объяснять. Эти неприятные люди все равно не умели слушать. Это были хулители и зазнайки, они были почему-то уверены, что он должен быть им благодарен за их идиотские советы.
— Лисята не лежат и не смотрят на глухарей, — сказал он — Лисята едят глухарей, а съев, удирают.
Но были и такие, к кому он вынужден был прислушиваться. Это была самая неприятная категория из всех — покупатели, коммивояжеры, они приезжали на своих сверкающих и рычащих американских машинах и скупали за гроши его картины. Потом они исчезали в вечном круговороте шведского рынка, где цены варьируют с юга на север и с запада на восток. Через какое-то время скупщики появлялись опять. Они могли, к примеру, на полном серьезе убеждать его, что, по их мнению, в будущем сезоне в моду войдут полуобнаженные, смуглые — не слишком, а в меру — женщины. Один из них был почему-то убежден, что утреннее солнце будет пользоваться большим спросом, чем вечернее. Несколько раз он, не выдержав, спрашивал:
— А почему? Почему утреннее солнце будет популярнее, чем вечернее?
Но он не получил ответа — аргументов у этих людей не было, если не считать их толстых бумажников. Ведь благополучие семьи зависело от того, что ему платили деньги и битком загружали машины пейзажами — с глухарями и без глухарей.
— Невозможно избежать неприятных людей, — говорил дед, — они как угри — ты пытаешься их ухватить, а они ускользают. И угри плавают только в темноте. Это не значит, что те мерзавцы, которых я сравниваю с угрями, тоже двигаются в темноте. Наоборот, они наиболее активны в утренние часы. У них своя темнота, она у них в душе. Они не понимают, что только раздражают человека, когда лезут в то, в чем ничего не смыслят. Я никогда не лезу в чужие дела.
Это была чистейшей воды ложь. Он так и умер, не подозревая, что он всю свою жизнь, больше, чем кто бы то ни было, только тем и занимался, что норовил повлиять на чужие решения, чужие мечты и поступки. И тут речь шла уже не о месте какого-то лисенка или даже вечернего солнца — а о том, чтобы полностью подчинить двух детей своей воле.
Она вспомнила о дедовых «неприятных людях» как раз в тот момент, когда собиралась позвонить в дверь Анниной квартиры. И застыла с поднятой рукой. Перед глазами стоял дед с грязной чашкой кофе в руке. Он рассказывал о каком-то очередном несчастном, которого черт занес в его мастерскую. А что Анна — она тоже неприятная? Она причинила мне столько волнений и, кажется, даже этого не понимает.
Она позвонила. Анна открыла, улыбаясь — босиком, в белой блузке и темных брюках. На этот раз она собрала волосы в узел на затылке.
Линда решила не тянуть — чем дальше, тем будет труднее. Она положила куртку и сказала:
— Я должна тебе сказать, что прочитала последние страницы в твоем дневнике. Пыталась найти объяснение твоему исчезновению.
Анна вздрогнула.
— Я обратила внимание, — ответила она. — Дневник пах как-то по другому.
— Я прошу прощения. Но я была просто вне себя. Я прочитала только пару последних страниц.
Мало того что вру, а еще и пытаюсь придать вранью правдоподобие, подумала Линда. Но Анна, возможно, видит меня насквозь. Этот дневник теперь всегда будет стоять между нами. Она будет все время спрашивать себя — что я успела прочитать.
Они прошли в гостиную. Анна подошла к окну. Она стояла спиной к Линде.
Именно в этот момент Линда осознала, что она совершенно не знает Анну. Дети знают друг друга совсем по-иному — они не заключают соглашений, не договариваются, они просто доверяют друг другу — или не доверяют. Иногда детская дружба внезапно обрывается. Иногда, наоборот, вдруг обнаруживаешь, что у тебя есть самый лучший и самый близкий друг. Сейчас, похоже, та общность, то родство душ, что было у них в детстве и даже позже, когда они были подростками, исчезло. Попытка построить новый дом на старом фундаменте оказалась обречена на провал. Линда не знала, что теперь представляет собой Анна. Она смотрела на ее спину, как на врага, неожиданно возникшего на ее пути.
И кинула ей в спину символическую перчатку.
— Ты должна ответить мне на один вопрос.
Анна не шевельнулась. Линда выждала мгновение.
— Терпеть не могу говорить в спину.
Никакой реакции. Неприятный человек, подумала Линда. Как дед поступал в таких случаях? Он не пытался удержать угря в руках, он бросал его на сковородку, и пусть вертится там, пока не сдохнет. Когда неприятные типы переходят границу дозволенного, пощады пусть не ждут.
— Почему ты воспользовалась моим именем в отеле в Мальмё?
Линда пыталась понять, что выражает Аннина спина, одновременно вытирая пот с шеи. Это мое проклятие, поняла она с первых месяцев в школе полиции. Есть смеющиеся полицейские, есть плачущие полицейские, а я открываю новую рубрику — потеющие полицейские.
Анна расхохоталась и повернулась к ней лицом. Ей в самом деле смешно или она только притворяется?
— Откуда ты узнала?
— Позвонила и спросила.
— Зачем?
— Не знаю.
— Что ты спросила?
— По-моему, легко догадаться.
— И все же?
— Спросила Анну Вестин. Останавливалась ли ока в их гостинице. Вестин у них не останавливалась. А Валландер — да. Не так уж сложно. Но зачем?
— А что ты скажешь, если я тебе отвечу, что сама не знаю зачем? Может быть, я боялась, что отец опять исчезнет, если вдруг обнаружит, что я остановилась в том самом отеле, где мы увидели друг друга через окно. Но если честно — не знаю.
Зазвонил телефон. Анна не шевельнулась. Они подождали, пока включится автоответчик. Это была Зебра. Она что-то весело щебетала, но никакого особого дела у нее не было.
— Обожаю людей, которые так весело и энергично сообщают, что у них никакого к тебе дела нет, — сказала Анна.
Линда промолчала. Она думала не о Зебре.
— В твоем дневнике я увидела одно имя. Биргитта Медберг. Знаешь, что с ней случилось?
— Нет.
— Ты что, вообще газет не читала?
— Я искала отца.
— Ее убили.
Анна смотрела на нее недоверчиво:
— Почему?
— Этого я не знаю.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказала. Это убийство. Пока еще не раскрытое убийство. Полиция не знает, кто это сделал. Они тебя вызовут, чтобы спросить, откуда и насколько близко ты знала Биргитту Медберг.
Анна передернула плечами:
— А что случилось? Жуть какая! Кто мог желать ее смерти?
Линда решила не раскрывать мрачные подробности убийства. Самого факта достаточно. Испуг Анны выглядел вполне правдоподобно.
— Когда это произошло?
— Несколько дней назад.
— Я буду говорить с твоим отцом?
— Может быть. Следствием занимаются несколько человек.
Анна тряхнула головой, отошла от окна и села.
— Откуда ты ее знала?
Анна вдруг ощетинилась:
— Это что — допрос?
— Мне просто интересно.
— Мы вместе объезжали лошадей. Когда и где мы встретились впервые, я не помню. У кого-то была пара норвежских фьордингов, их надо было выгуливать. Вот мы их и выгуливали — я и она. Не могу сказать, что хорошо ее знала. Вернее сказать, вообще не знала. Она была не особенно разговорчивой. Знаю только, что она наносила на карту старые пилигримские тропы. К тому же и она, и я интересовались бабочками. Больше ничего не могу сказать. Недавно она мне написала и предложила купить на двоих лошадь. Я не ответила.
Линда пыталась найти ложь в ее словах, но не смогла. Это не мое дело. Я буду ездить на машине и подбирать заблудившихся алкашей. С Анной пусть папа разговаривает. Только еще один, последний вопрос. Она посмотрела на пустую стену.
Анна проследила за ее взглядом и ответила на вопрос еще до того, как Линда его задала.
— Я взяла бабочку с собой, чтобы подарить отцу, если его найду. Когда я поняла, что все это себе напридумывала, выбросила ее в канал.
Может быть, это и правда, подумала Линда. А может, она врет так ловко, что я не могу ее прижать.
Снова зазвонил телефон. Когда включился автоответчик, оказалось, что это Анн-Бритт Хёглунд. Анна вопросительно поглядела на Линду. Та кивнула. Анна взяла трубку. Разговор был коротким, Анна односложно отвечала на какие-то вопросы. Повесив трубку, она повернулась к Линде:
— Они хотят, чтобы я пришла прямо сейчас.
Линда поднялась:
— Тогда тебе лучше пойти.
— Я хочу, чтобы ты меня проводила.
— Зачем?
— Мне так будет спокойнее.
Линда колебалась:
— Я не уверена, что это удобно.
— Почему? Меня же ни в чем не подозревают. Она так и сказала — только небольшая беседа, и все. А ты — полицейский, к тому же моя подруга.
— Я могу тебя проводить. Но совершенно не уверена, что мне разрешат присутствовать на допросе.
Анн-Бритт спустилась в вестибюль, чтобы встретить Анну, и неодобрительно поглядела на Линду. Почему-то я ей не нравлюсь, подумала Линда. Она наверняка из тех, кто предпочитает молодых мужиков с серьгами в ухе и независимыми суждениями. Она отметила, что Анн-Бритт начала поправляться. Скоро жир начнет выпирать, злорадно подумала она. Что, интересно, отец в тебе нашел, когда делал предложение?
— Я хочу, чтобы Линда тоже присутствовала.
— Не знаю, возможно ли это, — сказала Анн-Бритт, — а зачем?
— Я этого требую, — настаивала Анна. — Пусть просто посидит рядом. Только и всего.
Вот-вот, сказала себе Линда. Только неприятного человека нам и не хватало.
Анн-Бритт пожала плечами и посмотрела на Линду.
— Поговори с отцом, может быть, он разрешит, — сказала она, — ты ведь знаешь, где его кабинет. Через две двери, там есть маленькая комнатка для совещаний.
Она впустила их в коридор и пошла в обратном направлении.
— Ты здесь будешь работать?
— Вряд ли. Меня, скорее всего, ждет гараж и переднее сиденье в машине.
Дверь в комнату была приоткрыта. Отец покачивался на стуле с чашкой кофе в руках. Он раздавит этот стул, подумала Линда. Неужели все полицейские жиреют? Тогда я уйду из полиции. Она толкнула дверь. Отец почему-то не удивился, увидев ее. Он протянул Анне руку.
— Я бы хотела, чтобы Линда была рядом, — сказала Анна.
— Разумеется, разумеется.
Он выглянул в коридор:
— А где Анн-Бритт?
— По-моему, она не собиралась присутствовать, — сказала Линда и уселась у торца стола, как можно дальше от отца.
В этот день Линда получила неплохой урок полицейской работы. Благодаря как отцу, так и Анне. Отец незаметно направлял разговор в нужном ему направлении. Он никогда не шел напролом, он все время выбирал обходные пути, выслушивая ее ответы, он все время демонстрировал дружелюбие, не пытаясь поймать ее, даже когда она противоречила сама себе. Он не торопился, казалось, что он готов разговаривать с Анной до бесконечности, но ускользать в сторону он ей не позволял. Линда подумала, что Анна напоминает угря. Он спокойно и методично проводил ее по крылу вентеря, загоняя в морду, откуда улизнуть уже было нельзя.
А Анна преподала ей урок вранья. И Линда, и отец прекрасно чувствовали, что многое из того, что она говорит, — неправда. Она, казалось, хотела свести ложь к минимуму, но это ей не удавалось. Только один-единственный раз, когда Анна нагнулась поднять упавшую ручку, они с отцом обменялись быстрым взглядом.
Потом, когда все кончилось и Анна ушла домой, Линда села за кухонный стол на Мариагатан и попыталась записать весь разговор в форме театрального диалога. Во время беседы с Анной перед отцом тоже лежал блокнот, время от времени он что-то туда записывал, но в основном держал все в голове. Когда-то он сказал ей, что это неправильно — ничего не записывать. Надо записывать всегда, а не только в тех случаях, когда без этого нельзя обойтись. Но это его пренебрежительное отношение к записям имело свою положительную сторону — он научился фиксировать в памяти ключевые пункты разговора, чтобы потом их не забыть. Это не касалось, разумеется, официальных допросов, с постоянно включенным магнитофоном, с указанием времени, когда допрос начался и когда он кончился.
Так что же говорила Анна? Линда писала, вспоминая и исправляя.
Курт Валландер: Спасибо, что пришла. Очень рад, что ничего не случилось. Линда очень волновалась, да и я тоже.
Анна Вестин: Мне, наверное, не надо рассказывать, кого я, как мне показалось, видела на улице в Мальмё.
KB: Нет, конечно же нет. Хочешь что-нибудь попить?
АВ: Сок, если можно.
KB: Сока, к сожалению, нет. Могу предложить кофе, чай или просто воду.
АВ: Тогда воды.
Спокойно и методично, подумала Линда. Он никуда не торопится.
KB: Что тебе известно о том, что случилось с Биргиттой Медберг?
АВ: Линда рассказала, что ее убили. Это ужасно. Просто непостижимо. Я знаю, что вы нашли ее имя в моем дневнике.
KB: Это, пожалуй, чересчур сильно сказано — нашли. Линда наткнулась на него, пытаясь понять, куда ты исчезла.
АВ: Мне не нравится, когда читают мои дневники.
KB: И я тебя понимаю. Но имя Биргитты Медберг там есть, не правда ли?
АВ: Да.
KB: Мы пытаемся проследить все ее контакты, узнать больше о людях в ее окружении. Сейчас, пока мы с тобой говорим, в соседних комнатах коллеги опрашивают других ее знакомых.
АВ: Мы выезжали норвежских фьордингов. Лошади принадлежат человеку по имени Ёрландер. Он живет на хуторе рядом с Шарлоттенлундом. Вообще говоря, он раньше работал жонглером. У него что-то с ногами, и он не может садиться на лошадь. Так что мы выгуливали его лошадок.
KB: Когда ты познакомилась с Биргиттой Медберг?
АВ: Семь лет и три месяца тому назад.
KB: Великолепная память! Как тебе удается помнить с такой точностью?
АВ: Постаралась вспомнить. Я знала, что меня спросят.
KB: Как вы встретились?
АВ: Можно сказать, в седле. Она где-то услышала, что Ёрландер ищет наездника, и я тоже. Мы встречались два-три раза в неделю. Говорили только о лошадях, других тем почти не было.
KB: Помимо конных прогулок, вы нигде не встречались?
АВ: Она казалась мне довольно скучной. Во всем, кроме бабочек.
KB: Каких бабочек?
АВ: Как-то во время прогулки выяснилось, что мы обе увлекаемся бабочками. Появилась еще тема для разговоров.
KB: Она никогда не говорила, что чего-то боится?
АВ: Она всегда боялась, когда надо было пересекать шоссе.
KB: А кроме этого?
АВ: Нет.
KB: Она всегда была одна?
АВ: Да. Приезжала на своей старой «веспе».
KB: Так что у вас других контактов не было?
АВ: Нет. Она, правда, как-то написала мне письмо. Вот и все.
Здесь она чуточку споткнулась, вспомнила Линда, записывая эти слова. Какой-то почти неощутимый толчок, как при землетрясении, но совсем незаметный. Однако она совершенно точно споткнулась. Что-то она скрывает в своих отношениях с Биргиттой Медберг. Что же? Она вспомнила лесную хижину, и опять у нее вспотела шея.
KB: Когда ты видела Биргитту Медберг последний раз?
АВ: Две недели назад.
KB: И что вы делали?
АВ: Господи боже мой, я же уже говорила! Ездили верхом. Сколько же раз можно повторять?
KB: Больше уже не нужно. Я просто хочу удостовериться, что все правильно. Кстати, а как же обстояло дело, пока ты была в Мальмё?
АВ: В каком смысле?
KB: Кто ездил на твоей лошади? А на лошади Биргитты?
АВ: У него есть какие-то маленькие девчонки в запасе. Но он боится их приглашать — как бы чего не стряслось. Но я думаю, они нас и заменяли. Спроси его.
KB: Обязательно. У тебя не осталось впечатления, что она вела себя не совеем обычно, когда вы последний раз виделись?
АВ: Кто? Одна из этих девочек?
KB: Я говорю о Биргитте Медберг.
АВ: Она была как всегда.
KB: He попробуешь вспомнить, о чем вы говорили?
АВ: Я уже несколько раз говорила, что мы почти не разговаривали. Лошади, тряпки, бабочки.
В этот момент, вспомнила Линда, отец внезапно выпрямился на стуле — своего рода педагогический намек, предупреждение, чтобы Анна не считала своего добродушного следователя уж вовсе простаком.
KB: У нас есть еще одно имя из твоего дневника. Вигстен. Недергаде, Копенгаген.
Тогда Анна посмотрела на Линду — та ей ничего не говорила про Вигстена. Глаза ее сузились. Вот и дружбе конец, подумала Линда. Если таковая, впрочем, вообще имела место.
АВ: Кто-то, очевидно, прочитал в моем дневнике больше, чем говорил.
KB: Так уж вышло. Вигстен.
АВ: А почему это так важно?
KB: Я еще не знаю, что важно, а что не важно.
АВ: Он как-то связан с Биргиттой Медберг?
KB: Может быть.
АВ: Он учитель музыки. Фортепиано. Я один раз ему играла. С тех пор мы поддерживаем связь.
KB: И все?
АВ: Все.
KB: А когда это было?
АВ: В 1997 году. Осенью.
KB: Только тогда?
АВ: Только тогда.
KB: Могу я спросить, почему ты не стала продолжать?
АВ: Я играла плохо.
KB: Он так сказал?
АВ: Я так сказала. Не ему, конечно. Самой себе.
KB: Это, должно быть, недешево — брать уроки в Копенгагене. Со всеми поездками…
АВ: Каждый распоряжается своими деньгами, как считает нужным.
KB: Ты ведь учишься на врача?
АВ: Да.
KB: И как?
АВ: Что — как?
KB: Как идет учеба?
АВ: По-разному.
Тут отец резко переменил тактику. Не то чтобы дружелюбия поубавилось, но в нем появилась какая-то решимость. Он перегнулся через стол к Анне.
KB: Биргитта Медберг была убита в лесу у Раннесхольма. Убийство отличалось особым зверством. Кто-то отрубил ей голову и руки. Кто бы мог такое сделать, ты, случайно, не знаешь?
АВ: Нет.
Анна ответила совершенно спокойно. Слишком спокойно. Настолько спокойным человек может быть, только если он уже знает, что сейчас последует… Линда тут же отвергла это умозаключение. Возможно, это и так, но вовсе не обязательно.
KB: Может быть, у тебя есть какие-то соображения, почему убийца это сделал?
АВ: Нет.
И тут отец внезапно закончил беседу. После ее ответа руки его упали на стол.
KB: Это все. Спасибо, что пришла. Ты оказала нам большую помощь.
АВ: Чем я могла помочь? По-моему, я ничем не помогла.
KB: He скажи. В любом случае спасибо. Может быть, придется еще раз тебя побеспокоить.
Он проводил их до выхода. Линда заметила, что Анна очень напряжена. Ей показалось, что она боится, что сболтнула лишнего. В тот момент Линда посмотрела на отца — тот, очевидно, продолжал беседу, только теперь мысленно.
Линда отодвинула блокнот и потянулась. Потом набрала номер отцовского мобильника.
— Мне сейчас некогда. Надеюсь, ты кое-чему научилась.
— Еще как! Но мне показалось, что она иногда врала.
— Мы можем исходить из того, что она не говорила всей правды. Вопрос только — почему? И знаешь, что я думаю?
— Нет.
— Я думаю, что ее отец и в самом деле вернулся. Но об этом поговорим вечером.
Курт Валландер пришел домой в начале восьмого. Линда приготовила ужин. Не успел он сесть за стол и начать излагать свои соображения по поводу возвращения отца Анны, как зазвонил телефон. Когда он повесил трубку, Линда поняла, что случилось что-то серьезное.
