Лучше всего он себя чувствовал в темноте. Чем темнее, тем лучше. Он никогда не понимал, почему священники вечно болтают о свете, якобы источаемом благодатью, вечностью, изображением Бога. Неужели чудо не совершается в темноте? Где легче Дьяволу и его приспешникам тебя найти — в мире теней или на ярком свету, где белые фигуры движутся медленно, как пена на морских волнах? Ему Господь всегда являлся как огромная и безопасная тьма. Так было и сейчас, когда он стоял перед домом с освещенными окнами. Он видел, как в комнате движутся какие-то фигуры. Когда свет погас, это было как знак Божий. Его царство тьмы оказалось сильней, чем царство света, о котором болтают проповедники. Я — Его слуга во тьме, подумал он. Из этой тьмы не прорывается ни единый луч света. Я служу Ему в царстве теней, я посылаю эти священные тени в мир, чтобы заполнить зияющую пустоту в человеческих душах. Человек томится по не видимому глазом. Я открою им глаза, я научу их — истина суть образы, что прячутся в мире теней. Он вспомнил слова из Второго послания апостола Иоанна Богослова: «Ибо многие обольстители войти в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист». Вот он, святейший ключ к постижению!

После встречи с Джимом Джонсом и страшных событий в джунглях Гайаны он прекрасно знает, что это такое — обольститель. Лжепророк с тщательно уложенной черной шевелюрой, белозубой улыбкой. Всегда осененный светом, Джим Джонс боялся темноты. Много раз потом он проклинал себя, что сразу не распознал лжепророка в этом человеке, заманившем, не приведшем, а именно заманившем их в джунгли и обрекшем на смерть. Это было его главной задачей, он видел в ней Божий промысел: выжить и рассказать всему миру правду о лжепророке. Он будет проповедовать учение о Тьме, он напишет Пятое Евангелие и тем самым завершит Священное Писание, доведет его до совершенства. И об этом он тоже прочитал во Втором послании апостола Иоанна: «Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами; а надеюсь прийти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна».

В темноте Бог всегда рядом с ним. Днем, когда светит солнце, иногда Бог словно ускользал из вида. Но в темноте — всегда был рядом. Он чувствовал на щеке его дыхание. Присутствие Бога ощущалось по-разному — иногда это был ветер, иногда — дыхание возбужденной собаки, но чаще всего — слабый запах какой-то неведомой пряности. В темноте Бог всегда рядом, и память, не потревоженная светом дня, оставалась яркой и ясной.

Этой ночью припомнились все годы, что его не было в этих краях. Двадцать четыре года, значительная часть его жизни. Он уехал отсюда совсем молодым, а сейчас уже появляются признаки старости, почти незаметные предвестники старческих хворей. Он заботился о своем теле, тщательно выбирал еду и питье, постоянно двигался. Но старость все равно приближалась. Никто не может избежать старости. Бог заставляет нас стариться, чтобы мы постоянно помнили, что наша жизнь — в Его руках. Он дал нам эту странную жизнь. Но Он же и сотворил ее как трагедию, дабы мы поняли, что нам не от кого ждать милости, кроме Него.

Он стоял в темноте и вспоминал. До того, как он встретил Джима и последовал за ним в джунгли Гайаны, все складывалось так, как он и мечтал. Он, разумеется, скучал по тем, кого оставил, но Джим убедил его, что Бог считает его призвание — быть апостолом Джима — куда более важным, чем пасти жену и ребенка. Он послушался Джима, и были периоды, когда он неделями не вспоминал о своей семье. Только после катастрофы, когда разлагающиеся трупы его братьев по вере валялись на траве там, где их застала смерть, он вспомнил о жене и дочери. Но было уже поздно, его отчаяние было слишком велико, а пустота на месте отнятого Джимом Бога — так невыносима, что невозможно было взвалить на плечи никакое иное бремя.

Он помнит Каракас, где он забрал оставленные там документы, паспорт и деньги. Все это было как бесконечное бегство, бегство, которое могло, как он надеялся, стать его паломничеством, путем к очищению — езда по выжженным солнцем степям, в бесконечно останавливающихся в пустыне автобусах — то глох мотор, то отваливалось колесо.

Из Каракаса он доехал автобусом в Колумбию, в город Барранквилла. Он помнил долгую ночь в Пуэрто-Паэс, на пограничной станции между Венесуэлой и Колумбией, где вооруженные пограничники нависали, как коршуны, над каждым, кто собирался въехать в страну. Когда ему удалось убедить пограничников, что он и есть Джон Клифтон, как было написано в его поддельном паспорте, и что у него к тому же нет никаких денег, он заснул мертвым сном, привалившись к плечу какой-то индианки. На коленях у нее стояла клетка с двумя курами. Они не сказали друг другу ни слова, просто она увидела, насколько он измучен, и знаками предложила ему положить голову на ее плечо. Открывая глаза, он видел ее морщинистую шею. В ту ночь они ему приснились, оставленные им жена и дочь, и он проснулся весь в поту. Индианка посмотрела на него, и он снова забылся сном. Когда он утром проснулся, ее уже не было. Он сунул руку в носок — толстая пачка долларов была на месте. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает этой старой женщины, подставившей ему свое плечо, он хотел бы вернуться к ней и проспать на ее плече всю оставшуюся жизнь.

Из Барранквиллы он поехал в Мехико. Он купил самый дешевый билет, и ему пришлось бесконечно ждать в грязном аэропорту, когда появится свободное место. Он пошел в туалет, тщательно, насколько это было возможно, помылся. Потом купил рубашку и Библию. Он совершенно растерялся от непривычной толкотни, спешки — жизни, от которой он совершенно отвык в обществе Джима. Проходя мимо газетного киоска, увидел, что массовое побоище в джунглях стало мировой сенсацией номер один. Все погибли, читал он. Спастись никому не удалось. Он спасся, но живым не считался — он был там, в Гайане, в джунглях, среди убитых.

На пятый день ему наконец удалось улететь в Мехико-Сити. Никакого плана у него не было. После покупки билета на самолет у него оставалось три тысячи долларов. На эти деньги можно жить довольно долго, если, конечно, экономить. Но куда ему поехать? Куда направить стопы, дабы вновь найти путь к Богу? Куда податься, чтобы Бог его нашел? Этого он не знал. Он снял комнату в пансионате в Мехико-Сити и дни напролет бродил по церквам. Он избегал заходить в большие соборы — там не было того Бога, что он искал. Не посещал он и сверкающие неоном, расплодившиеся ныне как грибы евангельские церкви, где правили жадные до власти и денег проповедники, торгующие спасением души и даже иногда устраивающие дешевые распродажи Слова Божия. Он искал маленькие молельные дома, где смысл веры состоял в любви и страсти, где священников трудно было отличить от тех, для кого они проповедовали. Это была его дорога, он ясно это чувствовал.

Джим был мистическим и надменным вождем, он был не вместе с ними, а над ними. Он прятался в свете. А он хочет найти Бога, который привел бы его в священную тьму. Он бродил от одного молельного дома к другому, молился и пел со всеми, но пустота в душе его все росла, распирала его изнутри, грозя в один прекрасный миг его взорвать. Каждое утро он просыпался с неодолимым желанием уехать. Он не нашел следов Бога в Мехико-Сити. Он не нашел следа, по которому идти.

В один прекрасный день он покинул город и двинулся на север. Чтобы не тратить лишних денег, пользовался местными дешевыми автобусами, иногда его подвозили водители грузовиков. В Ларедо он перешел границу между Мексикой и Техасом. Поселился в самом дешевом, какой только мог найти, мотеле и почти неделю сидел в библиотеке, пытаясь найти все, что было написано о катастрофе в джунглях. К его удивлению, он нашел несколько заметок, написанных бывшими прихожанами Народного Храма — они обвиняли ФБР, ЦРУ и американское правительство, что те травили Джима и его прихожан и что именно это стало причиной массового самоубийства. Его даже потом прошибло. Находится же кто-то, кто хочет оправдать обольстителя! Должно быть, эти люди не могли смириться с тем, что у них отняли иллюзию всей их жизни. Долгими бессонными ночами он боролся с соблазном сесть и написать, как все было на самом деле. Он был единственным оставшимся в живых свидетелем. Ему надо рассказать всю историю Народного Храма, о том, что Джим был обманщиком, который напоследок, чувствуя, что власть уходит от него, сорвал с себя маску любви и показал свое истинное лицо — череп с пустыми глазницами. Он даже купил большой блокнот и начал писать. Но его одолевали сомнения. Если он хочет обнародовать истинную историю, он должен и открыть, кто он есть на самом деле — не Джон Клифтон, а человек, у кого когда-то были другое имя и другая национальность. Хотел ли он этого? Он не знал.

В то время он всерьез подумывал о самоубийстве. Если Бог не может заполнить пустоту в твоей душе, ее можно заполнить собственной кровью. Душа — не более чем сосуд. Он уже присмотрел место на насыпи, откуда он бросится на рельсы. И уже был готов к этому последнему в жизни поступку, когда еще раз пришел в библиотеку проверить, нет ли чего нового о трагедии в Гайане.

В одной из самых популярных в Техасе газет, «Хьюстон Кроникл», он наткнулся на интервью с женщиной по имени Сью-Мери Легранд. Была даже ее фотография — женщина лет сорока, темноволосая, с худым заостренным лицом. Она рассказывала о Джиме Джонсе и утверждала, что знает его тайну. Он внимательно прочитал интервью и понял, что она приходится Джиму дальней родственницей и часто встречалась с ним в тот период его жизни, когда тот утверждал, что ему было откровение, после чего и основал свою церковь, Народный Храм.

Я знаю тайну Джима Джонса, утверждает Сью-Мери Легранд. Но что это за тайна? Об этом она не говорит ни слова. Он уставился на фотографию. Глаза Сью-Мери, казалось, смотрели прямо на него. Она разведена, имеет взрослого сына. У нее небольшая фирма почтовых заказов в Кливленде, продающая нечто под названием «Руководство по самовоплощению». Со школы он помнил, что Кливленд — город в штате Огайо, обязанный своим возникновением росту железных дорог. Не только потому, что это крупный железнодорожный узел, но там еще есть крупный завод по производству рельсов, разбегающихся во все стороны по американским прериям. То есть, на крайний случай, в Кливленде тоже есть и насыпи, и рельсы. И еще там есть женщина, утверждающая, что знает тайну Джима Джонса.

Он положил на место газету, кивнул приветливой библиотекарше и вышел на улицу. Дело было в декабре, перед Рождеством, но погода стояла на удивление теплая. Он остановился под деревом. Если Сью-Мери Легранд расскажет ему, в чем заключалась тайна Джима, может быть, удастся понять, как он дал себя так обмануть. И впредь он уже никогда не поддастся подобной слабости.

Он приехал в Кливленд поездом в канун Рождества. Путешествие заняло почти тридцать часов. Он нашел самую дешевую гостиницу в задрипанном районе около вокзала. Плотно поев в ресторанчике при китайской лавке пряностей, он вернулся в гостиницу. В вестибюле стояла зеленая синтетическая елка с мигающими лампочками. По телевизору передавали рождественские песни, перемежающиеся рекламой. Внезапно на него напал приступ ярости. Джим не только обманул его и опустошил его душу, так что теперь там вместо Бога пустое место. Он отнял у него и другое. Джим всегда утверждал, что истинная вера означает также и отречение. Но где, когда и какой Бог требовал от человека, чтобы тот отрекся от своей жены и своего ребенка? Настала пора вернуться к тем, кого он предал в поисках истинной веры. Но как — ведь Джим обманул его, и теперь он и вовсе заблудился — как никогда в жизни! Не зажигая света, он лег на постель. Сейчас я просто неизвестный человек в неизвестном номере неизвестной гостиницы, подумал он. Если я умру или просто исчезну, никто меня и не хватится. В носке есть деньги, хватит и на то, чтобы оплатить номер, и на похороны. Если, конечно, их кто-нибудь не стащит — тогда меня похоронят в общей могиле для бродяг. Тогда, может быть, откроется, что человека по имени Джон Клифтон в природе не существует. Может быть, где-то и существует, но настоящий Джон Клифтон выглядит совершенно иначе. Ну и что? Поглядят на мои документы и выкинут в корзину, как бесполезную бумажку. И потом — ничего… А сейчас… Сейчас я всего-навсего забытый всеми одиночка в гостинице, название которой я даже не потрудился запомнить.

На Рождество в Кливленде выпал снег. Он поел горячей лапши с рисом и овощами у вчерашних китайцев, снова вернулся в номер и лег. На следующий день, 26 декабря, снегопад прекратился, в городе повсюду лежал белый снег, было три градуса мороза и полное безветрие — на озере Эри не было даже легкой ряби. Он взял телефонный справочник и нашел адрес Сью-Мери Легранд — она жила в юго-западном пригороде Кливленда. Он должен встретиться с ней сегодня же, подумал он, этого хочет Бог. Он тщательно вымылся, побрился и переоделся в костюм, купленный им перед поездкой в секонд-хенде в Техасе. Интересно, что подумает она, открыв дверь, спросил он себя и посмотрел в зеркало. Что ж, вот человек много страдавший, но пока не сломленный. Он укоризненно покачал головой своему отражению, настолько странной показалась ему эта мысль. По крайней мере страха я не внушаю — разве что сострадание.

На вокзале он сел на автобус. Дорога шла вдоль озера. Сью-Мери Легранд жила по адресу 1024, Мэдисон. Дорога заняла около получаса. Каменный дом прятался за высокими деревьями. Он постоял в нерешительности и нажал кнопку звонка. Сью-Мери оказалась точно такая, как на снимке в «Хьюстон Кроникл», только еще более тощая. Она смотрела на него выжидательно, готовая в любую секунду захлопнуть дверь.

— Я остался в живых, — сказал он. — В Гайане погибли все, кроме меня. Я приехал потому, что хочу узнать, что за тайна была у Джима Джонса. Я хочу знать, почему он нас обманул.

Она долго не отвечала. Она не удивилась, она вообще не выказала никаких чувств.

— Я знала, — наконец сказала она. — Я знала, что кто-то придет.

Она открыла дверь пошире и отступила в сторону. Он вошел — и остался на двадцать лет. От Сью-Мери он узнал о другом Джиме Джонсе, которого он не знал. Своим тихим голосом она поведала ему самую темную тайну Джонса — он не был посланником Бога. Он сам занял место Бога. Сью-Мери говорила, что в глубине души он понимал, что гордыня приведет его к катастрофе. Но курса уже изменить не мог.

— Он был ненормальный? — как-то спросил он.

Сью-Мери решительно возразила — нет, сумасшедшим его назвать нельзя. У него были хорошие намерения. Он хотел принести в мир христианское блаженство, спасти человечество. Но собственное самомнение помешало ему, и любовь в конце концов обернулась ненавистью. Но сумасшедшим он не был. Поэтому кто-то должен идти за ним, дабы нести откровение вместо него. Идущему за ним не должно поддаваться гордыне, и нельзя останавливаться ни перед чем. Путь к христианскому спасению лежит через кровь.

Он остался. Он помогал ей в делах фирмы — она называла свое предприятие «Ключи Бога». Он сам составлял эти брошюры — заказав их, человек мог наконец самовоплотиться, реализовать самого себя. Скоро он понял, почему она так хорошо понимала Джима Джонса — она сама была обманщицей. Он читал рассылаемые ими брошюры — это была невероятная смесь суггестивных заклинаний о самоценности человека, обрамленная цитатами из Библии, чаще всего неверными или перевранными. Но он остался у нее, потому что она его приняла. Ему нужно было время, чтобы постепенно чем-то заполнить пустоту. Ему нужно было время, чтобы продумать, как осуществить свое призвание. Он начнет там, где Джима постигла неудача. Он избежит ненужной гордыни, но всегда будет помнить, что спасение требует крови и жертв.

Шло время. Воспоминания о побоище в Гайане постепенно блекли. Между ним и Сью-Мери возникла своего рода любовь, и он думал, что это как раз то, что он искал, что это его спасение, что любовь эта способна заполнить незаживающую пустоту в душе. Бог был в Сью-Мери. Он достиг своей цели. Мысль о том, чтобы записать свой рассказ о Джиме Джонсе, не оставляла его. Кто-то должен обнародовать историю обольстителя и антихриста. Но он все время откладывал исполнение этого замысла.

Предприятие Сью-Мери процветало. Всегда было много работы. Особенно хорошо пошли дела после того, как она написала книгу под названием «О болевых точках». Они продавали ее по 49 долларов, не считая почтовых расходов: книга пользовалась невероятным успехом. Они разбогатели, продали дом на Мэдисон и купили большую загородную виллу, в Миддлбург-Хайтс. Закончив обучение в Миннеаполисе, вернулся ее сын Ричард и поселился в соседнем доме. Он был очень замкнутым парнем, но держался дружелюбно. Его, похоже, устраивало, что с него снимается ответственность за одиночество матери.

Конец пришел неожиданно. Как-то Сью-Мери уехала в Кливленд — он считал, что по делам фирмы. Вернувшись, она вошла в его кабинет, села напротив него и сказала, что скоро умрет. Она выговорила это слово со странной легкостью, как будто освобождалась от тяжкого груза.

— У меня рак, и я скоро умру, — сказала она. — Метастазы повсюду, и никакой надежды на спасение нет. Протяну самое большее три месяца.

Через восемьдесят семь дней, весенним днем 1999 года, она умерла. Поскольку они не были официально женаты, все наследство досталось Ричарду. После похорон они поехали на озеро Эри и долго разговаривали, Ричард хотел, чтобы он остался — они могли бы делить доходы от их фирмы. Но он уже решил. Пустота в душе, та, что, как ему казалось, постепенно заполнилась за годы жизни с Сью-Мери, стала ощущаться снова. У него есть призвание, и он должен ему следовать. Великий план был продуман в деталях. Он понял, что Бог вложил в него пророческое знание и он должен исполнять веление Божье. Он возьмет в руки меч и победит эту пустоту, пустоту, оставшуюся после Бога Джима Джонса, Бога, чье присутствие было все труднее обнаружить. Но Ричарду он этого не сказал. Он попросил только денег, столько, сколько Ричард посчитает возможным отдать ему, чтобы это не ставило под угрозу существование фирмы. И потом он уедет. У него есть дела. Ричард ни о чем не спрашивал.

Он покинул Кливленд 19 мая 2001 года и взял билет на рейс Нью-Йорк — Копенгаген. Поздно вечером 21 мая он был уже в Хельсингборге. Ступив на шведскую землю после стольких лет отсутствия, он некоторое время стоял совершенно неподвижно. В этот момент он забыл Джима Джонса.