Книга: Перед заморозками
Назад: 18
Дальше: 20

19

Как-то ей приснилась, что она умирает, совсем одна, холодной зимней ночью. Как будто бы она мчится на коньках по какому-то глухому лесному озеру, купающемуся в лунном свете. И вдруг падает и ломает ногу. Она кричит, но никто ее не слышит. И вот она замерзает и умирает там, на льду, — и просыпается на последнем ударе сердца.
Она вспомнила этот сон, пытаясь освободиться от капкана, захлопнувшегося на ее ноге. Она не хотела звонить отцу и просить о помощи, но избавиться от железной челюсти своими силами у нее не получалось, поэтому она все же набрала его номер и объяснила, где она и что ей нужна помощь.
— Что случилось?
— Я угодила в капкан.
— Что ты имеешь в виду? Какой еще капкан?
— Самый настоящий капкан. Не могу освободить ногу.
— Сейчас еду.
Ждать пришлось, как ей показалось, бесконечно долго. Она начала уже на самом деле замерзать, когда увидела автомобильные фары. Машина остановилась у дома. Линда закричала. Дверь открылась, она увидела свет карманного фонарика. Это были отец, Генриетта и собака. Кто-то с ними был еще, но на него свет не падал, и Линда не могла определить, кто это.
— Ты угодила в старый лисий капкан. Кто его поставил?
— Во всяком случае, не я, — сказала Генриетта, — по-видимому, землевладелец.
— С ним будет особый разговор. — Отец без видимого напряжения разомкнул железные челюсти. — Я отвезу тебя в больницу.
Линда осторожно наступила на ногу. Было больно, но устоять ей удалось. Таинственный незнакомец наконец вышел из тени.
— Наш новый сотрудник, ты с ним еще не знакома. Стефан. Он в Истаде всего несколько недель.
Линда поглядела на него. Ей сразу понравилось его лицо, теперь освещенное фонариком.
— А что ты тут делала? — спросила Генриетта.
— На этот вопрос могу ответить я, — вдруг сказал Стефан.
Он говорил на диалекте, но Линда никак не могла сообразить, на каком. Может быть, вермландский? Уже сидя в машине по дороге в Истад, она спросила отца, откуда он.
— Вестеръётланд, — сказал отец, — они там так говорят. Забавный диалект, немного легкомысленный, что ли. Несолидный. В этом смысле хуже всего тем, кто из Эстеръётланда, Вестеръётланда или с Готланда. Наибольшее уважение к себе внушают жители Норрботтена. Уж не знаю, в чем тут дело.
Он помолчал.
— И как ты можешь объяснить твое появление в этих краях?
— Мне приснился сон про Анну.
— Сон? Какой?
— Она звала меня. Я проснулась. И поехала к Генриетте, сама не зная зачем. Я заглянула в окно, Генриетта была там. И еще какой-то мужчина. Потом она поглядела в окно, я испугалась, что она меня увидит, побежала и наступила на эту штуку.
— Что ж, я теперь, по крайней мере, знаю, что ты не подрабатываешь частным детективом.
— Неужели ты все еще никак не можешь принять это всерьез? — крикнула она. — Что Анна и в самом деле пропала?
— Я принимаю тебя всерьез. Ее исчезновение я тоже принимаю всерьез. Всю свою жизнь, да и твою в придачу, я принимаю всерьез. Бабочка меня убедила.
— Что будем делать?
— Все, что необходимо. Будем искать информацию, переворачивать каждый камень. Зверя сперва долго выжидают, потом потихоньку выслеживают, и лишь потом гонт. Сделаем все, что можно. Но сначала пусть твою ногу посмотрят врачи.
Им пришлось ждать перевязки около часа. Уже на выходе их встретил Стефан. Теперь Линда разглядела его как следует — короткая стрижка, голубые глаза.
— Я сказал, что ты страдаешь куриной слепотой, — весело сообщил он, — поэтому в темноте можешь забрести куда угодно. Хватит и такого объяснения.
— Я видела в доме мужчину, — сказала Линда.
— Генриетта Вестин сказала, что к ней обратились с предложением написать музыку к драме в стихах. Выглядит вполне убедительно.
Линда надела куртку. Зря она накричала на отца. Крик — признак слабости. Никогда не кричать, всегда сохранять самообладание. Но она вела себя довольно глупо, поэтому у нее и появилась потребность реагировать на глупости других. И все равно она чувствовала облегчение. Наконец-то он признал, что Анна и в самом деле пропала, что ее исчезновение — вовсе не плод воображения. Бабочка его, видите ли, убедила. Ногу нестерпимо ломило.
— Стефан отвезет тебя домой. У меня еще есть дела.
Линда зашла в туалет и причесалась. Стефан ждал ее в коридоре. На нем была черная кожаная куртка, одна щека плохо выбрита. Это ей не понравилось. Она терпеть не могла неряшливо побритых мужчин. Он зашел со стороны больной ноги:
— Как ты себя чувствуешь?
— А как ты думаешь?
— Думаю, что болит. Я знаю, что это такое.
— Что — это?
— Когда болит.
— Ты попадал в медвежий капкан?
— Тебе, слава богу, попался лисий, а не медвежий. Но я и в лисий не попадал.
— Тогда откуда тебе знать?
Он открыл перед ней дверь. Ее по-прежнему почему-то раздражала его небритая щека. Они молчали. Стефан был, судя по всему, не из тех, кто любит поболтать. Это сразу бросалось в глаза в школе полиции, подумала Линда. Было племя болтливых и племя немых, были такие, кто смеялся по любому поводу, и такие, что своим молчанием убивали любую шутку. Но большинство все-таки принадлежало к болтунам, незнакомых с искусством держать рот на замке.
Они вышли через служебную дверь позади больницы. Стефан показал на ржавый «форд». Они подошли к машине. Не успел он вставить ключ в замок, откуда-то появился водитель «скорой» и начал ему выговаривать, что он поставил машину так, что «скорой помощи» никак не подъехать к дверям.
— Я должен забрать раненого офицера полиции, — сказал Стефан и показал на Линду.
Санитар кивнул и отошел. Линда тут же почувствовала, что невидимый мундир сидит на ней идеально. Она с трудом забралась на переднее сиденье.
— Твой отец сказал — Мариагатан. А где это?
Линда объяснила. В машине чем-то сильно пахло.
— Краска, — ответил Стефан на ее молчаливый вопрос. — Ремонтирую дом в Кникарпе.
Они свернули на Мариагатан. Линда указала на подъезд. Он вышел из машины и открыл ей дверь.
— Увидимся, — сказал он. — У меня был рак. Я знаю, что это такое — когда болит.
Линда проводила его взглядом и вспомнила, что даже не спросила его фамилию.
Поднявшись в квартиру, она вдруг поняла, что очень устала. Она уже собиралась лечь на диван, как зазвонил телефон.
— Я слышал, что ты уже дома.
— Как его зовут, этого парня, что меня отвозил?
— Стефан.
— А фамилии у него нет?
— Линдман. Он из Буроса, как мне кажется. Или из Шовде. Отдыхай.
— Я хочу знать, что сказала Генриетта. Ты ведь с ней уже поговорил?
— У меня сейчас нет времени.
— Найди. Только самое важное.
— Погоди немного.
Его голос исчез. Линда догадалась, что он на выходе из полиции. Хлопали двери, звонили телефоны, то и дело слышался звук отъезжающих машин. Он снова взял трубку, чувствовалось, что ему и в самом деле некогда.
— Очень коротко. Иногда я мечтаю, чтобы стенография существовала не только для слов, но и для интонаций. Генриетта сказала, что ей неизвестно, где Анна. Она не появлялась и не звонила, однако и никаких признаков, что дочь в депрессии, она не заметила. Анна ничего не говорила об отце, но Генриетта настаивает, что это у Анны навязчивая идея — она все время встречает отца на улице. Тут, как говорится, ее слова против твоих. Никаких зацепок она нам не дала. И она ничего не знает о Биргитте Медберг. В общем, мало что сдвинулось.
— Ты заметил, что она врет?
— Почему я должен был это заметить?
— Ты постоянно говоришь, что человеку достаточно на тебя подышать, и ты сразу знаешь, говорит он правду или врет.
— Мне не кажется, что она говорит неправду.
— Врет, врет.
— Я больше не могу разговаривать. Стефану, который тебя отвез, поручено проработать возможную связь между Анной и Биргиттой Медберг. Мы объявили розыск. Больше сейчас сделать ничего нельзя.
— А что там, в лесу?
— Пока все очень медленно. Ну, пока.
Он прервал разговор. Линде очень не хотелось оставаться одной, и она позвонила Зебре. Ей повезло — сын Зебры был у ее двоюродной сестры Тички, а Зебра сидела дома и скучала. Она обещала прийти мгновенно.
— Купи чего-нибудь поесть, — попросила Линда. — Я голодная. В китайском ресторанчике на площади. Это, конечно, немного не по пути, но обещаю: когда ты попадешь в капкан, я сбегаю, куда ты скажешь.
Утолив голод, Линда рассказала Зебре о событиях последних дней. Зебра уже слышала по радио о жуткой находке в лесу. Но она не разделяла тревогу Линды по поводу того, что с Анной что-то могло случиться.
— Если бы я была каким-нибудь безобразным стариком и мне захотелось изнасиловать девушку, я бы поостереглась нападать на Анну. Ты разве не знаешь — она закончила курсы какого-то боевого спорта, даже не знаю, как он называется. Но там можно все, кроме разве что убивать всех без разбора. На Анну безнаказанно не нападешь.
Линда пожалела, что начала этот разговор. Зебра побыла у нее еще с час и побежала за сыном.
Линда опять осталась одна. Боль в ноге заметно утихла. Она дохромала до спальни. Окно было приоткрыто, занавеска шевелилась на ветру. Она задумалась. Что же заставило ее среди ночи мчаться к Генриетте? Но она не могла мыслить ясно, усталость брала свое.
Она было задремала, но тут позвонили в дверь. Поначалу она решила не открывать, но потом передумала и заковыляла в прихожую. Это оказался ее новый полицейский знакомый, Стефан Линдман.
— Извини, что разбудил.
— Я не спала. — Она искоса глянула в зеркало — волосы торчат во все стороны. — Ладно, спала. С чего я решила соврать? У меня болит нога.
— Мне нужны ключи от квартиры Анны Вестин. Ты сказала отцу, что у тебя есть запасной ключ.
— Я пойду с тобой.
Он удивился:
— У тебя же болит нога!
— Так точно. Болит. А что ты собираешься там делать?
— Попытаюсь воссоздать всю картину.
— Если ты хочешь увидеть на этой картине Анну, тебе лучше поговорить со мной.
— Я хочу для начала потоптаться один. А потом поговорим.
Линда показала ему на столик в прихожей, где лежали ключи. Брелок изображал голову фараона.
— А где ты родился?
— Чинна.
— Отец сказал — Шовде или Бурос.
— Я работал в Буросе. Но решил, что пора менять обстановку.
Линда помялась.
— А что ты сказал насчет рака?
— У меня был рак. Рак языка — представляешь, ничего лучшего для меня не нашлось. Прогноз был довольно скверный. Но как видишь — я выжил и теперь совершенно здоров.
В первый раз за все время он посмотрел ей прямо в глаза.
— Язык, как видишь, у меня остался — иначе чем бы я разговаривал. А вот с волосами хуже.
Он постучал пальцем по затылку:
— Тут уже почти ничего не осталось.
Он сбежал по лестнице, и Линда вернулась в постель.
Рак языка. Она поежилась. На какую-то секунду ее охватил страх смерти. Сейчас она любит жизнь, как никогда. Но она не забыла, что чувствовала, собираясь прыгнуть с виадука на шоссе. В жизни есть некие черные дыры, и туда довольно легко провалиться. На дне этих дыр острые колья, это словно ловушки, придуманные каким-то чудовищем…
Она повернулась на бок и попыталась уснуть. Сейчас ей было не до черных дыр. Не успев задремать, она опять открыла глаза. Стефан Линдман ей что-то смутно напомнил. Она села в постели. Теперь она знала что. Она набрала номер отца. Занято. С третьей попытки она дозвонилась.
— Это я.
— Как ты?
— Лучше. Я хочу тебя спросить одну вещь. Этот человек, что ночью был у Генриетты… ну, тот, что хотел заказать ей музыку. Она сказала, как он выглядит?
— С чего бы мне об этом спрашивать? Она сказала его имя, и я записал адрес. А что?
— Сделай мне одолжение. Позвони и спроси, какие у него волосы.
— Зачем?
— Затем, что я видела только затылок.
— Хорошо. Но сейчас у меня нет времени. Нас скоро отсюда смоет дождем.
— Ты перезвонишь?
— Если я ее поймаю.
Он позвонил через девятнадцать минут.
— Петер Стигстрём, который просит Генриетту Вестин положить на музыку его стихи о временах года в Швеции, носит темные волосы до плеч, начинает седеть. Такое описание годится?
— Еще как.
— Может быть, объяснишь, когда приду?
— Это зависит от того, когда ты придешь.
— Уже скоро. Мне надо переодеться.
— Ты голоден?
— Нам привезли еду сюда, в лес. Несколько инициативных албанцев из Косово — уж не знаю, как они разнюхивают — не успеем мы начать осмотр места происшествия, а они уже тут как тут со своей палаткой. Наверное, кто-то из полиции им звонит и получает процент с продаж. Я буду через час.
Разговор закончился. Линда так и осталась сидеть с трубкой в руке. У человека, которого она видела в окно, затылок, повернутый к ней, вовсе не был покрыт темными с проседью волосами. Тот затылок, что она видела, был коротко острижен.
Назад: 18
Дальше: 20