Наутро он проснулся от сновидений, которых не мог вспомнить. Может, во сне опять мчались лошади, может, на сей раз было что-то другое, кто знает. Подсвечник стоял на окне напоминанием, что кто-то шныряет совсем близко. Нагишом он вышел во двор, во-первых, чтобы отлить, во-вторых, чтобы выпустить Юсси. Над полями плыла первая осенняя дымка. Он зябко вздрогнул и поспешил в дом. Оделся, сварил кофе и сел за кухонный стол, решив сделать еще одну попытку разобраться, что, собственно, произошло с Луизой фон Энке. Знал, конечно, что найдет разве только самое предварительное объяснение. Но тщательно все взвесить необходимо, в первую очередь чтобы попробовать найти причину неотвязного ощущения, что он все время чего-то не замечает. Оттого что в доме снова побывал неведомый визитер, оно слабее не стало. Короче говоря, сдаваться он не желал.

Однако этим утром ему не удавалось толком сосредоточиться. Через несколько часов он бросил свое занятие, собрал бумаги и поехал в Управление. Зашел опять через гаражи и добрался до кабинета незамеченным. Просидев полчаса над бумагами, он выглянул в пустой коридор и пошел к кофейному автомату. И едва успел наполнить стаканчик, как за спиной вырос Леннарт Маттсон. Валландер давно не видел начальника, но ничуть не соскучился. Леннарт Маттсон дочерна загорел и похудел, Валландер отметил это с завистью и досадой.

— Уже здесь? — сказал Леннарт Маттсон. — Невтерпеж? Тянет на работу? Так и должно быть, без увлеченности хорошим полицейским не станешь. Но вообще-то вы, по-моему, выходите на работу в понедельник?

— Я уже собираюсь домой. Заехал взять кой-какие бумаги.

— Минутка найдется? Есть приятные новости, хочу поделиться.

— Конечно. Времени у меня полным-полно, — сказал Валландер, не скрывая иронии, которой Леннарт Маттсон все равно не заметит.

Они пришли в кабинет начальника. Валландер сел в одно из посетительских кресел. Леннарт Маттсон взял с чисто прибранного стола папку.

— Приятные новости, как я сказал. У нас в Сконе процент раскрываемости один из самых высоких по стране. Мы раскрываем больше преступлений, чем почти все остальные. Причем у нас не только лучший результат, но и наибольший рост по сравнению с прошлым годом. Вот на этом нам необходимо еще сильнее сосредоточиться.

Валландер слушал начальника. Нет причин сомневаться: он слышал именно то, что сказано в отчете. Но Валландер знал, что трактовка статистики сродни фокусам. Всегда возможно составить статистику, одновременно и правдивую, и лживую. Валландер и его коллеги с прискорбием отдавали себе отчет, что совокупный процент раскрываемости у шведской полиции — один из самых низких на Западе. Хотя и не думали, что нижний предел уже достигнут. Негативное развитие будет продолжаться. Постоянные бюрократические преобразования влекли за собой опять-таки постоянно растущий поток нераскрытых преступлений. Дельные полицейские подразделения ликвидировались или же реформировались до тех пор, пока вообще не переставали функционировать. Стало куда важнее добиваться статистических показателей, чем по-настоящему расследовать преступления и отдавать преступников под суд. К тому же Валландер, как и большинство его коллег, считал, что приоритеты распределяются неправильно. Когда руководство шведской полиции решило, что «мелкие преступления» надлежит терпеть, рухнули остатки доверительных взаимоотношений между полицией и обществом. Рядовой гражданин вовсе не считал естественным и приемлемым, что обокрали его автомобиль, гараж или летний домик. Граждане хотели, чтобы и такие преступления раскрывались или, по крайней мере, расследовались.

Но обсуждать это с Леннартом Маттсоном он сейчас не собирался. Осенью найдутся другие возможности для разговоров.

Леннарт Маттсон отложил бумагу и с внезапно огорченной миной посмотрел на посетителя. Валландер заметил у него на лбу капли пота.

— Как вы, собственно, себя чувствуете? Бледный какой-то. Отчего вы не на солнце?

— На каком солнце?

— Ну, лето выдалось, пожалуй, не столь уж и плохое, а? Я сам ездил на Крит, чтобы наверняка не промахнуться с погодой. Вы когда-нибудь бывали в Кносском дворце? Там на стенах изумительные дельфины.

Валландер встал:

— Я чувствую себя хорошо. Но, поскольку сегодня немножко светит солнце, последую вашему совету и отправлюсь на воздух.

— Оружие больше не забывали?

Валландер воззрился на Леннарта Маттсона. Еще немного — и врезал бы ему по физиономии.

Валландер вернулся в кабинет, сел в кресло, положил ноги на стол и закрыл глаза. Он думал о Байбе. И о Моне, которая дрожала от страха в своей лечебнице. Меж тем как его начальник радовался статистике, которая явно не говорила правды.

Он поставил ноги на пол, подумал: попробую еще раз. Попробую понять, из-за чего все время сомневаюсь в своих выводах. Хорошо бы мне получше разбираться в политических событиях, тогда бы я не запутался так, как сейчас.

Неожиданно в памяти всплыло происшествие, о котором он во взрослой жизни ни разу не вспоминал. Было это, кажется, в 1962-м или в 1963-м, осенью. По субботам он работал курьером в одном из мальмёских цветочных магазинов. И в этот день ему велели взять букет и пулей лететь на велике в Народный парк. Там выступал с речью премьер-министр Таге Эрландер, а когда он закончит, маленькая девчушка должна преподнести ему цветы. Но дело в том, что кто-то из местной рабочей организации по небрежности забыл заказать цветы. Так что теперь надо спешить. Понятно? Валландер отчаянно жал на педали. Цветочный магазин предупредил о его приезде, его немедля пропустили, живо сняли с букета оберточную бумагу и передали цветы девчушке, которой предстояло их вручать. Валландер получил не меньше пяти крон чаевых. Его угостили лимонадом, и он стоял с соломинкой во рту, слушал высокого мужчину на трибуне, который говорил слегка в нос. И слова использовал трудные, во всяком случае незнакомые Валландеру. Говорил о разрядке, о правах малых наций, о безусловном нейтралитете Швеции и неприсоединении к каким бы то ни было пактам и союзам. По крайней мере это Валландер уловил.

Вернувшись вечером домой, он прошел в ту комнату, которая служила отцу студией. Как ни странно, он до сих пор отчетливо помнил, что в тот вечер отец писал лес на заднем плане своей вечно повторяющейся композиции. Подростком Валландер хорошо ладил с отцом. Пожалуй, это было лучшее время их совместной жизни? Три или четыре года спустя Валландер пришел домой и сказал отцу, что решил стать полицейским. После чего отец едва не вышвырнул его из дома, во всяком случае, очень долго с ним не разговаривал.

В тот вечер он, как обычно, сел на табуретку и рассказал про поездку в Народный парк. Отец часто ворчливо твердил, что не интересуется политикой. Однако мало-помалу Валландер смекнул, что это вовсе не так. Отец верой-правдой голосовал за социал-демократов, питал злобное недоверие к коммунистам и вечно обвинял консерваторов, что они постоянно предоставляют привилегии тем, кому и без того живется хорошо.

Неожиданно он прямо-таки слово в слово вспомнил, о чем они тогда говорили. Раньше отец всегда отзывался об Эрландере с осторожной похвалой, считал, что он человек честный, заслуживающий доверия, не в пример многим другим политикам.

«Он сказал, что Россия наш враг», — сообщил Валландер.

«Это не совсем так. Нашим политическим лидерам, пожалуй, не мешало бы чуток призадуматься о той роли, какую сейчас играет Америка».

Слова отца удивили Валландера. Америка же отстаивает все хорошее? Она же победила Гитлера и тысячелетний нацистский рейх? Из Америки приходили фильмы, музыка, одежда. Для Валландера Элвис Пресли был кумиром, именно в ту пору он больше всего на свете любил «Blue Suede Shoes». Конечно, фотокарточки кинозвезд он уже не собирал, но, когда собирал, фаворитом его был Алан Лэдд, особенно по причине изысканной фамилии. А теперь вот отец вдруг ненавязчиво предостерегает от Америки. Может, он, Курт, чего-то не знает?

Он повторил слова премьера. Неприсоединение Швеции к каким бы то ни было пактам и союзам, безусловный нейтралитет страны. «Ну-ну, — отвечал отец, — он так вот и сказал? На самом деле американские реактивные самолеты летают в воздушном пространстве Швеции. Мы делаем вид, что не присоединяемся к альянсам, а одновременно украдкой играем заодно с НАТО, и прежде всего с Америкой».

Валландер попытался уточнить, что отец имеет в виду. Но ответа не получил, отец только буркнул что-то невразумительное и потребовал оставить его в покое.

«Ты задаешь слишком много вопросов».

«Но ты же сам всегда говоришь, чтобы я не боялся спросить тебя, если что-то недопонимаю».

«Всему есть предел».

«А где он проходит?»

«Сейчас именно здесь. Я пишу не так».

«Не может быть. Ты же каждый день пишешь один и тот же сюжет, еще тогда писал, когда меня на свете не было».

«Ступай! Оставь меня в покое!»

Уже в дверях он сказал:

«Я получил пять крон чаевых за то, что вовремя привез цветы для Эландера».

«Для Эрландера. Запоминай, как людей зовут».

Вот в эту минуту, словно давнее воспоминание отворило какую-то дверцу, Валландер начал догадываться, что шел совсем не той дорогой. Его обманывали, и он давал себя обмануть. Шел по следу собственных предрассудков, а не по следу реальности. Он неподвижно сидел у письменного стола, сцепив руки, меж тем как мысли соединялись в новое, неожиданное объяснение всего случившегося. Настолько головокружительное, что поначалу он отказывался верить, что может оказаться прав. Подумал только, что инстинкт все-таки сработал, предостерег его. Он действительно кое-что проглядел. Спутал истину и ложь, принял причину за следствие, и наоборот.

Он пошел в туалет, снял рубашку, так как взмок от пота. Ополоснувшись, спустился в подвал, достал из своего шкафчика чистую рубашку. Рассеянно припомнив, что несколько лет назад получил ее от Линды в подарок на день рождения.

Потом вернулся в кабинет и долго рылся в бумагах, пока не нашел фотографию, которую получил от Асты Хагберг, — фото полковника Стига Веннерстрёма, беседующего в Вашингтоне с молодым Хоканом фон Энке. Положил снимок перед собой, всмотрелся в лица обоих мужчин. Веннерстрём с его холодноватой улыбкой, с бокалом мартини в руке, а перед ним Хокан фон Энке, серьезный, слушающий то, что говорил ему Веннерстрём.

Мысленно Валландер снова разложил фигурки «Лего». Вот они все: Луиза и Хокан фон Энке, Ханс, Сигне в своей кровати, Стен Нурдландер, Герман Эбер, друг Стивен в Америке, Джордж Толбот в Берлине. Туда же он добавил Фанни Кларстрём, а потом наконец еще одну фигурку, не зная пока, кого она представляет. Затем медленно начал убирать фигурку за фигуркой, пока не остались только двое — Луиза и Хокан. Он выпустил ручку, которую держал в руке. Это упала Луиза. Так она закончила свою жизнь, где-то на Вермдё. Но Хокан, ее муж, по-прежнему стоял.

Валландер записал свои мысли. Сунул вашингтонское фото в карман куртки и ушел из Управления. На сей раз через парадный вход, поздоровался с барышней в проходной, потолковал с только что вошедшими дорожными полицейскими и зашагал в город. Те, кто обратил на него внимание, возможно, удивлялись, почему он шел как бы рывками — то быстро, то медленно. Время от времени взмахивал рукой, будто разговаривал с кем-то и жестами подкреплял свои высказывания.

Остановился у сосисочного киоска напротив больницы и долго стоял, пытаясь решить, что бы такое взять. Но в конце концов так и ушел не евши.

А в мозгу все время кружились одни и те же мысли. В самом ли деле он теперь видит перед собой правду? Мог ли он толковать случившееся настолько ошибочно?

Он бродил по городу, в конце концов вышел на пирс лодочной гавани и сел на лавку. Достал из кармана вашингтонскую фотографию, опять всмотрелся в нее и опять спрятал в карман.

Внезапно ему стало совершенно ясно, как все взаимосвязано. Байба была права, любимая Байба, о которой он сейчас тосковал, как никогда.

За каждым всегда стоял кто-то еще. Ошибка заключалась в том, что он спутал, кто стоял на самом переднем плане и кто скрывался на заднем.

Наконец все стало на свои места, он увидел до сих пор ускользавшую картину. Причем увидел очень отчетливо.

Рыбацкая лодка шла к выходу из гавани. Человек у руля поднял руку, помахал Валландеру. Тот помахал в ответ. На южном горизонте сгущался грозовой фронт. В этот миг ему очень недоставало отца. Так бывало нечасто. Первое время после его смерти Валландер чувствовал пугающую пустоту, но вместе с тем и облегчение, что он ушел. Теперь не было ни пустоты, ни облегчения. Он просто чувствовал утрату, огромную тоску по добрым минутам, так или иначе прожитым вместе.

Думал о визите к старой женщине, которая так хорошо отзывалась о его отце. Пожалуй, я не очень-то ясно понимал, кем он был, что значил для меня и для других. Точно так же, как до сих пор не понимал, что же, собственно, кроется за исчезновением Хокана фон Энке и смертью Луизы. Наконец-то я приближаюсь к разгадке, а не отдаляюсь от нее.

Да, этим летом придется совершить еще одну поездку, хотя он и так уже наездился досыта. Но выбора нет, теперь он точно знает, что сделает.

Он еще раз достал из кармана фотографию. Посмотрел на нее, потом осторожно разорвал пополам. Некогда существовал мир, объединявший Стига Веннерстрёма и Хокана фон Энке. Теперь он их разделил.

— Может, уже тогда было так? — вслух проговорил он. — Или это случилось гораздо позже?

Он не знал. Но рассчитывал хотя бы попытаться выяснить, как все обстояло.

Никто не слышал, как он, сидя на дальнем конце пирса, вслух разговаривает сам с собой.