По шаткой лесенке Валландер влез на чердак. Навстречу ударил затхлый запах сырости и плесени. Совершенно ясно, что в один прекрасный день придется менять всю крышу. Но не сейчас, может, через год, максимум через два.

Он примерно представлял себе, куда поставил картонный ящик, который ему нужен. Правда, сперва его внимание привлекло совсем другое: в коробке хельсингборгской перевозочной фирмы хранились долгоиграющие пластинки. На Мариягатан у него был проигрыватель, который верой-правдой служил долгие годы, но в конце концов сломался и все попытки починить его оказались безуспешны. Так что, готовясь к переезду, Валландер отправил его на свалку, но пластинки взял с собой и поставил на чердак. Он присел, перебрал свои старые альбомы. С каждым конвертом связаны воспоминания, то ясные и отчетливые, то смутные и обрывочные, — лица, ароматы, ощущения. Подростком он был чуть ли не фанатом группы «Спотникс». Имел их первые четыре пластинки и, читая названия на обороте конверта, вновь слышал каждую песню. Музыка и электрогитары оживали в мозгу. Была в коробке и пластинка Махалии Джексон, неожиданный подарок одного из «блескучих кавалеров», скупавших отцовские картины. Вероятно, тот сбывал и картины, и грампластинки. Валландер отнес картины в машину и в благодарность получил пластинку. Госпелы произвели на него потрясающее впечатление. Go down, Moses, подумал он и как наяву увидел свой первый проигрыватель с динамиком, встроенным в крышку, и скрипучим звуком.

Неожиданно в руках оказалась пластинка Эдит Пиаф. На черно-белом конверте крупным планом ее лицо. Эту пластинку ему подарила Мона, которая терпеть не могла «Спотникс», предпочитала «Стиплерс» и «Свен-Ингварс», но больше всего эту маленькую французскую певицу. Ни она, ни Валландер не понимали, о чем поет Пиаф, но голос завораживал обоих.

Следом за Пиаф стояла пластинка джазового музыканта Джона Колтрейна. Откуда она у него? Он не мог вспомнить. А вынув ее из конверта, обнаружил, что она почти новая. Сколько ни напрягал память, пластинка молчала. Он не слышал в душе ни единой ноты колтрейновского саксофона.

Последними в коробке стояли две пластинки с записями опер — «Травиата» и «Риголетто». Не в пример Джону Колтрейну вконец заезженные.

Валландер сидел на чердачном полу, прикидывая, не забрать ли коробку вниз и не купить ли проигрыватель, чтобы снова иметь возможность их слушать. Но в конце концов задвинул коробку на место. Сейчас он слушал музыку в записи на кассетах или на компакт-дисках. Исцарапанный винил ему больше не нужен. Отошел в прошлое и пусть стоит здесь, в темноте чердака.

Разыскав картонный ящик, за которым пришел, он отнес его вниз, поставил на кухонный стол. Достал оттуда и рассыпал по столу кучу деталей конструктора «Лего». Когда-то он подарил его маленькой Линде. Выиграл в лотерею.

Идея принадлежала Рюдбергу. Было это за несколько лет до его смерти, однажды весенним вечером они допоздна засиделись у него на кухне. Тогда в Истаде и окрестностях преступник в маске, вооруженный обрезом дробовика, совершил несколько грабежей. Чтобы разобраться в событиях и, возможно, выявить систему, Рюдберг достал колоду карт и обозначил ими последовательность действий грабителя, которого маркировал пиковым валетом. В тот раз Валландер перенял этот способ составить обозримую картину «работы» преступника и даже его образа мыслей. Позднее, используя рюдберговский метод, он выбрал вместо карт детальки «Лего». Но Рюдбергу об этом не сказал.

Сейчас он обозначил Хокана и Луизу, различные даты, места, события. Хокана изображал пожарный в красной каске, а девочка, которую Линда звала Золушкой, — Луизу. Взвод марширующих солдатиков он отложил в сторону. Это были вопросы, остающиеся пока без ответа, но, по его мнению, именно сейчас самые важные. Кто выдавал себя за дядю Сигне фон Энке? Почему ее отец вышел из тени? Где он был до сих пор и почему скрывался?

Вспомнив, что хотел позвонить в «Никласгорден», Валландер набрал номер и выяснил, что Сигне больше никто не навещал. Ни ее отец, ни какой-либо неведомый дядя.

Он так и сидел с деталью «Лего» в руках. Кто-то не говорит правды, думал он. Один из тех, с кем я беседовал о Хокане и Луизе фон Энке, темнит. Либо лжет, либо искажает правду, о чем-то умалчивая или утверждая заведомую неправду. Кто? И опять же почему?

Зазвонил телефон. Он встал и с телефоном в руке вышел в сад. Звонила Линда. И сразу перешла к делу:

— Я говорила с Хансом. Прямо-таки давила на него. Он рассердился и ушел из дома. Когда вернется, попрошу прощения.

— Мона никогда так не делала.

— Чего не делала? Не уходила из дома или не просила прощения?

— Из дома она уходила часто. У нее это был последний аргумент. Хлопнуть дверью. А вернувшись, она прощения никогда не просила.

Линда засмеялась. Смех нервный, подумал Валландер. Наверно, поссорились куда серьезнее, чем она мне сказала.

— По словам Моны, все было наоборот. И дверью хлопал ты, и прощения никогда не просил тоже ты.

— Мне казалось, мы с тобой согласны, что Мона частенько рассказывает небылицы, — заметил Валландер.

— Ты тоже. Моих родителей не назовешь кристально честными.

Валландер разозлился:

— А ты сама? Ты у нас кристально честная?

— Нет. Я никогда этого не утверждала.

— Давай к делу!

— Я тебя отвлекаю?

Валландер тотчас решил соврать, причем не без радости:

— Я готовлю обед.

Но Линду на мякине не проведешь:

— На улице? Я слышу птичек?

— На гриле.

— Ты же терпеть не можешь гриль.

— Что я могу или не могу терпеть, ты не очень-то и знаешь. Что ты собиралась рассказать?

— Я говорила с Хансом. Никаких контактов с отцом у него не было. К семейным счетам тоже никто не прикасался, последний раз деньги снимала Луиза, еще до своего исчезновения. Ханс теперь занимается всем. Ни в банке, ни иным способом деньги не снимали.

Валландер вдруг сообразил, что этот вопрос важнее, чем он думал поначалу:

— На какие средства Хокан жил все время после исчезновения? Он появляется в Копенгагене. Совершенно очевидно, деньги ему не нужны, потому что с сыном он не контактирует и банкоматами не пользуется. То есть, вероятно, ему кто-то помогает. Или у них были счета, о которых Ханс не знает?

— Возможно, конечно. Но Ханс проверял через свои банковские связи. И ничего не нашел. Хотя, разумеется, существует много способов припрятать деньги.

Валландер промолчал. Других вопросов он не имел. Однако начал всерьез подумывать, не может ли отсутствие нехватки в деньгах стать своего рода зацепкой. В трубке послышался Кларин рев.

— Придется закончить, — сказала Линда.

— Слышу. Значит, можно списать со счетов все мысли о тайных контактах между Хансом и его отцом?

— Да.

Разговор закончился. Валландер положил мобильный на стол, сел на качели. Тихонько покачивался, отталкиваясь одной ногой. Мысленно он видел, как Хокан фон Энке идет по Стрёйет. Идет быстро, временами останавливаясь и глядя назад, а затем продолжая путь. И внезапно исчезает, то ли свернув в переулок, то ли затерявшись в густой уличной толпе.

Проснулся Валландер рывком. Начался дождь, капли падали на босую ногу, стоявшую на земле. Он встал, прошел в дом. Закрыл за собой дверь — и замер. Внезапно он вроде бы уловил взаимосвязь, пока что очень смутную, но, пожалуй, все же способную пролить свет на то, где Хокан фон Энке находился после своего исчезновения. Укрытие, подумал Валландер. Исчезнув, он знал, что предпримет. С прогулки по Вальхаллавеген перебрался в такое место, где никто его не найдет. Теперь Валландер вдобавок совершенно уверился, что Луиза никак не ожидала исчезновения мужа и тревожилась искренне. Никакими уликами, никакими данными он не располагал, но нутром чуял, что прав.

Валландер медленно прошел на кухню. Чувствуя под ногами прохладу каменной плитки. Шел тихонько, словно боялся спугнуть собственные мысли. Детали «Лего» лежали на кухонном столе. Он сел и вновь подумал об укрытии. Все спланировано, тщательно организовано, офицер-подводник знает, как устроить свою жизнь вплоть до мелочей. Валландер попробовал представить себе это укрытие. Его не оставляло ощущение, что вообще-то он знает, где прячется Хокан фон Энке. Был поблизости, только не обратил внимания.

Он наклонился над столом, выстроил фигурки в ряд. Каждая из них связана с Хоканом и Луизой. Стен Нурдландер, дочь Сигне, Стивен Аткинс у себя под Сан-Диего. Но и те, что подальше, на периферии. Выставлял фигурки одну за другой, размышляя, кто мог помогать Хокану фон Энке, кто обеспечил его всем необходимым, в том числе и деньгами.

Вот что я ищу, думал Валландер. Укрытие. Вопрос в том, думает ли Иттерберг так же, как я, или играет другими фигурками. Он взял телефон, набрал номер. Дождь усилился, резкий, напористый, барабанящий по жестяному подоконнику. Иттерберг ответил. Слышно плохо, Иттерберг находился где-то на улице.

— Сижу в ресторане, на воздухе, — сказал Иттерберг. — Как раз расплачиваюсь. Я могу перезвонить?

Перезвонил он через двадцать минут, уже из кабинета на Бергсгатан.

— Я из тех, кто после отпуска легко включается в работу, — ответил Иттерберг на вопрос Валландера, как он себя чувствует в первые дни после отпуска.

— Не могу похвастаться тем же, — сказал Валландер. — Возвращение — это еще и письменный стол, заваленный бумагами коллег, к которым они прилепили веселенькие записочки насчет собственных отпусков.

Начал он с рассказа о своем визите к Герману Эберу. Иттерберг слушал внимательно, задавал множество вопросов. Потом Валландер рассказал о появлении Хокана фон Энке. Повторил рассказ Линды и, пожалуй, еще больше уверился, что она не ошиблась. Когда Иттерберг задал вопрос, он не медлил с ответом.

— Ваша дочь могла ошибиться?

— Нет. Но я понимаю, почему вы спрашиваете. Ведь и правда странное стечение обстоятельств.

— Никаких сомнений, что это был он?

— Нет. Я знаю свою дочь. Если она говорит, что это он, значит, он и был. Не двойник, не кто-то похожий, а сам Хокан фон Энке.

— Что говорит ваш зять?

— Отец приезжал в Копенгаген не затем, чтобы встретиться с ним. И не верить ему нет причин.

— Но вправду ли разумно считать, что он не свяжется с сыном?

— Что разумно, а что нет, я сказать не могу. Но, по-моему, Ханс не настолько глуп, что станет обманывать Линду.

— Обманывать женщину, с которой живет, или обманывать вашу дочь?

— Прежде всего мать своего ребенка. Если уместно провести такое различие.

Некоторое время они обсуждали, чем может быть чревато появление Хокана фон Энке. Для Иттерберга это означало в первую очередь необходимость обдумать, каким образом Хокан фон Энке может оказаться причастен к смерти Луизы.

— Не знаю, как вы, — сказал Иттерберг, — а я в глубине души считал, что его тоже нет в живых. Во всяком случае, с тех пор как мы нашли его жену на Вермдё.

— Я сомневался. Хотя, если бы вел расследование, вероятно, думал бы как вы.

В кратких словах, но достаточно подробно Валландер изложил свои мысли насчет Хоканова укрытия.

— Секретные документы, найденные в сумке Луизы, — заметил Иттерберг, — заставляют меня кое о чем призадуматься. Поскольку фон Энке прячется, логично счесть, что он тоже замешан, что они действовали сообща.

— Как шпионы?

— Вообще-то в нашей стране это был бы не первый случай с супружеской парой. Пусть даже, может статься, непосредственно втянут только один.

— Вы имеете в виду Стига Берглинга и его жену?

— А есть другие?

Валландер подумал, что временами Иттерберг позволяет себе снисходительный тон, которого он в нормальной ситуации не потерпел бы. Начни кто-нибудь в Истадском полицейском управлении задавать ему иронические вопросы, он бы взбеленился. Но сейчас лезть в бутылку не стал, Иттерберг, вероятно, сам не сознавал, как иной раз звучат его слова.

— Вам что-нибудь известно о содержании микрофильмов? Что там было — оборона, военная промышленность, внешняя политика?

— Не знаю. Но, по моему впечатлению, наши секретные коллеги всполошились. Затребовали всю документацию из нашего тощего дела. Меня назавтра вызвали на беседу к капитану второго ранга Хольму, явно весьма значительной персоне в военной контрразведке.

— Не откажите в любезности рассказать потом, о чем он спрашивал.

— Прекрасный способ выяснить степень их осведомленности. Иными словами, вы хотите знать, какие вопросы он не задаст?

— Совершенно верно.

— Непременно свяжусь с вами, обещаю.

Прежде чем попрощаться, они немного поговорили о погоде. Помедлив, Валландер ссыпал детали «Лего» в коробку и решил до завтра отложить все мысли о Хокане фон Энке и его мертвой жене. Так или иначе у него отпуск. Он сел в машину, составил список покупок и поехал в Истад. Уже у кассы, собираясь расплатиться, обнаружил, что забыл дома бумажник. Оставил покупки и сходил в Управление, где занял пятьсот крон у Нюберга, которого встретил в коридоре. Голова у Нюберга была забинтована.

— Что случилось?

— Упал с велосипеда.

— Ты ездишь без шлема?

— Увы.

Валландер заметил, что Нюбергу не хочется продолжать разговор. Он обещал завтра же вернуть долг, пошел назад в магазин, а потом поехал домой. Вечером посмотрел документальный фильм о проблемах с мусором, количество которого повсюду в мире неуклонно растет, и непривычно рано, в начале двенадцатого, лег в постель. Полистал газету, а в полдвенадцатого уже спал. Среди ночи его разбудил крик ночной птицы, вероятно филина, но он сразу же опять заснул.

Он помнил про птицу, когда около шести проснулся и встал, потому что выспался. Над полями стлался туман. В окно спальни он увидел Юсси, пес неподвижно сидел в загоне, глядя куда-то вдаль.

В молодости он никогда бы не поверил, что в шестьдесят будет жить вот так. Вставать утром, смотреть на сконский ландшафт в тумане, иметь собственный дом, собаку, дочь, которая недавно подарила ему первую внучку. При мысли об этом он загрустил. Чтобы стряхнуть с себя это ощущение, пошел в ванную, принял душ.

Позавтракал, тщательно проверил, выключены ли все конфорки, и отправился на прогулку с Юсси, который тотчас исчез в клубах тумана. Он чувствовал себя как никогда бодрым, голова была ясная, ничто не составляло особого труда, его наполняла радость жизни. Он вдруг припустил бегом по проселку, бросил вызов вялости, докучавшей ему последние месяцы. Бежал, пока не выдохся. Солнце начало пригревать, он снял потную рубашку, с неудовольствием посмотрел на выпирающий живот и в очередной раз решил худеть.

На обратном пути в кармане зазвонил мобильник. Ответив, он услышал женский голос, говоривший на чужом языке, очень далекий, едва различимый в сильных эфирных помехах. Уже через несколько секунд связь оборвалась. Валландер подумал, что, возможно, звонила Байба. Он вроде бы узнал ее голос, хотя помехи были очень сильные. Звонок не повторился, он благополучно пришел домой и с чашкой кофе расположился в саду.

Летний день наверняка будет погожим. И Валландер решил устроить себе одинокий пикник. По-настоящему приятное время — прилечь где-нибудь в дюнах, вздремнуть, закусив прихваченной из дому едой. Он начал собирать корзину, сохранившуюся еще с детства. В ту пору мать держала там пряжу, спицы и начатое вязанье. Сейчас он уложил туда бутерброды, термос, два яблока и несколько нечитаных экземпляров «Свенск пулис». Около одиннадцати еще раз проверил конфорки и запер дом. Поехал на мыс Сандхаммарен, нашел тихое местечко среди дюн и низких деревьиц. Поел, полистал журналы, завернулся в плед и скоро уснул.

Проснулся он оттого, что озяб. Солнце зашло за тучку, воздух остыл, а он сбросил с себя плед. Снова закутался, подложил под голову свернутую куртку. Немного погодя опять вышло солнце. Почему-то вдруг вспомнился сон, снившийся много лет назад, и не один раз, а потом исчезнувший. Снились ему эротические игры с безликой черной женщиной. Не считая неприятного инцидента во время поездки в Вест-Индию, когда он однажды вечером так напился, что привел в гостиничный номер проститутку, он никогда не имел дела с темнокожими женщинами. Да и не очень-то к этому стремился. Но та черная женщина возникла в его мозгу совершенно неожиданно, а спустя несколько месяцев опять исчезла.

На горизонте громоздились тучи. Он собрал вещи и вернулся в машину. У Косеберги завернул в гавань, купил копченой рыбы. И едва вошел к себе в дом, как снова зазвонил мобильный. Женщина, та же, что и утром, но на сей раз связь была лучше, и он сразу понял, что это не Байба. Женщина говорила по-английски, с сильным акцентом:

— Курт Валландер?

— Да, я.

— Меня зовут Лилья. Вы знаете, кто я?

— Нет.

Женщина вдруг расплакалась. Рыдала прямо ему в ухо. Он до смерти перепугался.

— Байба, — всхлипывала она, — Байба.

— Что с ней? Ее я знаю.

— Она умерла.

Валландер так и стоял с пакетом из Косеберги в руке. И сейчас выронил его.

— Байба умерла? Она же была здесь всего два дня назад!

— Я знаю. Мы с ней дружили. А теперь ее нет в живых.

Валландер чувствовал, как сильно стучит сердце. Сел на табуретку у входной двери. Из сбивчивого и взволнованного рассказа Лильи он мало-помалу понял, что произошло. В нескольких десятках километров от Риги Байба на большой скорости съехала с дороги и, врезавшись в каменную стену, разбила машину и погибла сама. Умерла она мгновенно, несколько раз повторила Лилья, будто это утешит Валландера, не даст ему погрузиться в совсем уж бездонную скорбь. Но конечно же безрезультатно, такого отчаяния, какое захлестнуло его сейчас, он никогда прежде не испытывал.

Разговор вдруг оборвался, Валландер даже не успел записать телефон Лильи. Он ждал, что она перезвонит, сидел в прихожей на табуретке. Только сообразив, что дозвониться ей не удалось, поднялся, прошел на кухню. Пакет с копченой рыбой так и лежал на полу. Он не знал, что делать. Зажег свечу, поставил на стол. Должно быть, она ехала без остановок. От парома, причалившего в польской гавани, через Польшу, Литву и дальше до самой Риги. Уснула за рулем? Или съехала с дороги сознательно, чтобы умереть? Валландер знал, что автомобильные аварии с одинокими водителями нередко были скрытыми самоубийствами. Несколько лет назад бывшая конторщица из истадской полиции, разведенная, имевшая проблемы с алкоголем, выбрала именно такой путь. И все же ему не верилось, что Байба могла поступить подобным образом. Человек, решивший на прощание повидать своих друзей и любимых, едва ли закончит жизнь инсценировкой дорожной аварии. Она устала и потеряла контроль — другого объяснения он помыслить не мог.

Взял телефон, хотел позвонить Линде, так как не мог остаться один на один со случившимся. В иные минуты ему попросту был необходим кто-то рядом. Он набрал номер, но тотчас же отключил набор. Слишком рано, ему пока нечего ей сказать. Бросил телефон на диван, пошел к Юсси, выпустил его из загона, сел на землю, погладил пса. Зазвонил телефон. Он вскочил, побежал в дом. Звонила Лилья. На сей раз более спокойная. Он задал несколько вопросов и в итоге составил себе достаточно ясную картину случившегося. Вдобавок его, конечно, интересовало и кое-что еще.

— Почему вы позвонили мне? Откуда вы про меня узнали?

— Байба просила.

— Просила о чем?

— Чтобы я позвонила вам, когда ее не станет. Но я, конечно, никак не думала, что все произойдет так быстро. Байба думала, что доживет почти до Рождества.

— Мне она сказала, что до осени.

— Она никогда не говорила разным людям одно и то же. Мне кажется, ей хотелось посеять в нас ту же неуверенность, какую испытывала она сама.

Лилья рассказала, кто она — старая подруга и коллега Байбы. Они подружились еще подростками.

— А про вас я знала. Однажды Байба позвонила мне и сказала: «Он здесь, в Риге, мой шведский друг. После обеда я приглашу его в кафе гостиницы „Латвия“. Приходи и увидишь». Я пошла и увидела вас.

— Возможно, Байба называла ваше имя. Наверняка. Но мы, стало быть, не встречались?

— Никогда. Но я вас видела. Байбе вы всегда очень нравились, а тогда она вас любила.

Лилья опять заплакала. Валландер ждал. Вдали рокотала гроза. Он слышал, как Лилья откашлялась, высморкала нос.

— Что теперь будет? — спросил он, когда она вернулась к телефону.

— Не знаю.

— У нее есть близкие родственники?

— Мать и сестры.

— Раз ее мать жива, она, наверно, очень стара? Не помню, чтобы Байба упоминала о ней.

— Ей девяносто пять. Но голова ясная. Она поняла, что дочь умерла. Отношения у них не очень ладились, еще с Байбина детства.

— Я бы хотел знать, когда состоятся похороны.

— Обещаю позвонить.

— Она что-нибудь говорила обо мне? — напоследок спросил Валландер.

— Не много.

— Но что-то ведь говорила?

— Да, но не много. Хотя мы дружили. Байба всех держала на расстоянии.

— Верно, — ответил он. — Я тоже знал ее, хоть и по-иному, чем вы.

После разговора он лег на кровать и стал смотреть в потолок, где несколько месяцев назад проступило сырое пятно. И лежал долго-долго, потом встал, вернулся к кухонному столу.

Сразу после восьми позвонил Линде, рассказал о случившемся. Через силу, испытывая почти невыносимое отчаяние.