Валландер еще спал, когда затарахтел телефон. Старый отцовский аппарат, который он по чистой сентиментальности забрал себе, разбирая перед продажей лёдерупского дома тамошние вещи. Сперва он не хотел снимать трубку, но потом все-таки встал и ответил. Звонила новенькая девушка из проходной Управления. Эбба, занимавшая сей пост долгие годы, ушла на пенсию и вместе с мужем переехала в Мальмё, где жили их дети. Имя новой девушки Валландер вспомнить не сумел — кажется, Анна, но он не был уверен.

— Тут одна женщина просит ваш адрес, — сказала она. — Но без вашего разрешения я его не дам. Иностранка она.

— Ясное дело, — сказал Валландер. — Все мои знакомые женщины сплошь иностранки.

Он остался у телефона и с третьей попытки нашел дантиста, который мог принять его уже в ближайший час.

Около двенадцати он вернулся от дантиста и начал подумывать об обеде, но тут в дверь постучали. Он открыл и тотчас узнал ту, что стояла перед ним, хоть она и изменилась. Много лет минуло с тех пор, как он последний раз видел ее — Байбу Лиепу из Риги, из Латвии. Но это была она, постаревшая, поблекшая.

— Господи, — сказал он. — Значит, это ты спрашивала мой адрес.

— Не хочу помешать.

— Как ты можешь мне помешать?

Он притянул ее к себе, обнял, почувствовал, что она вправду очень исхудала. Больше пятнадцати лет прошло со времени их недолгого и бурного романа. И уж точно больше десяти лет назад контакт между ними вообще оборвался. Валландер тогда, крепко выпив, позвонил ей среди ночи. Задним числом, конечно, пожалел и решил никогда впредь не звонить. Но сейчас, когда она стояла перед ним, давние чувства всколыхнулись вновь. Она была величайшей любовью его жизни. Их встреча позволила ему со стороны взглянуть на долгие отношения с Моной. Байба пробудила в нем чувственность, которая прежде казалась ему невероятной. В ту пору он был вполне готов начать новую жизнь. Хотел жениться на ней, но она сказала «нет». Не хотела еще раз связать свою жизнь с полицейским и, быть может, снова овдоветь.

И вот сейчас они стояли друг против друга в его гостиной. Он никак не мог поверить, что она вправду вернулась из дальнего далека во времени и пространстве.

— Вот уж не думал не гадал, — сказал Валландер, — что мы снова встретимся.

— Ты не давал о себе знать.

— Верно, не давал. Хотел, чтобы минувшее осталось минувшим.

Он усадил ее на диван, сел рядом. И вдруг почувствовал, что все не так, как надо. Слишком она бледная, слишком худая, пожалуй, слишком усталая и медлительная в движениях.

Как всегда, она поняла, о чем он думает, взяла его за руку.

— Я хотела повидать тебя. Воображаешь, что люди уходят навсегда. А потом вдруг утром просыпаешься и осознаешь, что ничто не миновало. От людей, которые когда-то много значили, невозможно освободиться целиком и полностью.

— У тебя есть какая-то особая причина приехать — вообще и именно сейчас.

— Я бы с удовольствием выпила чайку. Я правда не мешаю?

— Кроме меня здесь только собака. И всё.

— Как поживает твоя дочь?

— Помнишь, как ее зовут?

Байба явно обиделась. Валландер вспомнил, что она всегда легко обижалась.

— Ты действительно подумал, что я забыла Линду?

— Я подумал, что все связанное со мной стерто из памяти.

— Одно мне в тебе никогда не нравилось. Как только речь заходила о чем-нибудь серьезном, ты постоянно все преувеличивал. Ну скажи мне, как можно «стереть» человека, которого когда-то любил?

Валландер встал, пошел на кухню приготовить чай.

— Я с тобой, — сказала Байба и тоже встала.

Заметив, с каким усилием она поднялась, Валландер понял, что она больна.

Байба взяла кастрюльку, налила воды, поставила на огонь, будто сразу почувствовала себя у него на кухне как дома. Он достал чашки, наследство матери, единственное, что осталось в память о ней. Оба сели за кухонный стол.

— Красиво живешь, — сказала Байба. — Помню, ты говорил о переезде за город. Но я тебе не верила.

— Я и сам не верил, что перееду. Или что заведу собаку.

— Как ее зовут?

— Это кобель. По кличке Юсси.

Разговор заглох. Валландер украдкой наблюдал за Байбой. В ярком солнечном свете, лившемся в кухонное окно, ее худоба проступила еще резче.

— А я не уезжала из Риги, — вдруг сказала она. — Дважды сумела сменить квартиру на более хороший вариант. Но жить за городом — сама мысль об этом прямо-таки невыносима. Ребенком я несколько лет жила у деда и бабушки. И жизнь в бедности навсегда соединилась для меня с латышской деревней. Наверно, сейчас все иначе, но мне не отделаться от этого представления.

— Раньше ты работала в университете. А чем занимаешься теперь?

Она ответила не сразу, медленно и осторожно отпила несколько глотков чая, потом отодвинула чашку.

— Вообще-то по образованию я инженер. Ты забыл? Когда мы познакомились, я переводила специальную литературу для политехнического института. Но больше не перевожу. Я больна.

— Что с тобой?

Ответила она спокойно, словно говорила о чем-то не слишком серьезном:

— Смерть. У меня рак. Но сейчас я не хочу это обсуждать. Можно я прилягу, отдохну немного? Я принимаю очень сильные обезболивающие и почти что засыпаю от них.

Байба пошла было к дивану, но Валландер отвел ее в свою спальню, где недавно поменял простыни. Расправил постель, она легла. Голова почти исчезла в подушке. Она легонько улыбнулась, словно вспомнив что-то.

— Мне ведь доводилось раньше лежать в этой кровати?

— Верно. Кровать старая.

— Вот и хорошо, тогда я посплю немного. Часок. В Управлении сказали, у тебя отпуск.

— Спи сколько хочешь.

Он не был уверен, слышала ли она его или уже уснула. Почему она приехала ко мне? — думал он. Нет у меня больше сил на смерть и несчастья, на женщин, которые спиваются, на свекровей, которых убивают. Он тотчас раскаялся, что так подумал, осторожно присел на самый краешек кровати, в изножии, посмотрел на Байбу. Вернулись воспоминания о великой любви, и от волнения его чуть ли не бросило в дрожь. Я не хочу, чтобы она умерла, думал он, я хочу, чтобы она жила. Может быть, теперь она готова еще раз связать свою жизнь с полицейским?

Валландер вышел из дома, сел в садовое кресло. Немного погодя выпустил Юсси из загородки. Байба приехала на стареньком «ситроене» с латвийскими номерами. Он включил мобильник, увидел, что пропустил звонок Линды. Услышав его голос, дочь обрадовалась:

— Я только хотела сказать, что Ханс получил бонус. Несколько сотен тысяч крон. Значит, мы можем перестроить дом.

— Он вправду заслужил такие деньжищи? — кислым тоном осведомился Валландер.

— А почему нет?

Валландер рассказал о приезде Байбы. Линда слушала его рассказ о женщине, которая спала сейчас в его постели.

— Я видела ее на фото, — сказала она. — Ты говорил о ней, давно-давно. Но, по словам мамы, она обыкновенная латышская проститутка.

Валландер взбеленился:

— Твоя мать временами сущее чудовище. Как у нее только язык поворачивается говорить такое! Если хочешь знать, Байбе присущи все те качества, каких Мона начисто лишена. Когда она это говорила?

— Чтоб я помнила.

— Я позвоню ей и скажу, что не желаю иметь с ней ничего общего.

— И что это изменит? Она наверняка ревновала. Потому так и говорила.

Валландер нехотя согласился, что Линда права, и успокоился. Потом рассказал, что Байба больна.

— Она приехала попрощаться? — спросила Линда. — Как грустно.

— Моя первая мысль была о том же. Я удивился и обрадовался, увидев ее. Но уже через считаные минуты загрустил. Меня теперь, кажется, окружают только смерть и беды.

— Но так было всегда, — сказала Линда. — Это первое, о чем мы говорили в Полицейской академии. Что за работа ждет нас в будущем? Но не забывай, у тебя есть Клара.

— Я не об этом. Я об ощущении старости, которая подкрадывается и норовит вонзить когти мне в затылок. Ряды друзей все редеют. Когда отец умер, я оказался следующим на очереди, если ты понимаешь, о чем я. Клара — последняя в цепочке жизни, я — первый.

— Раз Байба приехала к тебе, стало быть, ты кое-что для нее значишь. Важно только это.

— Приезжай, — сказал Валландер. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с единственной женщиной, которая действительно много для меня значила.

— Кроме Моны?

— Само собой.

Линда задумалась, потом сказала:

— У меня тут подруга в гостях. Ракель. Помнишь ее? Работает сейчас в мальмёской полиции. Они с Кларой прекрасно ладят.

— Клару с собой не возьмешь?

— Приеду одна, и очень скоро.

В начале четвертого Линда зарулила во двор и резко затормозила, чтобы не стукнуть машину Байбы. Валландер всегда тревожился, что она ездит слишком быстро. Но всегда радовался, когда она приезжала не на мотоцикле. Так он ей и говорил. А в ответ каждый раз слышал фырчание.

Байба уже проснулась, выпила немного воды и еще чашку чая. Валландер украдкой заметил, как она сделала себе укол в бедро. На миг мелькнувшая перед глазами нагота вызвала прилив отчаяния, оттого что все миновало, не воротишь, не переживешь все вновь.

Она долго пробыла в ванной. А когда вышла оттуда, выглядела менее усталой, чем раньше. Необычайно важная для него минута — Байба и Линда поздоровались. Валландеру показалось, он снова видит ту Байбу, которую много лет назад встретил в Латвии.

Линда совершенно естественно обняла ее, сказала, что рада наконец-то познакомиться с великой любовью отца. Валландер смутился и вместе с тем обрадовался, глядя на них обеих. Если б Мона, хоть он сейчас и зол на нее, была здесь, а Линда держала на руках Клару, здесь бы собрались все четыре главные и по-своему единственные женщины в его жизни. Великий день в разгар лета, в разгар времени, когда старость коварно подкрадывается все ближе.

Услыхав, что Байба еще ничего не ела, Линда немедля отправила Валландера на кухню приготовить омлет. В открытое окно донесся смех Байбы, который разбудил в нем еще более яркие воспоминания, на глаза навернулись слезы, и он подумал, что становится сентиментальным. Раньше такое случалось разве что после выпивки.

Они расположились в тени, в саду, поели. Валландер большей частью слушал, а Линда расспрашивала о Латвии, где никогда не бывала. На миг возрождается семья, подумал он. Но скоро все кончится. И что останется? — вот самый трудный вопрос.

Через час Линда стала собираться домой. Она прихватила с собой фотографию Клары, показала Байбе.

— Она будет похожа на своего дедушку, — сказала Байба.

— Боже сохрани, — вставил Валландер.

— Не верьте ему, — сказала Линда. — Он только и мечтает, чтобы Клара походила на него. Мы еще увидимся. — Она встала: пора домой.

Байба не ответила. О смерти они не говорили.

Оставшись вдвоем, они вдруг начали рассказывать о своей жизни. Байба задавала множество вопросов, и он старался, как мог, ответить. Оба по-прежнему жили одиноко. Лет десять назад Байба попробовала завести отношения с неким врачом, но через полгода отказалась от этой затеи. Детей у нее нет. Валландер так и не понял, жалеет она об этом или нет.

— Хорошая была жизнь, — сказала она, как бы подводя итог. — Когда наконец открыли границы, я смогла путешествовать. Жила экономно, писала статьи для журналов, консультировала предприятия, которые хотели обосноваться в Латвии. Больше всех платил шведский банк, сейчас крупнейший в нашей стране. Два раза каждый год я путешествовала и теперь знаю о мире, в котором живу, много-много больше, чем в ту пору, когда мы познакомились. Хорошая у меня была жизнь, одинокая, но хорошая.

— А для меня всегда было пыткой просыпаться в одиночестве, — сказал Валландер и быстро подумал, а правда ли это.

Байба рассмеялась:

— Я жила одна, не считая короткого периода с тем врачом. Но это отнюдь не означает, что я всегда просыпалась в одиночестве. Не обязательно блюсти целибат, оттого что не имеешь постоянного друга.

Валландер ощутил укол ревности, представив себе чужих мужчин рядом с Байбой в постели. Но, разумеется, ничего не сказал.

Неожиданно Байба заговорила о своей болезни. Как всегда, когда речь шла о серьезных вещах, сухо и по-деловому:

— Все началось с внезапной усталости. Но очень скоро я заподозрила, что за усталостью таится какая-то угроза. Поначалу врачи ничего не находили. Истощение, возраст — правильного ответа никто, как мне казалось, не давал. В конце концов я обратилась к боннскому специалисту, о котором много слышала, он занимался случаями, когда другим врачам не удавалось поставить диагноз. Несколько дней спустя, после разных тестов и анализов, он сообщил, что у меня редкая раковая опухоль в печени. Я вернулась в Ригу со смертным приговором, с незримым штемпелем в паспорте. Конечно же я задействовала все свои связи, и очень скоро мне назначили время операции. Но оказалось слишком поздно, опухоль дала метастазы. Несколько недель назад я узнала, что метастазы затронули и мозг. Меньше года прошло. До следующего Рождества я не доживу, осенью умру. И оставшийся срок стараюсь использовать так, как мне хочется. На свете есть несколько мест, где я хотела побывать, есть люди, с которыми хотела повидаться. Ты — один из них, может быть, тот, кого мне хотелось увидеть больше всего.

Валландер вдруг разрыдался. Она взяла его за руку, а от этого ему стало совершенно невмоготу. Он встал, ушел за дом. В конце концов сумел взять себя в руки и только тогда вернулся к Байбе.

— Не надо горевать, — сказала она. — Надеюсь, ты понимаешь, почему я не могла не приехать.

— Я не забыл то время, — сказал он. — И часто мечтал, чтобы оно вернулось. И раз ты сейчас здесь, я должен задать тебе один вопрос. Ты когда-нибудь сожалела?

— Что не согласилась выйти за тебя?

— Этот вопрос не дает мне покоя.

— Нет, не сожалела. Тогда решение было правильным и пусть останется таким после стольких лет.

Валландер молчал. Он понял. Зачем ей вообще было думать о браке с иностранным полицейским, когда она совсем недавно потеряла мужа, тоже полицейского? Валландер помнил, как пытался уговорить ее. Но, если б они поменялись ролями, как бы поступил он сам? Какой сделал бы выбор?

Они долго сидели, не говоря ни слова. В конце концов Байба встала, погладила Валландера по волосам и исчезла в доме. Он заметил, что боли вернулись, и решил, что она пошла сделать укол. Но она не возвращалась, и он тоже пошел в дом. Байба уснула на его кровати. Проснулась она уже к вечеру и, когда сообразила, где находится, спросила, нельзя ли ей остаться на ночь, чтобы утром переправиться на пароме в Польшу, а оттуда продолжить путь домой, в Ригу.

— Слишком далеко для тебя, столько времени за рулем, — разволновался Валландер. — Давай я отвезу тебя в Ригу. А потом вернусь самолетом.

Она покачала головой, ответила, что приехала одна и обратно поедет тоже одна. Валландер настаивал, и она вдруг рассердилась, накричала на него. Но быстро осеклась, попросила прощения. Он присел на край кровати, взял ее за руку.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она. — Как долго еще? Когда Байба умрет? Будь у меня хоть малейшее предчувствие, что время пришло, я бы не осталась. Даже не приехала бы. Но мне еще остался месяц-другой. Как только почувствую близость абсолютного, безвозвратного конца, я не стану продлевать мучения. Могу прибегнуть к таблеткам или к инъекциям. Я рассчитываю умереть с бутылкой шампанского у постели. Выпью за то, что так или иначе изведала это странное приключение — родилась, жила и снова исчезну во мраке.

— Тебе не страшно?

Валландер тотчас прикусил язык. Как он мог задать такой вопрос обреченному человеку? Однако она не рассердилась. И он со смесью отчаяния и замешательства подумал, что она еще тогда, давным-давно, привыкла к его бестактной неуклюжести, которая крайне редко была преднамеренной.

— Нет, — ответила Байба. — Не страшно. У меня слишком мало времени. Не могу я растрачивать его на то, от чего все станет только хуже.

Она встала с постели, прошлась по дому. Внезапно остановилась у книжного шкафа. Увидела книгу о Латвии, свой давний подарок. С улыбкой спросила:

— Ты ее когда-нибудь открывал?

— Много раз, — ответил Валландер.

Он не погрешил против истины.

Впоследствии эти сутки с Байбой будут вспоминаться Валландеру как некое замкнутое пространство, где все часы словно бы остановились, а всякое движение замерло. Ела она очень мало, большей частью лежала в постели, укрывшись простыней, время от времени делала себе уколы и хотела, чтобы он оставался при ней. Они лежали в постели, без сна, порой разговаривали, а не то молчали, когда у нее не было сил говорить или она просто засыпала. Валландер тоже нет-нет засыпал, но уже через несколько минут рывком просыпался — отвык, что кто-то находится совсем рядом.

Она рассказывала о минувших годах, о разительных переменах на ее родине.

— В ту пору мы ничего не знали, — говорила она. — Помнишь советские «черные береты», которые несколько раз устраивали в Риге жуткую пальбу? Теперь могу признаться: я не верила тогда, что Советы нас отпустят. Думала, прижмут еще сильнее. Хуже всего, что никто не знал, на кого можно положиться. Выгодна ли наша свобода ближайшим соседям или, наоборот, внушает страх? Кто доносил вездесущему КГБ, этому исполинскому уху, от которого ничего не утаишь? Теперь я знаю, что ошибалась, и рада этому. С другой стороны, никому не ведомо, куда идет Латвия. Капитализм не есть решение проблем социализма и планового хозяйства, как и демократия не есть выход из всех кризисов в экономике. Вот сейчас мне кажется, мы живем не по средствам.

— Разве же не говорят о балтийских тиграх? — спросил Валландер. — О государствах, развивающихся столь же успешно, как страны Азии?

Байба хмуро покачала головой.

— Мы живем на заемные деньги. В особенности на шведские. Я, конечно, не очень-то сведуща в экономике. Но уверена, шведские банки предоставляют моей стране большие кредиты под слишком уж ненадежные гарантии. И конец тут может быть только один.

— Плохой?

— Очень плохой. В особенности для шведских банков.

Валландеру вспомнилось начало девяностых, годы их любви. Вспомнился страх, который обуревал, кажется, всех и каждого. Многое из происходившего тогда, по сути, осталось для него непонятно. Огромное политическое событие внешне драматически изменило Европу, а тем самым соотношение сил между США и Советским Союзом. До той поездки в Ригу, предпринятой, чтобы разобраться в деле о двух мертвецах на прибитом к берегу плоту, Валландер совершенно не задумывался о том, что ближайшие соседи Швеции оккупированы чужой державой. Как получилось, что очень многие из его поколения, рожденные в конце 1940-х, после Второй мировой, никогда по-настоящему не осознавали, что холодная война действительно была войной, приведшей к оккупации и угнетению целых народов? В 1960-е могло показаться, что далекий Вьетнам куда ближе к шведской границе, нежели страны Балтии.

— Нам и самим было трудно разобраться, — сказала Байба поздно ночью, когда на востоке уже брезжил рассвет. — За каждым латышом стоит русский, так мы говорили. Но и за каждым русским тоже кто-то стоял.

— Кто?

— Даже в балтийских странах отношение к русским формировалось американцами, которые действовали по всему миру.

— То есть за каждым русским стоял американец?

— Разумеется, можно сказать и так. Но чтобы точно знать, русские историки должны рассказать правду о том, что тогда происходило.

В какой-то момент этого извилистого разговора о давно минувших временах закончилась и их внезапная встреча. Валландер уснул, последний раз, когда он смотрел на часы, было пять утра. Когда же примерно через он час он проснулся, Байба исчезла. Он выбежал во двор — ее машины не было. На садовый стол она положила фотографию, придавив ее камешком. Снимок, сделанный в 1991-м, в мае, у Монумента свободы в Риге. Валландер помнил ту минуту. Щелкнул их случайный прохожий. Они оба смеялись, прижавшись друг к другу, Байба положила голову ему на плечо. Рядом с фотографией лежал листок, видимо вырванный из ежедневника. Она ничего не написала, только нарисовала сердечко.

Валландер сразу же решил ехать в Истад, к польскому парому. Уже сел за руль и включил мотор, но вдруг понял, что именно этого она хотела меньше всего. Вернулся в дом, лег на кровать, еще хранившую запах ее тела.

От усталости его сморил сон. Проснулся он через несколько часов и вдруг вспомнил слова Байбы. За каждый русским стоял кто-то еще. Она как бы подбросила ему идею, которая имела касательство к Хокану и Луизе фон Энке. За каждым русским стоял кто-то еще.

Кто, думал он, кто стоял за ними? И кто из них стоял за спиной другого? Ответа он не находил, но понимал, что вопрос, возможно, очень важный. Надо его как следует обмозговать.

Он вышел во двор, принес лестницу, которой обычно пользовался трубочист, и с биноклем в руке залез на крышу. Оттуда был виден белый паром, направлявшийся в Польшу. Большая часть самого яркого и самого счастливого времени его жизни находилась там, на борту, и никогда уже не вернется. Его захлестнули печаль и почти невыносимая боль.

Когда подъехал мусоровоз, он сидел на крыше. Но мусорщик, забравший мешок, даже не заметил, что он, будто ворон, взлетел на крышу.