* * *
Чуть ли не с первыми лучами рассвета в дацане близ Фаллоса Шивы, превращенного в христианский анклав, Джон Доменико кардинал Мустафа, адмирал Марджет Ву, отец Фаррелл, архиепископ Брек, отец Леблан, Радаманта Немез и двое ее клонов собрались на совет. Точнее, на совет собрались люди, а Немез со своими братцем и сестрицей молча сидели у окна, глядя на тучи, клубящиеся над Выдровым озером.
— Так вы уверены, что с мятежным «Рафаилом» покончено? — спросил Великий Инквизитор.
— Абсолютно уверена, — ответила адмирал Ву. — Хоть он и уничтожил семь наших линейных кораблей класса «архангел». — Она покачала головой. — Де Сойя был блестящим тактиком. Воистину Лукавый не прогадал, обратив его в своего пособника.
Отец Фаррелл перегнулся через бонсай-бамбуковый стол:
— Какова вероятность того, что де Сойя или кто-нибудь из его экипажа остался в живых?
— Бой шел на низкой орбите, — пожала плечами адмирал Ву. — В атмосферу обрушились тысячи обломков. Из наших не выжил никто: во всяком случае, аварийных маяков мы не обнаружили. Если кто из людей де Сойи и сумел ускользнуть, то скорее всего его следует искать в ядовитом океане.
— И все же… — начал архиепископ Брек — человек тихий, осторожный и весьма скрытный.
— Ваше преосвященство, — устало перебила Ву, обращаясь к Бреку, но глядя на Мустафу, — мы можем выяснить это однозначно, если вы позволите запустить в атмосферу катера, скиммеры и транспортники.
Брек моргнул. Кардинал Мустафа покачал головой:
— Нет, нам приказано не демонстрировать здесь военного присутствия, пока не поступит приказ Ватикана перейти к финальной стадии захвата девочки.
— После вчерашнего фейерверка этот приказ звучит несколько нелепо, — усмехнулась с нескрываемой горечью Ву. — Наше военное присутствие выглядело весьма впечатляюще.
— Весьма, — согласился отец Леблан. — Ни разу не видел ничего подобного.
— Ваше преосвященство, — продолжала адмирал Ву, — у жителей этой планеты нет ни энергетического оружия, ни детекторов двигателей Хоукинга, ни орбитальной обороны, ни гравидетекторов… дьявол, да насколько мы можем судить, у них нет даже радаров и самых примитивных средств связи. Мы можем запустить в атмосферу все что угодно, и никто об этом не узнает.
— Нет! — решительно перебил ее кардинал Мустафа. — Ватиканский авизо должен прибыть с минуты на минуту. Он принесет приказ арестовать источник инфекции, именуемый Энея. И мы в первую очередь должны выполнить этот приказ.
Отец Фаррелл потер свои впалые щеки.
— Сегодня утром регент Токра вызвал меня по спецсвязи. Похоже, их чудо-ребенок далай-лама куда-то исчез…
Брек и Леблан удивленно уставились на него.
— Это не важно, — невозмутимо сказал Великий Инквизитор. — Сейчас важно одно: получить «добро» на завершение операции и арест Энеи. — Он повернулся к адмиралу Ву: — И настрого прикажите вашим швейцарским гвардейцам и морским пехотинцам не причинять девушке никакого вреда.
Ву устало кивнула. Ей неустанно повторяли это уже не один месяц.
— А как по-вашему, когда придет приказ? — поинтересовалась она у кардинала.
Радаманта Немез и оба клона встали и направились к двери.
— Время ожидания истекло, — произнесла Немез. На ее тонких губах играла легкая улыбка. — Мы принесем вам голову Энеи.
Кардинал Мустафа вскочил с кресла.
— На место! — рявкнул Великий Инквизитор. — Вам не было приказано двигаться!
Все так же улыбаясь, Немез молча повернулась к выходу.
Священнослужители закричали. Архиепископ Жан-Даниель Брек осенил себя крестным знамением. Адмирал Ву выхватила игломет.
Дальнейшее произошло слишком быстро. Воздух заколебался. Немез, Скилла и Бриарей, мгновение назад стоявшие у дверей, в восьми метрах от стола, исчезли, а среди облаченных в черное и красное фигур появились три сверкающие хромированные статуи.
Адмирал Марджет Ву не успела поднять игломет — Скилла опередила ее. Взмах серебристой ладони — и голова адмирала покатилась по отполированной столешнице. Обезглавленное тело постояло еще пару секунд, затем какой-то случайный нервный импульс заставил пальцы правой руки сжаться, и оружие выстрелило, превратив ножки массивного стола в мелкую щепу.
Отец Леблан метнулся между Бриареем и архиепископом Бреком. Мелькнула размытая серебристая фигура — и отец Леблан упал замертво. Брек, выронив очки, бросился к выходу. В тот же миг Бриарей исчез, и воздух с хлопком заполнил образовавшийся вакуум. Из соседней комнаты донесся крик и тут же оборвался.
Кардинал Мустафа попятился от Радаманты Немез. Она неумолимо наступала. Трепещущее защитное поле вокруг Немез угасло, облик ее не стал более человечным.
— Будь ты проклята, мерзкая тварь, — прошептал кардинал. — Делай свое дело, я не боюсь смерти.
— Не сомневаюсь, ваше преосвященство. — Немез приподняла бровь. — Но, боюсь, вы измените свое мнение, если я скажу вам, что мы швырнем эти тела… и эту голову, — она указала на голову Марджет Ву, остекленевшим взором уставившуюся в пространство, — в кислотный океан, исключив всякую возможность воскрешения.
Кардинал Мустафа уперся спиной в стену и остановился. Немез стояла всего в двух шагах от него.
— Зачем ты это делаешь? — недрогнувшим голосом спросил кардинал.
Немез пожала плечами:
— В данный момент наши интересы расходятся. Вы готовы, Великий Инквизитор?
Кардинал Мустафа перекрестился и торопливо прочел покаянную молитву. Немез улыбнулась, ее правая рука и колено вновь сделались хромово-блестящими, и шагнула вперед.
Мустафа смотрел на нее в изумлении.
Немез не убила его. Стремительным, неуловимым для глаза движением она сломала кардиналу левую руку, раздробила правую, пинком сбила его с ног, на ходу переломав кости, и, вонзив пальцы ему в глаза, ослепила, остановив движение на волосок от мозга.
Крик боли был оглушительным, но сквозь свой крик Великий Инквизитор все же расслышал бесстрастный и безжизненный голос Немез:
— Я знаю, что автохирург на катере или на «Джебраиле» способен вас вылечить. Катер мы уже вызвали, он будет здесь с минуты на минуту. Когда увидите Папу и его прихлебателей, передайте им: те, кому я подчиняюсь, не хотят, чтобы девушка осталась в живых. Прошу прощения, но она должна умереть. И скажите им, чтобы впредь были поосторожнее и не спешили действовать без согласия всех элементов Центра. До свидания, ваше преосвященство. Надеюсь, хирург «Джебраила» сумеет вырастить вам новые глаза. То, что мы собираемся сделать, будет достойно вашего внимания.
Мустафа услышал шаги, дверь хлопнула, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь воплем мучительной боли. Лишь через несколько минут он понял, что это вопит он сам.
* * *
Когда я вернулся в Храм-Парящий-в-Воздухе, первые лучи утреннего солнца уже пытались пробиться сквозь плотный туман. Моросило, воздух был сырой и холодный.
Энея уже оделась и готова была отправиться в путь. На ней были утепленный анорак, скалолазное снаряжение и горные ботинки. А.Беттик и Лхомо Дондруб были экипированы примерно так же, но вдобавок несли на плечах длинные, тяжелые нейлоновые свертки. Пришли попрощаться Тео, Рахиль, Дорже Пхамо, далай-лама, Джордж Цзаронг и Джигме Норбу. Казалось, они совсем пали духом. Энея здорово осунулась: видимо, когда я ушел, она так и не сомкнула глаз. Да, хороши мы с ней — пара искателей приключений. Лхомо вручил мне длинный нейлоновый сверток. Ужасно тяжелый. Я молча взвалил его на плечо, подхватил снаряжение и подошел к Энее. На ее вопросительный взгляд я только кивнул: «Все в порядке. Пойдем. Поговорим обо всем после».
Тео плакала. Я смутно сознавал, что происходит нечто важное, что мы можем больше никогда не увидеться, пусть Энея и утверждает, что мы все соберемся вместе до наступления сумерек, но от дикой усталости восприятие мое притупилось. Я несколько раз глубоко вздохнул и заставил себя сосредоточиться. В ближайшие часы мне понадобятся вся моя сообразительность и быстрота реакции. Иначе не выжить. Главный недостаток безумной любви в том, что она напрочь лишает тебя сна.
Мы спустились с террасы, быстрым шагом прошли по обледеневшему карнизу, миновали веревки, по которым я карабкался ночью, и без происшествий добрались до расщелины. В клубах студеного тумана карликовые деревца и тундровые поляны казались какими-то нереальными, с темных веток и сучьев срывались ледяные капли, ручьи и водопады, громко журча, мощным потоком обрушивались в пропасть.
С восточной стены ущелья свисали старые, истрепанные веревки. Лхомо решительно направился туда. За ним следовала Энея, а за ней А.Беттик. Я шел замыкающим. Андроид карабкался, как всегда, уверенно и быстро. Наверху, на узенькой тропе с южной стороны гребня, нас ждали уже настоящие трудности — осыпающиеся карнизы, преграждающие дорогу выступы, небольшие ледники и каменные осыпи. С гребня пришлось спуститься — он превратился в непроходимое жидкое месиво, а под мокрым снегом скрывался лед. Мы шли молча, с величайшей осторожностью делая каждый следующий шаг, — достаточно малейшего шороха, чтобы спустить лавину, и тогда нам конец. Когда идти стало совсем трудно, мы связались, пропустив сложенную вдвое веревку через карабины и пристегнув их к обвязке, — теперь, если кто-то сорвется в пропасть, остальные удержат его… или упадут вместе с ним. Лхомо шагал уверенно, без колебаний переступая через прикрытые льдом расщелины, обрывающиеся в туманную бездну. Я бы так не смог. Пожалуй, в связке идти спокойнее.
Я по-прежнему не представлял, куда мы направляемся. Через несколько километров исполинский гребень должен был резко пойти вниз, к морю ядовитых облаков. Весной бывает короткий период, когда ядовитые испарения опускаются ниже, открывая тропу, и тогда торговые караваны, паломники, монахи и просто любопытствующие могут пройти на восток, к Тай-Шаню, Великой горе Срединного Царства, самому недоступному месту на планете. Говорят, тай-шаньские монахи никогда не возвращаются в Срединное Царство: их жизнь посвящена служению в таинственных гробницах, дацанах и храмах самой священной из всех священных гор. Я вдруг подумал, что в такую погоду, начав спускаться, мы вряд ли заметим, как клубящиеся грозовые тучи сменятся клубящимися ядовитыми облаками. А когда заметим, будет слишком поздно.
Мы не стали спускаться. Через несколько часов мы вышли к обрыву у восточных границ Срединного Царства. Конечно, никакого Тай-Шаня мы впереди не увидели — только мокрые скалы, клубы тумана да кипень облаков.
Карниз оказался довольно широким, и мы с наслаждением уселись, выуживая из рюкзаков пакеты с бутербродами и фляги с водой. Крохотные мясистые растения, плотным ковром устилавшие тундру, жадно вбирали влагу первых муссонов, раздуваясь, как маленькие бурдюки.
Когда мы отдохнули и перекусили, Лхомо с А.Беттиком принялись распаковывать тяжелые свертки. Энея открыла рюкзак. Я нисколько не удивился, увидев во всех трех свертках нейлон, растяжки, дюралевые распорки и рамы, а в рюкзаке Энеи — гермокомбинезоны и респираторы, те самые, что я захватил с корабля.
Я вздохнул:
— Значит, мы попробуем добраться до Тай-Шаня.
— Да, — кивнула Энея и начала раздеваться.
А.Беттик и Лхомо отвернулись, но я все равно здорово разозлился. Стараясь держать себя в руках, я разложил второй гермокомбинезон и начал стаскивать с себя одежду, сворачивая ее и укладывая в рюкзак. Воздух был морозный, и туман капельками конденсировался на коже.
Гермокомбинезон слишком уж облегает тело, но обвязка и лямки респираторов обеспечивают хотя бы видимость приличий. Тугой капюшон прижал мои уши к голове, и теперь все звуки доходили до меня только через наушники; когда воздух станет слишком разреженным, они будут транслировать радиосигналы от вплетенных в ткань ларингофонных нитей.
Пока мы переодевались, Лхомо с А.Беттиком быстро собрали четыре дельтаплана. Будто в ответ на мой безмолвный вопрос Лхомо сообщил:
— Я могу лишь показать вам восходящие потоки и убедиться, что вы попали в струйное течение. На такой высоте мне не выжить. А лететь на Тай-Шань, чтобы застрять там Будда знает на сколько, мне как-то не светит.
— У меня нет слов, чтобы выразить нашу благодарность, — коснулась его руки Энея.
— А как же А.Беттик? — спросил я и тут же сообразил, что говорю о нем, как об отсутствующем. Я повернулся к андроиду: — Как же ты? У тебя ведь нет ни гермокомбинезона, ни респиратора.
А.Беттик улыбнулся:
— Вы забыли, месье Эндимион, что я сконструирован с расчетом на несколько большую выносливость, чем средний человек.
— Но расстояние… — До Тай-Шаня более ста километров по прямой, и даже если мы попадем в струйное течение, нам почти час придется лететь в разреженном воздухе.
Андроид пристегнул последнюю растяжку своего синего дельтаплана с почти десятиметровым размахом крыльев.
— Если нам повезет и мы это расстояние преодолеем, я выживу.
Я кивнул и занялся собственным снаряжением, не глядя на Энею, не спрашивая ее, зачем нам всем так рисковать. Она подошла незаметно.
— Спасибо, Рауль, — сказала она громко, чтобы слышали все. — Ты делаешь это ради меня. Спасибо тебе.
Я махнул рукой, внезапно лишившись дара речи, смутившись оттого, что она благодарит именно меня, когда и Лхомо, и А.Беттик тоже готовы ради нее пролететь над бездной. Но она еще не договорила.
— Я люблю тебя, Рауль. — Энея приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в губы. Потом отступила на шаг и посмотрела на меня своими темными, бездонными глазами. — Я люблю тебя, Рауль Эндимион. Всегда любила. И всегда буду любить.
Я стоял совершенно ошалевший и растерянный на самом краю бездны. Тем временем Лхомо, переходя от А.Беттика к Энее, от Энеи ко мне, тщательно проверил наше снаряжение — каждую гайку, шплинт, растяжку, каждый экспресс-шов. Удовлетворившись результатами осмотра, он уважительно кивнул А.Беттику, с привычной ловкостью пристегнул подвеску и шагнул к обрыву. Скалы у края обрыва были совершенно голые, казалось, даже живучие растения-суккуленты боятся приблизиться к бездне. По крайней мере я боялся — боялся спускаться по скользкой от дождя каменистой тропе. Да и туман опять сгустился.
— В этой каше нелегко будет уследить друг за другом, — сказал Лхомо. — Держите направление влево. Дистанция — пять метров. Идем тем же порядком, сначала я, за мной Энея на желтом крыле, за ней синий человек на синем крыле, последний — ты, Рауль, на зеленом. Самое опасное — растерять друг друга в тумане.
— Я буду держаться за тобой, — энергично кивнула Энея.
Лхомо повернулся ко мне:
— Вы с Энеей сможете переговариваться по ларингам, но это не поможет вам найти друг друга. Мы с А.Беттиком будем общаться жестами. Соблюдай осторожность. Не теряй крыло синего человека. Если отобьешься от него, кружи против часовой стрелки, пока не поднимешься над облаками, а потом постарайся нагнать нас. В облаках старайся описывать круги поменьше, если слишком размахнешься, можешь врезаться в скалы. — Я кивнул. Во рту почему-то пересохло. — Ладно, до встречи над облаками. Я найду восходящие потоки, определю профиль ветров и выведу вас на струйное течение. Когда подам вот такой сигнал, — он сжал кулак и дважды протаранил им воздух, — значит, я отваливаю. Продолжайте подъем по спирали. Войдите в поток как можно глубже. Не прекращайте подъем, пока вам не покажется, что ветер вот-вот изорвет крыло в клочья. Может, так оно и будет. Только если не втиснетесь в самую середину потока, вам нипочем не добраться до Тай-Шаня. До ближайшего отрога Великой Вершины сто одиннадцать километров. Там уже снова можно будет дышать.
Мы дружно кивнули.
— И пусть Будда улыбнется нашему безрассудству! — Казалось, Лхомо был просто счастлив.
— Аминь, — сказала Энея.
Ни слова больше не говоря, Лхомо повернулся и прыгнул с обрыва. Секундой позже за ним последовала Энея. А.Беттик ногами оттолкнулся от карниза и тоже исчез в клубящемся тумане. Пора! Опора резко ушла у меня из-под ног, и я наклонился вперед, горизонтально вытянувшись на подвеске. Я потерял из виду дельтаплан, облака запутали меня, сбили с толку, я утратил всякую ориентацию. Потянув за левую рукоятку, я положил дельтаплан в вираж и пристально вглядывался в туман. Никого. И ничего. И тут я запоздало сообразил, что слишком задержался на вираже. Или наоборот, слишком рано из него вышел? Я выровнял дельтаплан, ощутив, как натянулась ткань в восходящем потоке. Я не знал, поднимаюсь я или нет, потому что практически ослеп. Я закричал в надежде, что кто-нибудь отзовется и я сориентируюсь. И в ответ услышал человеческий голос всего в нескольких метрах впереди.
Это был мой собственный голос, эхом отразившийся от отвесной скалы, и меня несло прямо на нее.
Немез, Скилла и Бриарей шагали на юг от анклава Священной Империи близ Фаллоса Шивы. Солнце стояло высоко, на востоке громоздились тяжелые тучи. Специально для имперских посланников старый Вышний Путь вдоль хребта Кукунор привели в порядок и построили специальную канатку до самого Зимнего дворца. Над террасой канатки висел дипломатический паланкин. Немез протолкнулась к канатке и уселась в паланкин, игнорируя любопытные взгляды коротышек в толстых халатах, толкущихся на лестницах и террасе. Как только ее клоны забрались в экипаж, Немез отпустила тормоза, и паланкин, набирая скорость, заскользил над пропастью. Над дворцовой горой собирались грозовые тучи.
На Ступенях Большой Террасы их встретили два десятка дворцовых стражников, вооруженных алебардами и примитивными энергометами. Капитан стражи держался весьма почтительно.
— Вам следует обождать здесь, пока не прибудет почетный караул, который сопроводит вас во дворец, почтеннейшие гости, — поклонившись, произнес он.
— Мы предпочитаем путешествовать без сопровождающих, — отрезала Немез.
Все двадцать стражников мгновенно выставили пики.
— Простите недостойного, почтеннейшие гости, но в Зимний дворец непозволительно входить без приглашения и без почетного караула. Не будете ли вы добры подождать здесь в тени под кровлей пагоды, почтеннейшие гости? Особа соответствующего ранга вот-вот подойдет, чтобы поприветствовать вас.
Немез кивнула.
— Убейте их, — велела она Скилле и Бриарею и направилась во дворец, даже не оглянувшись на клонов, перешедших в боевой режим.
В долгом пути по многоярусным коридором дворца они сохраняли обычный облик, переходя в боевой режим, только когда требовалось убить очередного стражника или слугу. Спустившись по парадной лестнице, они приблизились к Парго-Калинь, громадным Западным вратам. Там путь им преградил регент Ретинь Токра с пятью сотнями отборных воинов дворцовой стражи. Мечами и пиками вооружились лишь считанные единицы, остальные сжимали в руках арбалеты, винтовки, примитивные энергометы и кассетные автоматы.
— Командор Немез! — Токра слегка склонил голову, ни на мгновение не упуская из виду стоящую перед ним женщину. — Нам известно, что вы учинили в Шивлине. Дальше вам пути нет.
Регент кивнул кому-то в сверкающих глазах башни Парго-Калинь, и вороненый мост Ки-Чу беззвучно скользнул в склон горы. Остались лишь натянутые в высоте тросы подвески, покрытые идеальной смазкой и окруженные моноволоконными нитями, рассекающими даже сталь.
— Что вы делаете, Токра? — усмехнулась Немез.
— Его Святейшество отправился в Цыань-кун-Су, — проговорил регент. — Я знаю, зачем вы идете туда. Вам не позволят причинить вред Его Святейшеству далай-ламе.
Радаманта Немез хищно оскалилась.
— О чем вы говорите, Токра? Вы продали вашего драгоценного божественного мальчика секретным службам Священной Империи за тридцать сребреников. Вы что, хотите выторговать еще несколько своих дурацких шестигранных монет?
Регент покачал головой:
— С Империей у нас было соглашение, что Его Святейшеству не причинят ни малейшего вреда. Но вы…
— Нам нужна голова девчонки, — оборвала Немез, — а не вашего малолетнего ламы. Уберите своих людей с дороги или лишитесь их.
Регент Токра повернулся и выкрикнул приказ. Шеренги воинов с мрачной решимостью взяли оружие на изготовку. Они по-прежнему заслоняли собой подступы к мосту, хотя на месте самого моста зияла пропасть, заполненная черными тучами.
— Убейте всех, — бросила Немез, переходя в боевой режим.
Лхомо учил нас управлять дельтапланом, но мне ни разу не довелось попрактиковаться. И вот теперь, когда у меня перед носом из тумана вынырнула каменная стена, я должен был немедленно что-то предпринять — или погибнуть.
Дельтапланом управляют при помощи подвешенного впереди треугольника, и я всей тяжестью навалился на левый угол. Дельтаплан лег на крыло, но недостаточно круто — я сразу это понял. Крыло непременно заденет о камни в метре или двух от вершины дуги. Оставалось еще одно средство — две рукоятки, раскрывающие крылья вдоль центральных осей, — но это средство опасное и ненадежное, к нему прибегают лишь в самом крайнем случае.
Я уже отчетливо видел лишайник, облепивший надвигающуюся скалу. Крайний случай настал.
Я изо всех сил дернул аварийную рукоятку, нейлон левого крыла разошелся, словно вспоротый невидимой рукой, правое крыло, по-прежнему подталкиваемое мощным восходящим потоком, резко вздернулось кверху, дельтаплан едва не опрокинулся, вильнул, угрожая потерять скорость, меня занесло вбок, подошвы шаркнули по камню, обдирая лишайники, — и дельтаплан устремился вниз. Я отпустил рукоятку — наделенная памятью ткань мгновенно срослась, и я полетел дальше, в почти вертикальном пике.
Мощные восходящие потоки подхватили крылья, меня подбросило кверху, перекладина ударила в грудь с такой силой, что на мгновение вышибла дух, дельтаплан клюнул носом, дернулся и вознамерился лениво описать мертвую петлю радиусом метров в шестьдесят. Я обнаружил, что снова болтаюсь вниз головой, но теперь крылья — подо мной, а стена — прямо по курсу.
Плохо дело. Из этой мертвой петли я выйду мертвым, причем не только мертвым, но еще и размазанным по скалам. Я рванул правую рукоятку, сбросив подъемную силу, с тошнотворной скоростью увалился в сторону, срастил крыло и манипулировал рукоятками до тех пор, пока не восстановил равновесие и не взял управление в свои руки. Тучи немного рассеялись, и, пытаясь совладать с восходящими потоками и своим воздушным змеем-переростком, я с интересом разглядел скалы, торчащие метрах в двадцати справа.
Выровняв дельтаплан, я снова заложил левый вираж, но теперь уже более аккуратно, я бы даже сказал — слишком аккуратно. И тут кто-то шепнул мне прямо на ухо:
— Ух ты! Классный трюк! Бис!
Я чуть не выскочил из обвязки и оглянулся. Ярко-желтый дельтаплан Энеи кружил надо мной на фоне серого скопища туч.
— Спасибо, с меня достаточно, — фыркнул я и снова глянул в ее сторону. — А ты что здесь делаешь? И где А.Беттик?
— Мы встретились над облаками, тебя не увидели, и я полетела за тобой вниз, — объяснила Энея. Ее голос негромко шелестел в наушниках. И тут мне стало плохо — не от собственных головокружительных выкрутасов, а от мысли, что она рисковала собой.
— Все в порядке, — проворчал я. — Просто надо было освоиться.
— Ага, это дело хитрое. Может, теперь полетишь за мной?
Я послушался, подавив гордыню, которая так и норовила встать на дороге у инстинкта самосохранения. Следить за желтым крылом в клубах тумана было не просто, но все же легче, чем летать вслепую возле самых скал. Энея же будто чувствовала, где находится стена, не приближаясь к ней меньше чем на пять метров и держась в центре мощного восходящего потока.
Буквально через несколько минут мы поднялись над облаками. От восторга у меня захватило дух: облака становятся все светлее и светлее, и вдруг ты оказываешься в потоках солнечных лучей и возносишься над тучами — словно выныриваешь из белопенного моря, щурясь от яркости благословенных небес, куполом накрывших беспредельный заоблачный простор.
Над океаном облаков виднеются лишь самые высокие пики и хребты: на востоке холодно сверкает белизной вечного льда Тай-Шань; на севере Хэн-Шань; с северо-запада на юго-восток протянулась далекая стена Куньлуня; и совсем-совсем далеко, на самом краю света, сияют вершины Чомо-Лори, Парнаса, Канченджунги, Кайи, Кайлас и еще много-много других вершин, которые не могу узнать в таком ракурсе. За далеким хребтом Пхари ослепительно бликует Потала, а может — Малый Шивлинь. Но довольно наслаждаться видами, всему свое время.
Я сосредоточился и попробовал набрать высоту. А.Беттик пролетел совсем рядом и показал мне большой палец. Я ответил ему тем же и оглянулся на Лхомо, парившего на полсотни метров выше. «Держитесь поближе. Следуйте за мной», — показал он жестами.
И мы полетели за ним. Энея набрала нужную высоту без особого труда, А.Беттик кружил по спирали ровно на виток ниже нее, а я тянулся в хвосте пятнадцатью метрами ниже андроида.
Лхомо безошибочно находил восходящие потоки — порой мы уклонялись на запад, набирали высоту и по широкой дуге снова возвращались на восток, порой просто кружили на месте, и тогда казалось, что мы даже не поднимаемся. Но, оглянувшись на север, в сторону Хэн-Шаня, я обнаружил, что мы набрали еще несколько сотен метров. Неспешно поднимаясь, мы так же неспешно продвигались на восток. До Тай-Шаня оставалось не меньше восьмидесяти километров.
Стало совсем холодно и очень трудно дышать. Я загерметизировал осмотическую маску и теперь вдыхал чистый кислород. Гермокомбинезон плотно облегал тело, защищая от перепадов давления и одновременно обогревая. Лхомо от холода стучал зубами, хоть и был плотно укутан в войлочный халат. Обнаженные предплечья А.Беттика покрылись коркой льда. А мы поднимались все выше и выше, закладывая круг за кругом. Небо потемнело, взгляду открылась совсем уж невероятная ширь — горизонт раздвинулся, и я видел далекую Нанда-Деви, еще более далекую Хельгафелль и пик Харни далеко-далеко за Шивлинем.
Наконец Лхомо не выдержал. Как раз в этот момент я разгерметизировал осмотическую маску, чтобы проверить, насколько разрежен воздух, сделал вдох — и вдохнул пустоту. Я поспешно перекрыл мембрану. Не представляю, как Лхомо ухитрился не просто выжить на такой высоте, но еще и что-то делать. Он дал нам знак продолжать восхождение, держаться в потоке и, пожелав удачи, устремился вниз к облакам. Его дельтаплан мелькнул красным треугольником далеко внизу и устремился на запад.
А мы кружили по спирали, взбираясь все выше и выше, иногда теряя на мгновение восходящий поток и тут же отыскивая его снова.
Столкнуться со струйным течением — все равно что в каяке налететь на речные пороги. Дельтаплан Энеи первым принял на себя ярость ураганного ветра. Я увидел, как завибрировала желтая ткань, выгнулся дюралевый каркас, — а потом сам, вслед за андроидом, вошел в течение, и мне стало не до наблюдений: все силы уходили на то, чтобы, удерживаясь в горизонтальном положении, продолжать набор высоты по спирали.
— Трудновато, — раздался в наушниках голос Энеи. — Он так и норовит завернуть нас на восток.
— Нельзя, — сдавленно прошипел я, поворачивая дельтаплан против ветра.
Меня подбросило вертикально вверх.
— Знаю, — донесся ее слабый голос.
Я отстал от Энеи уже метров на сто — и по вертикали, и по горизонтали, но по-прежнему видел вдали ее хрупкую фигурку, сражавшуюся с управляющей перекладиной: колени прямые, ступни вытянуты, как у ныряльщицы.
Я огляделся. В кристалликах льда играли тысячи радуг, и солнце было окружено разноцветным гало. Очертания горных хребтов терялись далеко внизу — мы летели выше самых высочайших пиков.
— Как там А.Беттик? — спросила Энея.
С усилием вывернувшись на подвеске, я бросил взгляд на андроида. Он кружил надо мной, прикрыв глаза, но все-таки не теряя управления. Голубая кожа серебрилась инеем.
— По-моему, ничего. Энея…
— Да?
— А Имперский Флот не может случайно засечь наши ларинги?
Комлог лежал у меня в кармане, но мы решили не пользоваться им, пока не придет время вызвать корабль. Погибнуть из-за каких-то радиопереговоров — слишком горькая насмешка.
— Это исключено, — сипло проговорила Энея. Воздух здесь был уже настолько разреженный, что даже в осмотической маске трудно было дышать. — Дальность действия ларингов очень мала. Максимум — полкилометра.
— Тогда держись поближе. — И я сосредоточился на том, чтобы отвоевать еще метров триста, пока бесшумный ураган не умчал меня на восток.
Еще несколько минут — и мы поняли, что больше не в силах сопротивляться могучему течению воздушной реки. Восходящий поток не ослабел, он просто как-то вдруг исчез, оставив нас на милость струйного течения.
— Поехали! — прокричала Энея, напрочь забыв, что наушники донесут даже самый тихий шепот.
Андроид открыл глаза и показал мне большой палец. В то же мгновение мой дельтаплан сорвался с восходящего потока и понесся на восток. На такой высоте не существует звуков, но мне все равно казалось, будто я слышу ужасающий рев ветра — такой огромной была наша скорость. Желтый дельтаплан Энеи мчался на восток, как стрела, пущенная из арбалета. За ним летел голубой дельтаплан А.Беттика. Помучившись с управлением, я понял, что все равно мне ни на градус не изменить курс, и отдался на волю неистово бурлящей воздушной стремнины, которая с бешеной скоростью несла нас на восток и вниз. Впереди уже сверкали снега Тай-Шаня, но мы слишком быстро теряли высоту, а лететь было еще далеко. В километрах под нами, под белопенным прибоем дождевых туч, курились, поджидая, невидимые зловещие зеленоватые облака фосгена и кислотный океан.
Командование Имперского Флота в системе Тянь-Шаня пребывало в полнейшем замешательстве.
Получив странный прерывающийся сигнал тревоги из анклава в Шивлине, капитан Уолмак попытался связаться с кардиналом Мустафой, но безрезультатно. Не прошло и минуты, как он выслал на планету боевой катер с двумя десятками морских пехотинцев и тремя медиками.
Рапорт, пришедший по экспресс-каналу, был совсем уж непонятным. Зал заседаний в дацане стал сценой жуткого побоища: все залито кровью, везде разбросаны человеческие внутренности, но единственный, кого удалось отыскать, — кардинал Мустафа, изувеченный и слепой. Трупов не обнаружено. Идентификация ДНК показывает, что больше всего крови потерял отец Фаррелл. Кроме того, обнаружены следы крови архиепископа Брека и секретаря архиепископа Леблана. Но ни тел, ни крестоформов нигде нет.
Медики доложили, что кардинал Мустафа находится при смерти, в состоянии тяжелой комы, явившейся следствием болевого шока. Ему уже оказали первую помощь и теперь ждут дальнейших приказаний. Есть два варианта: дать Великому Инквизитору спокойно умереть и затем воскресить его или же транспортировать его на катер и попытаться спасти, однако при этом он вряд ли сможет что-либо рассказать раньше, чем лишь через несколько дней. Кроме того, существует возможность подключить кардинала к системе искусственного жизнеобеспечения, вывести из комы и опросить в ближайшие пять минут, но все это время он будет страдать от невыносимой боли, балансируя на грани жизни и смерти.
Уолмак велел медикам ничего пока не предпринимать и связался по направленному лучу с командиром оперативно-тактической группы адмиралом Лемприером. Группа находилась в глубине системы, на расстоянии многих астрономических единиц. Сорок с чем-то кораблей, уцелевших в битве с «Рафаилом», выслали спасательные команды на подбитые «архангелы» и дожидались прибытия папского авизо вместе со звездолетом-роботом Техно-Центра, который погрузит население планеты в состояние приостановленной жизни. Лемприер — в четырех световых минутах от Тянь-Шаня, и ровно столько времени будет идти до него сообщение по направленному лучу. Плюс четыре минуты на ответ. Впрочем, выбора у Уолмака все равно не было, и он настроился на ожидание.
Лемприер оказался в весьма щекотливом положении: он должен был решить судьбу кардинала Мустафы за считанные минуты. Если дать Великому Инквизитору спокойно умереть, придется два дня ждать благополучного воскрешения. Кардинал избежит лишних страданий, но все это время источник угрозы (Шрайк? Нехристи? Апостолы Энеи, порождения дьявола? Бродяги?) будет оставаться загадкой.
У Лемприера ушло на решение всего десять секунд. Еще четыре минуты понадобилось на передачу сигнала.
«Подключите его к системе жизнеобеспечения катера, — велел адмирал. — Эвакуируйте с планеты. Опросите. После получения нужной информации запросите прогноз автохирурга. Если быстрее воскресить, пусть умрет».
— Есть, сэр! — ответил Уолмак ровно четыре минуты спустя и передал приказ пехотинцам.
Тем временем пехотинцы расширили круг поисков: с помощью ТМП-ранцев они осмотрели отвесные скалы вокруг Фаллоса Шивы, провели глубокое радарное зондирование Ран-Цзо — Выдрового озера, — но ни выдр, ни тел пропавших священников не обнаружили. В анклаве команду Великого Инквизитора охранял почетный караул из двенадцати морских пехотинцев, не считая пилота катера, — эти люди столь же бесследно исчезли. Код ДНК найденной крови совпадал с кодом, хранящимся в личных делах большинства пропавших, но трупов нигде не нашли.
— Включить в зону поисков Зимний дворец? — спросил лейтенант, командовавший десантом. Всем пехотинцам был отдан недвусмысленный приказ до прибытия звездолета Техно-Центра не беспокоить местное население, а в особенности далай-ламу и его ближайшее окружение.
— Минуточку! — Уолмак отметил, что загорелся индикатор связи с адмиралом Лемприером. Бортовой комлог тоже замигал — офицер разведки «Джебраила» вызывала капитана из наблюдательного модуля. — Слушаю.
— Капитан, мы только что провели визуальный осмотр дворца. Там произошло что-то ужасное.
— Что именно?! — вскинулся Уолмак. Еще не бывало, чтобы его подчиненные изъяснялись столь расплывчато.
— Мы не разобрались, сэр, — ответила офицер разведки, женщина молодая, но смышленая. — Мы воспользовались телеобъективами, чтобы осмотреть район, прилегающий к анклаву. Но вы только взгляните на это…
Уолмак повернулся к голографической нише, не забывая, что изображение параллельно передается по лучу адмиралу.
Он увидел восточную часть Зимнего дворца, Поталы, снятую с высоты в несколько сотен метров. Полотно моста Ки-Чу исчезло. На ступенях и террасах между дворцом и мостом, на узких карнизах между дворцом и монастырем Дрепань были раскиданы десятки, сотни окровавленных и расчлененных тел.
— Господи помилуй! — выдохнул капитан Уолмак, осенив себя крестным знамением.
— Нам удалось идентифицировать среди останков голову регента Токра Ретиня, — произнес спокойный голос офицера разведки.
— Голову?! — переспросил Уолмак, понимая, что эта бесполезная ремарка отправится к адмиралу вместе с остальной информацией. Через четыре минуты адмирал Лемприер узнает, что Уолмак отпустил дурацкую реплику. Начхать. — Есть там еще кто-нибудь из знати?
— Никак нет, сэр. Но сейчас они работают в эфире на различных радиочастотах.
Уолмак поднял брови. До сей поры Зимний дворец хранил полнейшее радиомолчание.
— И что же они передают?
— Это по-древнекитайски и по-тибетски, сэр, — проговорила разведчица, но тут же поспешно добавила: — Они в панике, капитан. Далай-лама исчез. А вместе с ним — глава сил безопасности. Командир дворцовой стражи генерал Сурхан Сюон Чжэмпо погиб, сэр… они подтвердили, что там найдено его обезглавленное тело.
Уолмак бросил взгляд на часы. Луч уже на полпути к флагману.
— Кто это сделал? Шрайк?
— Не могу знать, сэр. Как я сказала, объективы и камеры были повсюду. Мы просмотрим диски.
— Выполняйте, — бросил Уолмак, не в силах больше ждать, и переключился на лейтенанта-морпеха. — Отправляйтесь во дворец, лейтенант. Выясните, что там, черт побери, творится. Я высылаю еще пять катеров, боевые транспорты и орнитоптер огневой поддержки. Ищите любые следы архиепископа Брека, отца Фаррелла и отца Леблана. А также почетного караула и пилота, разумеется.
— Есть, сэр!
Индикатор направленного луча засветился зеленым. Адмирал получает последнюю передачу. Слишком поздно. Нет времени дожидаться его приказов. Уолмак отправил сообщения на два ближайших факельщика, дислоцированных за орбитой дальней луны. Он объявил боевую тревогу и приказал выйти на орбиту рядом с «Джебраилом». Может понадобиться огневая поддержка. Уолмаку уже доводилось видеть следы Шрайка, и при мысли, что этот монстр может появиться на его корабле, капитан похолодел. Он связался по лучу с капитаном факельщика Его Святейшества «Святой Бонавентура».
— Кэрол, — сказал он, глядя на изменившуюся в лице Сэмюэлс, — выйди, пожалуйста, в тактическое пространство.
Щелкнув тумблером, Уолмак оказался в космосе над сияющими облаками Тянь-Шаня. Внезапно из звездной тьмы рядом с ним вынырнула Сэмюэлс.
— Кэрол, — проговорил Уолмак, — там что-то затевается. По-моему, Шрайк опять сорвался с цепи. Если ты вдруг потеряешь сигнал с «Джебраила» или мы начнем вопить какой-то вздор…
— Я вышлю морскую пехоту.
— Ни в коем случае. Сожги «Джебраил». Тотчас же.
Изображение Сэмюэлс вдруг мигнуло, а вместе с ним замигал повисший в пространстве индикатор, сообщавший о приходе депеши с флагмана. Уолмак вышел из тактического пространства.
На экране появилось худое лицо адмирала. Послание было лаконичным: «Разгоняю «Рагуил» для внутрисистемного скачка на субкритическом ускорении к Тянь-Шаню».
Уолмак открыл рот, чтобы запротестовать, но вовремя сообразил, что его протест дойдет до командира через три минуты после скачка, и прикусил язык. Внутрисистемный скачок тошнотворно опасен — вероятность необратимой катастрофы не меньше одного к четырем, — но вполне можно понять адмирала, который желает быть в центре событий, где информация будет приходить непосредственно к нему, а приказы исполняться незамедлительно.
«Господи Иисусе, — подумал Уолмак, — Великий Инквизитор изувечен, архиепископ пропал, все пропали, замшелый дворец далай-ламы похож на разворошенный муравейник. Черт бы побрал этого Шрайка! Где же папский курьер с приказом?! Где обещанный звездолет Центра?! Дела — хуже некуда».
— Капитан! — подал голос медик из лазарета катера.
— Докладывайте.
— Кардинал Мустафа в сознании, сэр… конечно, он все еще слеп… ужасно страдает, но…
— Давайте его, — отрубил Уолмак.
Голографическую нишу заполнила ужасная личина. Боковым зрением капитан Уолмак увидел, как отшатнулись офицеры на мостике. Лицо Великого Инквизитора было залито кровью. Рот разинут в крике, зубы словно покрыты ярко-алой эмалью, из зияющих пустых глазниц текут кровавые слезы.
Лишь через несколько секунд до капитана Уолмака дошло, что невнятный вопль кардинала состоит из одного-единственного слова, повторяющегося снова и снова:
— Немез! Немез! Немез!
Конструкции под названием Немез, Скилла и Бриарей продолжали продвижение на восток.
Все трое находились в боевом режиме, не обращая внимания на чудовищные затраты энергии. Энергия приходит откуда-то извне. Откуда — не их забота. Приближается час, ради которого они сотворены.
Мимоходом устроив бойню у Западных врат, все трое под предводительством Немез поднялись в башню и пересекли пропасть по колоссальным металлическим тросам подвесного моста. Они пронеслись через Дрепаньский базар, мимо застывших на месте людей, как три метеора, окруженные янтарно рдеющим, уплотнившимся воздухом. На Пхари-Базаре при виде многотысячной толпы торгующихся, приценивающихся, смеющихся, спорящих и толкущихся человеческих статуй на тонких губах Немез промелькнула улыбка. Она могла бы обезглавить все это стадо, а они бы даже и не узнали. Но сначала — задание.
Возле узловой террасы канатки все трое вышли из боевого режима, иначе трение на тросах стало бы серьезной проблемой.
Скилла, северный Вышний Путь, — скомандовала Немез на общей частоте. — Бриарей, средний мост. Я беру канатку.
Кивнув, ее клоны расплылись и исчезли. Канатчик бросился к Немез, возмущенный попыткой пролезть без очереди перед десятками дожидающихся переправы пассажиров — был самый час пик.
Подхватив канатчика, Радаманта Немез швырнула его в пропасть. Десяток человек с гневными воплями ринулись к ней, чтобы учинить расправу, но Немез уже соскочила с террасы, ухватившись за трос.
Переведя в боевой режим только ладони, она заскользила по тросу к хребту Куньлунь. Разъяренные преследователи бросились в погоню, пристегиваясь к тросу один за другим — десяток, два, три… Канатчика любили многие.
Немез проскочила чудовищную пропасть между Пхари и Куньлунем вдвое быстрее обычного. Неудачно притормозив на последнем отрезке, она врезалась в скалу, в самый последний момент перейдя в боевой режим. Выбравшись из выбитого в скале углубления, осыпающегося каменной крошкой, Немез вернулась к тросу.
Под визг тормозов салазки первых преследователей одолевали последние метры троса. А дальше, до самого горизонта, словно черные бусинки на тоненькой леске — десятки других. Криво усмехнувшись, Немез перевела в боевой режим обе руки, дотянулась до троса и оборвала его.
К ее удивлению, вопль ужаса издали лишь очень немногие из обреченных на смерть, летевших в бездну вместе с хлещущим, извивающимся тросом.
Добежав до закрепленных веревок, Немез на руках вскарабкалась наверх и оборвала все веревки. На гребне южнее ледовой трассы дорогу ей преградили пятеро с оружием из куньлуньской милиции Сиванму. Переведя в боевой режим левую руку, Немез смахнула в пропасть всех пятерых.
Повернувшись к югу, Немез отрегулировала свое тепло— и дальновидение и устремила телескопический взгляд на длинный подвесной бонсай-бамбуковый мост Вышнего Пути, связывающий отроги хребтов Пхари и Куньлунь. Прямо у нее на глазах мост обрушился в бездну.
Раз, и готово, — передал Бриарей.
Сколько было на мосту, когда он упал? — справилась Немез.
Много. — Бриарей дал отбой.
С северным мостом покончено, — доложила через секунду Скилла. — По дороге уничтожаю Вышний Путь.
Хорошо, — передала Немез. — Увидимся в Йо-куне.
Минуя город Йо-кунь, все трое вышли из боевого режима. Моросил дождик, тучи как вязкий летний туман. Темные, мокрые волосы Немез липли ко лбу. Она заметила, что Скилла и Бриарей выглядят не лучше. Толпа расступалась перед ними. На карнизе, ведущем к Храму-Парящему-в-Воздухе, не было ни души.
Перед самой лестницей, на подходах к короткому подвесному мостику, Немез снова возглавила группу.
Этот мостик Энея отремонтировала первым. Летом простенький настил между доломитовыми шпилями на тысячу метров возвышался над верхушками облаков, но клубящиеся муссонные тучи поднялись из бездны, сырым туманом окутав мостик со всех сторон.
А на скальном козырьке по ту сторону моста стоял некто, неразличимый сквозь туман. Немез переключилась на инфракрасное зрение и усмехнулась: высокая фигура не излучала ни калории тепла. На миг включив свой лобный радар, она внимательно изучила изображение: рост три метра, шипастые пальцы, две пары громадных рук, корпус идеально отражает радиоволны, острые клинки на груди и на лбу, никаких признаков дыхания, плечи и лоб окутаны моноволоконными нитями.
Отлично, — передала Немез.
Отлично, — согласились Скилла и Бриарей.
Фигура по ту сторону мокрого мостика не ответила ни словом, ни жестом.
В запасе оставалось всего несколько метров. Стоило выйти из струйного течения, как мы начали терять высоту. Над облачным океаном было всего несколько восходящих потоков, зато нисходящих — множество, и если первую половину пути мы одолели с головокружительной быстротой минут за пять, то всю вторую медленно снижались, поминутно обмирая от страха — надежда на то, что мы доберемся с хорошим запасом по высоте, то и дело сменялась несокрушимой уверенностью, что мы нырнем в облака и даже не заметим приближения смерти, воскурившейся навстречу языками ядовитых испарений.
Мы действительно нырнули в облака, но то были самые обыкновенные кучевые облака, родные облака — водяные пары, пригодные для дыхания. Мы старались держаться как можно ближе друг к другу — синее крыло, желтое крыло, зеленое крыло, — металл и ткань наших дельтапланов почти соприкасались; страшнее потеряться и умереть поодиночке, чем столкнуться и упасть всем вместе.
У нас с Энеей были ларинги, но во время затяжного спуска мы переговорили лишь один раз. Туман сгустился, я едва различал желтые проблески ее крыла, а в голове кружилось: «У нее был ребенок… она была замужем… она любила другого!» И вдруг в наушниках раздался ее голос:
— Рауль!
— Да, детка?
— Я люблю тебя, Рауль.
Мгновение я медлил, но шквал эмоций смыл обиду и наполнил душу безмерной любовью.
— Я люблю тебя, Энея.
Мы все дальше уходили в сумрачные глубины туч. В какой-то момент мне почудился на губах кисловатый привкус ветра… неужто верхушки фосгеновых облаков?
— Детка!
— Да, Рауль, — прошелестел в наушниках ее голос.
Мы оба сняли осмотические маски. Да, они защитили бы нас от фосгена, но мы не знали, сможет ли дышать в ядовитой атмосфере А.Беттик. Если сможет, мы с Энеей по молчаливому уговору загерметизируем маски и будем надеяться, что доберемся до первых отрогов, а потом вынесем андроида на воздух… если сумеем. Мы оба понимали, что все это очень зыбко и шатко — когда я спускался на планету, радар показал, что под слоем фосгеновых облаков большинство гор и хребтов отвесно обрывается вниз, значит, минут через пять полета в ядовитых парах мы неминуемо рухнем в море, — но лучше уж призрачная надежда, чем тупая покорность судьбе.
Мы сняли маски, чтобы дышать свежим воздухом, пока можно.
— Детка, — проговорил я, — если тебе известно, что это сработает… если ты видела свою… как бы это сказать…
— Свою смерть? — подсказала Энея. Сам бы я не сумел это выговорить. — Это лишь варианты будущего, Рауль. Хотя наиболее высокую вероятность имеет не эта. Не тревожься, я бы не попросила вас следовать за мной, если б считала, что это… что это — смерть. — Сквозь напряжение в ее голосе угадывались нотки веселья.
— Знаю, — отозвался я, радуясь, что А.Беттик нас не слышит. — Я как-то не подумал. — На самом-то деле она могла знать, что мы с А.Беттиком доберемся живыми, а она нет. Ладно. Пока моя судьба сплетена с ее судьбой, я готов принять все. — Я просто гадал, почему мы опять удираем, детка. У меня эти бегства уже поперек горла стоят.
— И у меня. Поверь мне, Рауль, мы не просто удираем… Тьфу, дерьмо!
Достойное восклицание в устах мессии. Секунду спустя я понял его причину. Перед нами, в каких-то двадцати метрах, возник крутой склон — громадные валуны, каменные осыпи, отвесные скалы.
Андроид первым пошел на посадку. Он в последний момент потянул за рукоятку, выдернул ноги из стремян и, воспользовавшись дельтапланом в качестве парашюта, спланировал на скалу и быстро отстегнулся. Лхомо не раз повторял, что очень важно побыстрее освободиться от крыльев на продуваемых ветром посадочных площадках, не то дельтаплан запросто утащит тебя в пропасть. А тут мы балансировали на краю пропасти в буквальном смысле слова.
Потом приземлилась Энея, за ней — я. Моя посадка получилась самой неуклюжей — я подскочил чересчур высоко, чуть ли не отвесно рухнул вниз, подвернул ногу на камнях и упал на колени, а дельтаплан, врезавшись в валун, встал на дыбы и непременно утащил бы меня в пропасть, но А.Беттик ухватился за левую распорку, Энея вцепилась в сломанный правый лонжерон, и вдвоем им удалось удержать рвущееся из рук полотнище, пока я выпутывался из подвески и отползал подальше, волоча за собой рюкзак.
Энея опустилась на холодные, осклизлые камни, стащила с меня ботинок и осмотрела лодыжку.
— Вроде бы растяжение не очень сильное. Немного распухнет, но ходить сможешь.
— Хорошо, — тупо отозвался я, радуясь теплу ее ладоней, и тут же подскочил как ужаленный, когда она обрызгала воспаленную кожу чем-то холодным из аптечки.
Вдвоем они помогли мне подняться на ноги. Мы собрали свое снаряжение и зашагали по скользкому склону туда, где облака светились поярче.
* * *
Мы долго шли по священным склонам Тай-Шаня и наконец вышли к яркому свету солнца и голубым небесам. Я стащил маску и капюшон, но гермокомбинезон Энея посоветовала пока оставить. Я только накинул куртку, чтобы не чувствовать себя совсем голым, и заметил, что моя спутница поступила точно так же. А.Беттик все время растирал предплечья: от стратосферного холода его кожа промерзла чуть ли не добела.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Отлично, месье Эндимион. Хотя еще минут пять на такой высоте…
Я бросил взгляд на облака, заслонившие от нас то место, где мы сложили и оставили поврежденные дельтапланы.
— Пожалуй, выбираться отсюда мы будем не на дельтапланах.
— Верно, — кивнула Энея. — Погляди.
Осыпи и валуны остались позади, и мы вышли к альпийским лугам, окруженным высокими скалами; густой ковер суккулентов тут и там пересекали овцекозьи тропы и мощеные дорожки, журчали ледниковые ручьи — их легко можно было перейти по аккуратно уложенным плоским камням. Издали пастухи невозмутимо наблюдали, как мы карабкаемся вверх по склону. Тропа петляла между ледниками, и когда мы свернули за перегиб, взору вдруг открылась грандиозная панорама: белокаменные храмы, возведенные на скальных террасах, сияющие на фоне голубоватых снежных полей, полого уходящих в вышину. Но Энея указывала не на храмы, а на большой белый камень, установленный рядом с тропой. На его гладкой поверхности было высечено стихотворение:
Великая горная цепь —
К острию острие!
От Ци и до Лу
Зеленеет Тай-Шань на просторе.
Как будто природа
Собрала искусство свое,
Чтоб север и юг
Разделить здесь на сумрак и зори.
Родившись на склонах,
Плывут облака без труда,
Завидую птицам
И в трепете дивном немею.
Но я на вершину взойду
И увижу тогда,
Как горы другие
Малы по сравнению с нею.
Ду Фу, династия Тан,
Китай, Старая Земля
Вот так мы вошли в Тайань, Град Мира. К склонам прилепились десятки храмов, сотни домов, лавок, постоялых дворов, несметное количество часовен, на оживленных улицах — тысячи лотков под яркими парусиновыми навесами. Сказать, что тамошние жители прекрасны — значит не сказать ничего: все как один черноволосые, с ясными глазами, ослепительными зубами, чистой кожей, осанка — гордая, походка — упругая. Простые, но элегантные одежды — шелковые, ситцевые. Множество монахов в оранжевых и красных рясах. Взгляды у всех спокойные и доброжелательные. Многие радостно приветствовали Энею, касаясь ее ладони или рукава, — ее здесь знали. Ну да, ведь она уже бывала на Великой Вершине.
По пути Энея указала на громадную плиту из белого камня, возлежащую на склоне над Градом Мира. Она объяснила, что высеченные на гладкой поверхности громадные китайские иероглифы запечатлели «Бриллиантовую сутру» как постоянное напоминание о первооснове всего сущего, отраженной в чистой синеве небес. Показала Энея и Небесные Врата — гигантскую каменную арку под красной четырехскатной крышей. От Врат вели к Нефритовому Пику двадцать семь тысяч ступеней.
Невероятно, но нас здесь ждали. В большом дацане сидели ровными рядами, скрестив ноги, более тысячи монахов. Лама встретил Энею низким поклоном, она помогла старику подняться и обняла его. А потом нас с А.Беттиком усадили на небольшом возвышении сбоку, и Энея обратилась к собравшимся.
— Прошлой весной я сказала, что вернусь. И сказала, когда вернусь. — Она говорила тихо, но ее слова отчетливо и ясно звучали в огромном мраморном зале. — Сердце мое радуется новой встрече с вами. Я знаю, что те из вас, кто принял тогда причастие, уже познали истину и постигли язык мертвых, язык живых и — еще не все, очень немногие — услышали музыку сфер. И скоро, очень скоро, я обещаю, вы поймете, как сделать первый шаг.
День сегодняшний принес нам много печали, но будущее сулит перемены. Добрые перемены. Для меня великая честь, что вы позволили мне стать для вас Той-Кто-Учит. Для меня великая честь исследовать вместе с вами невероятную, непостижимую Вселенную. — Она замолчала и посмотрела на нас с А.Беттиком. — Это мои спутники… мой друг А.Беттик и мой возлюбленный, Рауль Эндимион. Они разделили со мной все тяготы моего долгого-долгого странствия по жизни, они сегодня пойдут со мной в паломничество. Сегодня мы уйдем от вас, мы пройдем через Небесные Врата, мы войдем в Драконову Пасть и — согласно учению Будды — сегодня мы посетим Повелительницу Лазурных Облаков и увидим храм Нефритового Императора.
Энея снова замолчала и обвела взглядом бритые головы и сияющие темные глаза. Я видел, что перед ней — не религиозные фанатики, не бездумные служители и не изнуряющие себя аскеты. Здесь сидели — ряд за рядом — умные, заинтересованные, оживленные, молодые (да-да, вне зависимости от возраста все они казались сегодня молодыми) мужчины и женщины.
— Мой дорогой друг лама говорит, что сегодня желающих принять причастие и приобщиться к Связующей Бездне много больше.
Около сотни монахов вышли вперед и преклонили колени.
— Да будет так, — тихо произнесла Энея.
Лама поднес ей сосуды с вином и простые бронзовые чаши. Энея не сразу приступила к ритуалу. Еще раз обведя взглядом собравшихся, она сказала:
— Но прежде чем вы примете причастие, я должна вам напомнить: это преображение не духовное, а физическое. Ваши собственные искания Бога или Просветления должны по-прежнему остаться вашими собственными исканиями. Момент преображения не принесет вам ни сатори, ни спасения. Он принесет только… преображение. В клетках моей крови — уникальные комбинации ДНК и РНК в сочетании с определенным вирусом, который завладеет вашим телом, каждой клеткой вашего тела. Это агрессивные — соматические вирусы… то есть они передадутся и вашим детям.
Я учила ваших учителей, а они учили вас, что это физическое преображение позволит вам — после некоторых упражнений — коснуться Связующей Бездны и научиться языку мертвых и языку живых. Со временем, когда придет опыт, вы услышите музыку сфер и сделаете первый шаг. — Она подняла палец. — Это не метафизика, друзья мои. Это мутагенный вирус. Помните: вы никогда не сможете принять крестоформ, ни вы, ни ваши дети, ни дети ваших детей. Фундаментальные изменения ваших генов и хромосом навеки лишат вас возможности продлить жизнь с помощью крестоформа.
Это причастие вам не подарит бессмертия. Оно гарантированно обеспечит вам самую обычную смерть. Еще раз говорю: я не предлагаю вам ни жизни вечной, ни мгновенного сатори. Если более всего на свете вы стремитесь к этому, вы должны обрести желаемое в собственных религиозных исканиях. Я предлагаю вам только более глубокое восприятие жизни и общение с иными — не важно, с людьми или с не-людьми, — с теми, кто принял перед жизнью те же обязательства. Если вы сейчас передумаете, в этом не будет ничего постыдного. Если примете причастие, с ним вы примете обязательства, вас ждут великие лишения и великие опасности, и вы сами станете проповедниками Связующей Бездны, как стали все носители этого нового вируса.
Энея ждала долго, но никто не шелохнулся. Все по-прежнему стояли на коленях, склонив головы, словно в медитации.
— Да будет так, — повторила Энея. — Удачи вам.
И она уколола себе палец, уронив по капельке крови в каждую чашу с вином.
Всего несколько минут — и чаши прошли по рядам, из рук в руки. Каждый отпил лишь каплю вина. Я поднялся с подушек и решительно направился к концу ближайшего ряда. Я тоже хотел принять причастие, но Энея поманила меня к себе.
— Не сейчас, мой милый, — шепнула она, коснувшись моего плеча.
Мне очень хотелось возразить — чем я хуже других? — но я не стал спорить, а тихо вернулся на место. Склонившись к А.Беттику, я прошептал:
— А ты не получил этого самого причастия?
— Нет, месье Эндимион, — улыбнулся андроид. — И никогда не получу.
Я хотел спросить почему, но тут церемония завершилась, все монахи встали, Энея сошла к ним — обмениваясь с ними репликами и пожимая руки, — и по ее взгляду, устремленному на меня поверх бритых голов, я понял: настало время уходить.
Немез, Скилла и Бриарей разглядывали Шрайка с другого конца подвесного мостика. Они не спешили переходить в боевой режим, наслаждаясь лицезрением врага в реальном времени.
Чушь какая-то, — передал Бриарей. — Детское пугало. Сплошные шипы, колючки и зубы. Идиотизм полнейший.
Скажи об этом Гиесу, — съязвила Немез. — Готовы?
Готова, — передала Скилла.
Готов, — повторил Бриарей.
Все трое синхронно перешли в боевой режим. Воздух сгустился, свет потек бурой патокой, и Немез поняла: даже если Шрайк перережет подвеску моста, это уже ничего не изменит — в ускоренном времени мост начнет падать через века… Времени у них сколько угодно.
Выстроившись в затылок — Немез во главе, — они двинулись через мост.
Шрайк не шелохнулся, даже головы не повернул. Его глаза мерцали как тусклое малиновое стекло в последних отблесках заходящего солнца.
Что-то тут не так, — передал Бриарей.
Тихо, — приказала Немез. — Воздержитесь от общей частоты, пока я не вступлю в контакт.
До Шрайка уже осталось десять метров, но он по-прежнему никак на них не реагирует. Немез продвигалась вперед сквозь вязкий воздух, пока не ступила на камень по ту сторону моста. Сестра последовала за ней, заняв позицию слева. Бриарей сошел с моста и встал справа. До легенды Гипериона оставалось три метра. Шрайк не двигался.
— Прочь с дороги, — крикнула Немез металлической статуе. — Твое время прошло. Теперь девчонка наша.
Шрайк не отреагировал.
Уничтожить, — скомандовала Немез.
Шрайк исчез, переместившись во времени.
Немез заморгала, когда волны темпорального потрясения накрыли ее и отхлынули прочь, затем обозрела застывшее окружение в полном спектре своего восприятия. В Храме-Парящем-в-Воздухе еще осталось несколько человек, но Шрайк как сквозь землю провалился.
Выйти из режима, — велела она, и близнецы тотчас выполнили приказ. Мир посветлел, воздух ожил, звуки вернулись.
— Найти ее, — бросила Немез.
Скилла бегом бросилась на луч Мудрости Восьмеричного Пути Добродетели и взлетела по лестнице на террасу Правильной Веры. Бриарей стремительно пронесся по лучу Морали и ворвался в пагоду Правильного Слова. Немез взяла на себя третью лестницу, самую высокую, ведущую к павильонам Правильного Воспоминания и Правильного Самоуглубления. Ее радар обнаружил людей в самой верхней постройке. Домчавшись туда за пять секунд, она прозондировала здание на наличие потайных комнат и скрытых ходов. Ни того, ни другого. В павильоне Правильного Самоуглубления оказалась молодая женщина, и Немез было подумала, что поиск подошел к концу, но эта женщина не имела с Энеей ничего общего, кроме возраста. Там было еще несколько человек: древняя старуха — Немез узнала Громомечущую Мать-свинью, — главный глашатай, глава службы безопасности далай-ламы Карл Линга Уильям Эйхедзи и, наконец, мальчишка, этот их далай-лама.
— Где она? — закричала Немез. — Где та, что называет себя Энеей?
Прежде чем кто-то успел вымолвить хоть слово, воин Эйхедзи сунул руку под плащ и молниеносно выхватил меч.
Немез уклонилась без труда — даже в нормальном времени реакция ее была намного быстрее, чем у большинства людей. Но когда Эйхедзи выхватил игломет, Немез перешла в боевой режим, подошла к окаменевшему телохранителю, охватила его своим защитным полем и вышвырнула в окно — в пропасть. Разумеется, как только Эйхедзи покинул силовой кокон, он словно увяз в воздухе — нескладный птенец, вывалившийся из гнезда, который не умеет летать и не желает падать.
Обернувшись к мальчишке, Немез снова вошла в нормальное время. За ее спиной Эйхедзи с воплем обрушился вниз, мгновенно скрывшись из виду.
Далай-лама не мог опомниться от удивления: Эйхедзи исчез из павильона и вновь появился в воздухе за фусума, словно решил телепортироваться навстречу смерти.
— Вы не можете… — начала Громомечущая Мать-свинья.
— Вам запрещено… — заговорил одновременно с ней далай-лама.
— Вы не посмеете… — вскинулась женщина — должно быть, Рахиль или Тео, одна из сподвижниц Энеи.
Немез ничего не ответила. Выйдя из времени, она ступила к мальчишке, обернула его силовым коконом, подхватила и понесла к открытой двери.
Немез! — окликнул Бриарей из павильона Правильного Стремления.
Что?
Не прибегая попусту к словам на общей частоте, Бриарей не пожалел энергии, чтобы передать визуальный образ: увязнув в буром воздухе в десятке километров от поверхности, опираясь на окаменевшую, словно голубая колонна, реактивную струю, на планету спускался звездолет.
Выйти из режима, — приказала Немез.
Монахи и старый лама приготовили для нас ленч-пакеты. А.Беттику они дали древний скафандр; я как-то видел такой в Порт-Романтике, в музее античного космоплавания. Лама хотел и нам с Энеей дать такие же, но мы расстегнули термокуртки и показали им наши гермокомбинезоны. Все тысяча двести монахов проводили нас до Первых Небесных Врат. И еще тысячи две или три человек напирали друг на друга и вытягивали шеи, глядя нам вслед.
Гигантская лестница была пуста. Мы медленно поднимались по каменным ступеням. Идти было легко — ступени семиметровой длины, совсем низкие, через каждые семьсот ступеней — широкая площадка. Лестница снизу обогревалась, и, несмотря на окружавшие нас вечные снега, ступени оставались совершенно чистыми.
Через час мы достигли Вторых Небесных Врат — громадной красной пагоды с пятнадцатиметровой аркой, и тут-то началось восхождение по практически отвесной линии геологического разлома, известного как Драконова Пасть. Ветер усилился, температура резко упала, воздух стал слишком разреженным. У Вторых Небесных Врат мы надели скалолазное снаряжение и пристегнулись к углеродным тросам, протянутым по обе стороны лестницы. Минут через пять А.Беттик, надев прозрачный шлем, показал нам большой палец, и мы загерметизировали осмотические маски.
До Южных Небесных Врат оставался километр пути (это только по вертикали), а мир уже потерял привычный облик. Второй раз за день нашим взглядам открылась бескрайняя облачная равнина и озаренные полуденным солнцем вершины. Только теперь мы любовались пейзажем каждые триста шагов — когда останавливались для передышки. Град Мира Тайань пропал из виду, он остался внизу, в пятнадцати тысячах ступеней от нас, за ледниками и скалистыми обрывами. Сообразив, что благодаря ларингам мы снова как бы остались с Энеей наедине, я спросил:
— Как дела, детка?
— Устала, — сказала Энея, улыбнувшись под прозрачной маской.
— Ты бы сказала, куда мы направляемся.
— В храм Нефритового Императора. Он на вершине.
— Так я и думал. — Я поставил ногу на ступеньку. Лестница проходила под обледеневшим скальным козырьком. Я знал, что, если оглянусь, непременно закружится голова. Такой подъем в тысячу раз хуже полета на дельтаплане. — А не скажешь, зачем мы взбираемся к храму Нефритового Императора, когда все вокруг летит к чертовой матери?
— Что летит к чертовой матери?
— Немез и ее клоны идут за нами по пятам. Церковь явно собирается перейти к решительным действиям. Все рушится. А мы совершаем паломничество.
Энея кивнула. Хоть воздух и был невероятно разрежен, ветер ревел у нас в ушах. Мы вошли в струйное течение и продвигались вперед, наклонив голову и согнувшись, будто под тяжким бременем. Интересно, о чем сейчас думает А.Беттик?
— А почему бы нам не вызвать Корабль и не смыться? — спросил я. — Если мы все равно собираемся отвалить, лучше отвалить поскорее.
В темных глазах Энеи отразилась насыщенная синева потемневших небес.
— Как только мы вызовем Корабль, на нас тут же гарпиями налетит два десятка боевых звездолетов Имперского Флота. Мы пока не готовы.
— А если мы вскарабкаемся сюда, — я указал на крутую лестницу, — то будем готовы?
— Надеюсь, — тихо сказала она. Наушники донесли до меня шелест ее тяжелого, хрипловатого дыхания.
— А что там, наверху, детка?
Мы одолели триста ступеней и остановились отдышаться, слишком усталые, чтобы наслаждаться красотами пейзажа. Мы поднялись до верхних границ атмосферы. Небо сделалось почти черным, и на нем сияли самые яркие звезды. Одна из малых лун стремительно восходила к зениту. Или это вражеский корабль?
— Не знаю, что мы там найдем, Рауль, — устало ответила Энея. — Передо мной мелькают события… снятся… снова и снова… а потом снится то же самое, но по-другому. Я не люблю об этом говорить, пока не увижу, какая именно возникнет реальность.
Я понимающе кивнул — но, если честно, я ничего не понял. Мы снова двинулись вверх.
— Энея! — позвал я.
— Да, Рауль.
— Почему ты не позволила мне принять… ну, ты понимаешь… причастие?
Она поморщилась:
— Ненавижу это название.
— Знаю, но все это так называют. Ну, скажи хотя бы… почему ты не позволила мне выпить того вина?
— Для тебя — еще не время, Рауль.
— Почему?! — Гнев и разочарование снова поднялись в душе, смешиваясь с бурлящей в ней любовью.
— Ты ведь знаешь четыре ступени, о которых я говорю… — начала она.
— Язык мертвых, язык живых… ну да, ну да, знаю я эти твои четыре ступени! — Я опустил свою очень реальную ногу на очень реальную мраморную ступень, чтобы сделать еще один очень реальный шаг по очень реальной и очень бесконечной лестнице.
Энея только улыбнулась.
— Эти вещи… они слишком захватывают в первое время, — тихо сказала она. — А мне сейчас нужно, чтобы ты был предельно собран. Мне нужна твоя помощь.
А вот это звучало вполне разумно. Протянув руку, я коснулся ее спины. А.Беттик обернулся к нам и кивнул, словно одобряя подобное взаимопонимание. Мне даже пришлось напомнить себе, что он не слышит радиопереговоров.
— Энея, — негромко спросил я, — ты новый мессия?
— Да нет, Рауль. — Она вздохнула. — Я никогда не говорила, что я мессия. Никогда не хотела быть мессией. Сейчас я просто усталая женщина… У меня раскалывается голова… и живот болит… у меня первый день цикла…
Я ошарашенно моргнул. Черт! Встретиться с мессией и тут же узнать, что он, то есть она, страдает от того, что в древности называли месячными.
— Я не мессия, Рауль, — с усмешкой повторила Энея. — Я просто избрана, чтобы быть Той-Кто-Учит. И стараюсь учить, пока… пока могу.
Что-то было такое в ее словах… У меня мучительно засосало под ложечкой.
— Понял, — сказал я.
Еще триста ступеней осталось позади, и снова мы остановились, жадно глотая воздух. Я посмотрел наверх. Южных Небесных Врат не видно. Едва перевалило за полдень, а небо абсолютно черное. Горят тысячи звезд. Они почти не мерцают. Я осознал, что ураганный рев и свист струйного потока почти стих. Тай-Шань — высочайший пик Тянь-Шаня, он заходит в верхние границы атмосферы. Если бы не гермокостюмы, наши глаза, барабанные перепонки, легкие давно лопнули бы. Наша кровь вскипела бы. Наш…
Я попытался переключиться на что-нибудь более приятное.
— Ладно, — сказал я, — но если бы ты была мессией, какую весть ты принесла бы людям?
Энея снова усмехнулась, только теперь скорее задумчиво, чем презрительно.
— А если бы мессией был ты, какую весть принес бы ты?
Тут я расхохотался. А.Беттик не мог слышать смех сквозь разделяющий нас вакуум, но, наверное, заметил, как запрокинулась моя голова, и устремил на меня вопросительный взгляд. Махнув ему рукой — «все в порядке», — я ответил Энее:
— Ни хрена в голову не приходит.
— Вот именно. Когда я была маленькая… то есть совсем маленькая, еще до встречи с тобой… и знала, что должна буду пройти через такое вот… я все думала, какую же весть я принесу человечеству. В смысле, кроме того, чему собиралась учить. Что-нибудь такое мудрое, глубокое. Вроде Нагорной проповеди.
Я огляделся. На этой пугающей высоте не было уже ни снега, ни льда. Чистые, белые ступени поднимались вверх по черной скале.
— Ну что ж, вот и гора.
— Угу. — В голосе Энеи была усталость.
— Так с какой же вестью ты пришла? — Я хотел просто поддержать разговор, ее ответ меня не слишком интересовал. Давным-давно мы уже не болтали с Энеей просто так, ни о чем.
Она улыбнулась и, помолчав, сказала:
— Я все оттачивала свое послание, стараясь сделать его столь же кратким и таким же наполненным, как Нагорная проповедь. А потом поняла, что это неправильно — точь-в-точь как дядя Мартин в свой маниакально-поэтический период, когда пытался переплюнуть Шекспира, — и решила, что моя весть должна быть покороче, и все.
— Насколько?
— Я сократила послание до тридцати пяти слов. Слишком длинно. До двадцати семи. Все равно длинно. Через несколько лет оно уменьшилось до десяти слов. Все равно слишком длинно. Потихоньку я сделала из него квинтэссенцию — два слова.
— Два слова? — переспросил я. — Какие?
Еще один пролет в триста ступеней позади — сколько уже их было — семьдесят? восемьдесят? Мы останавливаемся и пытаемся отдышаться. Я упираюсь затянутыми в перчатки комбинезона ладонями о затянутые в комбинезон колени и стараюсь совладать с тошнотой. Не очень-то прилично блевать в осмотическую маску.
— Какие? — снова спросил я, когда слегка отдышался и уже мог расслышать ответ сквозь биение пульса в ушах и хриплые всхлипы легких.
— Выбери снова.
Я задумался.
— Выбери снова? — наконец переспросил я.
Энея улыбнулась. Она уже восстановила дыхание и смотрела вниз, куда я даже взгляд бросить боялся. А ей это зрелище вроде бы даже доставляло наслаждение. В этот момент мне очень хотелось по-дружески взять ее в охапку и швырнуть в пропасть. Ох уж эта молодежь! Порой она просто невыносима.
— Выбери снова, — твердо повторила она.
— Нельзя ли как-то пояснить?
— Нет. В том-то и суть. В простоте. Назови какую-нибудь категорию и сам поймешь, в чем тут дело.
— Религия, — сказал я.
— Выбери снова, — откликнулась Энея.
Я рассмеялся.
— Я не совсем шутила, Рауль.
Мы снова двинулись вверх. А.Беттик полностью погрузился в свои мысли.
— Знаю, детка, — ответил я, хоть и не был уверен, что знаю. — Категорию, значит, назвать… э-э… ну, пусть будет политические системы.
— Выбери снова.
— Ты не считаешь, что Священная Империя — конечный этап эволюции человеческого общества? Межзвездный мир, относительно неплохое правление и… а, ну да… бессмертие граждан.
— Пора выбрать снова. И раз уж речь зашла о наших взглядах на эволюцию…
— Что?
— Выбери снова.
— Выбрать снова — что? Направление эволюции?
— Нет. Наши представления о том, что эволюция вообще имеет направление. Большинство эволюционных теорий, если уж на то пошло.
— Значит, ты не согласна с Папой Тейяром… с гиперионским паломником отцом Дюре… сказавшим три века назад, что Тейяр де Шарден был прав и что Вселенная движется к постижению Божественного разума и единению с ним? К тому, что он называл точкой омега?
— Ты много читал в библиотеке Талиесина, а? — поглядела на меня Энея.
— Ага.
— Нет, с Тейяром я не согласна… ни с тем иезуитом, ни с безвременно скончавшимся Папой. Мама была знакома и с отцом Дюре, и с нынешним, так сказать, Папой, отцом Хойтом.
У меня глаза на лоб полезли. Вообще-то я знал, но когда тебе напоминают… о знакомствах трехсотлетней давности… поневоле ошалеешь.
— Как бы то ни было, — продолжала Энея, — в последнее тысячелетие учение об эволюции получило настоящий пинок под зад. Сначала Центр активно противодействовал исследованиям из страха перед быстрым развитием генной инженерии и, значит, распадом человечества на множество вариантных биологических видов, на которых Центр уже не сможет паразитировать, затем Гегемония под влиянием Центра веками пренебрегала биологическими науками, и, наконец, Священная Империя просто трепещет перед ними.
— Почему?
— Почему Священная Империя боится биогенетических исследований?
— Нет, — уточнил я. — Как раз это-то я, кажется, понимаю. Центр — а вместе с ним и Священная Империя — хочет, чтобы люди оставались в том виде, который их устраивает. Согласно их догме, человек определяется количеством рук, ног и всего прочего. Я хотел спросить, к чему пересматривать эволюцию? Зачем вообще дискуссия о направлении или не-направлении и так далее? Разве древняя теория недостаточно хороша?
— Нет, — лаконично ответила Энея. Пару минут мы поднимались в молчании, а потом она сказала: — Не считая мистиков — таких, как тот, древний Тейяр, — большинство ранних эволюционистов были достаточно осторожны, чтобы не говорить об эволюции в терминах «цели» и «намерения». Это термины религии, не науки. До Хиджры ученые предавали анафеме одно только предположение о направлении эволюции. Они могли рассуждать только о «тенденциях» — повторяющихся статистических выбросах.
— И что?
— А то, что в этом своем предубеждении они были ограничены, так же как Тейяр де Шарден в своей вере. У эволюции есть направления.
— Откуда ты знаешь? — ласково поинтересовался я, гадая, что она ответит и ответит ли вообще.
Она ответила — и ответила сразу:
— Некоторых данные я видела еще до рождения, через кибридный канал связи отца с Центром. Автономные разумы Центра постигли суть человеческой эволюции много веков назад, когда люди пребывали еще в полнейшем неведении. Будучи сверх-сверхпаразитами, ИскИны способны эволюционировать лишь в сторону еще большего паразитизма. Им остается лишь наблюдать живые существа и их эволюционную кривую… или попытаться остановить эволюцию.
— Так куда же ведет эволюция? К более мощному интеллекту? К какому-нибудь богоподобному разуму-муравейнику? — Меня занимало ее восприятие львов, медведей и тигров.
— Разум-муравейник? Бр-р… Ты не мог придумать ничего более скучного и гнусного?
Я промолчал. Мне казалось, что именно к этому ведет ее учение о языке мертвых, языке живых и прочих шагах. Надо будет получше слушать, когда она надумает прочесть проповедь в следующий раз.
— Почти все интересное в человеческом опыте — результат личных переживаний, эксперимента, объяснения, общения. Разум-муравейник стал бы чем-то вроде древней компьютерной сети, жизнью в высотах инфосферы… идиотизмом по всеобщему согласию.
— Ладно. — Я по-прежнему ничего не понимал. — Так какое же все-таки направление у эволюции?
— Больше жизни. Жизнь любит жизнь. Вот так вот все просто. Но что куда более поразительно — не-жизнь тоже любит жизнь… и хочет влиться в жизнь.
— Ничего не понимаю.
Энея кивнула:
— Еще до Хиджры, на Старой Земле… в двадцатых годах двадцатого века… в государстве, которое называлось Россия, жил геолог, он это понимал. Его звали Владимир Вернадский, и он ввел термин «ноосфера», и этот термин, если все пойдет так, как я предполагаю, скоро обретет новое значение для нас обоих.
— Почему? — спросил я.
— Увидишь. — Энея коснулась моей руки. — В общем, в 1926 году Вернадский написал: «Атомы, единожды попав в поток жизни, покидают его крайне неохотно».
Я ненадолго задумался. В науках я не знаток — если что и знаю, так нахватался этого от бабушки и в библиотеке Талиесина, — но для меня эти слова имели смысл.
— Тысячу двести лет назад его слова перефразировали более научно и обозвали эту более научную формулировку законом Долло, — продолжала Энея. — Суть в том, что эволюция не идет вспять… исключения вроде китов Старой Земли, из сухопутных млекопитающих попытавшихся снова стать рыбами, случаются крайне редко. Жизнь движется вперед… постоянно находит новые ниши и заселяет их.
— Ага! Это как когда человечество покинуло Старую Землю на кораблях с двигателями Хоукинга?
— Не совсем, — покачала головой Энея. — Прежде всего мы сделали это преждевременно, по наущению Техно-Центра, и еще из-за того, что Старая Земля погибала… впрочем, это тоже работа Центра. Во-вторых, благодаря двигателю Хоукинга мы могли совершать скачки по всей своей галактической ветви, отыскивая похожие на Землю планеты с высоким коэффициентом по шкале Сольмева… большинство которых мы все равно терраформировали и населили существами Старой Земли — начиная от бактерий и дождевых червей и кончая утками, на которых ты охотился на гиперионских болотах.
Я согласно кивнул, а сам подумал: «Интересно, что нам еще оставалось делать? Что плохого в том, чтобы отыскать место, где все как дома — тем более что и дома-то уже нет и вернуться некуда?»
— Но есть кое-что поинтереснее, чем наблюдения Вернадского и закон Долло, — добавила Энея.
— И что же, детка? — Я все еще думал об утках.
— Жизнь не отступает.
— Это как? — Еще не договорив, я уже все понял.
— Да, — подтвердила Энея, видя мое просветление. — Стоит жизни найти где-нибудь хоть крохотную зацепку, она уже не отступит. Сам знаешь — в арктических льдах, в замерзших пустынях Старого Марса, в горячих источниках, на голых скалах Тянь-Шаня, даже в автономных разумных программах…
— И что отсюда следует?
— А то. Если предоставить жизнь самой себе, она в один прекрасный день заполонит всю Вселенную. Сначала зазеленеет одна галактика, потом соседние туманности и все остальные галактики.
— Малоприятная перспектива.
Энея остановилась и посмотрела на меня:
— Почему, Рауль? По-моему, это прекрасно.
— Зеленые планеты я видел. Зеленую атмосферу я вообразить могу, но это что-то уже сверхъестественное.
— Так зеленое ж не обязательно одни растения, — улыбнулась она. — Жизнь способна к адаптации… птицы, люди в летающих машинах, ты и я на дельтапланах, люди, способные летать…
— До этого пока не дошло, — перебил я. — Но я хотел сказать, ну, что в зеленой галактике люди, звери и…
— И живые машины, — подсказала Энея. — И андроиды… искусственная жизнь в тысячах форм…
— Ага, люди, звери, машины, андроиды, всякое такое… должны будут адаптироваться к космосу… интересно как? Не представляю…
— Ничего, скоро представишь.
Еще триста ступеней — и еще одна короткая передышка.
— А какие еще направления эволюции мы упустили? — спросил я, когда мы снова тронулись в путь.
— Возрастание разнообразия и сложности. Ученые столетиями спорили об этих направлениях, но нет никаких сомнений, что в конечном итоге именно им эволюция отдает предпочтение. И разнообразию принадлежит главная роль.
— Почему?
Должно быть, Энея уже устала от моих постоянных «почему». Я и сам чувствовал себя трехлетним ребенком.
— Ученые привыкли считать, что фундаментальные эволюционные модели множатся. Это явление называют дивергенцией. Но оказалось, что все совсем не так. Разнообразие основных моделей уменьшается по мере нарастания антиэнтропийного потенциала — эволюции. Посмотри, к примеру, на выходцев со Старой Земли: что у них одна и та же структура ДНК — это понятно, но ведь у них и основная модель одна и та же: все они развились из существ с радиальной симметрией, с глазами, питавшихся через рот, двуполых… словно отлитых в одной форме.
— Но мне показалось, ты только что сказала, будто разнообразию принадлежит главная роль.
— Именно. Но разнообразие вовсе не то же самое, что структурная дивергенция. Как только эволюция натыкается на хорошую модель, она отбрасывает варианты и сосредоточивается на почти бесконечном разнообразии производных этой модели — на тысячах, десятках тысяч взаимосвязанных биологических видов.
— Трилобиты, — произнес я, уловив ее мысль.
— Да. А когда…
— Жуки, — продолжил я. — Все эти чертовы виды жуков.
Энея широко улыбнулась:
— Точно. А когда…
— Насекомые! На всех планетах, где я побывал, одна и та же куча треклятых насекомых. Комары. Бесчисленное множество всяких…
— Ну вот, ты все понял! Как только основы модели разработаны и открыты новые ниши, природа жмет на всю катушку. Жизнь втискивается в эти ниши, внося разнообразие в базовую конструкцию организмов. Новые виды. За последнее тысячелетие с началом межзвездных перелетов возникли тысячи новых видов — и далеко не все созданы генной инженерией, некоторые просто в бешеном темпе приспособились к тем подобиям Земли, куда их занесло.
— Триаспии, — сказал я, вспомнив Гиперион. — Вечноголубые растения. Челма. Тесловы деревья.
— Это туземные виды, — возразила Энея.
— Итак, разнообразие — это хорошо, — подытожил я, пытаясь докопаться до сути того, о чем мы говорим.
— Разнообразие — это хорошо, — согласилась Энея. — Но по крайней мере один биологический вид Старой Земли лишен всяческого разнообразия… во всяком случае, он нисколько не изменился на колонизированных планетах с благоприятными условиями.
— Мы. Человечество.
— Именно. Мы застряли в рамках одного вида, — мрачно кивнула Энея. — Страшно давно застряли. Теперь у нас есть шанс быстро прийти к разнообразию, но институты вроде Гегемонии, Империи и Центра препятствуют этому.
— А необходимость разнообразия распространяется на человеческие институты? — поинтересовался я. — На религию? На социальные системы? — Я думал о людях, которые помогли мне на Витусе-Грей-Балиане Б. Я думал о народе Спектральной Спирали Амуа и их сложных, запутанных верованиях.
— Целиком и полностью. Посмотри туда.
А.Беттик остановился рядом с мраморной плитой, на которой были высечены слова на китайском и древнем стандартном английском:
Вознесся под синий купол небес
Восточного пика топаз.
Но в горных отрогах лощина есть,
Что скрыта от праздных глаз.
Ее не ваяла людская рука.
Здесь тайна царит и покой,
Ее осеняет природа сама
Кровлею облаков.
Пусть смена сезонов и времени бег
В мир перемены несет.
Я в дивной лощине пребуду вовек,
Где замер событий ход.
Дао-Юнь, жена генерала Ван Нинь-чи, 400 год до Р. Х.
Мы двинулись дальше. Когда я поглядел вверх, мне показалось, что на верхней площадке последнего лестничного пролета маячит что-то красное. Может, это и есть Южные Небесные Врата, открывающие путь на вершину? Пора бы.
— Разве не прекрасная мысль? — сказал я, имея в виду стихотворение. — Может, подобное постоянство в человеческих институтах не менее, а то и более важно, чем разнообразие?
— Важно, — согласилась Энея. — Но как раз этим-то и занималось почти все человечество на протяжении последнего тысячелетия, Рауль… воссозданием институтов и идей Старой Земли на разных мирах. Взгляни на Гегемонию. Взгляни на Церковь и Священную Империю. Взгляни на эту планету…
— Тянь-Шань? По-моему, он изумителен…
— Согласна, но все это — сплошное заимствование. Буддизм немного эволюционировал… Во всяком случае, от идолопоклонничества и ритуалов вернулся к здравому смыслу, отличавшему его с самого начала. Но в остальном все это лишь попытка возродить то, что было утрачено вместе со Старой Землей.
— Что именно?
— Язык, одежду, названия гор, обычаи… Черт, Рауль, даже это паломничество и храм Нефритового Императора, если мы туда когда-нибудь доберемся!
— Ты хочешь сказать, что на Старой Земле есть гора Тай-Шань?
— Именно. И Град Мира есть, Небесные Врата, Драконова Пасть. Конфуций совершал на нее восхождение более трех тысяч лет назад. Только в лестнице на Старой Земле было всего семь тысяч ступеней.
— Тогда я предпочел бы подниматься по ней, — заметил я, гадая, надолго ли еще меня хватит. Ступеньки, конечно, невысокие, но их чертовски много. — Впрочем, я понял, о чем ты.
— Сохранять традиции хорошо, но здоровый организм развивается… и культурно, и физически.
— Что возвращает нас к вопросу об эволюции. Так какие же другие направления, тенденции, цели и что там еще мы упустили за последний десяток веков?
— Во-первых, всевозрастающее число индивидуумов. Жизнь любит квадриллионы видов, но она без памяти любит суперквадриллионы индивидуумов. В каком-то смысле Вселенная настроена на индивидуумов. В библиотеке Талиесина была книжка под названием «Эволюция иерархических систем» одного мужика со Старой Земли, Стенли Солса. Тебе она не попадалась?
— Нет, должно быть, проглядел, я больше читал древнюю голографическую порнуху.
— Угу, — хмыкнула Энея. — Ну, Солс сформулировал это довольно гладко: «В ограниченном материальном мире может существовать безграничное число уникальных индивидуумов, если они гнездятся друг в друге, а мир расширяется».
— Гнездятся друг в друге… — задумчиво повторил я. — Ага! Как бактерии Старой Земли в нашем кишечнике, и инфузории туфельки, которых мы вытащили в космос, и другие клетки в наших телах… Чем больше планет, тем больше народу… Ага, ну да.
— Вот именно, что больше народу. Нас сотни миллиардов, но за последние века от Падения до Империи численность человеческого населения Галактики — Бродяги не в счет — стабилизировалась.
— Ну да, контроль рождаемости — дело серьезное, — повторил я то, чему учили каждого жителя Гипериона. — В смысле, раз крестоформ способен растягивать человеческую жизнь на многие и многие века…
— Точно. С искусственным бессмертием застой усугубляется — и физический, и культурный. Это почти аксиома.
— Но ведь это не повод отказывать людям в продлении жизни? — нахмурился я.
Голос Энеи звучал будто из неведомой дали. Казалось, она раздумывает над чем-то несравненно более важным.
— Нет, — сказала она наконец. — Само по себе — не повод.
— Так что там с направлениями эволюции? — спросил я, глядя на приближающуюся пагоду и вознося молитвы, чтобы беседа отвлекала меня от весьма красочных картин падения и низвержения с двадцати с чем-то тысяч ступенек, по котором мы поднялись.
— Из достойных упоминания осталось только три. Возрастающая специализация, возрастающая взаимозависимость, возрастающая изменчивость. Все они важны, но важнее всех последнее.
— Как это, детка?
— Эволюция сама эволюционирует. Ей просто приходится эволюционировать. Изменчивость уже сама по себе важная для выживания наследственная характеристика. Системы — живые и прочие — должны учиться эволюционировать и до некоторой степени управлять процессом и темпом собственной эволюции. Мы — то есть люди — тысячу лет назад подошли к этому умению совсем близко, но Центр отобрал его у нас. Во всяком случае, у большинства.
— В каком смысле «у большинства»?
— Обещаю, через несколько дней ты сам все увидишь.
Наконец-то мы достигли Южных Небесных Врат и прошли под красной аркой, увенчанной золотой крышей. Впереди остался только Небесный Путь — тропа, ведущая по черному пологому склону к едва различимой вершине. Нас окружал суровый, безжизненный пейзаж: здешний климат — если можно назвать климатом почти космический вакуум — подходил для жизни ничуть не лучше, чем поверхность спутника Старой Земли. Я как раз хотел отпустить реплику насчет ниши, в которой жизнь еще не нашла зацепки, когда Энея сошла с тропы и направилась к маленькому каменному храму, приткнувшемуся среди острых утесов и расщелин в нескольких сотнях метров от вершины. Вместо двери в нем стоял воздушный шлюз, настолько древний, что его вполне могли снять с одного из первых кораблей колонистов. Как ни странно, шлюз работал, и когда Энея нажала на кнопку, наружная дверь закрылась, а внутренняя не открывалась, пока давление воздуха в камере не уравнялось с давлением внутри храма.
Переступив порог, мы оказались в небольшом помещении, практически пустом. Там стояла затейливая бронзовая ваза с живыми цветами, несколько зеленых веточек и красивая статуя, некогда позолоченная — женщина в золотых одеяниях — толстощекая и доброжелательная, совсем как Будда в женском обличье. Голову ее венчала позолоченная корона из листьев, а позади — странное дело! — чеканный золотой христианский нимб.
Сняв шлем, андроид сообщил:
— Воздух хороший. Давление вполне подходящее.
Мы с Энеей стащили капюшоны, наслаждаясь возможностью подышать по-человечески.
У ног статуи лежали курительные палочки и коробка спичек. Опустившись на одно колено, Энея чиркнула спичкой и зажгла палочку. Комната тут же наполнилась крепким ароматом благовоний.
— Повелительница Лазурных Облаков, — улыбнулась Энея радушной золотой богине. — Богиня зари. Зажигая палочку, я совершила жертвоприношение и просила о рождении внуков.
Я уже почти улыбнулся, но улыбка застыла у меня на губах. «У нее есть ребенок. У моей любимой уже есть ребенок!» Горло перехватило, я отвел взгляд, но Энея подошла ко мне, взяла за руку и предложила:
— Может, перекусим?
Я и забыл о наших коричневых ленч-пакетах. Поесть в шлеме или осмотической маске было бы несколько затруднительно.
Мы уселись на пол в полумраке комнаты, среди клубящегося дымка и аромата благовоний, и набросились на сандвичи.
— Куда теперь? — спросил я, когда Энея взялась за штурвал шлюзовой камеры.
— Я слышал, что на восточном краю вершины есть обрыв под названием Скала Самоубийц, — сказал А.Беттик. — Там люди приносят себя в жертву. Прыгнувший в пропасть мгновенно оказывается перед ликом Нефритового Императора и, таким образом, получает гарантию, что его просьба будет удовлетворена. Если вам в самом деле нужна гарантия рождения внуков, можете прыгнуть.
Я вытаращился на андроида. Все-таки интересно, что это — специфическое чувство юмора или извращенная психика?
— Лучше заглянем сначала в храм Нефритового Императора, — рассмеялась Энея. — Посмотрим, есть ли кто дома.
До вершины оставалось метров пятьдесят, когда из непроницаемо черной тени, будто из угольного мешка, выступила, преградив нам путь, высокая фигура. «Шрайк!» — подумал я, зачем-то сжав кулаки. Присмотревшись, я понял, что ошибся.
Перед нами стоял человек — очень рослый, но все-таки человек в боевом скафандре высшей защиты, потрепанном в боях. Стандартное снаряжение имперских морпехов и швейцарских гвардейцев. За противоударным визором шлема — выразительное лицо чернокожего гиганта, обрамленное коротко подстриженными седыми волосами. На лице — свежие, незатянувшиеся раны. Во взгляде — ни капли дружелюбия. В руках — универсальная десантная винтовка. Направив ее на нас, гигант скомандовал на частоте наших ларингов:
— Стоять!
Мы остановились.
Как быть дальше, он не знал. Первое, что я подумал: «Наконец-то они до нас добрались».
И тут Энея шагнула вперед.
— Сержант Грегориус? — спросила она.
Гигант вскинул голову, но оружия не опустил. В глубоком вакууме его винтовка идеально справилась бы с любой задачей — она могла выпустить тучу игл, энергетический разряд, поток заряженных частиц, пулю или реактивную гранату. Ствол был направлен прямо в лицо моей любимой.
— Откуда вы знаете мое… — начал сержант и вдруг резко отшатнулся. — Вы она. Та самая. Девочка, которую мы искали так долго, на множестве планет. Энея.
— Да. Кто-нибудь еще уцелел?
— Трое. — Грегориус указал куда-то вправо, и я с трудом разглядел черный шрам на черной скале, с обугленным остовом чего-то вроде спасательной капсулы.
— Есть ли среди них отец капитан де Сойя?
Это имя я помнил. Помнил голос де Сойи, звучавший из комлога, когда он нашел нас, спас от Немез, а затем отпустил на Роще Богов почти десять лет назад.
— Так точно, — доложил сержант Грегориус. — Капитан жив, но долго не протянет. Он жутко обгорел на бедном старичке «Рафаиле». Капитан распался бы с ним на атомы, кабы не сомлел, дав мне шанс утащить его на шлюпку. Другие двое тоже ранены, но отец капитан при смерти. — Опустив винтовку на камни, он устало оперся на нее. — Умирает истинной смертью… Саркофага нет, а наш любимый капитан заставил меня поклясться, что я лучше распылю его на атомы, чем дам воскреснуть полоумным придурком.
Энея понимающе наклонила голову.
— Можете отвести меня к нему? Мне надо поговорить с ним.
Взвалив тяжелую винтовку на плечо, Грегориус опасливо покосился на нас с А.Беттиком.
— А эти двое?..
— Это мой лучший друг. — Энея притронулась к локтю андроида и взяла меня за руку. — А это мой возлюбленный.
Сержант кивнул и, повернувшись, повел нас к вершине, к храму Нефритового Императора.
ЧАСТЬ III
