Глава 7
Кобль находился там, где основное русло устья Висселя впадало в Догадочный залив. Здесь строили высокие здания из бревен и черного кирпича, с крутыми крышами; кварталы были разделены десятками каналов, осененных величественными халькозитийскими дендронами, а также бесчисленными лантанами, пальмами и сливовыми ивами. Центром делового района служила Бурса — небольшая площадь, окруженная покосившимися старыми домами, оплывшие окна которых, пережившие много поколений, стали уже лиловато-зелеными от времени. Примерно в ста метрах к востоку от площади текла река Виссель, и здесь, у причала Байнума, пришвартовался «Универсальный панкомиум»: плавучий музей, принадлежавший Теодорусу Гассуну. «Универсальный панкомиум» никак нельзя было назвать красивым судном — узковатое и длинноватое, оно двигалось благодаря восемнадцати волам, крутившим три вóрота, соединенных с гребным колесом за кормой; парусами Гассун пользовался только в оптимальных условиях.
Сам Гассун был так же узковат, длинноват и неказист, как его судно. На его вытянутом бледном лице маленькие бледные глаза были посажены близко к длинному лошадиному носу, а на макушке красовалась растрепанная копна белых пучков. Как правило, он носил тесный протертый сюртук из черной саржи, черные чулки и черные башмаки, неприятно контрастировавшие с бледной кожей и белыми волосами. Гассун ходил вприпрыжку на длинных костлявых ногах, размахивая длинными костлявыми руками; у него была привычка резко останавливаться, вскидывая продолговатую физиономию подобно ржущей лошади.
У Гассуна было мало друзей; он посвящал все свое время и внимание редкостям, древностям и диковинам из своей коллекции. Люди приезжали из дальних стран, чтобы полюбоваться на экспонаты «Универсального панкомиума» — никто из них никогда еще не видел столь достопримечательной выставки. В витринах Гассуна демонстрировались самые разнообразные изделия и предметы: костюмы из труднодоступных областей Большой Планеты, оружие и музыкальные инструменты, модели космических кораблей и летательных аппаратов, диорамы, изображавшие сказочные сцены, карты и глобусы всевозможных обитаемых миров, фотографии, книги и художественные репродукции, некогда привезенные на Большую Планету с Земли первоначальными иммигрантами, периодическая таблица с флаконами, содержавшими образцы каждого из элементов, собрание минералов и кристаллов, и даже игрушечная паровая машина, изготовленная из латуни — Гассун иногда запускал ее, чтобы позабавить детей.
Два раза в год, в промежуточные сезоны между муссонами, когда неподвижный воздух вызывал всеобщее ощущение подавленности, хозяин «Универсального панкомиума» отчаливал и совершал осторожный рейс по круговому маршруту, останавливаясь в городках устья реки, а иногда отваживался плыть вверх по Висселю до самого Париковска или даже до Крысиного Фитиля; однажды, в порыве безрассудной отваги, Гассун посетил Ветербург. Настолько, насколько это было возможно, в своих странствиях он полагался на гребное колесо; Гассун не доверял капризным, устрашающим и не поддающимся контролю небесным стихиям — он чувствовал себя в самом деле спокойно только тогда, когда его судно стояло на приколе у причала Байнума.
На борт «Универсального панкомиума» поднимались представители самых различных рас, народностей и каст. Гассун считал себя знатоком в том, что касалось идентификации и классификации этнических и классовых категорий населения Большой Планеты, и преуспел в этом настолько, насколько это было возможно для человека его профессии. Кроме того, он умел ценить женскую красоту, в связи с чем его любопытство было возбуждено вдвойне, когда он заметил грациозную молодую особу в сером плаще — ее прямая осанка позволяла предположить аристократическое происхождение, тогда как ее расовая принадлежность не поддавалась определению с первого взгляда. Гассуну понравились ее холодность и уверенность в себе, ее гладкие светлые волосы и очаровательные точеные формы. Владелец плавучего музея нередко позволял себе дремать наяву, воображая, что он завоевывает империи и становится основателем городов, где торжествует благородная справедливость, и что имя Теодоруса Гассуна вызывает трепет почтения во всех необъятных фестонах координатной сетки Большой Планеты. Замеченная им молодая особа, в частности, словно материализовалась из мечты — ясноглазая, романтически задумчивая, полная неизъяснимого влечения к возвышенному.
«В самом деле, исключительно любопытная девушка!» — думал Гассун, изучая ее черты, одежду и походку, пока она бродила среди выставочных витрин. Незнакомка интересовалась его картами, таблицами и глобусами, что порадовало владельца музея — перед ним была не какая-нибудь вульгарная инфантильная вертихвостка, воркующая и сюсюкающая при виде блестящих безделушек и мишурных механических кукол.
При всей своей эрудиции Гассун допускал общераспространенную ошибку: он предполагал, что все встречавшиеся с ним люди оценивали его по тем же меркам, по которым он оценивал себя самого. С точки зрения Гассуна, его тесный черный костюм олицетворял элегантную простоту. Когда он рассматривал в зеркале свою болезненно бледную длинноносую физиономию, увенчанную диким облаком белых волос, он видел лицо Прометея, бросающего вызов богам, эстета-провидца. Размышляя о возможном и невозможном, одинокий Гассун, окруженный своими редкостями, любил, страдал, торжествовал и отчаивался; ему были знакомы неудержимый рост и трагический крах империй, он слышал титаническую музыку, он блуждал в глубинах космоса. Один мимолетный взгляд может внушить чувствительному уму представление о целом фейерверке чудес — и под благородным лбом Гассуна чудеса эти творились повседневно.
Поэтому, пренебрегая скромностью и застенчивостью, он приблизился к молодой женщине в сером плаще: «Вижу, что вас интересуют карты. Это очень хорошо. Карты питают воображение и обогащают душу».
Молодая особа посмотрела на него с нескрываемым любопытством. Гассуну понравилось ее самообладание: ей и в голову не пришло хихикнуть, глупо ухмыльнуться или пошло признаться в полном невежестве. Она спросила: «Вы — владелец этого судна?»
«Да. Меня зовут Теодорус Гассун. Вы считаете, что моя коллекция заслуживает внимания?»
Незнакомка кивнула — довольно-таки флегматично: «Очень интересная выставка. Думаю, что во всем фестоне XXIII больше нет ничего подобного».
«И не только в нашем фестоне! Разве вы никогда не слышали об «Универсальном панкомиуме»?»
«Никогда».
«Ха-ха! По меньшей мере, вы откровенны. А откуда вы, если не секрет?»
Молодая особа рассеянно разглядывала карту: «В настоящее время я остановилась в Кобле. Вы часто плаваете в далекие города?»
«Время от времени. Я побывал в Крысином Фитиле и в Париковске — там, где Мёрн впадает в Виссель — и часто совершаю экскурсии по дельте Висселя».
«По сути дела, таким образом, вы — благодетель всех тех людей, которые иначе никогда бы не увидели эти экспонаты».
Гассун скромно приподнял большую белую ладонь: «Возможно. Никогда не думал об этом в таких выражениях — мне просто нравится моя работа. Мне нравится показывать другим свою коллекцию. Например, взгляните вот сюда: в этом шкафчике — окаменевший скелет огря! А здесь — транс-маска калькарского шамана! У меня есть даже средневековые серебряные монеты с Земли — они были древностями уже тогда, когда их привезли на Большую Планету!»
«Удивительно! Из всех плавучих театров ваш — поистине самый замечательный!»
Гассун поднял брови: «Вы назвали мой музей «плавучим театром»? Что ж, почему нет? Меня такое определение нисколько не оскорбляет».
«Судя по всему, вы не одобряете другие развлекательные заведения?»
Гассун поджал губы: «Не сомневаюсь, что они отвечают своему назначению».
«В Лантине я присутствовала на представлениях «Очарования Миральдры» и «Золотого фантазма Фиронзелле». В обоих случаях спектакли были поставлены искусно, со знанием дела».
«Не спорю. Но удалось ли вам уловить, в том или ином спектакле, хотя бы намек на интеллектуальную глубину? Нет? Я так и думал. Аполлон Замп — пижон; Пеплошторм — позер. Зрители покидают их театры, ничего не почерпнув. Следует ли удивляться тому, что столько народов, живущих по берегам Висселя, практически прозябают в варварстве?»
«По-видимому, вы считаете, что плавучие театры могли бы выполнять более конструктивную роль».
«Само собой! Подумайте о человеческом уме! Он может быть изумительно плодотворен, если используется надлежащим образом. С другой стороны, без упражнения интеллект атрофируется и превращается в желтовато-серый комок жира. Но почему бы нам не пройти ко мне в кабинет, где мы могли бы продолжить беседу в более комфортабельной обстановке?»
«С удовольствием».
В кабинете Гассун поспешно освободил от хлама одно из кресел: «Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли выпить чашку чая? Одну минуту, я извещу своего секретаря». Гассун выглянул из кабинета и громко обратился к пустому коридору: «Берард, ты здесь? Будь так любезен, отвечай, когда тебя зовут! Приготовь свежий чай и подай его в кабинете. Завари смесь из красной банки».
Гассун вернулся к мадемуазели Бланш-Астер, изучавшей брошюру, найденную на столе. Гассун уселся, пододвинул кресло поближе к столу и скрестил руки на груди: «Значит, вы интересуетесь ботаникой?»
«В какой-то мере. Не буду притворяться, что я что-нибудь понимаю в этой монографии».
«Она написана на диалекте Северного фестона XIX. Как она попала в Кобль, проделав путь через три океана и два континента, не поддается представлению. Автор обсуждает вопрос о приспособлении к туземной флоре растений, импортированных с Земли, и приводит ряд любопытнейших примеров. Он приходит к тому выводу, что экзотические организмы, по окончании периода их безусловного триумфа или абсолютного поражения, по-видимому умудряются, по выражению автора, «помириться с новым миром» — на протяжении последующих столетий наблюдается постепенная конвергенция, сближающая интродуцированные виды с автохтонными. В заключительной части автор задает вопрос: не происходит ли нечто подобное и с человеческими существами? При этом он указывает на ряд народностей, таких, как бодецы из Отходной долины, длинношеие рюты и потемкинцы с Падраической горы, в которых уже заметна существенная эволюционная диверсификация».
«Никогда не слышала об этих племенах и о странах, где они обитают», — скромно призналась мадемуазель Бланш-Астер.
«Я могу показать вам эти страны на картах», — с готовностью предложил Гассун.
Стюард Берард, шаркая, зашел в кабинет с подносом в руках; небрежно опустив его на стол, он шмыгнул носом и удалился. Гассун прищелкнул пальцами, испытывая радостное предвкушение, и стал наливать чай в две черные керамические кружки. При этом он поднял брови и покосился на собеседницу: «Между прочим, с кем я имею честь заниматься чаепитием?»
«У меня очень длинное имя. Полезным сокращением может служить «мадемуазель Бланш-Астер Виттендор», — посетительница положила ботаническую монографию на стол. — Меня впечатляет ваше стремление информировать и просвещать обитателей берегов Висселя и его притоков. Отважный, идеалистический замысел!»
Гассун моргнул. Неужели он поставил перед собой столь амбициозную цель? Даже если нет, приятно было заслужить одобрение столь привлекательной и умной молодой особы: «По сути дела, я еще не приступил к осуществлению столь крупномасштабного замысла. Тем более, что лишь немногие располагают способностями и знаниями, достаточными для руководства подобным проектом».
«Что, в точности, вы намерены предпринять? Полагаю, в качестве операционной базы вы будете пользоваться своим достопримечательным судном?»
Гассун откинулся на спинку кресла и устремил взор в потолок: «Честно говоря, я еще не принял окончательное решение».
«О! Очень жаль!»
Гассун сложил пальцы домиком и задумчиво нахмурился: «Это не так уж просто. Практически всюду люди предпочитают развлечения, приносящие достоинство интеллекта в жертву халтурной показухе, которую им навязывают расхожие плавучие театры. Они набиваются битком в зрительные залы этих судов просто потому, что им не предлагают ничего лучшего».
«Уверена, что вы правы, — сказала мадемуазель Бланш-Астер. — Какого рода программу вы могли бы предложить?»
Гассун испугал ее, ударив кулаком по столу. Он воскликнул звенящим голосом: «Классику, конечно! Работы земных мастеров!» Смущенный своей горячностью, владелец музея взял кружку и выпил пару глотков чая.
Немного помолчав, мадемуазель Бланш-Астер заметила: «Мне стыдно, что я так мало понимаю в этих вещах» Гассун рассмеялся: «У меня слишком смелые мечты. Мои планы непрактичны».
«Вы несправедливы к себе, — мягко возразила мадемуазель Бланш-Астер. — Глубокая правда жизни вызывает отзыв в сердцах всех людей, в каком бы обличье она ни являлась. Мне, например, скучно иметь дело с поверхностными идеями и поверхностными людьми».
«Ваши чувства делают вам честь, — отозвался Гассун. — Не подлежит сомнению, что вы проницательны и разборчивы. Тем не менее, принимая во внимание все обстоятельства, просвещение, о котором я упомянул, потребовало бы определенных усилий от тех, кому оно могло бы принести пользу. Метафорой иногда охватываются две или три абстрактные идеи одновременно, персонажи обращаются с декламациями к неизвестным лицам или существам, язык отличается архаичностью и неопределенностью… Несмотря ни на что, однако, классическим пьесам свойственна особая напряженная содержательность». Гассун снова откинулся на спинку кресла и беспокойно провел рукой по белой шевелюре, в связи с чем ее взъерошенность стала несколько несимметричной: «Я задаю себе вопросы, на которые нет ответа. Абсолютно ли искусство? Или это плоскость, пересекающая цивилизацию лишь в какой-то момент времени? Возможно, в каком-то фундаментальном смысле я спрашиваю: что несет ответственность за эстетическое восприятие — ум или сердце? Как вы могли уже догадаться, я склонен рассматривать вещи с романтической точки зрения — тем не менее, сложное искусство требует наличия аудитории, способной его воспринимать и понимать. Таково, по меньшей мере, обязательное условие».
Мадемуазель Бланш-Астер потягивала чай из керамической кружки: «Мне пришла в голову замечательная мысль… Может быть, мне не следовало бы о ней упоминать — вы подумаете, что я слишком много себе позволяю».
«Говорите, я буду рад вас выслушать! — радушно заявил Гассун. — Ваша заинтересованность доставляет мне большое удовольствие».
«То, что я скажу, самым удивительным образом совпадает с вашими устремлениями — настолько, что можно было бы даже предположить вмешательство Судьбы. Вы слышали о фестивале короля Вальдемара в Морнуне?»
«До меня доходили слухи об этом празднестве».
«Вчера я прибыла в Кобль на борту пассажирского судна. Одним из моих спутников оказался Аполлон Замп, бывший владелец «Очарования Миральдры»».
«Как вы сказали — «бывший»?»
«Да, он потерял свое судно в Голодном Порту. Но еще до этого он выиграл конкурс и получил приглашение на фестиваль в Морнуне от короля Вальдемара. Мое предложение заключается в следующем. Почему бы вам не отправиться в Морнун вместо Зампа и не выступить перед королем Вальдемаром? И я считала бы себя исключительно обязанной, если бы вы согласились взять меня с собой!»
Гассун моргнул и с сомнением погладил подбородок: «Это очень далекий путь».
Мадемуазель Бланш-Астер рассмеялась: «Подобные соображения, конечно же, не могут воспрепятствовать планам такого человека, как вы».
«Но насколько целесообразен ваш план? — почти жалобно спросил Теодорус Гассун. — В конце концов, приглашение получил Аполлон Замп, а не я».
Мадемуазель Бланш-Астер решительно заявила: «Замп будет сотрудничать — он надеется получить первый приз». Обольстительница наклонилась вперед и посмотрела Гассуну в глаза: «Разве это не замечательное приключение?»
«Да-да, разумеется, — сдавленно произнес куратор плавучего музея. — Но я не большой любитель приключений».
«Не могу в это поверить! Я чувствую в вас романтический пыл, перед которым все возрасты покорны!»
Гассун нервно одернул лацканы сюртука: «Я не так уж стар, если на то пошло».
«Нет, конечно нет. Человек стареет только тогда, когда отказывается от своих надежд».
«Никогда! — воскликнул Гассун. — О, никогда!»
Мадемуазель Бланш-Астер понимающе улыбнулась: «В пути я завязала знакомство с Аполлоном Зампом. Я могу привести его сюда, и из вашей встречи может получиться нечто поистине замечательное». Она поднялась на ноги.
Гассун тоже вскочил: «Неужели вы уйдете так скоро? Я прикажу заварить еще чаю!»
«Мне нужно найти Зампа. Теодорус Гассун, вы возбудили во мне прекрасную надежду и веру в будущее!»
«Идите же! — полнозвучно напутствовал ее Гассун. — Но возвращайтесь поскорее».
«Постараюсь».
Спустившись по трапу, мадемуазель Бланш-Астер медленно прошлась по причалу Байнума, задумчиво опустив голову — гораздо более уязвимая и печальная персона, чем могли бы предположить Аполлон Замп или Теодорус Гассун. Остановившись, она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на «Универсальный панкомиум». При этом она слегка поморщилась, испытывая ощущения, которые сама не посмела бы определить. Снова отвернувшись, она ускорила шаги и направилась к арке, ведущей в кривой узкий переулок, словно протиснувшийся зигзагами среди высоких зданий из потемневшего от времени дерева. По горбатому мостику она пересекла канал, заполненный зеленовато-черной водой. Дальше улицу перегородило строение с дюжиной беспорядочных мансард; с одной стороны подворотни под ним находилась лавка торговца целебными травами, с другой — небольшая переплетная мастерская. Из подворотни мадемуазель Бланш-Астер вышла на Бурсу — площадь, ширина которой уступала высоте окружающих домов. В центре площади, там, где установили прилавки четыре продавщицы цветов, ее должен был встретить Аполлон Замп, но его не было видно. Мадемуазель Бланш-Астер не проявила никаких признаков удивления или раздражения. Обозревая площадь, она заметила над булыжной мостовой вывеску с символическим изображением синего кита и направилась ко входу под этой вывеской.
В темном внутреннем помещении таверны «Голубой нарвал», так же, как и в прочих заведениях, выходивших на маленькую площадь, было тесно. Замп сидел за небольшим столиком на возвышении выступающей на улицу оконной ниши; заметив приближение своей сообщницы, он вскочил на ноги.
Мадемуазель Бланш-Астер позволила усадить себя за столик и придала лицу то безразличное выражение, которое, как показывал ее опыт, было наиболее целесообразным при общении с Зампом.
«Я только что посетила «Универсальный панкомиум», — сообщила она. — Там я встретилась с Теодорусом Гассуном. Я упомянула об обстоятельствах, в которых вы находитесь, и Гассун счел возможным сделать конструктивное предложение. Он готов отплыть в Морнун и участвовать в фестивале. Разумеется, его судно придется переименовать в «Очарование Миральдры», а вам придется притвориться его владельцем».
Замп нахмурился: «Я встречался с Гассуном. Он туп, как пень — и упрям, как осел».
«У него своя система ценностей, это правда. По сути дела, он отказывается давать легкомысленные и экстравагантные представления в том жанре, благодаря которому вы заслужили свою репутацию».
Замп был скорее удивлен, нежели раздражен: «Что, в таком случае, он имеет в виду?»
«Он желает исполнять классические трагедии древней Земли».
Замп устало махнул рукой: «Я не педант — что я понимаю в таких вещах?»
«Я тоже в них ничего не понимаю. Но у вас есть талант — вы умеете оживить любой материал».
«Вас мне не удалось оживить».
«Прежде всего оживитесь сами — и займитесь возрождением древних эпических трагедий, которые так нравятся Гассуну».
«И что дальше?»
Мадемуазель Бланш-Астер пожала плечами: «Тот, чье представление на фестивале понравится королю Вальдемару, получит большие деньги. Вы сможете построить самое великолепное судно, когда-либо плававшее по Висселю — или вы можете остаться в Морнуне и вести жизнь знатного бездельника».
Замп сидел, разглядывая собеседницу с нелицеприятной беспристрастностью. Некоторое время она терпела такую инспекцию, но уже начинала чувствовать себя неудобно: «Я сказала Гассуну, что вы скоро к нему придете, чтобы обо всем договориться».
Еще несколько напряженных секунд Замп молчал, после чего поднялся на ноги: «Мне нечего терять».
Они вышли из «Голубого нарвала», пересекли Бурсу и направились по зигзагообразному переулку к причалу Байнума. Там мадемуазель Бланш-Астер остановилась: «Дальше я не пойду. Будет лучше, если Гассун не увидит нас вместе. А теперь, пожалуйста, слушайте! Не ссорьтесь с Гассуном, не перечьте ему. Не оспаривайте его мнения и гипотезы, уступайте настолько, насколько это в ваших силах. Превыше всего, не торгуйтесь по поводу того, кто будет руководить предприятием — Гассун должен быть убежден в том, что экспедиция находится под его контролем. У нас мало времени, наша главная цель — в том, чтобы поскорее отправиться в плавание».
«Ваша цель, несомненно, заключается именно в этом, — проворчал Замп. — Мои цели не обязательно совпадают с вашими».
«Даже так? В чем расходятся наши цели?»
«Я не хочу свалять дурака в Морнуне. Если Гассун будет настаивать на какой-нибудь невозможной ахинее, почему бы я стал тратить время и усилия — только для того, чтобы вы загребали жар чужими руками? Вы дали ясно понять, что терпеть меня не можете».
«Нет, нет, нет! — воскликнула мадемуазель Бланш-Астер. — Я могу терпеть кого угодно, даже вас! Но я не могу брать на себя личные обязательства — не сейчас».
«Не сейчас и никогда».
Глаза мадемуазель Бланш-Астер сверкнули: «Почему вы так говорите? Потому что ваша хандра, ваше тщеславие, ваши щегольские привычки не вызвали у меня никакой симпатии? Взгляните на себя со стороны, на свои соломенные кудри, на свои ужимки и пошлые любезности, на свои смехотворные шляпы!» Она топнула ногой: «Раз и навсегда, соберитесь с духом! Если вам удастся выиграть конкурс в Морнуне, вы разбогатеете — и такова будет ваша награда — а не мое восхищение, которое вы можете заслужить или не заслужить!»
Замп рассмеялся ей в лицо: «В одном я совершенно уверен: вы настолько же меня не понимаете, насколько я не понимаю вас. Можете восхищаться мной или не восхищаться, воля ваша — мне все равно. Как вы изволили заметить, награда в Морнуне будет выплачена железом — и я намерен это железо получить». Он отвернулся, разглядывая «Универсальный панкомиум»: «Теодорус Гассун, держись! Впервые в жизни тебе придется иметь дело со мной!»
Мадемуазель Бланш-Астер прикоснулась к его плечу: «Аполлон Замп».
Замп оглянулся через плечо: «Да?»
«Сделайте все возможное».
Замп сухо кивнул и размашистыми шагами направился к «Универсальному панкомиуму». Взойдя по трапу, он остановился перед закрытым турникетом у кассовой будки; через некоторое время в окошке появилась физиономия секретаря Берарда: «За вход полагается полгроша, сударь».
«К чертовой матери твои полгроша! Я — Аполлон Замп! Сообщи Гассуну, что я хочу его видеть».
«Пройдите в музей, сударь. Маэстро Гассун занят оздоровительной гимнастикой и его нельзя беспокоить еще пять минут».
«Я подожду».
Замп стал прогуливаться вдоль витрин. Вскоре появился Гассун: «А, Замп! Рад вас видеть! Вы тоже изучаете карты?»
«Да — Бездонное озеро давно привлекает мое внимание».
«И мое тоже. Пройдем ко мне в кабинет?»
Замп уселся в кресло, которое мадемуазель Бланш-Астер занимала всего лишь два часа тому назад. Гассун налил две рюмки «Брио»: «Позвольте мне выразить соболезнования по поводу потери вашего судна».
«Благодарю вас. Беда постигла нас, конечно, по моей вине — я наивно доверился мерзавцу Пеплошторму. Тем не менее, я знаю, как заработать достаточно железа, чтобы купить новое судно — именно поэтому я и решил вас навестить». Замп вынул серебряную табличку и положил ее на стол перед Гассуном: «Тот, кому удастся развлечь короля Вальдемара на славу, получит несметное состояние».
«Что вы предлагаете?»
«Временно переименовать ваше судно в «Очарование Миральдры», нанять труппу, отправиться вверх по течению Висселя в Морнун и принять участие в конкурсе, чтобы выиграть первый приз».
Гассун медленно кивнул: «Примерно этого я и ожидал — причем, прошу заметить, ваше предложение вполне разумно. Тем не менее, я человек строгих и скромных привычек, а железа у меня больше, чем я когда-либо смогу потратить. Замп, у меня далеко идущие планы! Сегодня я беседовал с исключительно притягательной молодой особой по имени Бланш-Астер, и она покинула меня в необычном настроении. Я понял, что в моей жизни наступил своего рода застой, что я слишком сосредоточился в себе. Я в одиночестве наслаждался сокровищами литературы, которыми обязан делиться с другими. Теперь я хотел бы поставить на сцене несколько знаменитых шедевров земных классиков. Вы спросите: где мы найдем эти легендарные пьесы? Я отвечу: они хранятся здесь, в моей коллекции редких книг — не более, чем в пятидесяти шагах отсюда».
«В высшей степени любопытно! — отозвался Замп. — И что из этого следует?»
«Мое предложение заключается в следующем: я выберу, учитывая ваши полезные рекомендации, один или несколько таких шедевров, после чего мы исполним их в Морнуне. Если мы выиграем приз, так тому и быть! Если нас постигнет неудача, по меньшей мере мы сможем сказать, что сделали все, что могли».
Замп ответил: «Я не знаком с упомянутыми классическими произведениями. Откуда мне знать? Вполне возможно, что они принесут ошеломительный успех! В принципе я согласен с вашими условиями. Но я вынужден предъявить несколько требований со своей стороны. В частности, так как я твердо намерен победить на конкурсе в Морнуне, а вы не проявляете особой заинтересованности в получении денежной награды, всю организацию деталей подготовки спектакля, в том числе выбор персонала, а также костюмов, музыкального сопровождения и сценических декораций мне придется взять на себя».
Гассун высоко поднял белый указательный палец и произнес напряженно-дидактическим гнусавым тоном: «Но исключительно в рамках, предусмотренных оригиналом!»
Замп ответил жестом, означавшим полное отсутствие возражений: «А теперь — о судне. Естественно, нам потребуются подходящая сцена и скамьи для зрителей. Неплохо было бы придать всему судну в целом более праздничный вид. Несколько мазков розовой и зеленой краски, три дюжины вымпелов и сто метров красочных полотнищ обеспечат чудесное преображение этого жуткого трухлявого гроба, набитого мертвечиной. Да, еще один вопрос: вы, без всякого сомнения — опытный, видавший виды капитан и будете управлять судном по мере нашего продвижения вверх по Висселю — до самого Бездонного озера. Следующий отрезок пути вызывает у меня большое беспокойство, и я хотел бы командовать судном вплоть до прибытия в Морнун, а по окончании представления на королевском фестивале я снова передам плавучий театр в ваше распоряжение».
«Ваши условия в какой-то мере разумны, — сказал Гассун. — Тем не менее, я должен предусмотреть дополнительные условия. Я хочу, чтобы нас сопровождала мадемуазель Бланш-Астер. Как вы справедливо заметили, необходимо соорудить сцену и скамьи для зрителей; тем не менее, я не намерен изменять планировку и экспозиции моего музея».
Замп с сомнением поджал губы: «Боюсь, что некоторые незначительные перестановки потребуются — хотя бы для того, чтобы установить закулисные механизмы. Кроме того, следует оснастить судно двумя ярусами предохранительных сетей и принять другие обычные меры предосторожности на случай нападения кочевников».
Гассун упрямо возражал: «В этом нет необходимости! На протяжении всей истории бродячие менестрели, поэты-грамотеи, барды, сказатели, друидийны и трубадуры пользовались привилегией неприкосновенности даже в самых опасных районах и в самые смутные времена. Такова общечеловеческая традиция — почему бы на Большой Планете дела обстояли по-другому?»
Замп попробовал «Брио»; проведя слишком много времени в бутылке, ликер приобрел отдающий плесенью привкус: «Ваши идеалы благородны и делают вам честь. Хотел бы я, чтобы кочевники придерживались столь же возвышенных принципов!»
Гассун улыбнулся и опорожнил свою рюмку с явным удовольствием: «Любого человека — последнего подлеца и озверевшего головореза — можно приветствовать с достоинством и прямотой, свидетельствующими о добрых намерениях, и он не нанесет вам ущерба. Рекомендуемые вами меры предосторожности не только расточительны — они излишни. Да воцарится мир во всем мире! Миру — мир! Мы приходим и уходим с миром!»
Замп отделался ни к чему не обязывающим кивком — с решением этой проблемы можно было подождать.
Гассун прокашлялся и налил в рюмки еще немного «Брио»: «Насколько я понимаю, вы познакомились с мадемуазелью Бланш-Астер в Лантине?»
«Весьма достопримечательная особа, на мой взгляд».
«Действительно, возникает такое впечатление».
«Откуда она, где она родилась и выросла?»
«Она никогда не высказывала никаких замечаний по этому вопросу. По сути дела, мы никогда не обсуждали в подробностях ее личные дела».
Гассун раздул щеки и устремил взор в пространство: «После стольких лет безмятежного существования меня охватило внезапное возбуждение».
«Меня тоже, — Замп поднял рюмку. — За успех нашего замечательного проекта!»
«За успех! — Гассун залпом отправил в глотку остатки подпорченного ликера и вытер рот рукавом. — Нам следует обсудить финансовую сторону вопроса. Сколько железа вы можете вложить в наше предприятие?»
Замп ошеломленно уставился на собеседника: «Я уже предложил вам свои способности, свой опыт и незаменимое королевское приглашение! Вы ожидаете, что я вложу еще какое-то количество железа?»
Рот Гассуна — розовая щель между длинным носом и длинным бледным подбородком — стал почти невидимым. Наконец он сказал: «То есть, вы не можете вложить никакого железа?»
«Ни гроша».
«Это неприятная новость. Нас ожидают существенные расходы».
«На сооружение сцены и скамей и на приобретение нескольких ведер краски? Не думаю, что такие расходы намного превысят ваши регулярные издержки на поддержание судна в пригодном к плаванию состоянии».
«Но потребуется собрать труппу, — упрямо настаивал Гассун. — А исполнителям придется время от времени что-то платить».
«Не вижу никакой проблемы! — притворился Замп. — Я давно научился иметь дело с подобными претензиями — а именно, полностью их игнорирую».
«Бесконечно откладывать оплату невозможно — исполнители перестанут выполнять свои обязанности».
«Мы извлечем доход по пути, выступая с представлениями — вы даже не заметите, как все издержки будут возмещены».
Гассун не был вполне убежден в таком повороте дела: «Возможно. Тем не менее, я не рассчитывал потратить такую большую сумму».
Замп раздраженно воздел руки к потолку и вскочил: «В таком случае проект придется выбросить за борт, потому что у меня буквально не осталось ни гроша. Прошу меня извинить, мне нужно уведомить мадемуазель Бланш-Астер о вашем отказе».
«Не спешите! — Гассун зажмурился и несколько секунд просидел в напряженном оцепенении. — В конце концов, вопрос о финансировании не так уж важен. Как вы упомянули, доход от представлений в промежуточных пунктах должен покрыть издержки».
Замп снова уселся: «Позвольте мне сделать одно замечание. Фестиваль в Морнуне начнется довольно скоро. Приготовлениями следует заняться немедленно».
Гассун откинулся на спинку кресла и закатил глаза так, что под зрачками стали видны белки глаз. Опять все предприятие зависело от его сиюминутного решения. Владелец музея вздохнул: «Давайте встретимся через несколько часов — и тогда обсудим наши планы в подробностях».
Замп сообщил мадемуазели Бланш-Астер о том, как прошло его совещание с Гассуном.
«Значит, он так-таки согласился», — тихо сказала она скорее самой себе, нежели Зампу.
«По всей видимости. Тем не менее, он может отказаться от своего решения».
Мадемуазель Бланш-Астер медленно покачала головой: «Он не откажется».
«Вас почему-то это не слишком радует».
Она снова покачала головой: «Я вынуждена делать все необходимое».
«Как всегда, ваши побуждения остаются для меня полной загадкой», — проворчал Замп.
Вместо того, чтобы обсуждать свои побуждения, мадемуазель Бланш-Астер спросила: «Где и когда вы снова встретитесь с маэстро Гассуном?»
«В «Матросской отраде», когда солнце опустится на плечо Прощальной горы».
«Я туда приду».
Глава 8
Не зная, чем заняться, Замп прогуливался по волнолому, бросая гальку в Догадочный залив. На западе береговая линия выступала в океан, заканчиваясь темным утесом, получившим наименование Прощальной горы. Расхаживая взад и вперед, Замп следил за перемещением Федры по небу и в конечном счете занял положение, позволявшее ему следить за набережной.
Точно в назначенное время он заметил приближение Гассуна и деловито направился к нему; они встретились у входа «Матросской отрады».
«Вы пунктуальны, — заметил Гассун. — А я придаю большое значение пунктуальности».
«О вас можно сказать то же самое, — отозвался Замп. — Надо полагать, мы оба отличаемся этим качеством».
«Счастливое предзнаменование!» — Гассун первый зашел в таверну и сказал пару слов хозяину; тот провел их в небольшую частную гостиную с полукруглым окном эркера, выходящим на реку. Люстра из трех светильников и восьми линз висела над круглым столом, куда Гассун положил принесенный с собой кожаный чемоданчик. Тем временем Замп заказал у трактирщика сардельки и пиво.
Гассун уселся на один из стульев: «Я тщательно рассмотрел наши возможности». Многозначительно помолчав, он продолжил: «Наши цели вполне совместимы, но только в том случае, если мы безусловно согласимся по вопросу о стиле и качестве спектаклей».
«Несомненно! — отозвался Замп. — Само собой».
Гассун брезгливо отодвинул чемоданчик, чтобы освободить место на столе для принесенного трактирщиком подноса с пивом и сардельками: «Мое замечание не так банально, как может показаться. Я желаю пресечь в зародыше любые помыслы о клоунаде, вилянии задами и распевании баллад на злободневные темы, сочиненных с использованием фиктивного жаргона».
Замп развел руками: «Нет возражений — подписано и скреплено печатью».
Гассун крякнул и раскрыл кожаный чемоданчик: «Сегодня вечером я просмотрел свою коллекцию и выбрал несколько работ, которые могли бы соответствовать нашим целям».
Набивая рот сарделькой, Аполлон Замп протянул руку, чтобы взять один из томов; Гассун проворно отодвинул чемоданчик, чтобы Замп не мог его достать. Владелец музея произнес самым наставительным, дрожащим от напряжения тоном: «Запланированная программа чревата труднопреодолимыми препятствиями. С тех пор, как были написаны эти пьесы, язык изменился; изменились также многие условности и символика. Люди, не менее опытные и знающие, чем мы с вами, ломают голову над некоторыми малопонятными ссылками и намеками — как их поймут зрители, которые, даже если они проявят самый серьезный интерес, совершенно неподготовлены?»
Замп залпом поглотил значительное количество пива, поставил кружку на стол и вытер рот рукавом: «Как правило, мы развлекаем зрителей теми вульгарными представлениями, которые вы так презираете, и не возникает никаких проблем».
Гассун проигнорировал это замечание: «Мы можем адаптировать и редактировать пьесы, в какой-то мере искажая дух оригинала — или подходить к исполнению бескомпромиссно, доверяя способности публики к непосредственному восприятию. Что вы думаете по этому поводу?»
Замп вытер руки салфеткой: «Прежде всего мы должны стремиться заслужить одобрение короля Вальдемара. Поэтому спектакли должны быть, по меньшей мере, доступны его пониманию».
Гассун назидательно поправил партнера: «Наша основная цель — возрождение классики. Если король Вальдемар достаточно чувствителен и образован, он присудит нам главный приз».
«В таком случае, — задумчиво сказал Замп, — следует подготовить несколько программ, отвечающих различным возможным вкусам».
И снова Гассун возразил: «Было бы замечательно нанять большое количество опытных исполнителей и подготовить обширный, разнообразный репертуар. Излишне, однако, упоминать о том, что я не могу себе это позволить. Нам придется выбрать одну или две пьесы, постановка которых обойдется не слишком дорого. Например, вот пьеса под наименованием «Макбет» — она давно считается образцом классической трагедии».
С сомнением поджав губы, Замп пролистал несколько страниц древнего тома. Гассун следил за ним с каменным лицом. Наконец Замп сказал: «Мой опыт показывает, что публика предпочитает любые зрелищные моменты многословным монологам и диалогам. Если бы мы могли дополнить некоторые сцены и сократить другие, и в целом сделать спектакль немного более красочным, возможно, что эта трагедия заслужит одобрение зрителей».
Гассун мягко заметил: «Это произведение, в том виде, в каком оно существует, выдержало испытание временем. Не забывайте, что я намерен превзойти лучшие достижения обычных плавучих театров!»
Несмотря на твердое намерение не вступать в споры с Гассуном, Замп не сдержался и заартачился: «Мы на Большой Планете, здесь причуды и странности встречаются на каждом шагу! То, что приносит успех в одном городе, проваливается в тридцати километрах выше по течению. В Скивари на Мёрне народ проявляет склонность к истеричности; развеселившись по какому-нибудь поводу, они продолжают хохотать без остановки, в связи с чем предусмотрительный владелец плавучего театра предлагает им декламации теологических трактатов. В Бером-Куротраве мужские роли обязаны исполнять женщины, а женские — мужчины; не спрашивайте меня, почему, но они настаивают на том, чтобы драмы исполнялись именно так. В городах ниже по течению, таких, как Ветербург, Моисеев Порт, Порт-Оптимо, Блесковер и Крысиный Фитиль, возникает меньше проблем; тем не менее, у обитателей каждого из этих селений свои предрассудки, которыми пренебрегать опасно».
Гассун поучительно поднял указательный палец: «Вы упускаете один важный момент: тот факт, что жители всех этих городов — люди. Их восприятие, их инстинкты по существу одинаковы, все они…»
В дверь постучали. Гассун вскочил, слегка приоткрыл дверь, выглянул наружу и распахнул дверь настежь: «Заходите, будьте, как дома!»
В комнату зашла мадемуазель Бланш-Астер. Гассун предложил ей стул: «Пожалуйста, садитесь. Не хотите ли бокал вина? Или одну из этих сарделек — они вполне съедобны. Вас заинтересует наш разговор. Мы обсуждаем эстетические принципы и, признаться, зашли в тупик. Я утверждаю, что искусство универсально и вечно. Маэстро Замп — надеюсь, я правильно формулирую его точку зрения — считает, что локальные идиосинкратические предпочтения опровергают мою теорию».
Мадемуазель Бланш-Астер сказала: «Возможно, вы оба правы».
Брови Гассуна сомкнулись: «Не отрицаю, это возможно. В таком случае наша задача заключается в том, чтобы преодолеть отсталость и ограниченность, вызванные местными традициями».
«Все, чего я хочу — получить награду на конкурсе в Морнуне», — угрюмо заметил Замп.
«Я вас прекрасно понимаю! Тем не менее, мы обязаны сосредоточиться на важнейшей цели. Вполне может быть, что лучше будет…»
Замп вздохнул и поднял руку: «Если мы не согласимся по поводу фестиваля в Морнуне, наше сотрудничество прекратится прежде, чем начнется».
«Это было бы достойно сожаления, — сказал Гассун. — Тем не менее, вам придется сообразовываться с моими указаниями. Мадемуазель Бланш-Астер и я намерены преследовать свои собственные цели».
Мадемуазель Бланш-Астер вмешалась: «По-моему, победа на конкурсе в Морнуне имеет огромное значение, хотя бы для того, чтобы приобрести престиж. В данном случае я согласна с маэстро Зампом».
Лицо Гассуна осунулось. «Несомненно, такая победа способствовала бы укреплению нашей репутации, — неохотно признал владелец плавучего музея. — Что ж, я считаю, что нам следует положиться на классическую трагедию «Макбет» как на основу программы».
Замп сомневался в целесообразности такого выбора: «Что, если король Вальдемар терпеть не может трагедии? Что, если он обожает забавные попурри вроде тех, что исполнялись на борту сгоревшей «Миральдры»? Нужно подготовить две — или, что еще лучше, три программы. Если вы настаиваете, мы отрепетируем «Макбет», но не помешает иметь про запас что-нибудь веселое, зрелищное, с живым музыкальным сопровождением».
«Вопрос о расходах не позволяет забывать о сдержанности, когда речь идет о расширении репертуара, — заявил Гассун. — Я не самый богатый человек в фестоне XXIII». Владелец музея перебрал несколько книг, лежавших в чемоданчике: «Вот опера в двух актах, «Фрегат «Пинафор»» — насколько я понимаю, комического характера, хотя ее авторы явно не отличались широтой взглядов».
«Не следует беспокоиться по поводу широты взглядов — постольку, поскольку музыка понравится публике».
Гассун шмыгнул носом и отложил партитуру «Фрегата»: «А вот очень странное сочинение: «Критика чистого разума»; насколько мне известно, ему придавали большое значение».
Аполлон Замп заглянул в эту книгу: «Это можно было бы исполнять только в форме костюмированной аллегории или декламации дифирамбов».
«Могу предложить еще один опус…»
Дискуссия продолжалась еще два часа, и в конечном счете было достигнуто соглашение — и Замп, и Гассун пошли на определенные уступки. Зампу пришлось отказаться от программы забавных попурри, а Гассун обязался закупить значительно более роскошные костюмы и декорации для «Макбета», чем намеревался первоначально. Замп старался держать свое мнение при себе, но считал сочинение Шекспира слишком серьезным для рядовой публики и намеревался непременно вставить в нее какие-нибудь развлекательные и зрелищные интерлюдии; так или иначе, Гассун лишний раз убедился в грубости и вульгарности вкусов Зампа. Мадемуазель Бланш-Астер мало интересовалась их аргументами, рассматривая гравированные иллюстрации в потрепанном томе «Потерянного рая» — Аполлон Замп хотел инсценировать эту поэму, но Гассун отказывался, ссылаясь на непомерные расходы, связанные с изображением ада и населяющих его демонов. Гассун неохотно предоставил Зампу полномочия, связанные с практическим руководством постановкой «Макбета», взяв на себя ответственность за навигацию. При этом Гассун сохранял право на контроль режиссуры и предоставление рекомендаций. «Я настаиваю на самом тщательном подходе, — заявлял владелец плавучего музея. — Мы не можем себе позволить неряшливое исполнение. Каждая деталь должна быть выпуклой и четкой, как алмаз, каждый жест должен безошибочно выражать ту или иную эмоцию, молчание должно нести в себе больше смысла, чем слова». Разгоряченный обсуждением этой темы, Гассун вскочил со стула и принялся расхаживать из угла в угол. Мадемуазель Бланш-Астер сопровождала его глазами, как загипнотизированный раскачивающейся коброй кролик, медленно поворачивая голову налево и направо.
Замп потерял интерес к разглагольствованиям Гассуна и внимательнее пригляделся к строкам «Макбета». Он был вынужден признать, что пьеса внушала странное, нереальное ощущение, которое он мог бы уловить и воспроизвести, если бы внес несколько изменений и добавил кое-что от себя.
Гассун остановился на полпути из одного угла гостиной в другой и нахмурился, глядя на Зампа сверху: «Надеюсь, перечисленные мною семь условий — или, точнее говоря, строгих ограничений толкования текста — совпадают с вашей точкой зрения?»
«Ваши взгляды отличаются множеством достоинств, — рассеянно отозвался Замп. — Не могу не заметить, однако, что в этом издании нет партитуры музыкального сопровождения».
Гассун наклонился, разглядывая древний том: «Действительно! Жаль».
«Ничего страшного. Концертмейстер найдет что-нибудь подходящее».
«Концертмейстер? Вы думаете, нам придется содержать еще и музыкального руководителя?»
Замп вопросительно развел руками: «На дирижере, конечно, свет клином не сошелся. Но он освободил бы меня от необходимости репетировать с оркестрантами».
«Эту обязанность может взять на себя самый компетентный из оркестрантов, — решил Гассун. — Или, если возникнет такая необходимость, я сам могу проводить репетиции — я готов сделать все возможное, чтобы избежать лишних расходов».
«Об экономии средств нельзя забывать ни в коем случае, в связи с чем вместо того, чтобы выбрасывать деньги на ветер, ночуя в гостинице, я переселюсь в каюту новой «Миральдры» — отныне ваше судно следует называть именно так».
Гассун неохотно согласился с таким планом. Мадемуазель Бланш-Астер тихо спросила: «Может быть, я тоже смогу выполнять какие-нибудь обязанности?»
«Очень великодушно с вашей стороны! — заявил Гассун. — Тем не менее…»
«Мадемуазель Бланш-Астер могла бы руководить обслуживанием труппы и команды — проверять качество запасов провизии, следить за тем, чтобы в каютах и спальнях было удобно, чтобы все было в порядке в салонах и так далее».
«Эту функцию я возьму на себя, — возразил Гассун. — Я уже много лет занимаюсь бухгалтерским учетом и распределением денежных средств. Но почему бы мадемуазель Бланш-Астер не могла исполнять какую-либо роль в нашей трагедии? Например, роль самóй леди Макбет?»
«Превосходная идея!» — воскликнул Замп.
Мадемуазель Бланш-Астер не возражала: «Сделаю все, что смогу».
«Значит, завтра я займусь набором труппы, — заключил Замп. — Естественно, с этой целью потребуется открыть счет для оплаты расходов».
По этому вопросу немедленно разгорелся новый спор, и его удалось согласовать только через двадцать минут, причем решение не удовлетворило полностью ни Зампа, привыкшего к довольно-таки расточительному образу жизни, ни Гассуна, не желавшего платить за прихоти Зампа. Когда они покидали «Матросскую отраду», необходимость рассчитаться за сардельки и пиво, поглощенные Зампом, вызвала у Гассуна дополнительное раздражение.
Глава 9
На причале неподалеку от Бурсы Замп нанял зеленый плоскодонный ялик с навесом из парусины в зеленую и белую полоску, и его повезли по каналам Кобля мимо четырехэтажных строений из темных бревен и вечно пришвартованных жилых барж, под нависшими над водой сливовыми ивами и строгими черными лантанами. Взойдя на причал Тассельмайера, Замп прошел по Звучной улице, где устроилось множество небольших мастерских, изготовлявших музыкальные инструменты и поставлявших их торговцам по всему побережью Догадочного залива до самого Лойленда, а также во многие города и поселки фестона XXIII.
Перед входом в ветхое здание «Клуба музыкантов» Замп заметил нескольких исполнителей из своей бывшей труппы, очевидно не сумевших найти работу в театре Гарта Пеплошторма. Игнорируя их присутствие, Замп вывесил на доске объявлений такую афишу:
«Новый плавучий театр «Очарование Миральдры» под управлением Аполлона Зампа, победителя конкурса в Лантине, готов предоставить работу нескольким превосходным, демонстрирующим разносторонние способности музыкантам, способным играть на нескольких инструментах, таких, как ревгорн, скридель, каденсивер, варибум, эльфлейта, литавры, гитара, дульциоль, гептагонг и зинфонелла.
Прослушивания проводятся на борту «Очарования Миральдры» (бывшего «Универсального панкомиума») у причала Байнума.
Оркестр, сформированный по окончании прослушиваний, примет участие в замечательной, доселе невиданной программе, которая будет представлена перед королем Вальдемаром на Большом Фестивале в Морнуне.
Рассматриваются кандидатуры только преданных своему делу исполнителей-виртуозов. Предусмотрено надлежащее вознаграждение».
Замп не успел закрепить афишу кнопками, как через его плечо стали заглядывать, оттесняя друг друга, все присутствующие музыканты, торопившиеся прочесть объявление — за исключением некоторых бывших оркестрантов Зампа, либо притворявшихся незаинтересованными, либо испытывавших смущение.
Замп отвечал на вопросы кратко и деловито: «Оркестрантов нанимают на длительный срок или даже бессрочно»; «Предлагаются вполне комфортабельные условия проживания»; «Да, мы несомненно будем выступать в Морнуне, и я надеюсь получить главный приз»; «Какая-то часть награды будет распределена между участниками труппы и оркестрантами»; «Безопасность? Охрана? Судно будет оборудовано эффективными современными средствами защиты — я не предвижу в этом отношении никаких проблем»; «Прослушивания начинаются сегодня, с третьим ударом гонга после полудня».
Замп вернулся к зеленому ялику, и его отвезли к «Клубу общества акробатов, мимов и фокусников», где он вывесил вторую афишу и ответил на множество вопросов примерно того же рода. Уходя, Замп столкнулся лицом к лицу с «великим чародеем» Виливегом.
В костюме из черного габардина, в темно-сером плаще мышастого оттенка, в залихватской кепке с длинным козырьком, красуясь драгоценными перстнями на пальцах и серьгами в ушах, Виливег явно ни в чем не нуждался. Увидев Зампа, он сухо кивнул и хотел было пройти мимо, но Замп задержал его: «Один момент, Виливег! Я хотел бы с тобой поговорить».
«У меня мало времени, — ответил фокусник. — К сожалению, не могу себе позволить роскошь продолжительной беседы».
«Возник вопрос, требующий неотложного решения, — настаивал антрепренер. — Зачем стоять на проходе? Давай отойдем в сторонку».
Виливег с досадой топнул ногой: «Я что-то не припомню, чтобы у нас с вами были какие-то срочные дела».
«Я освежу твою память», — ласково сказал Замп и отвел фокусника под локоть в угол веранды, скрытый от посторонних взоров декоративным ограждением из папоротников.
«По всей видимости, тебе не удалось получить работу в театре Пеплошторма?» — спросил Замп.
«А! — махнул рукой Виливег. — Пеплошторм, подобно многим другим судовладельцам, много обещает, но проявляет скупость и неуступчивость, как только доходит до дела».
«Тем не менее, ты очевидно не страдаешь от недостатка средств, — заметил Замп. — На тебе новый костюм и блестящие новые сапоги».
Виливег раздул щеки: «У меня достаточные сбережения».
«Драгоценное украшение на твоей кепке мне о чем-то напоминает, — продолжал Замп. — Не могу ли я на него взглянуть поближе?»
«Еще чего! Почему бы я стал приводить в беспорядок свой наряд? — возмутился фокусник. — А теперь, с вашего позволения…»
«Не спеши, не спеши! — остановил его Замп, многозначительно усмехнувшись. — Меня интересует также серебряная застежка с топазом, скрепляющая воротник твоего плаща. Она удивительно похожа на ту, которую ты у меня украл. Короче говоря, будь так добр, верни мое имущество — прежде чем я отрежу тебе уши двумя взмахами рапиры».
Виливег разразился неизбежными протестами и жалобами, но в конечном счете Замп заставил его отдать несколько драгоценностей, а также поясную сумку, содержавшую сто двенадцать железных грошей.
«Перейдем к другому вопросу, имеющему непосредственное отношение к нашим делам, — сказал Замп. — Я снова набираю труппу — обрати внимание на афишу, которую я только что вывесил. Вполне может быть, что мне удастся вставить в «Макбет» сцену с участием ловкача, выделывающего различные трюки. Если тебя интересует такая роль, потрудись явиться на причал Байнума завтра утром».
«Вы отобрали у меня сбережения, накопленные за всю жизнь, — ледяным тоном отозвался Виливег. — Теперь мне снова придется работать. Что ж, по меньшей мере я нашел надежного работодателя, готового помочь коллеге, оказавшемуся в бедственном положении». Фокусник попытался обнять Зампа, но тот проворно отступил на пару шагов, проверил, остались ли драгоценности у него в кармане, и спустился с веранды.
В другом квартале Кобля Замп вывесил третью афишу, объявляющую о возможности набора в труппу нескольких изящных девушек, умеющих петь и танцевать. Антрепренер вернулся к причалу Байнума в прекрасном настроении. Может быть, потеря его чудесного судна оказалась не столь беспросветной катастрофой. Перед ним стояли новые трудные задачи; если он их решит, вознаграждение превзойдет все его прежние надежды! Жизнь слишком коротка для того, чтобы предаваться пессимизму или бездеятельному самоуспокоению!
На причале, однако, он удивленно остановился. Где были плотники, маляры, такелажники, поставщики провизии? Они давно уже должны были быть здесь и заниматься своими делами! Замп промаршировал вверх по трапу, игнорируя Берарда, снова потребовавшего плату за вход, и нашел Гассуна, водившего группу посетителей по выставке старинных костюмов. «Нет ничего любопытнее манеры одеваться, — декламировал нараспев Гассун. — Из всех символов, используемых мужчинами и женщинами с тем, чтобы выразить себя, ничто не служит этой цели так изысканно, и в то же время так откровенно, как одежда, которую они выбирают на маскараде жизни… Да, Замп?» Гассун наконец заметил настойчивую жестикуляцию партнера.
«Мне нужно обменяться с вами парой слов».
«Будьте так добры, подождите в моем кабинете».
Раздраженный Замп, однако, поднялся на бак. Минут через двадцать, выглянув на палубу, Гассун заметил Зампа и присоединился к нему.
«Я же просил вас подождать в кабинете! — пожаловался владелец музея. — Мне пришлось вас искать по всему кораблю!»
Замп сдержал взрыв негодования: «Где рабочие? Я ожидал увидеть бурную деятельность, но все словно под землю провалились».
«Тому есть основательные причины, — ответил Гассун. — Проект выходит за рамки моих возможностей. Я не могу себе позволить подобные затраты».
Замп крепко сжал зубы: «Кажется, мы обо всем договорились — вы сами хотели отправиться в дальнее плавание, просвещать публику, участвовать в фестивале».
«Всему свое время. Нам придется удовольствоваться более скромной программой. Мадемуазель Бланш-Астер и я будем зачитывать вслух произведения классиков в городах по берегам Висселя. Нет никакой необходимости нести большие расходы и пускаться во все тяжкие».
«Ага! — воскликнул Замп. — И мадемуазель Бланш-Астер согласилась с вашими планами?»
«Не сомневаюсь, что они соответствуют ее намерениям. У нее редкостная, чувствительная душа, она разделяет мою любовь к богатству содержания, к правдивому изображению действительности, к подлинному искусству».
«Сейчас мы проверим, так ли это, — проворчал Замп. — Она уже поднимается на палубу».
Так же, как Замп, мадемуазель Бланш-Астер была очевидно озадачена отсутствием всякой деятельности на борту судна. Гассун поторопился ответить на ее еще не высказанный вопрос: «Дорогая моя, как я рад вас видеть! Я предусмотрел некоторое изменение наших планов, которое несомненно вам понравится. Путь в Морнун далек и труден. Экстравагантная программа выступлений, предложенная Зампом, обойдется в кругленькую сумму — и, в конечном счете, нас прежде всего интересует возрождение классических искусств, а не тщеславие…»
Мадемуазель Бланш-Астер холодно спросила: «Вам уже наскучили дерзкие надежды?»
«Наскучили? Ни в коем случае! Тем не менее, следует учитывать расходы — переоборудование судна и закупка запасов обошлись бы в астрономическую сумму. Теперь я предлагаю гораздо более скромную программу…»
Мадемуазель Бланш-Астер передала ему кошель из расшитого узорами зеленого шелка: «Здесь примерно килограмм железа. Этого хватит? У меня больше ничего нет».
Гассун напрасно пытался что-то сказать, перекладывая кошель из одной руки в другую, как горячую картофелину: «Конечно, конечно… Имеются достаточные средства, но мне казалось…»
«У нас нет времени на колебания, — заявила мадемуазель Бланш-Астер. — В Морнуне скоро начнется фестиваль, мы должны срочно готовиться к отплытию. Вы уверены, что этого железа хватит на покрытие расходов?»
«Ваша щедрость поразительна! — вмешался Замп. — Учитывая весомый вклад, который готов внести маэстро Гассун, мы сможем поставить спектакль, который не только развлечет, но просто ошеломит короля Вальдемара!»
Теодорус Гассун воздел руки к небу: «Ладно, пусть будет по-вашему!» Тяжело вздохнув, он прибавил: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж… Берард! Зови плотников! Музей закрыт, никаких посетителей! Предстоит много работы!»
Глава 10
Через две недели на борту бывшего «Универсального панкомиума» многое изменилось. Гассун неохотно согласился освободить ближайшие к носовой части судна экспозиции музея, чтобы можно было соорудить сцену, а бак перестроили так, чтобы на нем разместились скамьи. Синие, желтые и красные обводы оживили черно-белую покраску; мачты надраили и покрыли лаком; оттяжки и ванты украсили множеством ярких вымпелов, гирлянд из флажков, транспарантов и флюгеров с изображениями магических символов. В общем и в целом, мрачноватое старое судно, стоявшее у причала Байнума, приобрело щеголеватый вид.
Замп набрал труппу, по его мнению отвечавшую целям партнеров, хотя Гассун громко протестовал, когда на борт взошли шесть грациозных девушек-мимов: «В какой сцене трагедии потребуются шесть подобных представительниц женского пола? В пьесе нет никакого упоминания о чем-нибудь подобном!»
«Исполнителям главных ролей требуется сценическое сопровождение, — отвечал Замп. — Почему оно обязательно должно состоять из костлявых, беззубых мегер?»
«А почему оно обязательно должно состоять из рыжих менад-вертихвосток?» — парировал Гассун.
«Привлекательные существа украшают спектакль, — разъяснял Замп. — Кроме того, я намерен извлечь все возможные преимущества из имеющихся ссылок на пиры и празднества — разумеется, ни на йоту не отклоняясь от авторского замысла. Девушки придадут правдоподобность соответствующим сценам».
Гассун выдвинул множество других возражений, но в конце концов удалился, бормоча себе под нос и размахивая руками.
Мадемуазель Бланш-Астер прилежно разучивала роль леди Макбет, тогда как Аполлон Замп взял на себя роль самого Макбета. Гассун согласился сыграть Дункана, а Виливегу поручили исполнять роль Банко, причем Замп придумал несколько новшеств, позволявших воспользоваться особыми талантами фокусника.
На репетициях Замп пытался упростить и модернизировать некоторые явно устаревшие выражения — и снова столкнулся с сопротивлением Гассуна, настаивавшего на точном воспроизведении оригинала. «Все, что вы говорите, прекрасно и замечательно! — восклицал Замп. — Но произнесенные на сцене слова должны быть понятны. Какой смысл представлять трагедию, если она будет приводить зрителей в замешательство?»
«Вашему воображению недостает поэзии, — резко возражал Гассун. — Неужели вы не можете представить себе драму, полную намеков и грез, намного превосходящих послужившие основой вашей репутации кривляния, спазмы и вопли, возбуждающие не более чем животные инстинкты?»
«Упомянутые вами особенности моей режиссуры позволили мне получить приглашение короля Вальдемара, — с достоинством отвечал Замп. — Следовательно, к ним следует относиться с уважением».
«Прекрасно! Занимайтесь банальным вздором на фестивале короля Вальдемара, если вам так приспичило, но в остальном я отказываюсь идти на какие-либо уступки!»
Ряд проблем возник в связи с музыкальным сопровождением. Гассун утверждал, что трагедия не нуждается в музыке; Замп, однако, ссылался на встречающиеся в тексте упоминания о музыке, песнях, а также о фанфарах, наигрышах на гобое, ударах гонга и тому подобных звуковых эффектах, наличие которых Гассун не мог отрицать.
«Наш девиз — аутентичность! — провозглашал Гассун. — Так как Шекспир упоминает о гобоях, горнах и гонге, аккомпанирующий пьесе оркестр, по всей видимости, должен состоять только из этих инструментов».
Замп отказывался подчиниться таким ограничениям, чем, скорее всего, объяснялся очередной приступ упрямства Гассуна, когда настало время точно определить дату отплытия из Кобля. «Главное — не опоздать в Морнун, — горячился Замп. — Лучше прибыть на три дня раньше и уже тогда починить механизм, опускающий занавес, чем опоздать на три дня, когда уже не будет иметь никакого смысла ни поднимать, ни опускать занавес!»
«Лихорадочная спешка приводит к ошибкам и упущениям, — предупреждал Гассун. — Я не отношусь к категории людей, выбегающих голышом на улицу, как только они почуют запах дыма. Именно здесь, в Кобле, следует отладить оборудование и удостовериться в приемлемом качестве исполнения. Я не намерен подвергать напрасному риску свою жизнь, свое судно и успех нашего спектакля только потому, что вы не можете успокоиться».
«Почему я вынужден напоминать вам снова и снова, что наше сотрудничество основано исключительно на перспективе получить награду в Морнуне?»
«Я готов учитывать любые ваши пожелания, — самым сухим тоном отвечал Гассун, — постольку, поскольку придается значение моим собственным намерениям».
В конце концов Гассун согласился отчалить сразу после окончания ежегодной ярмарки в Кобле — до открытия ярмарки оставалось два дня. «Толпа приезжих соберется на премьеру, — рассуждал Гассун. — Мы сможем дать еще несколько представлений, и поступления позволят покрыть хотя бы какую-то часть чудовищных расходов, которые меня заставили понести».
Перспектива выгодно воспользоваться скоплением народа на ярмарке привлекала в Кобль и других импресарио. Вечером того же дня в порт зашел «Золотой фантазм Фиронзелле» — с плещущими на ветру красными и лиловыми хоругвями вдоль мачтовых оттяжек, с мигающими цветными огнями на верхушках мачт, с оркестром, играющим бодрящие марши на баке. «Золотой фантазм» пришвартовался к причалу Зульмана, в ста метрах к северу от новой «Миральдры», и уже через несколько минут Гарт Пеплошторм нанес церемониальный визит. Он поднялся на палубу, всем своим видом выражая изумление: «Теодорус Гассун! Вы нисколько не изменились — чего нельзя сказать о старом солидном «Универсальном панкомиуме». Его невозможно узнать! Как вы его разукрасили!»
Гассун указал широким жестом на Зампа, спускавшегося по лестнице с квартердека: «В том, что касается этого преображения, заслуга целиком и полностью принадлежит моему партнеру».
Пеплошторм рассмеялся от неожиданности: «Аполлон Замп! Мне говорили, что вы устроились танцовщиком-стриптизером на борту «Двух Варминиев»!»
«Это вторая «Миральдра», — сдержанно пояснил Замп. — А когда я вернусь из Морнуна, я намерен построить самый чудесный плавучий театр в истории Большой Планеты: третью «Миральдру»».
Лицо Гарта Пеплошторма омрачилось тревожным недоумением: «Вы все еще намерены отправиться в рискованное плавание по Верхнему Висселю и Бездонному озеру?»
«Рискованное? — резко спросил Гассун. — Почему рискованное?»
«Искусный навигатор может, конечно, избежать подводных камней, не сесть на мель и преодолеть пороги. Но хуже всего речные пираты и акгальские охотники за рабами, которыми буквально кишат северные районы. Как вам известно, они обосновались в Гаркене».
«Судно оснащено самым современным оборудованием, — парировал Замп. — Для нас акгалы не опаснее речных собачек».
«Завидую вашей уверенности, — сказал Гарт Пеплошторм. — И восхищаюсь вашей отвагой! Что касается меня, я планирую безмятежное плавание вверх по Суанолю». Пеплошторм посмотрел по сторонам: «Вы внесли сотни изменений. Что вы будете исполнять? Прежние программы?»
«Ни в коем случае! — заявил Гассун. — Мы предложим ряд произведений земных классиков — работы, пережившие столетия!»
«Любопытно, любопытно! И когда состоится ваше первое представление?»
«Через два дня».
«Я обязательно приду, по меньшей мере на премьеру, — пообещал Пеплошторм. — Кто знает? Может быть, почерпну что-нибудь полезное».
Пеплошторм удалился. Гассун капризно заметил: «Вы настойчиво заверяли меня, что Верхний Виссель совершенно безопасен! А теперь Пеплошторм рассказывает леденящие кровь истории про работорговцев!»
«Пусть говорит все, что хочет! — презрительно обронил Замп. — Его побуждения очевидны».
Замп присутствовал на вечернем представлении «Золотого фантазма Фиронзелле», и ему пришлось признать, что постановка отличалась теми же качествами, что и сам Гарт Пеплошторм — вкрадчивой приятностью, уравновешенной обходительностью и элегантностью.
По окончании спектакля Замп прошелся по причалу к «Эстуриальной таверне», где любили собираться актеры плавучих театров. Захватив кувшин пива, антрепренер уселся в углу потемнее.
Исполнители начинали заходить в таверну, по одиночке и группами по два-три человека. Замп заметил некоторых бывших участников своей труппы, и среди них — Вильвера-Водомера, изображавшего чудесное «хождение по воде аки по суху» с помощью стеклянных ходулей. К нему присоединились Гандольф и Тимас, два самых невероятных урода из ансамбля сгоревшей «Миральдры». Усевшись неподалеку от Зампа, Вильвер, Гандольф и Тимас подозвали официанта и заказали пиво. Некоторое время Замп не слышал с их стороны ничего, кроме позвякивания кувшина и кружек; благодаря какому-то локальному акустическому эффекту звуки доносились до его ушей на удивление разборчиво, и он не пропустил ни слова из последовавшего разговора.
«Да ниспошлет нам судьба здоровье и процветание!» — провозгласил тост Вильмер-Водомер.
После непродолжительной паузы Гандольф меланхолически заметил: «Боюсь, мы выбрали неудачную профессию».
Тимас отозвался: «Проблема не в профессии как таковой, а в хищниках, выжимающих из нас последние соки и набивающих карманы железом».
«Верно! Трудно сказать, кто из них подлее всех, хотя, конечно, можно было бы назвать несколько имен. Причем Аполлон Замп такой же беспардонный мерзавец, как все остальные».
«Не следует забывать и чистоплюя Пеплошторма. Вы заметили, как он одергивает сюртук и приглаживает волосы прежде, чем осмелится взглянуть в зеркало?»
«В том, что касается наглого мошенничества, я все-таки выдвигаю на первое место кандидатуру Зампа. Изворотливостью он превосходит двуглавую плевучую змею, скользящую по льду».
«По-моему, Пеплошторм коварнее и злопамятнее. Замп оскорбительно скуп, но его жадность по меньшей мере откровенна».
«Как бы то ни было, — вздохнул Гандольф, — какой смысл об этом рассуждать? Ты останешься в театре Пеплошторма? Он собирается в турне по верховьям Суаноля, до самой Черной Ивы».
«Нет, в окрестностях Черной Ивы мне трудно дышать, там какая-то гадость в воздухе. Кроме того, Пеплошторм меня уволил».
«Меня тоже».
«Вот как! Получается, что разбойник Пеплошторм всех нас выкинул на улицу!»
Замп снова услышал стук кружек, опускающихся на стол, после чего заговорил Вильвер: «Значит, нам придется все начинать заново — или нищенствовать на приколе в Кобле».
Гандольф угрюмо крякнул: «Пресловутый экскремент цивилизации, Аполлон Замп, чтоб его дьявол побрал, набирает новую труппу. Надо полагать, он будет приветствовать нас с распростертыми объятиями».
«Меня ему приветствовать не придется! — воскликнул Тимас. — Я лучше буду плести корзины всю оставшуюся жизнь, чем прислуживать этому болтливому прохвосту!»
«Я тоже не поступлюсь своей честью! — поддержал его Вильвер. — Выпьем еще пива?»
«С удовольствием выпил бы еще, но у меня не осталось железа».
«У меня тоже».
«В таком случае пора уходить».
Три приятеля направились к двери и вышли на набережную. Замп допил пиво, оставшееся в кувшине, и уже вставал, опираясь ладонями на стол, но в этот момент в таверну зашла мадемуазель Бланш-Астер в сопровождении Теодоруса Гассуна. Замп тут же опустился на скамью, передвинулся ближе к стене и надвинул кепку на лоб. Заметив свободный стол — тот же, за которым беседовали Вильвер-Водомер и два урода — Гассун с безукоризненной галантностью провел к нему свою спутницу.
«Присаживайтесь, моя дорогая, — приговаривал он. — Рад познакомить вас с этим традиционным убежищем актеров плавучих театров. Взглянув вокруг, вы увидите участников труппы Пеплошторма, а также нескольких исполнителей, нанятых нашим скромным предприятием. Чем вы хотели бы освежиться?»
«Мне достаточно чашки чая».
«Ну что вы, моя дорогая! Разве вы не желаете попробовать что-нибудь согревающее, проникающее в душу, более интимное — если можно так выразиться?»
«Нет, только чаю, пожалуйста».
Наступило непродолжительное молчание; судя по всему, мадемуазель Бланш-Астер разглядывала посетителей таверны: «Почему вы меня сюда привели?»
«Потому что я хотел с вами поговорить. На борту моего судна проказник Замп подслушивает за каждым углом, словно прячется одновременно в четырех местах. Куда ни взгляну, везде появляется его лукавая рожа».
«Так что же вы хотели сказать?»
«Один момент! Вот идет официант». Гассун заказал чай и небольшую бутыль вина, после чего снова обратился к собеседнице: «Вы играете главную роль в нашем спектакле. Как вам нравится эта пьеса?»
«По меньшей мере, она производит глубокое и неповторимое впечатление».
«Вполне может быть — но можно ли назвать ее произведением искусства?»
«Не совсем понимаю, какое определение можно было бы дать «искусству»», — мадемуазель Бланш-Астер произнесла эти слова так задумчиво и тихо, что Замп едва ее расслышал.
Гассун напустил на себя тяжеловесную шутливость: «Как же так? Такая умная женщина, как вы? Никогда этому не поверю!»
Замп, конечно же, не слышал, как мадемуазель Бланш-Астер безразлично пожала плечами, но живо представил себе этот характерный жест. Она сказала: «Подозреваю, что термин «искусство» изобретен носителями второразрядного интеллекта для того, чтобы как-то называть не поддающуюся их пониманию деятельность более талантливых людей».
Гассун усмехнулся: «Слова «искусство», «художник», «артист» определяют некий образ жизни. Я не артист и не художник — хотел бы я, чтобы это было так! По меньшей мере мы можем, насколько позволяют наши скромные способности, способствовать распространению произведений искусства». Владелец музея с досадой прищелкнул языком: «Если бы только мы могли избавиться от Зампа!»
«Король гарантировал маэстро Зампу безопасное плавание по Бездонному озеру».
В голосе Гассуна появилась беспокойная нотка: «Почему мы вынуждены пускаться в это ужасное плавание? В Кобле и по всей дельте Висселя воды текут безмятежно, берега спокойны. Здесь мы можем игнорировать опасности, назойливые неприятности и низменные стороны жизни так, как если бы они не существовали!»
«Прежде всего мы должны приплыть в Морнун».
«Но почему? — голос Гассуна напоминал жалобное блеянье. — Я не понимаю!»
Мадемуазель Бланш-Астер, по-видимому, вздохнула: «Вы не успокоитесь, пока не узнáете, какими побуждениями я руководствуюсь».
«Именно так! — теперь тон Гассуна стал притворно-игривым. — Хотя разгадка вашей тайны напрашивается сама собой».
Если мадемуазель Бланш-Астер что-либо ответила на это заявление, Замп не расслышал.
«Меня ужасает возможность того, что мое предположение оправдается, — продолжал Гассун. — Признайтесь: где-то далеко на севере вас ожидает любовник?»
Мадемуазель Бланш-Астер ответила тихо и спокойно: «Нет никакого любовника. Мой отец был знатным сановником в Восточном Ллореле. В замке Арафлейм ему принадлежало собрание редчайших книг, но сундук с книгами похитил мой дядя Тристан. Теперь этот сундук — в особняке Тристана в Морнуне. И мой отец, и Тристан умерли. Мой брат унаследовал Арафлейм, а мне отец завещал сундук с редкими книгами, оставшийся в Морнуне. Я просто-напросто хочу вступить во владение своим имуществом».
Замп, тихо сидевший в тени неподалеку, поджал губы и кивнул самому себе. Гассун возбужденно спросил: «Вы видели эти книги?»
«Я не видела их уже несколько лет. После прибытия в Морнун мы сможем вместе изучить эту коллекцию».
«И никто не помешает передаче наследства?»
«Не предвижу никаких препятствий».
Голос Гассуна стал жалобно-гнусавым: «Тогда, судя по всему, нам все-таки придется отправиться в плавание».
«Таково и было наше намерение изначально».
Владелец музея и его собеседница провели несколько секунд в молчании, после чего Гассун тяжело вздохнул: «Я не доверяю этому проходимцу, Зампу. Он петушится и ведет себя фамильярно, но он себе на уме — и мне не нравится сладострастное выражение, с которым он на вас поглядывает».
«Если бы не королевское приглашение и королевская гарантия, он не имел бы никакого значения».
«В таком случае давайте поговорим о нас — о вас и обо мне. Общность грез сулит нам идеальный союз. С этой точки зрения мы нераздельны, как одна душа. Почему бы нам не признаться себе в этом единстве и не выразить его всеми доступными средствами? Позвольте мне взять вас за руку — позвольте мне поцеловать вам руку!»
Мадемуазель Бланш-Астер отреагировала беззаботно и без малейшего смущения: «Теодорус Гассун, вы не уступаете в пылкости мифическим героям древности. Но я застенчива. Вам придется сдерживать жар своей страсти, пока мы не узнáем друг друга гораздо лучше».
«Сколько мне придется ждать?» — простонал Гассун.
«Когда настанет время, я вам скажу. А пока что лучше не затрагивать эту тему».
«Ваше целомудрие делает вам честь. И все же, неужели нам суждено пребывать в оцепенении подобно бесполым ангелам в бесплотном эфире, пока радужные волны блаженства ускользают от нас, проплывая мимо? Помните: жизнь не продолжается вечно!»
«В принципе я разделяю ваши чувства, но только в принципе, — отозвалась мадемуазель Бланш-Астер. — Что ж, пойдемте? Не нахожу в этой таверне ничего примечательного. Я вдоволь насмотрелась на танцовщиц и актеров — воспоминания о театре будут преследовать меня до конца моих дней».
Гассун и его собеседница удалились. Не ожидая никаких дальнейших развлечений, Аполлон Замп вскоре последовал за ними.
Наутро Замп провел генеральную репетицию. Исполняя Макбета, он считал необходимым подчеркивать эмоциональную связь между ним и леди Макбет (роль которой с прохладным безразличием играла мадемуазель Бланш-Астер). После того, как он несколько раз позволил себе пылкие объятия на сцене, Гассун, в роли Дункана, не выдержал и упрекнул его: «Шекспир не предписывает Макбету лапать супругу при каждом удобном случае! Это серьезная трагедия, а не похабная пантомима!»
«Я буду судить о том, что производит надлежащий драматический эффект! — возразил Замп. — Кстати, ваше собственное исполнение оставляет желать лучшего. Если мы надеемся победить на конкурсе в Морнуне, всем актерам следует правдоподобно выражать чувства персонажей. Может быть, следовало бы вставить эпизод, в котором Макбет возлежит с супругой на софе…»
«В такой откровенной демонстрации нет никакой необходимости, — отрезал Гассун. — Продолжим!»
Замп подал знак оркестру: «Повторим эту сцену с начала».
Незадолго до полудня Зампа известили о том, что с ним желают поговорить несколько посетителей. На верхней площадке трапа его ожидали Вильвер-Водомер и два урода, Гандольф и Тимас.
«Добрый день, господа! — приветствовал их Замп. — В последний раз мы встречались, насколько я помню, в не столь благополучных обстоятельствах».
«Что вы имеете в виду — песчаную отмель на берегу Ланта или таверну «Зеленая звезда»? — спросил умелец ходить по воде «аки по суху». — Припоминаю, что в обоих случаях мы обменялись парой добродушных шуток, что помогло скрасить последствия катастрофы, постигшей нас в Голодном Порту».
«Возможно, возможно. Я в самом деле рад вас видеть, и желаю вам всевозможных успехов на сцене Гарта Пеплошторма».
Нагнувшись над поручнем, Гандольф сплюнул в реку: «Пеплошторму не хватает профессиональной компетенции. Качественный уровень его спектаклей даже не приближается к тому, к чему мы привыкли на борту «Очарования Миральдры»».
Вильвер-Водомер прибавил: «А, старая добрая труппа! Где они, счастливые дни?»
Тимас сказал: «Пеплошторм привез нас обратно в Кобль, это правда, но теперь я рассматриваю возможность трудоустройства в другом театре».
Вильвер-Водомер задумчиво заметил: «Если бы мне представилась возможность присоединиться к старой труппе, я немедленно сложил бы с себя полномочия, обременяющие меня в «Золотом фантазме». Что скажете, маэстро Замп? Почему бы нам не возродить славные традиции былого?»
«Никогда не руководствуйтесь сентиментальными побуждениями! — посоветовал Замп. — Рекомендую продолжать ваше сотрудничество с Гартом Пеплоштормом — по меньшей мере, он предлагает надежный заработок и увольняет, насколько мне известно, только исключительно бездарных и бесполезных исполнителей».
«Пеплошторм предъявляет чрезмерные требования, — проворчал Вильвер. — Он хочет, чтобы я ходил по воде без стеклянных ходулей, что затруднительно».
«Все мы столкнулись со сходными проблемами в театре Пеплошторма, — поддакнул Тимас. — Например, в его спектакле «Необычайный сон графини Урсулы» Гандольф и я вынуждены изображать фантастических зверей в сомнительных позах».
«Учитывая все обстоятельства, я не отказался бы принять предложение маэстро Зампа», — заключил Гандольф.
«Я придерживаюсь того же мнения».
«И я».
Замп пожал плечами: «Как вам угодно. В настоящее время мне не требуется актер, ходящий по воде — Вильверу придется удовольствоваться ролью в кордебалете уродов. Кроме того, вам придется выполнять дополнительные обязанности по уходу за волами. Так как маэстро Гассун — человек практичный и экономный, не ожидайте щедрой оплаты. Можете принести свои пожитки и приступить к работе немедленно».
Вильвер, Гандольф и Тимас медленно спустились по трапу, обмениваясь вполголоса недовольными фразами.
На ежегодную ярмарку съезжались жители всех селений побережья Догадочного залива и обширной дельты Висселя; прибывали обитатели городов, расположенных в верховьях Висселя, таких, как Ветербург, а также гости из мест еще более удаленных — из Ионы на Суаноле, из Объездны на Вержансе, из Трусоватой Рощи на Ланте — и даже странники из западных пределов, приходившие пешком в Нестор на Мёрне, а оттуда уже сплавлявшиеся вниз по течению. Гостиницы и таверны Кобля внезапно заполнила пестрая толпа, на Прибрежном проспекте спешили в обе стороны, едва не сталкиваясь, бесконечные потоки людей во всевозможных нарядах. В передвижных ларьках на причалах торговали сувенирами, древностями, маслами, эссенциями и бальзамами, копчеными колбасками из Верлори на Мёрне, горшочками с тушеными тростниковыми порхунчиками из Порт-Оптимо, имбирными цукатами и рогозом в рассоле из Каллу, с противоположного берега Догадочного залива. Лантинские стеклодувы предлагали кухонную утварь, фляги, бутыли, чашки, миски и тарелки, а также игрушки и маленькие стеклянные статуэтки животных. В палатках кожевников из Крысиного Фитиля на длинных стойках красовались ароматные дубленые шкуры; торговые агенты ткачей из Париковска развесили образцы разноцветных тканей на веревках, протянутых между стволами деревьев; сапожники и портные, обосновавшиеся в Кобле, сбывали чужеземцам туфли, сандалии и сапоги, шляпы, плащи и бриджи, куртки, блузы и рубахи.
Все утро Гарт Пеплошторм рекламировал свои представления фейерверками, воздушными шарами и парадами актеров, маршировавших под звуки оркестра взад и вперед по набережной; на его послеполуденном спектакле зал был набит битком. Теодорус Гассун презрительно отзывался о подобной «бестолковой и крикливой мишуре». «Мы не заинтересованы в тех, кто ищет сенсационных зрелищ, — говорил он Зампу. — Пусть выкидывают железо на ветер!» Тем не менее, когда многочисленные зрители, покинув «Золотой фантазм Фиронзелле», стали подниматься на борт «Очарования Миральдры» и платить за вход, Гассун рад был услышать звон железа.
По мнению Зампа, представление более или менее удалось, хотя мадемуазель Бланш-Астер все еще придавала кровавой роли леди Макбет изящно-любезный характер, приводивший Гассуна в исступление. Публика, однако, не заметила этот недостаток — если его можно было назвать недостатком. Зрители сидели, как зачарованные, хотя и в некотором замешательстве; судя по всему, они были убеждены в том, что столь редкостное произведение заслуживало серьезного внимания, и вежливо аплодировали, когда занавес опустился после заключительной сцены — хотя и не проявили буйный энтузиазм. В общем и в целом спектакль и принесенный им доход способствовали существенному улучшению настроения Гассуна, несмотря на то, что, по его мнению, предусмотренные Зампом музыкальные и сценические эффекты пользовались незаслуженным одобрением аудитории.
Наутро после закрытия ярмарки новая «Миральдра» отчалила из Кобля. В последнюю минуту Гассун разнервничался и объявил, что судно еще не готово к дальнему плаванию. Задыхаясь от нетерпения, Замп настаивал на том, что никакие дальнейшие приготовления не нужны: «Муссон дует вверх по течению, время не ждет! Пора отправляться в путь!»
Гассун раздраженно взмахнул руками; матросы истолковали этот жест как распоряжение отдать причальные концы. Волы налегли на спицы воротов, гребное колесо застонало и заскрипело; огромное судно потихоньку отплыло от причала Байнума на середину реки. Паруса плескались на ветру, но вскоре надулись, когда матросы выбрали шкоты. «Миральдра» двинулась на север.
Глава 11
Три дня «Миральдру» подгонял настолько свежий попутный ветер, что даже Гассун не испытывал никакого желания где-либо останавливаться; города Блесковер, Париковск и Моисеев Порт проплыли мимо и остались за кормой.
Гарт Пеплошторм, направлявшийся к селениям Верхнего Суаноля под Лорнамайскими холмами, покинул Кобль на сутки раньше «Миральдры». Замп и Гассун обнаружили «Золотой фантазм» у единственного причала в Крысином Фитиле. Оба партнера решили, что не имело смысла бросать якорь посреди реки и ждать, пока судно Пеплошторма не освободит причал; «Миральдра» продолжила плавание вверх по течению.
Ближе к вечеру, когда ветер стал ослабевать, Гассун распорядился обогнуть продолговатый Предвестный остров, чтобы дать представление в Чисте, где плавучие театры обычно избегали останавливаться в связи с бедностью местного населения и не слишком удобным расположением гавани. «Речной справочник» отзывался о Чисте следующим образом:
«В общем и в целом мирное селение, где живут примерно пятьсот человек; первоначально основано бандой искаженцев-фундаменталистов, бежавших от преследований из Великого Доктрината в Чиазме, что в Центральном фестоне XXIII. Чистяне придерживаются принципов матриархата и соблюдают ряд необычных запретов, хотя ни одно из их табу не должно вызывать особого беспокойства у предусмотрительного судовладельца. Постольку, поскольку особенности местного уклада жизни никак не затрагиваются, обитатели Чиста составляют дисциплинированную и внимательную аудиторию. В Чисте не следует ожидать, однако, извлечения существенного дохода, так как местные жители платят даже за развлечения исключительно посредством натурального обмена».
Игнорируя лишенные энтузиазма предупреждения Зампа, Гассун приказал пришвартовать плавучий театр к ветхому причалу Чиста. Как только спустили трап, пара поющих девушек-зазывал спустилась на причал с плакатами в руках. На одном был изображен воин в кольчуге, рубящий противника мечом пополам, с надписью:
«МАКБЕТ
Эпическая трагедия Древней Земли!»
На другом плакате женщина с развевающимися желтыми волосами держала в поднятой руке окровавленный кинжал. Надпись гласила:
«МАКБЕТ
Кровавые обычаи Древней Земли!»
Гассун вышел на верхнюю площадку трапа, чтобы обратиться к собравшейся толпе чистян. По этому случаю он нарядился в черный плащ и высокий черный цилиндр с узкими полями, из-под которого выбивались во все стороны пучки его белых волос. Гассун повелительно воздел руки к небу: «Достопочтенные и уважаемые чистяне! Меня зовут Теодорус Гассун. Мне выпала честь предложить вашему вниманию мой чудесный плавучий театр и его труппу актеров и музыкантов. Приготовьтесь к эмоциональным переживаниям, подобных которым вы никогда не испытывали! Мы намерены представить перед вами настоящую драму Древней Земли!»
Старуха, стоявшая поблизости, громко спросила: «Кого-нибудь на самом деле убьют?»
«Конечно нет, дражайшая леди!»
Старуха сплюнула в сторону плакатов: «Тогда чего стóит вся ваша мазня?»
Несколько озадаченный, Гассун спустился по трапу и рассмотрел плакаты — он их еще не видел. Зампу пришлось признать, что Гассун нашелся в этой ситуации с завидным апломбом. «Эти плакаты, — заявил он, — изображают основу сюжета «Макбета» в смелом символическом стиле. А символы никогда не следует рассматривать как точное воспроизведение продукции, которую они рекламируют».
Деловито вмешалась другая старуха: «Что ж, давайте тогда, договоритесь сразу со всем поселком — сколько вы возьмете за представление, со всеми его символами и фальшивыми убийствами?»
«Наши расценки исключительно справедливы, — отозвался Гассун. — Насколько я понимаю, под «всем поселком» вы имеете в виду полный зал?»
В конечном счете Гассун согласился принять, взамен железа, тонну корма для волов, шесть сорокалитровых амфор сиропа из болотного тростника и несколько бочек копченых угрей.
В сумерках зажгли фонари, и обитатели поселка — мужчины, женщины и дети — тут же стали подниматься на борт; вскоре на скамьях не осталось свободных мест, хотя обусловленные в качестве оплаты продукты еще не были доставлены. Гассун пожаловался на это старухе, возглавлявшей местный матриархат. Та раздраженно задрала нос: «Мы никогда не платим, пока не опробуем товар. Если, как вы сами утверждаете, представление носит в основном символический характер, то и оплата будет чисто символической».
«Это неприемлемо! — бушевал Гассун. — Доставьте корм для волов, сироп и копченых угрей — или вы не увидите никакого представления!»
Предводительница чистян отказывалась, заявляя, что ее не проведешь на мякине; тем не менее, один из местных жителей, видевший однажды представление на борту «Двух Варминиев» в Ветербурге, заверил ее в том, что в условиях Гассуна не было ничего необычного или подозрительного. В конце концов продукты доставили и погрузили в трюм. Гассун подал сигнал: литаврист ударил в гонг, и оркестр заиграл воодушевляющую мелодию, которую Замп выбрал и обработал в качестве увертюры.
Занавес раздвинулся; взорам зрителей открылась мрачная каменистая пустошь. Острые скалы устремлялись в черное небо; сцену озаряла пара пылающих факелов. У котла, бурлящего над костром, сгорбились три ведьмы. Вместо того, чтобы немедленно приступить к диалогу, который Замп считал преждевременным, ведьмы исполнили угловатый кривляющийся танец, то подступая к огню, то отскакивая от него и подчеркивая дикой, но синхронизированной жестикуляцией целенаправленную одержимость всемогущим злом. Наконец, истощенные лихорадочной пляской, ведьмы подковыляли к костру и осели бесформенными грудами черного и коричневого тряпья.
Музыка смолкла; на сцене воцарилась давящая мертвая тишина. Первая ведьма произнесла язвительно-ласковым голоском:
«Когда блеск молний, дождь и гром
Сведут нас заново втроем?»
Наблюдая за публикой из-за кулис, Замп заметил, что вступительная сцена вызывала у зрителей возрастающее напряжение. Танец ведьм сопровождался плохо скрываемыми усмешками мужской половины аудитории и шипением женщин, негодующе втягивавших воздух носом.
«Добро и зло — один обман:
Летим в предательский туман!»
Одна из старух-матриархов вскочила, выбежала вперед, широко раскинув руки, и остановила исполнение: «Мы заплатили не за то, чтобы над нами издевались!»
Гассун в ярости поспешил ей навстречу: «Будьте добры, займите свое место, мадам! Вы прерываете представление!»
«Это наше представление! Мы за него рассчитались!»
«Так-то оно так, но…»
«А поэтому мы требуем, чтобы спектакль изменили. Нас оскорбляют ваши карикатуры!»
«Невозможно! — звенящим голосом заявил Гассун. — Мы дословно следуем авторскому тексту. Снова прошу вас, займите свое место. Исполнение продолжится».
Старуха раздраженно вернулась на скамью. Декорации сменили, и на сцену вышел Гассун в роли Дункана:
«Кто этот воин, весь в крови? Он мог бы
Нам рассказать, чем завершилась битва
С повстанцами».
Продолжая наблюдать из-за кулис, Замп заметил, что зрители необычно увлечены происходящим: они сидели, напряженно выпрямившись, в глазах у них мерцали отражения факелов.
В третьей сцене снова появились ведьмы. Несколько молодых людей, сидевших в зале, уже не могли сдерживать веселье. Старуха-матриарх поднялась во весь рост и принялась стучать посохом в пол: «С меня довольно! Верните наши продукты! Я так и знала — это сплошное издевательство!»
Гассун выскочил на сцену: «Замолчите, тихо! Вернитесь на свои места! Пусть будет по-вашему — мы исполним трагедию без участия ведьм!»
Распоряжения Зампа, в отличие от Гассуна накопившего горький практический опыт, были другими: «Отдать концы! Матросы — к помпам! Труппа — поднимайте палубу!»
Судно отплыло от причала; разъяренных чистян смыли с палубы струями воды. Завертелось гребное колесо, и плавучий театр живо устремился вверх по течению, огибая Предвестный остров и возвращаясь в главное русло Висселя. Поздно вечером наступил мертвый штиль; судно бросило якорь посреди реки, и остаток ночи «Миральдра» провела спокойно.
Во второй половине следующего дня Гассун привел «Очарование Миральдры» в Порт-Оптимо, чтобы дать еще одно представление «Макбета». Замп проконсультировался с «Речным справочником» и снова обратился к Гассуну с рекомендациями: «Здесь ситуация не столь очевидна, как в Чисте, но я нахожу убедительные причины для одного или двух изменений. Например, жители Порт-Оптимо находят отвратительными любые спиртные напитки. Поэтому Макбет должен отравить Дункана, предложив ему рюмку коньяку. Кроме того, вместо ведьм лучше всего было бы использовать водяных».
Поначалу Гассун не мог найти слов: «Будет нарушена целостность всего произведения!»
«В справочнике упоминается, что в гавани Порт-Оптимо содержатся в постоянной готовности три скороходных баркаса, оснащенных арбалетами, стреляющими зажигательными гарпунами. В этом городе смывать публику с палубы было бы непредусмотрительно».
Гассун воздел длинные руки к небу, словно пытаясь схватиться за воображаемую перекладину: «Вносите только совершенно необходимые правки».
Благодаря импровизациям Зампа — или вопреки им — вечернее представление заслужило одобрение зрителей. Гассун, однако, не был удовлетворен. Его возмущал пир в третьем акте, на котором Макбет, в качестве короля, приказал жонглерам, танцовщицам и акробатам развлекать придворных, каковые развлечения продолжались почти целый час. Кроме того, Гассун критиковал сцены супружеской нежности, вставленные в трагедию по настоянию Зампа.
На следующий день «Миральдра» под парусами, полными попутным ветром, проплыла на север мимо Ветербурга и прибыла в Фвыль, где уже пришвартовались театры «Памеллисса» и «Мелодичный час»; в сложившихся обстоятельствах Гассун отказался от намерения представлять «Макбета».
Севернее Фвыля ветры стали капризничать. Во второй половине третьего дня плавания «Миральдра» величественно обогнула Стеклодувный мыс, пересекла широкий водоворот, образованный течением Ланта и причалила к пристани Лантина, где Замп и Гассун согласились провести два-три дня.
На следующее утро Гассун открыл свой музей для лантинских посетителей, а Замп воспользовался его занятостью и пригласил мадемуазель Бланш-Астер провести с ним вечер. Сначала она сухо отказалась, но затем, поразмыслив о перспективе просидеть целый день в скуке и одиночестве, спросила, как именно Замп намеревался проводить вечер.
Замп еще не составил никаких определенных планов; не придумав ничего лучшего, он предложил первое, что пришло в голову — посетить стекольный завод.
«Хорошо, пойдемте. Это далеко отсюда?»
«Нет, сразу за холмом. Давайте уйдем поскорее, пока Гассун не придумал нам какое-нибудь занятие».
Мадемуазель Бланш-Астер рассмеялась так весело и беззаботно, что Замп удивился ее необычной несдержанности. Теперь она, казалось, разделяла настроение Зампа — подобно проказливым школьникам-прогульщикам, они потихоньку сбежали из театра на набережную.
Теперь вместо того, чтобы отправиться на экскурсию по стекольному заводу, мадемуазель Бланш-Астер пожелала взобраться на холм. Замп с готовностью согласился, и они повернули на дорогу, зигзагами поднимавшуюся на Стеклодувный утес между живыми изгородями и низкими стенами, выложенными из камня.
Сегодня, по какому-то капризу или в приступе необъяснимого оптимизма, мадемуазель Бланш-Астер сбросила оковы аристократической чопорности. Замп еще никогда не видел ее в подобном оживлении. Ее бледные светлые волосы развевались на ветру, глаза горели ясным серо-голубым блеском горного озера; в длинном белом платье она напоминала простую деревенскую девушку, и Аполлон Замп находил ее неотразимой. Задержавшись, чтобы полюбоваться причудливым маленьким коттеджем, построенным из пузатых зеленых бутылей, она похвалила аккуратный цветник и даже поворковала с ребенком, игравшим на крыльце со стеклянными статуэтками зверей.
Они продолжили путь по дороге, постепенно превратившейся в тропу, вьющуюся по склону мимо загонов и пастбищ, а под конец круто поднимавшуюся на последний утес — под самое небо, где плыли на север обрывки облаков. Позабыв о всяком достоинстве, мадемуазель Бланш-Астер побежала вверх по тропе, останавливаясь, чтобы сорвать дикие цветы или бросить пару камешков с обрыва. Аполлон Замп бодро маршировал вслед за ней, испытывая жгучее желание присоединиться к ее детским забавам, но опасаясь навязываться без приглашения. Они взошли на вершину и стояли, открытые солнечному свету и ветру; далеко внизу бежали наперегонки тени облаков. Домики Лантина тянулись неровной полосой по берегу Ланта от «Речной усадьбы» у западного пирса до таверны «Зеленая звезда» на кривых сваях восточной приливной отмели.
Мадемуазель Бланш-Астер взобралась на скалу и обозревала горизонт, причем ее взор чаще всего устремлялся на север — туда, откуда струился могучий Виссель. Она наклонилась, чтобы спуститься с камня. Замп оказался под рукой, и ему не стоило никакого труда подхватить ее, когда она соскочила вниз. На какое-то мгновение показалось, что красавица стала податливой; но она тут же напряглась и выскользнула из рук Зампа. Антрепренер был раздосадован; судя по всему, поддавшись мимолетному настроению, его спутница вообразила, что находится на холме с кем-то другим, о ком она мечтала — но тут же вспомнила, что ее сопровождает всего лишь Аполлон Замп.
Мадемуазель Бланш-Астер присела там, где скала защищала ее от ветра. Замп присоединился к ней и, опьяненный ее близостью, обнял ее рукой за талию.
Мадемуазель Бланш-Астер бросила на него ледяной вопросительный взгляд и поднялась на ноги; Замп обнял ее ноги и умоляюще поднял к ней лицо: «Почему вы так холодны и жестоки? Вы любите кого-то другого?»
«Я никого не люблю».
«Поклянитесь! Скажите мне правду!»
«Маэстро Замп, будьте добры, сдерживайтесь. Вы слишком расчувствовались».
«Расчувствовался? Я дрожу, я горю в лихорадке! У меня в голове словно лабиринт кривых зеркал вроде того, по которому водят за нос посетителей «Огнехрустальной призмы» — ваше лицо смотрит на меня отовсюду. Я изнываю, я страдаю, я болен от любви! Ваша чудесная красота — все, о чем я могу думать!»
Мадемуазель Бланш-Астер рассмеялась: «Маэстро Замп, вы и вправду позволяете себе нелепости».
«Нелепости? Подумайте о том, как вы себя ведете. Вот уж, действительно, нелепость! Как вы можете быть так бесчувственны? По сравнению с вами ледяная статуя святой Имолы — сумасбродная шалунья!»
Мадемуазель Бланш-Астер высвободила ноги из объятия Зампа: «Ваши выводы поистине удивительны! Как будто я существую только для того, чтобы удовлетворять ваши вожделения! А если я не желаю служить этой цели, значит, весь мир сошел с ума?»
«Это не просто вожделение! — воскликнул Замп. — Я очарован, я заколдован, я холодею от ужаса…»
Только что признавшись в полном безразличии, мадемуазель Бланш-Астер, тем не менее, удивилась: «От ужаса? Почему?»
«Я страшусь того времени — а оно когда-нибудь наступит, пусть даже через сто лет — когда я увижу вас в последний раз. Я способен существовать только в вашем присутствии. Я перед вами преклоняюсь! По сути дела, пусть будет так! Я готов официально назвать вас своей супругой».
«Боюсь, маэстро Замп, что вы пали жертвой своего воспаленного воображения».
«Ни в коей мере! Мы плывем в Морнун — обещайте мне, что вернетесь оттуда вместе со мной!»
Мадемуазель Бланш-Астер не внимала: «У меня свои надежды, свои мечты».
Замп в отчаянии схватился за голову: «Что ждет вас в Морнуне? Что для вас настолько важно, что вы игнорируете пыл Аполлона Зампа?»
«Все очень просто. Я покинула Морнун, чтобы не выходить замуж за человека, которого я презираю. Теперь он мертв, и я могу вернуться домой».
«Потрясающе! — Замп вскочил на ноги. — Гассун считает, что вы унаследовали сундук с редчайшими книгами. Раньше вы говорили мне, что вам нужно освободить старого больного отца, томящегося в темнице. А теперь, оказывается, что вы бежали от ненавистного жениха?»
Мадемуазель Бланш-Астер смотрела на север; на ее лице появилась странная улыбка: «Меня подводит рассеянность — я забываю, кому и что я объясняла».
Замп зашипел от досады: «Ваши тайны — и ваши чары — довели меня до крайности! Пора с этим покончить — здесь и сейчас!» Замп сделал шаг вперед, заключил красавицу в объятия — и получил такой удар по голове, что у него слезы брызнули из глаз. Над ним закружилось небо. У него в ушах прозвенел гнусавый голос: «Предатель! Дерьмо собачье! Я все слышал! Неужели ты надеешься обвести меня вокруг пальца? Никогда этому не бывать! Приготовься умереть — здесь и сейчас!»
Глаза оглушенного Зампа еще не успели сосредоточиться, но он заметил, что Гассун выхватил увесистый кривой клинок. Замп поспешно отпрыгнул и откатился в сторону — сабля Гассуна просвистела в воздухе.
Замп попытался подняться на ноги, споткнулся и снова растянулся на земле — что позволило ему избежать второго удара сабли. Мадемуазель Бланш-Астер подбежала к Гассуну и схватила его за руку: «Теодорус! Одумайтесь! Вложите оружие в ножны!»
«Паразита нужно уничтожить! — кричал Гассун. — Сегодня утром он вышел за пределы дозволенного!»
«Он сделал глупость, но без злого умысла. И не забывайте, что только Замп может обеспечить безопасное плавание по Бездонному озеру!»
«Вполне возможно, что нам не потребуются его услуги», — мрачно пробормотал Гассун. Еще раз сверкнув в воздухе саблей, он обернулся к Зампу: «Считай, что ты воскрес из мертвых!»
Вне себя от ярости, Аполлон Замп вскочил на ноги и выхватил рапиру: «Ну-ка покажи, на что ты способен, костлявый выкидыш бродячей собаки! Посмотрим, чья жизнь висит на волоске! Как ты смеешь за мной подглядывать, бездарный заморыш?» Замп сделал шаг вперед, но Гассун ударил по его рапире саблей и отрубил ее стальной наконечник; Замп остался с одним эфесом в руке.
Мадемуазель Бланш-Астер взяла Гассуна под локоть: «Пойдемте, Теодорус. Не обращайте внимания на маэстро Зампа — он не в себе и потерял способность соображать». Она повела Гассуна вниз по тропе. Замп присел на выступ скалы, растирая шишку на голове. Весь постыдный эпизод казался воспоминанием о сновидении. Как могла женщина — живая, здоровая женщина! — оставаться глухой к мольбам Аполлона Зампа? Неважно! Плавание еще не закончилось. Замп вспомнил тот мимолетный миг, когда мадемуазель Бланш-Астер, казалось, растаяла у него в руках. Положительный признак! Зампу надлежало удвоить усилия. Он завоюет привязанность этого изысканного создания такой галантностью, такой доблестью, каких еще не видел мир! Ее ледяное сердце растает, когда она увидит, на что он способен! Он оживит ее кровь музыкой, он воспламенит ее ум поэзией! Она поймет, что он незаменим, и сама придет к нему, излучая любовь и надеясь привлечь его внимание…
Замп поднялся на ноги и нашел свою шляпу. Нахлобучив ее на голову, он стал спускаться с холма.
Вернувшись к «Миральдре», Замп с достоинством поднялся по трапу. Гассун приветствовал его холодно, но без открытой враждебности. Вечернее представление завершилось успешно, и Гассун, казалось, даже одобрил некоторые внедренные Зампом развлекательные дополнения, которые ранее он уже заклеймил как «противоречащие авторскому замыслу и духу оригинала».
На следующее утро Замп заметил, что, вопреки его указаниям, на борт не были доставлены некоторые существенные припасы. Он сразу же направился в кабинет Гассуна, но кабинет пустовал — владелец судна находился в музее и показывал коллекцию древних костюмов группе местных матрон. Гассун демонстративно игнорировал жестикуляцию Зампа, пытавшегося привлечь его внимание, в связи с чем Зампу пришлось ждать, пока Гассун любовно разворачивал перед глазами восхищенных супруг стеклодувов античные наряды — роскошные платья императриц, украшенные орнаментальной вязью передники, черную рясу королевского улана из Сканна, воздушные шелковые одеяния лалюстринской нимфы, скафандр древнего астронавта и любимый экспонат Гассуна: ветхую от древности зеленую мантию, великолепно расшитую потемневшими золотыми узорами. Гассун монотонно обсуждал каждый экспонат пронзительно-поучительным тоном, пока Замп не потерял терпение. Усмехнувшись в усы, Замп направился в кабинет Гассуна и закрыл за собой дверь.
Уже через полминуты он услышал приближающиеся поспешные шаги — появился Гассун: «Что вы здесь делаете? Это мой частный кабинет, я не приветствую непрошеных посетителей!»
«Прошу прощения, маэстро Гассун, но я хотел бы посоветоваться с вами по вопросу, требующему неотложного решения».
«Допустим, что это так. Какой вопрос вы хотели бы обсудить?»
«Судя по всему, я недостаточно разъяснил наши потребности местным торговым агентам. Вчера я распорядился добавить четырех волов к нашим восьмерым, а также погрузить в трюм десять тонн корма для волов. Ничего, однако, не сделано, и я хотел бы, чтобы вы лично проследили за выполнением заказа».
«Я отменил заказ, — сообщил Гассун. — Чем и объясняется ситуация, вызвавшая ваше беспокойство».
«Я заказал дополнительных волов не из прихоти и не для того, чтобы позволить себе такую роскошь, — возразил Замп. — Муссон слабеет, а путь далек; нам не следует отдаваться на волю изменчивых ветров».
Гассун решительно отмел возражения взмахом большой белой ладони: «Издержки превосходят наши скромные возможности — такова нелицеприятная истина. Более того, у меня возникли серьезные сомнения по поводу всей сумасбродной авантюры. Чтó, если мы прибудем в Морнун и не победим на конкурсе? Мы потратим огромные деньги и останемся с носом».
«Но мы победим!»
Гассун упрямо качал головой: «Это слишком рискованный проект — тем более, что попутный ветер слабеет».
«Если мы отчалим сейчас, у нас будет достаточно времени, несмотря на отсутствие попутного ветра».
И снова Гассун покачал головой: «Честно говоря, я разочаровался во всей затее. Мои надежды на исполнение классической трагедии не сбываются: с каждым представлением вы прибавляете что-нибудь новое, и ваши ухищрения меня больше не удивляют — только огорчают. Какой смысл продолжать?» Гассун расхаживал из угла в угол, заложив руки за спину: «Увы, я расстался с иллюзиями. По существу, вы можете покинуть мое судно сегодня же».
«Понятно. А что думает по этому поводу мадемуазель Бланш-Астер?»
«Вам нет никакого дела до ее побуждений. Надо полагать, ей, так же как и мне, наскучили безрассудные приключения и невозможные путешествия. Мы останемся на пару недель здесь, в Лантине, после чего не спеша вернемся в Кобль. А теперь будьте так любезны, сойдите на набережную — или мне придется приказать Турлиману выдворить вас в шею».
«Одну минуту! — покинув кабинет владельца музея, Замп прошел по коридору к каюте мадемуазели Бланш-Астер и постучал в дверь. Она выглянула наружу.
«Вам следует безотлагательно явиться в кабинет маэстро Гассуна, — сообщил Замп. — Он желает выступить с любопытным заявлением».
Мадемуазель Бланш-Астер, вновь холодная и чопорная, сопроводила Зампа к кабинету Гассуна. Приветствуя Гассуна беспечным взмахом руки, Замп сказал: «Давайте снова обсудим наши планы — теперь присутствуют все заинтересованные стороны».
«Нам нечего обсуждать! — заявил Гассун голосом, напоминающим средний регистр гобоя. — Я решил, что плавание в Морнун не только непрактично и непредусмотрительно — оно опасно. Вы, Аполлон Замп — явно нежелательный партнер; вам надлежит немедленно покинуть мое судно. Мадемуазель Бланш-Астер, мы неоднократно отмечали и праздновали нашу духовную близость; пожалуй, настало время формально скрепить наши узы и воплотить в жизнь союз, ниспосланный судьбой».
Мадемуазель Бланш-Астер немного поразмыслила, после чего произнесла не характерным для нее неуверенным тоном: «Возможно, ваше заключение вполне обосновано, Теодорус. Путь на север труден, особенно для такого судна, как ваше».
Гассун мрачно кивнул и бросил желчный взгляд в сторону Зампа.
Мадемуазель Бланш-Астер задумчиво продолжала: «Как вам известно, в Морнуне меня ждут дела, которые должны быть завершены прежде, чем я смогу уделить внимание упомянутым вами возможностям. Наши цели не совпадают — тем не менее, я считаю, что их можно совместить. Будьте добры, верните мне килограмм железа, который я передала вам в Кобле. Маэстро Замп воспользуется этими деньгами, чтобы приобрести фелуку. Под управлением маэстро Зампа парусная фелука быстро доставит нас в Морнун. Там я закончу свои дела, а маэстро Замп сможет принять участие в конкурсе с моей посильной помощью — возможно, нам удастся исполнить сцены из «Макбета» или представить программу комических пантомим. Затем, по окончании фестиваля, мы вернемся и присоединимся к вам здесь, в Лантине».
На шее Гассуна выступили жилы; он открыл рот, но только прохрипел нечто нечленораздельное.
«Такой план представляется мне целесообразным, — глубокомысленно заметил Замп. — По сути дела, у нас нет другого выхода, если маэстро Гассун не желает подвергать свое судно риску дальнейшего плавания на север». Повернувшись непосредственно к мадемуазели Бланш-Астер, Замп слегка поклонился: «Я пойду, поищу подходящую лодку. А вы помогите маэстро Гассуну взвесить килограмм железа».
Гассун сделал два шага вперед: «Один момент, маэстро Замп! Будьте любезны, не спешите. Возникла абсурдная ситуация. Неужели вы думаете, что я ношу килограмм железа в кармане?»
«Не знаю, как вы носите свое железо, маэстро Гассун. Знаю только то, что у нас не осталось времени на споры и рассуждения. Муссон скоро исчезнет, а нам придется плыть в Морнун под парусом».
Гассун гневно крякнул, признавая поражение: «Прикажите привести на борт ваших четырех волов и погрузить их корм. Мы отправимся на север без задержек».
За час до отплытия в Лантин доставили тревожную весть, не обрадовавшую даже Аполлона Зампа — Гассун же отозвался на нее стоном отчаяния. На Суаноле, в окрестностях Синешкуры, банда димнатиков-чернострелов устроила засаду «Золотому фантазму». Разбойники захватили в плен Гарта Пеплошторма и всю его труппу, а судно потопили.
