Глава 15

Панси не могла скрыть свое удивление от распоряжений, которые отдавала ей Скарлетт, когда она впервые раздевалась перед сном в доме Батлеров.

— Возьми зеленый прогулочный костюм, который я надевала сегодня утром, и хорошенько почисти его. Затем спори всю отделку, включая золотые пуговицы, и пришей вместо них простые черные.

— Где я возьму просто черные пуговицы, мисс Скарлетт?

— Не беспокой меня такими глупыми вопросами. Спроси служанку миссис Батлер. Как ее имя? Селли. И разбуди меня завтра в пять часов.

— Пять часов?

— Ты что, оглохла? Ты слышала меня? Теперь проваливай. Я хочу, чтобы этот зеленый наряд был готов, когда я проснусь.

Скарлетт благодарно утонула в пуховом матрасе и подушках. Это был переполненный, слишком эмоциональный день. Встреча с мисс Элеонорой, затем магазины, потом это глупое собрание Конфедератского дома, потом появление Ретта с серебряным чайным сервизом… Она хотела, чтобы он был здесь, но, может, лучше подождать несколько дней, пока она действительно не будет принята в Чарльстоне. Этот несчастный Росс! Она не будет думать ни о нем, ни о том, что он сказал ей. Мисс Элеонора отказала ему от дома, и ей не придется больше его встречать. Она подумает о чем-нибудь еще. Она подумает о мисс Элеоноре, которая любит ее и которая поможет ей получить Ретта обратно.

— Рынок, — сказала мисс Элеонора, — это место встречи всех жителей Чарльстона, и там можно услышать все новости.

Итак, она пойдет на рынок завтра. Скарлетт не очень хотелось идти так рано, в шесть часов. Но дела заставляют. Скарлетт быстро заснула.

Рынок был отличным местом, где Скарлетт могла начать жизнь чарльстонской леди. Рынок был внешней, видимой формой чарльстонского духа. С первых дней города он был местом, где чарльстонцы покупали себе продукты. Хозяйка или, в редких случаях, мужчина выбирали и платили за них, а слуга или кучер клали их в корзину, висящую у них на руке. До войны продукты продавали слуги, которые доставляли их с плантаций. Многие продавцы остались на своих местах, только теперь они были свободными, а корзины носили те же слуги, за работу которым теперь платили. Для Чарльстона было важно, что не нарушался привычный уклад жизни.

Традиция была краеугольным камнем общества, прирожденным правом жителей Чарльстона, бесценным наследием, которое ни саквояжник, ни солдат не могли украсть. Манифестом ее был рынок. Чужаки могли ходить туда за покупками, это была общественная собственность. Но это было испытанием для них. Ведь чужаки никак не могли понравиться женщине, торгующей овощами, или мужчине, продающему крабов. Черные граждане были такими же гордыми чарльстонцами, как и белые. Когда посторонний человек уходил, весь рынок звенел от смеха. Рынок был только для жителей Чарльстона.

Скарлетт передернула плечами, чтобы приподнять свой воротник повыше. Холодный ветер задувал под одежду, и она дрожала. Ее глаза, казалось, были полны угольков, а ботинки были сделаны из свинца. Сколько миль может быть в пяти кварталах? Она ничего не может разглядеть. Уличные фонари — это только бледные круги в тумане, в прозрачной серой предрассветной полутьме.

Как может мисс Элеонора быть такой чертовски радостной, беззаботно болтать, как будто здесь не холодно и не темно, как в дыре? Появился какой-то свет впереди, далеко впереди. Скарлетт направилась в его сторону. Ей бы хотелось, чтобы прекратился этот ужасный ветер. Что это? Она понюхала воздух. Конечно! Это был кофе. Ее шаги выровнялись с походкой миссис Батлер.

Рынок был похож на оазис тепла и света, жизни и красок в бесформенной серой туманности. Факелы горели на каменных столбах, которые поддерживали высокие и широкие арки, открытые к окружающим их улицам, освещая яркие фартуки и головные повязки улыбающихся черных женщин и высвечивая их товары, выставленные в корзинах любых размеров и форм на длинных деревянных столбах, выкрашенных в зеленый цвет. Там было полно людей, большинство которых переходило от стола к столу, разговаривая с другими покупателями или с продавцами. Захватывающий ритуал торговли, очевидно, нравился всем.

— Кофе вначале, Скарлетт?

— О, да, конечно.

Элеонора Батлер направилась к ближайшей группе женщин. Они держали дымящиеся жестяные кружки в затянутых в перчатки руках, отхлебывая из них, смеясь и болтая друг с другом, не замечая шума вокруг.

— Доброе утро. Элеонора… Элеонора, как ты?.. Отойди, Мильдред, дай пройти Элеоноре… Ах, Элеонора, ты слышала, что у Керрисона в продаже настоящие шерстяные чулки? Это до завтра не появится в газете. Не хочешь пойти со мною и Алисой? Мы идем сегодня после обеда… Ах, Элеонора, мы только что говорили о дочке Лавины. У нее умер ребенок прошлой ночью. Лавина в прострации от горя. Ты думаешь, твой повар смог бы приготовить замечательное винное желе? У Мэри есть бутылка кларета, я обеспечиваю сахар…

— Доброе утро, миссис Батлер, я видела, что вы идете, кофе уже готов.

— И еще одну чашечку для моей невестки, пожалуйста, Сюки. Леди, я хочу вам представить жену Ретта, Скарлетт.

Все разговоры прекратились, и все головы повернулись к Скарлетт.

Она улыбнулась и наклонила свою голову. Скарлетт с опаской смотрела на группу женщин, представляя себе, что весь город уже знает о выходке Росса. «Я не должна была сюда идти, я не могу вынести это». Она сжала зубы, плечи ее выпрямились. Она ожидала худшего, и к ней вернулась вся ее враждебность к чарльстонской аристократической претенциозности.

Но она кивала и улыбалась каждой женщине, которой представляла ее Элеонора.

…Да, я просто обожаю Чарльстон… да, мэм, я племянница Полины Смит… нет, мэм, я еще не видела художественную галерею, я здесь только с прошлого вечера, прежде… да, мэм, я думаю действительно, что рынок восхитительный… Атланта, округ Клэйтон, у моих родителей была там плантация… ох, да, мэм, погода — настоящий праздник, эти теплые зимние деньки… нет, мэм, я не думаю, что встречала вашего племянника, когда он был в Валдоста, ведь это достаточно далеко от Атланты… да, мэм, мне нравится вист… ох, большое спасибо…

«У мисс Элеоноры мозгов не больше, чем у курицы, — подумала она. — Она думает, у меня память, как у слона. Так много имен, и они все перепутались. Они смотрят на меня, будто я слон или кто-нибудь еще в зоопарке. Они знают, что сказал Росс, я уверена, что они знают. Мисс Элеонору можно, наверное, обмануть их улыбками, но не меня. Сборище старых кошек!» Ее зубы сжали края кружки с кофе.

Она не будет показывать свои чувства, даже если ей придется ослепнуть, сдерживаясь от слез. Но ее щеки пылали.

Когда она допила свой кофе, миссис Батлер взяла ее кружку и протянула ее вместе со своей продавщице кофе.

— Мне придется попросить тебе о сдаче, Сюки, — сказала она и вытащила пятидолларовую банкноту.

Без всяких эмоций Сюки сполоснула кружки в коричневатой воде, поставила их на стол, вытерла о фартук руки, взяла деньги и положила их в потрескавшуюся кожаную сумочку, висящую у нее на ремне, достала один доллар, не глядя.

— Вот, миссис Батлер, надеюсь, вам понравилось.

Скарлетт была поражена. Четыре доллара за чашку кофе! За эти деньги можно было купить лучшую пару ботинок на Кинг-стрит.

— Мне всегда нравится твой кофе, Сюки, хотя я должна оставаться без еды, чтобы заплатить за него. Тебе никогда не было стыдно за себя?

Белые зубки Сюки сверкнули на фоне ее коричневой кожи.

— Нет, мэм, никогда! — сказала она. — Могу поклясться, что ничто не тревожит мой сон.

Остальные засмеялись. У каждой из них были с Сюки подобные разговоры.

Элеонора Батлер осматривалась, пока не обнаружила Селли и ее корзинку.

— Пойдем, дорогая, — сказала она Скарлетт, — у нас большой список сегодня. Нам надо приняться за него, пока еще не все распродано.

Скарлетт последовала за миссис Батлер в конец рыночного зала, где ряды столов были заставлены погнутыми раковинами, которые были заполнены морскими продуктами, издававшими сильный отвратительный запах. Скарлетт сморщила нос. Она думала, что знала рыбу достаточно хорошо. Уродливая, с жабрами, костлявая еда для кошек, которой было полно в реке около Тары. Они ели ее, когда уже совсем нечего было есть. Неужели кто-нибудь захочет купить эти противные создания?! Это было выше ее понимания. Но многие дамы, сняв перчатку, ощупывали раковины. «Мисс Элеонора собирается познакомить со мной всех». Скарлетт приготовилась улыбаться.

Крошечная седая дама подняла что-то большое серебряное из раковины.

— Элеонора, что ты думаешь об этой камбале?

— Я сама предпочитаю камбалу, к ней так хорошо идет соус. Разреши мне представить тебе жену Ретта, Скарлетт… Это миссис Вентворф, Скарлетт.

— Как поживаете, Скарлетт? Скажите, нравится ли вам эта камбала? Она выглядела отвратительно, но Скарлетт пробормотала:

— Я всегда была неравнодушной к камбале.

Она надеялась, что не все друзья мисс Элеоноры будут спрашивать ее мнение. Она даже не знала, что такое камбала, тем более не могла сказать, хороша она или нет.

За следующий час она была представлена еще двадцати дамам и дюжине новых сортов рыбы. Она получила глубокие познания в области морских продуктов. Миссис Батлер купила крабов, переходя от одного продавца к другому, пока не набрала восемь.

— Наверное, я кажусь тебе очень придирчивой, — сказала она, — но суп немножко не тот, если он сделан из крабов-самцов. Икра добавляет ему особый вкус. В это время года намного труднее найти крабов-самок, но это стоит усилий, я думаю.

Скарлетт не волновало, какого пола были крабы. Ее пугало то, что они были еще живыми, копошились в раковинах, протягивали свои клещи, издавая шумные звуки, когда они заползали один на другого, пытаясь вылезти. А теперь она слышала, как они ползают по корзине Селли, копошась в бумажном пакете.

Самыми противными для нее оказались креветки, хотя они и были мертвыми. Их глаза были ужасными черными шариками на стебельках, у них были длинные усики и остроконечные брюшки.

Устрицы не беспокоили ее, они просто выглядели, как грязные камни. Когда миссис Батлер взяла изогнутый нож со стола и открыла одну, Скарлетт почувствовала, как у нее в желудке все поднимается. Это выглядело, как плевок, плавающий в старой воде после мытья посуды.

После даров моря мясо показалось ей успокаивающе знакомым, хотя скопища мух на пропитанных кровью газетах заставили ее испытать тошноту. Она смогла улыбнуться маленькому черному мальчику, который махал им большим, в форме сердца веером, сделанным из чего-то высушенного, похожего на солому. К тому времени, как они достигли рядов птиц с обмякшими шеями, она снова могла подумать об отделке шапочки перьями.

— Какие перья, дорогая? — спрашивала миссис Батлер. — Фазана? Конечно, ты можешь купить немного.

Она быстро поторговалась с черной толстой женщиной, которая продавала птицу.

— Что это Элеонора делает? — услышала Скарлетт.

Она обернулась и увидела обезьянье лицо Салли Брютон.

— Доброе утро, миссис Брютон.

— Доброе утро, Скарлетт. Зачем Элеонора покупает несъедобные части этой птицы? Или кто-то изобрел способ приготовить перья? У меня есть несколько матрасов, который я сейчас не использую.

Скарлетт объяснила, зачем они были ей нужны. Она почувствовала, что лицо ее краснеет. Может, только «лакомые кусочки» носят на украшенных шляпках в Чарльстоне?

— Какая хорошая идея! — сказала Салли с подлинным энтузиазмом. — У меня есть шляпка для верховой езды, которая может быть восстановлена с помощью кокарды из лент и перьев. Если только я смогу ее найти, прошло так много времени с момента, когда я ее надавала в последний раз. Вы ездите верхом, Скарлетт?

— Не ездила уже многие годы. С того времени… — она попыталась вспомнить.

— С начала войны. Я знаю. Я тоже, я ужасно скучаю по езде.

— О чем вы скучаете, Салли? — присоединилась к ним миссис Батлер. Она протянула перья Селли.

— Обвяжи их ниткой с обоих концов и будь осторожней с ними.

Затем она вздохнула.

— Извините меня, — сказала она со смехом, — я упущу брютонскую колбасу. Слава Богу, я увидела тебя, Салли, это совсем вылетело у меня из головы.

Она поспешно ушла, Селли последовала за ней.

Салли улыбнулась при виде удивленного выражения Скарлетт.

— Не волнуйся! Она не сошла с ума. Лучшая в мире колбаса продается только по субботам. Распродается она очень быстро. Человек, который делает ее, был нашим лакеем, когда был рабом. Его зовут Лукул. Когда его освободили, он взял фамилию Брютон. Почти все рабы так сделали — здесь можно встретить имена всей чарльстонской аристократии. Конечно, немало и Линкольнов. Пойдем, пройдемся со мною, Скарлетт. Мне надо купить овощей. Элеонора найдет нас.

Салли остановилась перед столом с луком.

Где, дьявол ее побери, Лилла? А, вот она где. Скарлетт, это крохотное юное создание, если ты можешь поверить в это, управляет всем моим домашним хозяйством. Это миссис Батлер, Лилла, жена мистера Ретта.

Миловидная служанка неуклюже присела в реверансе.

— Нам надо много лука, мисс Салли, — сказала она, — для засолки артишоков.

— Ты слышала, Скарлетт? Она думает, что я старуха. Я знаю, что нам надо много лука.

Салли схватила со стола бумажный пакет и стала бросать в него лук. Скарлетт презрительно наблюдала. Она импульсивно закрыла пакет рукой.

— Простите меня, миссис Брютоя, но этот лук нехорош.

— Нехорош? Как может быть лук нехорошим? Он не гнилой и не проросший.

— Этот лук был выкопан очень рано, — объяснила Скарлетт. — Он выглядит достаточно хорошо, но у него не будет никакого вкуса. Я знаю это потому, что сама совершила такую ошибку. Когда я управляла нашим хозяйством, я посадила лук. Так как я ничего не понимала в выращивании овощей, я выкопала всю грядку, как только верхушки начали окрашиваться в коричневый цвет, боясь, что он сгниет. Он был как на картинках, такой же красивый, но он был безвкусным. Мы его ели вареным, клали в жаркое и не притронулись к нему. Позже, когда я вскапывала эту грядку, чтобы посадить что-нибудь еще, я наткнулась на одну луковицу, которую раньше пропустила. Эта была как раз тем, чем должен быть настоящий лук. Дело в том, что ему нужно время, чтобы приобрести вкус. Я покажу вам, как должен выглядеть настоящий лук.

Скарлетт опытными руками, взглядом и нюхом просмотрела стоящие на столе корзины.

— Вот этот вам подойдет, — наконец произнесла она.

Ее подбородок воинственно поднялся. «Ты можешь принимать меня за неотесанную деревенщину, если хочешь, — думала она, — но я не стыжусь, что запачкала свои руки, когда мне это было необходимо. Вы, высокомерные чарльстонцы, думаете, что на вас свет клином сошелся, но это не так».

— Спасибо, — сказала Салли. — Я была к тебе несправедлива, Скарлетт. Я не думала, что у такой милашки, как ты, может быть голова на плечах. Что еще ты сажала? Я бы была не против узнать про сельдерей.

Скарлетт изучала ее лицо. Она увидела подлинный интерес.

— Сельдерей был слишком большой роскошью для меня. У меня была дюжина голодных ртов, которые мне надо было кормить. Я знаю все о моркови, о картошке и репе. Также и о хлопке.

Она готова поспорить, что ни одна леди в Чарльстоне не потела под палящим солнцем, собирая хлопок!

— Ты, наверное, много работала, — с уважением произнесла Салли.

— Нам надо было есть.

Она вздрогнула от воспоминаний о прошлом.

— Слава Богу, это прошло.

Затем она улыбнулась. Салли Брютон заставила ее почувствовать себя лучше.

— Хотя я стала очень привередливой насчет корнеплодов. Однажды Ретт сказал, что он встречал много людей, которые отсылали назад вино, но я была первой, кто делал то же самое с морковкой. Дело было в шикарнейшем новоорлеанском ресторане, и какую это вызвало суматоху!

Салли разразилась смехом.

— Мне кажется, я знаю этот ресторан. Скажи мне, поправил ли официант салфетку у себя на руке и не посмотрел ли он себе под нос с неодобрением?

Скарлетт хихикнула.

— Он уронил салфетку на сковородку, с десертом.

— И она загорелась? — она озорно ухмыльнулась.

Скарлетт кивнула.

— О Господи! — оглушительно засмеялась Салли. — Я бы отдала свой зуб, чтобы быть там.

Элеонора прервала их.

— Над чем вы тут смеетесь? Я тоже не прочь. У Брютона осталось только два фунта колбасы, и он уже пообещал Минни Вентворф.

— Пусть Скарлетт расскажет тебе, — сказала Салли, все еще посмеиваясь. — Ваша девушка — просто чудо, Элеонора, но мне пора идти.

Она положила руку на корзину с луком, которую выбрала Скарлетт.

— Я возьму это, — сказала она продавцу. — Да, всю корзину. Высыпь его в мешок и отдай Лилле. Как ваш мальчик, все еще кашляет?

Прежде чем ее завлекли в обсуждение способов лечения кашля, она повернулась к Скарлетт и посмотрела ей в лицо.

— Надеюсь, ты будешь звать меня «Салли» и придешь навестить меня.

Скарлетт не знала, что она только что продвинулась на высший уровень чарльстонского общества. Двери, которые открыли вежливую щелочку для невестки Элеоноры Батлер, широко распахнулись для протеже Салли Брютон.

Элеонора Батлер с удовольствием воспользовалась советами Скарлетт при покупке картошки и морковки. Затем она приобрела кукурузу, муку и рис. Наконец, она купила масло, сливки, молоко и яйца. Корзина Селли была переполнена.

— Нам придется все вытащить и упаковать заново, — раздраженно сказала миссис Батлер.

— Я понесу что-нибудь, — предложила Скарлетт.

Ей не терпелось поскорее уйти, прежде чем ей надо будет знакомиться с другими подружками миссис Батлер. Они так часто останавливались, что им потребовалось больше часа, чтобы пройти по овощным и молочным радам. Она ничего не имела против знакомств с продавцами продуктов: она хотела получше запомнить их, потому что была уверена, что ей скоро придется пользоваться их услугами. Мисс Элеонора была слишком мягкой. Она была уверена, что сможет договориться о более низких ценах. Это будет забавно. Как только она освоится, она предложит делать какие-нибудь покупки самой. Лишь бы не рыбу, от которой ее тошнит.

Как оказалось, это не так, когда она попробовала ее. Обед был для нее откровением. Суп из крабов имел бархатистую смесь вкусов. Она пробовала такие деликатесы в Новом Орлеане. Конечно!

Скарлетт попросила вторую тарелку супа и съела все до капли, затем отдала должное остальному, включая десерт: взбитые сливки, политые соусом из орехов и фруктов, который миссис Батлер называла Гугенотским портом.

Днем у нее случилось в первый раз несварение желудка. Не от переедания. Элали и Полина расстроили ее.

— Мы едем проведать Кэррин, — объявила Полина, когда они приехали к ним, — и мы решили, что Скарлетт, наверное, захочет поехать с нами. Извините, что прервали вас. Я не знала, что вы будете как раз обедать.

Кэррин! Она вовсе не хочет ее видеть. Но она не может этого сказать, у тетушек случился бы припадок.

— Я просто до смерти хочу поехать с вами, тетушка, — всплакнула она, — но я чувствую себя не очень хорошо. Я собираюсь лечь в постель и положить на лоб холодную тряпку.

Она опустила глаза.

— Вы знаете это.

«Вот, пусть они думают, что у меня женские неприятности. Они слишком вежливы, чтобы о чем-либо спрашивать».

Она была права. Ее тетушки поспешно распрощались. Скарлетт проводила их до двери, осторожно ступая, будто у нее были судороги в животе. Элали сочувственно похлопала ее по плечу, когда целовала ее на прощание.

— Хорошенько отдохни, — сказала она. Скарлетт коротко кивнула. — И приходи завтра утром к нам в девять тридцать. От нас полчаса ходу до святой Марии на мессу.

Скарлетт смотрела, разинув в ужасе рот. Мысль о мессе никогда не приходила ей в голову.

В это же мгновение настоящая боль заставила ее сложиться почти пополам.

Весь день она, съежившись, пролежала на кровати с расслабленным корсетом и грелкой на животе. Несварение желудка было незнакомым и неуютным ощущением и поэтому пугающим. Но намного более пугающим был ее малодушный страх перед Богом.

Эллин О'Хара была набожной католичкой, и она сделала все, чтобы религия стала частью жизни в Таре. Проводились ежевечерние молитвы и молитвы по четным дням, она постоянно напоминала дочерям об их аристократических обязанностях. Эллин сожалела об уединенности плантации, так как ей не хватало утешения церкви. К двенадцати годам Скарлетт и ее сестрам вложили в сознание наставления катехизиса.

Теперь Скарлетт винила себя в том, что все эти годы пренебрегала религией. Ее мама, наверное, рыдает на небесах. Ах, почему маминым сестрам необходимо было ждать в Чарльстоне? Никто в Атланте не ожидал, что она будет ходить к мессе. Миссис Батлер не сердилась бы на нее или, в худшем случае, могла бы пригласить ее пойти с ней в епископальную церковь. Это не было так плохо. У Скарлетт было смутное представление, что Бог не обращал внимания на то, что происходило в протестантской церкви. Но как только она переступит порог св. Марии, он сразу узнает, что перед ним грешница, которая не была на покаянии с… она даже не помнила, когда это было в последний раз. Она не сможет принять причастие. Она представляла ангелов-хранителей, о которых рассказывала ей Эллин, когда она была маленькой. Все они хмурились. Скарлетт натянула покрывало на голову.

Она не знала, что ее концепция религии была суеверной и дурно сформированной, как у человека каменного века. Она только знала, что она напугана, несчастна и сердита, что она стоит перед дилеммой. Что же ей делать?

Скарлетт вспомнила спокойное лицо матери; освещенное свечами, когда она рассказывала своей семье и слугам, что Бог любит заблудших овечек, но это было небольшим утешением. Она не могла придумать предлога, чтобы не ходить на мессу.

Это было ужасно! Когда все стало развиваться так хорошо, и миссис Батлер сказала ей, что Салли Брютон устраивает увлекательные партии в вист, и она была уверена, что ее пригласят.

Глава 16

Скарлетт, конечно же, пошла на мессу. К ее удивлению, древний ритуал был успокаивающим, как старые друзья в новой жизни, которую она начинала. Легко вспоминалась ее мать, бормочущая «Отче Наш», а гладкие бусинки четок были так знакомы ее пальцам. Эллин, должно быть, была довольна, видя ее на коленях, и от этого она чувствовала себя лучше.

Так как это было неизбежно, она исповедалась и навестила Кэррин. Монастырь и ее сестра были еще двумя сюрпризами для нее. Скарлетт все время представляла себе монастыри, как крепости с запертыми воротами, где монахини день и мочь скребли каменные полы. В Чарльстоне сестры милосердия жили великолепном кирпичном здании и устроили школу в красивой бальной зале.

Кэррин была счастлива; она так изменилась по сравнению с той застенчивой девушкой, которой Скарлетт ее помнила, что казалась совсем другим человеком. Как она может сердиться на незнакомку? Особенно на незнакомку, которая казалась взрослее ее, несмотря на то, что она была ее младшей сестренкой. Кэррин — сестра Мария Иосиф — была также рада увидеть ее. Скарлетт почувствовала себя согретой обильно выраженными любовью и восхищением. Вели бы Сьюлин была хотя бы наполовину такой же милой, как Кэррии, Скарлетт не была бы так замкнута в Таре. Было по-настоящему приятно увидеть Кэррин и попить чаю в милом садике в монастыре, даже при том, что Кэррин слишком много говорила о маленьких девочках в ее математическом классе, что почти усыпила Скарлетт.

Воскресная месса с последовавшим за ней завтраком у тетушек и посещение Кэррин были тихими мгновениями в напряженном распорядке жизни Скарлетт.

Лавина визитных карточек свалилась на дом Элеоноры Батлер через неделю после обучения Салли Брютон покупке лука. Элеонора была благодарна Салли, по крайней мере, она думала, что была. Хорошо зная жизнь Чарльстона, она опасалась за Скарлетт. Даже в спартанских условиях послевоенной жизни общество было зыбучим песком неписаных правил поведения, византийским лабиринтом изысканного изящества, готовым поймать в свою ловушку неосмотрительного и непосвященного человека.

Она пыталась руководить Скарлетт.

— Ты не должна посещать всех, кто оставил тебе визитные карточки, дорогая, — сказала она. — Достаточно оставить свою визитку с загнутым вниз уголком. Это обозначает, что был сделан визит, и твою готовность познакомиться.

— Поэтому так много карточек было согнуто? Я думала, что они просто старые и поистертые. Впрочем, я собираюсь навестить каждого из них. Я рада, что все хотят подружиться, и я тоже хочу.

Элеонора прикусила свой язык. Это было правдой, что большинство карточек были «старые и поистертые». Никто не мог позволить себе новые — почти никто. А те, кто мог, не делали этого, чтобы не смущать тех, кто не мог. Было приятной традицией теперь оставлять все полученные визитки на подносе в прихожей для возвращения их хозяевам. Элеонора решила, что не будет пока осложнять обучение Скарлетт этой информацией. Скарлетт показала ей коробочку с сотней новых беленьких визиток, которые она привезла из Атланты. Они были еще проложены материей и могли послужить долгое время. Осмотрев набор Скарлетт, Элеонора почувствовала себя точно так же, как много лет назад, когда Ретт трехлетним ребенком с триумфом позвал ее с верхнего сука гигантского дуба.

Беспокойство Элеоноры Батлер было напрасным. Салли Брютон была точна:

— Девушка почти полностью без образования и со вкусом готтентота. Но у нее есть сила и энергия. Нам нужны такие, как она, на Юге, да даже в Чарльстоне. Может, особенно в Чарльстоне. Я отвечаю за нее, я надеюсь, все мои друзья дадут ей возможность это почувствовать.

Вскорости Скарлетт закружилась в водовороте городской жизни. Начинала свой день она на рынке, затем плотный завтрак дома, обычно включающий брютонскую колбаску; около десяти часов, одетая в новый наряд, она уходила с Панси, несущей коробочку визиток и запас сахара, который обычно приносили все гости в это трудное время. До обеда ей хватало времени, чтобы нанести пять визитов. Послеобеденное время было посвящено посещениям леди, проводящих время за партией в вист, или экскурсиям со своими новыми подружками на Кинг-стрит, или приему посетителей вместе с мисс Элеонорой.

Скарлетт обожала постоянную активность. Более того, ей нравилось, когда на нее обращали внимание. Но больше всего она любила слышать имя Ретта на устах у всех. Несколько старушек были открыто критичны. Они не одобряли его, когда он был молодым, и они никогда не смягчатся. Но большинство уже простило ему грехи молодости. Он повзрослел, стал сдержаннее. И он был предан своей матери. Старые леди, которые потеряли своих сыновей и внуков на войне, хорошо понимали счастье Элеоноры Батлер.

Молодые женщины рассматривали Скарлетт с плохо скрытой завистью. Им доставляло удовольствие пересказывать слухи о том, что делал Ретт, когда он внезапно покинул город. Одни говорили, что их мужья знали наверняка, что Ретт финансирует политическое движение, чтобы скинуть правительство саквояжников в столице штата. Другие шептали, что он с оружием возвращал краденые семейные портреты и мебель. Все они знали рассказы о его подвигах во время войны, когда его темный корабль прорывался через блокирующий флот Союза, как приносящая смерть тень. На лицах появлялось особенное выражение, смесь любопытства и романтического воображения. Ретт был почти мифом. И он был мужем Скарлетт. Как можно было не завидовать ей?!

Скарлетт достигла своей лучшей формы, когда была постоянно занята.

Это было необходимо после ужасающего одиночества в Атланте, и она быстро забыла отчаяние, которое чувствовала там. Атланта, наверное, ошиблась, вот и все. Она не сделала ничего такого, чтобы заслужить эту жестокость. Но она в Чарльстоне нравилась, а иначе зачем им ее приглашать.

Эта мысль удовлетворяла Скарлетт. Она часто возвращалась к ней. Когда она наносила свои визиты, или принимала вместе с миссис Батлер посетителей, или посещала свою подружку Анну Хэмптон в Конфедератском доме, или сплетничала за кофе на рынке, Скарлетт все время хотела, чтобы Реп мог видеть ее. Иногда она даже быстро осматривалась вокруг, воображая, что он был там, таким сильным было ее желание. Ах, если бы только он был дома!

Особенно близким к ней он оказался в тихие послеобеденные часы, когда она сидела с его мамой в рабочем кабинете и слушала рассказы мисс Элеоноры. Она была рада вспоминать, что сделал или сказал Ретт, будучи маленьким мальчиком.

Скарлетт нравились и другие истории мисс Элеоноры. Иногда они были задорно веселыми. Элеонора Батлер, как большинство ее чарльстонских сограждан, была обучена гувернанткой. Она была хорошо начитана, но не была интеллектуалкой, говорила на романских языках, но с ужасным акцентом, была знакома с Лондоном. Парижем, Римом, Флоренцией, но только с известными историческими достопримечательностями и с магазинами роскоши. Она была верна своему времени и классу. Она никогда не ставила под сомнение авторитет родителей или мужа, и она выполняла все свои обязанности, не жалуясь.

Что выделяло ее среди остальных женщин ее типа, так это неукротимое чувство юмора. Она наслаждалась всем, что преподносила ей жизнь, и находила человеческое положение изначально развлекательным, и она была одаренным рассказчиком с репертуаром, который включал в себя удивительные происшествия в ее собственной жизни и рассказы о тайнах каждой семьи в регионе.

Скарлетт не понимала, что миссис Батлер пыталась косвенным образом исправить ее ум и сердце. Элеонора увидела ее уязвимость и храбрость, которые притянули ее сына к Скарлетт. Она также видела, что произошло что-то ужасное с их браком и Ретт не хотел больше иметь к нему никакого отношения. Она знала, без каких-либо слов, что Скарлетт отчаянно решила вернуть его обратно, и по своим собственным причинам она желала их воссоединения сильнее, чем сама Скарлетт. Она не была уверена, сможет ли Скарлетт сделать Ретта счастливым, но она всем сердцем верила, что еще один ребенок сделает их брак удачным. Ретт навещал ее с Бонни, она никогда не забудет эту радость. Она любила маленькую девочку и любила ее еще сильнее, видя своего сына счастливым. Она хотела, чтобы это счастье вернулось к нему обратно и радость к ней самой, и поэтому была готова сделать все, что было в ее силах, чтобы добиться этого.

Так как она была слишком занята, Скарлетт прожила в Чарльстоне более месяца прежде, чем заметила, что начинает скучать. Это случилось у Салли Брютон, в наименее скучном месте в городе, когда все говорили о моде, которая раньше была ее постоянным интересом. Сначала ей было интересно слушать Салли и ее подружек, упоминающих Париж. Ретт однажды привез ей шляпку из Парижа, самый красивый подарок, который она когда-либо получала. Зеленая — к ее глазам, сказал он — с широкими шелковыми лентами, чтобы завязывать их под подбородком. Она заставила себя слушать, что говорила Алиса Саваж, хотя было трудно представить, что могла знать об одежде такая старая тощая леди. И Салли тоже. С ее лицом и плоской грудью ничто не поможет ей выглядеть лучше.

— Ты помнишь примерочные Ворфа? — спросила миссис Саваж. — Я думала, что рухну, простояв так долго на возвышении.

Полдюжины голосов заговорило одновременно, делясь жалобами на вероломство парижских портных. Другие возражали им, говоря, что неудобство было маленькой ценой за качество, которое мог обеспечить только Париж. Они вздыхали, вспоминая о перчатках, ботинках, веерах и парфюмерии.

Скарлетт автоматически поворачивалась к говорившей с заинтересованным выражением на лице. Когда она слышала смех, она смеялась. Но думала она о других вещах — осталось ли что-нибудь от вкусного пирога, чтобы съесть на ужин… неплохо бы поменять воротник на ее голубом платье… Ретт… Она посмотрела на часы за головой Салли. Она не могла уехать еще целых восемь минут. А Салли заметила ее взгляд. Ей придется отнестись к разговору с вниманием.

Восемь минут показались ей восемью часами.

— Все говорили, мисс Элеонора, только об одежде. Я думала, что сойду с ума от скуки! — Скарлетт рухнула на стул напротив миссис Батлер.

Наряды потеряли для нее всю привлекательность, так как она была ограничена четырьмя тускло-коричневыми платьями, которые могла заказать мама Ретта у портного. Даже бальные наряды, изготавливающиеся для нее, были мало ей интересны. Их было всего два на приближающуюся шестинедельную серию балов почти каждую ночь. Они также были тусклыми; тусклые цвета: голубой шелк и вельвет цвета бордо; и почти никакой отделки. Впрочем, даже самый скучный бал означал музыку и танцы, а Скарлетт обожала танцевать. Ретт также вернется с плантации, обещала ей мисс Элеонора. Если бы только не надо было так долго ждать начала Сезона. Три недели вдруг показались нестерпимо скучными.

Ах, как бы она хотела, чтобы случилось что-нибудь волнующее!

Желание Скарлетт было удовлетворено очень скоро, но не так, как она хотела. Вместо этого, волнение было пугающим.

Все началось со страшного слуха, о котором, посмеиваясь, говорили в городе. Мэри Элизабет Питт, старая дева сорока с лишним лет, заявляла, что она проснулась в середине ночи и увидела в комнате мужчину. «Так же отчетливо, как все остальное, — говорила она, — с платком на лице, как у Джесси Джеймса». «Если я когда-либо слышал о мечтаниях, — недобро прокомментировал кто-то, — то именно это они и есть. Мэри Элизабет, наверное, старше Джесси Джеймса на двадцать лет». В газетах печатались серии статей, романтизирующих подвиги братьев Джеймс и их банды.

Но на следующий день история продолжилась. Алиса Саваж была тоже сорока с лишним лет, но была замужем дважды, и все знали, что она была спокойной, разумной женщиной. Она также проснулась и увидела мужчину у себя в спальне, который стоял рядом с ее кроватью и смотрел на нее в лунном свете. Он приподнял штору, чтобы на нее попадало больше света; на нем также был платок на нижней части лица. Глаза были в тени козырька его шапки. На нем была униформа солдата Союза.

Миссис Саваж закричала и швырнула в него книгой. Он выскочил на веранду, прежде чем ее муж успел прибежать в спальню.

Янки! Вдруг всем стало страшно. Одинокие женщины боялись за себя и за своих мужей, потому что если мужчина нанесет травму солдату Союза, то его посадят в тюрьму или повесят.

Следующие две ночи солдат появлялся в женских спальнях. На третью ночь не лунный свет разбудил Феодосию Хардинг, а прикосновение теплой руки к покрывалу над ее грудью. Когда она открыла глаза, перед ней была темнота. Но она чувствовала сдерживаемое дыхание, затаенное присутствие человека. Она закричала, затем упала в обморок от страха. Никто не знал, что может произойти дальше. Феодосию отослали к кузинам в Саммервиль. Все говорили, что она была в тяжелом нервном состоянии, близком к идиотизму, добавляли злые языки.

Делегация Чарльстонских мужчин отправилась в командование армии с престарелым адвокатом Иозефом Ансоном. Они собрались патрулировать старую часть города. Если они встретят незваного гостя, то они будут разбираться с ним сами.

Командование согласилось с патрулированием, но предупредило, что если солдат Союзной армии пострадает, то ответственный за это человек или группа людей будут наказаны. Они не хотят, чтоб под предлогом защиты чарльстонских женщин совершались нападения на солдат Северной армии.

Все страхи Скарлетт волной нахлынули на нее. Она стала пренебрежительно относиться к оккупационным войскам, как и все в Чарльстоне, она не замечала их, вела себя, будто их и вовсе не было, и они убирались с ее пути, когда она выходила на дорожку рядом с домом, чтобы пойти на рынок или нанести визит. Теперь же она боялась всякой голубой формы. Любой мог быть полуночным незваным гостем. Она легко представляла его, фигуру человека, выступающую из темноты.

Ее преследовали страшные сны, скорее, воспоминания. Снова и снова она видела мародера-янки, пришедшего в Тару, чувствовала резкий запах, видела его грязные, волосатые руки, перебирающие содержимое маминой шкатулки, его красные глаза, горящие от жестокости, похотливо смотрящие на нее, его рот с выбитыми зубами, влажный и скривившийся в плотоядном оскале. Она застрелила его, уничтожила глаза и рот в фонтане крови, кусочков костей и липких комочков его мозгов.

Она никогда не сможет забыть грохот выстрела, призрачно-красные брызги и ее неистовый триумф.

Ах, если бы только у нее был пистолет, чтобы защитить себя и мисс Элеонору от янки!

Но в доме не было оружия. Она обыскала полочки и ящики, гардеробы и бельевые шкафы, даже полки с книгами в библиотеке. Она была беззащитна. В первый раз в своей жизни она почувствовала себя слабой, неспособной посмотреть в лицо опасности и преодолеть ее. Это ее чуть не сломало. Она умоляла Элеонору Батлер послать записку Ретту.

Элеонора медлила. Да, да, она пошлет ему весточку. Да, она напишет ему, что сказала Алиса о громадных размерах и о блеске лунного света в его нечеловеческих глазах. Да, она напомнит ему, что она и Скарлетт — две одинокие женщины, остающиеся в доме на ночь, когда все слуги, кроме старика Маниго и Панси, маленькой и слабой девушки, расходятся после ужина по домам. Да, она срочно напишет записку и передаст ее со следующей же лодкой, что привезет дичь с плантации.

— Но когда это будет, мисс Элеонора? Ретт должен приехать сейчас! Это дерево магнолии — практически лестница, ведущая от земли на веранду напротив наших комнат!

Она для большей выразительности трясла руку миссис Батлер. Элеонора похлопала ее по руке.

— Скоро, дорогая, это должно произойти очень скоро. У нас не было уток уже целый месяц, а жареная утка — мое любимое блюдо. Ретт знает это. Кроме того, все теперь будет в порядке. Росс и его друзья будут патрулировать улицы по ночам.

«Росс! — про себя вскрикнула Скарлетт. — Что может сделать пьяница вроде Росса Батлера? Или любой другой чарльстонский мужчина? Большинство из них — либо старики, либо калеки или еще мальчики. Если бы от них была какая-нибудь польза, они бы не проиграли эту дурацкую войну. Почему кто-то должен доверять им сражаться с янки теперь?»

Какое-то время казалось, что патрули помогли. Перестали поступать сообщения о непрошеных гостях, и все успокоились. Скарлетт устроила первый приемный день, на который пришло так много приглашенных, что тетя Элали жаловалась, что не всем хватило пирога. Элеонора Батлер порвала записку, которую она написала Ретту. Люди ходили в церковь, ходили по магазинам, играли в вист, проветривали свои вечерние платья и занимались их починкой перед началом Сезона.

Скарлетт вернулась после своих утренних визитов с горящими щеками от быстрой ходьбы.

— Где миссис Батлер? — спросила она Маниго.

Узнав, что она на кухне, Скарлетт побежала в дальнюю часть дома.

Элеонора Батлер взглянула на вбежавшую Скарлетт.

— Хорошие новости, Скарлетт! Я получила сегодня утром письмо от Роемари. Она будет дома послезавтра.

— Лучше послать ей телеграмму, чтобы она осталась, — резко сказала Скарлетт. Ее голос был хриплым, лишенным эмоций. — Янки добрались до Гарриет Мэдисон прошлой ночью. Я только что услышала.

Она посмотрела на стол рядом с миссис Батлер.

— Утки? Вы ощипываете уток! Лодка с плантации пришла! Я смогу поехать на ней на плантацию, чтобы привезти Ретта.

— Ты не сможешь поехать одна с четырьмя мужчинами на этой лодке, Скарлетт.

— Я возьму Панси, хочет она этого или нет. Вот, дайте мне сумку и немного этих пирожных. Я хочу есть. Я съем их по дороге.

— Но, Скарлетт…

— Никаких «но», мисс Элеонора. Просто передайте мне эти пирожные. Я еду.

«Что я делаю? — подумала Скарлетт почти в панике. — Я не должна так мчаться, Ретт рассердится на меня. И я, должно быть, выгляжу ужасно. Это и так плохо, что я показываюсь там, где не должна, по крайней мере, я могла бы выглядеть получше. Я планировала нашу встречу совсем по-другому».

Она тысячу раз думала о том, как это будет выглядеть, когда она увидит в следующий раз Ретта. Иногда она воображала, что он приедет домой поздно, она будет в своей расстегнутой ночной рубашке с распущенными волосами перед отходом ко сну. Ретт всегда любил ее волосы, он говорил, что они живые, иногда раньше он расчесывал их, наблюдая голубые электрические искорки.

Часто она представляла себя за чайным столиком, бросающей кусочек сахара в чай серебряными щипцами, элегантно держа их в своих пальчиках. Она мирно разговаривает с Салли Брютон, и он увидит, как она подходит к дому, как доброжелательно относятся к ней самые интересные люди в Чарльстоне. Он возьмет ее руку и поцелует ее, и щипцы выпадут у нее из руки, но это будет не важно… Или что они будут сидеть вдвоем с мисс Элеонорой после ужина в креслах перед огнем, так уютно вместе, рядом со свободным местом, дожидающимся его. Только однажды она представила поездку на плантацию; Скарлетт не знала, как она выглядела теперь, ведь солдаты Шермана сожгли ее. В мечтах она и мисс Элеонора приезжали в милой зеленой лодке с горами кексов и шампанским, покоясь на шелковых подушках, держа над собой яркие цветастые зонтики от солнца. Ретт, смеясь, бежал к ним с распростертыми объятиями. Но потом все исчезло в пустоте. Ретт ненавидел пикники. Он говорил, что можно жить в пещере, если собираться есть, сидя на земле, как животные, вместо стола и стульев, как цивилизованные люди.

Безусловно, она никогда не думала о возможности такого вот появления: раздавленной среди коробок и бочек Бог знает чего, на паршивой лодке, пахнущей непонятно чем.

Теперь, когда она была вдалеке от города, она больше беспокоилась о раздражении Ретта, нежели о блуждающем янки. Что если он просто скажет лодочнику повернуть назад и отвезти ее домой?

Гребцы опускали весла только, чтобы направлять лодку, невидимое, мощное течение прилива несло ее. Скарлетт нетерпеливо посматривала на берега широкой реки. Ей казалось, что они вовсе не движутся. Все было одинаково: широкие просторы высокой травы проплывали так медленно — ох, так медленно — в течении прилива, а сзади них плотный лес был завешен неподвижным занавесом испанского мха. Все было так тихо. Почему, ради всего святого, не пели птицы? И почему уже темнее?

Пошел дождь.

Задолго до того, как весла стали подгребать к левому берегу, она промокла до костей и дрожала и телом и душой. Стук носа лодки о причал вывел ее из оцепенения. Через завесу дождя она увидела фигуру в непромокаемом костюме, освещенную горящим факелом. Лица не было видно под капюшоном.

— Кинь мне трос, — наклонился вперед Ретт, протягивая одну руку. — Хорошая поездка, ребята?

Скарлетт оттолкнулась от ближайшего ящика, чтобы подняться. Ее ноги затекли, она упала назад, опрокидывая с шумом верхнюю коробку.

— Какого черта? — Ретт поймал канат с петлей и надел его на утку на причале. — Бросай трос с кормы, откуда такой шум? Вы что, пьяны?

— Нет сэр, мистер Ретт, — хором ответили лодочники.

Они заговорили впервые после того, как вышли из дока в Чарльстоне. Один из них показал на двух женщин на корме баржи.

— Боже мой! — сказал Ретт.

Глава 17

Ты чувствуешь себя получше теперь? — Ретт контролировал свой голос.

Скарлетт онемело кивнула. Она была завернута в одеяло, одетая в рабочую рубашку Ретта, и сидела на табуретке перед огнем, опустив ноги в таз с горячей водой.

— Как у тебя, Панси? Служанка Скарлетт, на другом табурете, в таком же коконе из одеяла, ухмыльнулась и объявила, что она в порядке, только ужасно голодна.

Ретт довольно засмеялся:

— И я тоже. Когда вы высохнете, мы поедим.

Скарлетт поплотнее закуталась в одеяло. «Он слишком любезен, я видела его таким до этого, но потом окажется, что он зол, как черт знает кто. Это все из-за Панси он так себя ведет, а когда она уйдет, он набросится на меня. Может сказать, что мне нужно, чтобы она осталась со мной, но для чего? Я уже раздета и не могу одеться, пока платье не высохнет, а это неизвестно когда будет с таким дождем на улице и сыростью в комнате. Как может Ретт жить в таком ужасном месте?»

Комната, в которой они сидели, была освещена только светом очага. Это был огромный прямоугольник, наверное, двадцать футов каждая стена, с утрамбованным земляным полом и с испачканными стенами, у которых осыпалась вся штукатурка. В ней пахло дешевым виски и соком жевательного табака, жженым деревом и тканью. Единственной мебелью был набор грубых табуреток и скамеек, плюс разбросанные повсюду погнутые плевательницы. Каминная доска над широким очагом и дверные и оконные рамы выглядели каким-то Недоразумением. Они были сделаны из сосны, с красивым рисунком и покрашены лаком до золотисто-коричневого цвета. В углу была крутая лестница с расщепленными деревянными ступеньками и наклонившимися, ненадежными перилами. Одежда Скарлетт и Панси висела вдоль них. Белое нижнее белье время от времени развевалось, захваченное сквозняком, как привидение, скрывающееся в тени.

— Почему ты не осталась в Чарльстоне, Скарлетт? Ужин был закончен, и Панси отправили спать вместе с черной старушкой, которая готовила для Ретта. Скарлетт выпрямила плечи.

— Твоя мама не хотела тебя отвлекать в этом раю, — она с отвращением оглядела комнату. — Но мне кажется, ты должен знать, что происходит. Солдат-янки влезает по ночам в спальни дам и ощупывает их. Одна девушка

лишилась рассудка, и ее услали из города.

Она пыталась разгадать, что выражало его лицо, но не могла. Он молча смотрел на нее, будто ожидал чего-то.

— Тебя не волнует, что твоя мать и я можем быть убиты в постели или еще что похуже?

Уголки губ Ретта опустились вниз в иронической улыбке.

— Правильно ли я расслышал? Девственная застенчивость у женщины, которая проехала в повозке через всю армию янки, только потому, что она была на ее пути? Оставь это, Скарлетт. Ты всегда говорила правду. Почему ты приехала под дождем в такую даль? Ты надеялась заключить меня в объятия светлой любви? Этот ли способ порекомендовал тебе дядя Генри, чтобы я возобновил оплату твоих счетов?

— О чем ты говоришь, Ретт Батлер? Причем здесь дядя Генри?

— Такое убедительное неведение! Я восхищаюсь тобой. Не думаешь ли ты, что я поверю на мгновение, что твой коварный старый адвокат не уведомил тебя, когда я прекратил высылать деньги в Атланту? Я слишком хорошо отношусь к Генри Гамильтону, чтобы поверить в такую халатность.

— Прекратил высылку денег? Ты не можешь сделать этого! Ноги Скарлетт стали ватными. Ретт не предполагал этого. Что станет с ней? Дом на Пич-стрит — тонны угля, чтобы обогревать его, слуги, чтобы убираться, готовить, мыть, присматривать за садом и лошадьми, чистить кареты, еда для всех них. Да это стоит целое состояние! Как бы дядя Генри мог платить по счетам? Он использует ее деньги. Нет, этого не может быть. Она едва ползала, работая в поле, чтобы не голодать, с пустым животом, в ободранных ботинках, с разламывающейся спиной и кровоточащими руками. Она отбросила всю свою гордость, забыла все, чему ее учили, делала бизнес с низкими людьми, недостойными даже того, чтобы на них плюнуть, планировала и хитрила, работала день и ночь ради своих денег. Она не могла их лишиться. Они ее. Это было все, что она имела.

— Ты не можешь забрать мои деньги! — хотела закричать она. Но вместо крика раздался надломленный шепот.

Он засмеялся.

— Я ничего не брал у тебя, моя любимая. Я только перестал добавлять свои. Раз ты живешь в моем доме в Чарльстоне, нет никакого смысла содержать пустой дом в Атланте. Конечно, если бы ты вернулась туда, он перестал бы быть пустым. Тогда бы я почувствовал себя обязанным снова платить за него.

Ретт подошел к огню, чтобы рассмотреть ее лицо в свете пламени. Его вызывающая улыбка исчезла, а лоб озадаченно нахмурился.

— Ты действительно не знала? Держись, Скарлетт, я принесу тебе бренди. Ты выглядишь так, будто собираешься потерять сознание.

Ему пришлось поддерживать ее руки своей, когда она подносила стакан ко рту. Она дрожала. Когда стакан опустел, он бросил его на пол и стал разминать ее руки, пока они не согрелись и не перестали трястись.

— Теперь скажи мне правду, действительно ли солдат залезает в спальни?

— Ретт, ты ведь не имел это в виду? Ты не перестанешь посылать деньги в Атланту?

— Черт с ними, с деньгами, Скарлетт, я задал тебе вопрос.

— Черт с тобой, — сказала она, — я тоже спросила тебя.

— Я должен был знать, что раз упомянуты деньги, ты не будешь способна говорить о чем-нибудь еще. Хорошо, я пошлю их Генри. Теперь ты ответишь мне?

— Ты клянешься?

— Клянусь.

— Завтра?

— Да! Да, черт возьми, завтра. Теперь, раз и навсегда, что за история с солдатом-янки?

Вздох облегчения Скарлетт, казалось, будет длиться вечно. Затем она набрала воздуха в легкие и рассказала ему все, что она знала о ночном госте.

— Ты говоришь Алиса Саваж видела его обмундирование?

— Да, — ответила Скарлетт. Затем она злорадно добавила:

— Ему наплевать, какого они возраста. Он, может быть, в эту минуту насилует твою мать.

Ретт стиснул свои руки.

— Я должен был удушить тебя, Скарлетт. Мир стал бы от этого лучше.

Он расспрашивал ее почти целый час, пока не выпытал у нее все, что она слышала.

— Очень хорошо, — сказал он, — мы тронемся завтра, как только повернет прилив.

Он подошел к двери и распахнул ее.

— Хорошо, небо чистое. Будет легко ехать.

Скарлетт видела его силуэт на фоне звездного неба. Была видна луна. Она устало поднялась. Туман от реки покрывал землю. Свет луны придавал ей беловатый оттенок, и на мгновение она подумала, что земля покрыта снегом. Клочья тумана обволакивали ноги Ретта, потом заползли в комнату. Он закрыл дверь и повернулся. Без лунного света комната казалась очень темной, пока не зажглась и не осветила снизу подбородок и нос Ретта спичка. Он прикоснулся ею к фитилю лампы, и Скарлетт смогла увидеть его лицо. Скарлетт страстно желала его. Он накрыл лампу стеклянным колпаком и поднял ее высоко.

— Пойдем со мною. Наверху есть комната, где ты можешь поспать.

Она была почти такая же примитивная, как и нижняя комната. На высокой кровати лежали толстые матрасы, подушки и яркое шерстяное одеяло на хрустящих простынях. Скарлетт не посмотрела на остальную мебель. Она сбросила с себя одеяло, взобралась по ступенькам в кровать.

Он некоторое время постоял, прежде чем выйти из комнаты. Она прислушалась к его шагам. Нет, он не пошел вниз, он будет рядом с ней. Скарлетт улыбнулась и заснула.

Кошмар начался, как и всегда, туманом. Прошло много лет с тех пор, как Скарлетт видела этот сон последний раз, но ее бессознательный ум вспомнил даже, как развивается сон, и она стала крутиться, биться, страшась того, что наступит. Затем она опять бежала, стук ее напряженного сердца отдавался у нее в ушах, она прорывалась через плотный белый туман, который окутывал холодными завитушками ее шею, ноги и руки. Ей было холодно, смертельно холодно, она хотела есть, и ей было страшно. Он был все тот же» он всегда был одинаковым, и каждый раз хуже предыдущего, как будто ужас, голод и холод нарастали, становились сильнее.

И все же он не был тем же. Так как в прошлом она бежала и видела что-то неизвестное, незнакомое впереди, а теперь она могла различить сквозь пелену тумана широкую спину Ретта, постоянно уходящую от нее. И она знала, что он был именно то, что она искала, и что, когда она его настигнет, сон потеряет свою силу и исчезнет и никогда больше не возвратится. Она бежала и бежала, но он всегда был далеко впереди, все время, повернувшись к ней спиной. Затем туман стал гуще, и он стал исчезать, а она закричала: «Ретт… Ретт… Ретт… Ретт… Ретт…»

— Тише, тише. Тебе снится, это сон.

— Ретт…

— Да, я здесь. Тише. Все в порядке.

Сильные руки подняли ее и прижали к себе, наконец, она была в тепле и сохранности. Скарлетт наполовину проснулась от толчка. Тумана не было. Вместо него стоящая на столе лампа бросала дрожащие отблески на лицо Ретта, склоненное к ней.

— Ах. Ретт, — заплакала она. — Это было так ужасно.

— Старый сон?

— Да, да, почти что. Было что-то другое в нем, но я не могу вспомнить… Мне было холодно и хотелось есть, я ничего не могла видеть из-за тумана, и я была так испугана, Ретт, это было ужасно.

Он крепко прижал ее, и его голос вибрировал в его твердой груди.

— Конечно, тебе хотелось есть и было холодно. Этот ужин был слишком легким, и ты сбросила одеяла. Я накрою тебя, и ты хорошо поспишь.

Он уложил ее.

— Не оставляй меня. Он вернется.

Ретт расправил одеяла.

— На завтрак будет много пирожных, мамалыги и масла. Подумай об этом и о деревенской ветчине и свежих яйцах, и ты будешь спать, как дитя. Ты всегда была хорошим едоком, Скарлетт.

Его голос был веселым и усталым. Она закрыла свои тяжелые веки.

— Ретт… — произнесла он сонно.

Он остановился в дверях, закрывая рукой лампу.

— Да, Скарлетт!

— Спасибо, что ты пришел разбудить меня. Как ты узнал?

— Ты кричала так громко, что могли вылететь стекла.

Последний звук, который она услышала, был его теплый, нежный смех. Он был как колыбельная песенка.

Как и предсказал Ретт, Скарлетт съела необычайно огромный завтрак, прежде чем увиделась с ним.

— Он встал до рассвета, — сказала ей повариха. — Он постоянно встает до рассвета.

Она посмотрела на Скарлетт с нескрываемым любопытством.

«Я должна наказать ее за эту дерзость», — подумала Скарлетт, но она была довольна, что не смогла выдавить из себя раздражение. Ретт обнимал ее, успокаивал ее, даже посмеялся над ней, как он делал, пока все не пошло вверх тормашками. Она была права, что приехала на плантацию. Она должна была сделать это раньше, вместо того, чтобы терять время за чаепитием в гостях.

Солнечный свет заставил ее прищурить глаза, когда она вышла из дому. Солнце было уже яркое и теплое, хотя было очень рано. Она приставила руку к глазам и осмотрелась вокруг.

Слабый вздох был ее первой реакцией. Кирпичная терраса у нее под ногами простиралась влево на сотню футов. Разбитая, почерневшая, поросшая травой, она была рамкой для обуглившихся руин. Зазубренные остовы стен и каминов — все, что осталось от некогда великолепного имения. Горы почерневших кирпичей между кусками стен были останавливающими сердце напоминаниями об армии Шермана.

У Скарлетт заныло сердце. Это было домом, жизнью Ретта — потерянными навсегда до того, как он мог вернуться и потребовать это себе.

Ничто в ее жизни не было так ужасно, как это. Она никогда не узнает, какую боль он пережил, и до сих пор чувствует сотни раз в день, когда видит руины своего дома. Не удивительно, что он решил построить его заново, найти, вернуть все, что может, из старого достояния.

Она может помочь ему! Разве она сама не вспахивала, не засевала и не собирала урожай на полях Тары? Да, она может держать пари, что Ретт не отличит хорошего зерна кукурузы для посева от плохого. Она была бы горда, если бы помогла ему, ведь она знает, как много это значит, какая это победа над грабителями, когда земля возрождается новой нежной порослью. Я все понимаю, я могу чувствовать, что он чувствует, я могу работать вместе с ним. Меня не пугает земляной пол. Нет, если Ретт со мной. Где же он? Я должна сказать ему это!

Скарлетт отвернулась от сгоревшего дома и очутилась перед пейзажем, похожего на который не видела за всю свою жизнь. Кирпичная терраса вела на покрытый травой цветник, который спускался к глади озер, напоминающих крылья гигантской бабочки. Масштаб был так совершенен, так пропорционален, что огромные растения казались меньше, и все вместе выглядело, как ковер, постеленный на улице. Буйная трава покрыта солнцем спокойствия, гармонического соединения природы с человеком. Вдалеке птичка пела затяжную мелодию, как бы празднуя что-то.

— Ах, как мило! — сказала она вслух.

Движение слева от нижней террасы привлекло внимание Скарлетт. Это, скорее всего, Ретт. Она принялась бежать. Вниз по террасам — от беге под горку скорость ее увеличилась и она почувствовала пьянящую, одурманивающую радость свободы, она засмеялась и распростерла руки — птица или бабочка вот-вот взлетящая в голубое-голубое небо.

У нее захватило дыхание, когда она добежала до места, где стоял Ретт и наблюдал за ней. Скарлетт глубоко дышала, держа руку у себя на груди, пока к ней не вернулось нормальное дыхание.

— Я никогда еще так не веселилась! — сказала она. — Какое чудесное место, Ретт. Не удивительно, что ты его любишь. Бегал ли ты вниз по лужайке, когда был маленький? Чувствовал ли ты, что можешь летать? Ах, мой дорогой, как ужасно видеть пожарище! У меня разбито сердце из-за тебя, я бы хотела убить всех до одного янки на земле! Ах, Ретт, я так много хочу рассказать тебе. Все вернется назад, как трава. Я понимаю, я действительно понимаю то, что ты делаешь.

Ретт странно посмотрел на нее, с опаской.

— Что ты «понимаешь», Скарлетт?

— Почему ты здесь, а не в городе. Почему тебе надо оживить плантацию. Покажи мне, что ты сделал, что сбираешься делать.

Лицо Ретта осветилось, и он показал на ряды растений позади него.

— Они сгорели, — сказал он, — но они не умерли. Кажется, что они даже набрали больше сил: пепел, наверное, дал им что-то нужное. Я должен это выяснить. Мне еще много чему нужно учиться.

Скарлетт взглянула на низкие, обрубленные остатки деревьев. Она не знала таких темно-зеленых блестящих листьев.

— Какой это сорт дерева? У вас растут здесь персиковые деревья?

— Это не деревья, Скарлетт, это кустарник камелии. Первые в Америке были посажены здесь, в Дамор Лэндинге. Это их отростки, около трех сотен.

— Что ты хочешь сказать, что это цветы?

— Конечно. Самый близкий к совершенству цветок на свете. Китайцы преклоняются перед ними.

— Но ты не можешь есть цветы. Что ты растишь для урожая?

— Я не могу думать об урожае. Мне надо спасти сотни акров сада.

— Ты с ума сошел, Ретт. Для чего нужен цветочный сад? Ты можешь растить что-нибудь на продажу. Я знаю, что хлопок не растет в этой местности, но должна же быть какая-нибудь культура, приносящая хорошие деньги. В Таре мы используем каждый фут земли. Ты мог бы засадить все прямо до стен. Все, что тебе надо сделать, — это вспахать и бросить семена, побеги взойдут у тебя раньше, чем ты успеешь уйти с поля.

Она нетерпеливо взглянула на него, готовая поделиться с ним своим трудно приобретенным опытом.

— Ты варвар, Скарлетт, — тяжело сказал Ретт, — иди в дом и прикажи Панси приготовиться. Встретимся у пристани.

Что она сделала не так? Одну минуту он был полон жизни и возбуждения, но внезапно все улетучилось, и он стал чужим. Странный он. Она никогда не будет его понимать, даже если доживет до ста лет. Она быстрым шагом направилась по зеленым террасам к дому, не замечая окружающую ее красоту.

Лодка, что причалила к мосткам, сильно отличалась от непривлекательной баржи, которая привезла на плантацию Скарлетт и Панси. Это был коричневый шлюп с медными фитингами и позолоченной витой полоской вдоль борта. За ним на реке стоял другой корабль, который Скарлетт предпочла бы с большим удовольствием: он был в пять раз больше шлюпа, у него было две палубы, с бело-синей окантовкой по борту и ярко-красное колесо на корме. Весело окрашенные флажки были натянуты между его мачтами, а ярко одетые мужчины и женщины толпились у поручней на обеих палубах. Он выглядел праздничным и веселым.

Точно по Ретту, размышляла Скарлетт, поехать в город на этой маленькой лодочке вместо того, чтобы остановить пароход, который мог бы нас подвезти. Она подошла к причалу в тот момент, когда Ретт снял шляпу и сделал размашистый, чувственный поклон в сторону колесного корабля.

— Ты знаешь этих людей? — спросила она. Может, она была не права, может, он им сигналит.

Ретт отвернулся от реки, надевая свою шляпу.

— На самом деле да. Но не каждого лично, а в целом. Это еженедельная экскурсия из Чарльстона вверх по реке и обратно. Очень доходный бизнес для одного из чарльстонских саквояжников. Янки заранее раскупают билеты, чтобы насладиться зрелищем скелетов сгоревших домов на плантациях. Я все время приветствую их, если это удобно; меня развлекает их смущение.

Скарлетт была слишком шокирована, чтобы даже слово сказать. Как может Ретт шутить с этой стаей янки-канюков, смеющихся над тем, что они сделали с его домом?

Она послушно устроилась на мягком сиденье в маленькой каюте, но как только Ретт ушел на палубу, она вскочила, чтобы рассмотреть сложное нагромождение шкафов, полок, запасных вещей и оборудования, каждый предмет находился на месте, очевидно, заранее запланированном для его хранения. Она все еще удовлетворяла свое любопытство, когда шлюп медленно тронулся вдоль берега реки, затем через некоторое время снова остановился. Ретт выкрикивал резкие приказания.

— Перенеси эту связку сюда и привяжи ее на носу.

Скарлетт высунула свою голову из люка посмотреть, что происходит.

Боже милосердный, что это такое? Дюжина черных мужчин опиралась на свои пики и лопаты и смотрела, как бросали мешки матросам на шлюпе. Где бы они могли быть? Это место выглядит, как черная сторона луны. Был виден просвет в лесу, там была вырыта большая яма и лежали гигантские штабеля чего-то похожего на белые глыбы скал. Пыль от мела наполнила воздух и вскорости ее ноздри, и Скарлетт чихнула.

Эхом отозвалось чихание Панси. «Нечестно», — подумала она. Панси все было хорошо видно.

— Я поднимаюсь, — выкрикнула Скарлетт.

— Отдать концы, — одновременно крикнул Ретт.

Шлюп быстро набрал скорость, подхваченный течением реки, отбрасывая Скарлетт с лесенки. Она неуклюже упала в каюту.

— Черт бы побрал тебя. Ретт Батлер, я могла сломать себе шею.

— Не сломала же. Оставайся там. Я скоро спущусь.

Скарлетт услышала скрип канатов, скорость шлюпа увеличилась. Она доползла до одной из скамеек и поднялась.

Ретт легко спустился по лесенке, пригнул голову, чтобы не задеть за косяк. Он выпрямился, и его голова уперлась в полированное дерево над ней. Скарлетт свирепо взглянула на него.

— Ты сделал это назло, — проворчала она.

— Сделал что? — Он открыл маленький иллюминатор и закрыл люк. — Хорошо, ветер нам в спину, и нам помогает сильное течение. Мы будем в городе за рекордное время.

Он упал на сиденье напротив Скарлетт и отклонился назад, лоснящийся и пружинистый, как кот.

— Я предполагаю, ты не будешь возражать, если я закурю.

Его длинные пальцы достали сигару из внутреннего кармана пальто.

— Я очень возражаю. Почему я здесь закрыта в темноте? Я хочу пойти вверх, на солнце.

— Наверх, — автоматически поправил Ретт. — Это достаточно маленькое сооружение. Команда черная, Панси черная, ты белая, да еще женщина. Панси может закатывать глаза, смеяться над их неделикатными ухаживаниями, и они все втроем проведут приятно время. Твое присутствие это испортит. Итак, в то время, как низший класс наслаждается путешествием, ты и я, привилегированная элита, глубоко несчастны в обществе друг друга, пока ты будешь дуться и хныкать.

— Я не дуюсь и не хнычу! И я буду благодарна тебе, если ты не будешь со мной говорить, как с ребенком!

Скарлетт поджала нижнюю губу. Она терпеть не могла, когда Ретт заставлял ее чувствовать себя дурочкой.

— Что это был за причал, где мы останавливались?

— Это, моя дорогая, было спасение Чарльстона и мой пропуск в сердце людей. Это фосфатная шахта. Их здесь дюжины, разбросанные вдоль обеих рек.

Он зажег сигару с долгожданным наслаждением, и дым спиралью потянулся к иллюминатору.

— Я вижу, твои глаза светятся, Скарлетт. Это не то же самое, что золотая шахта. Ты не можешь делать монеты или драгоценности из фосфата. Но после соответствующей обработки из него получается лучшее в мире быстродействующее удобрение. Есть уже покупатели, готовые покупать столько, сколько мы можем произвести.

— Так значит, ты еще больше богатеешь.

— Да. Но если быть более точным, это респектабельные, чарльстонские деньги. Я могу теперь тратить сколько угодно моих грязно заработанных спекуляцией денег, не вызывая людского неодобрения. Каждый будет говорить себе, что это деньги от продажи фосфатов, хотя шахта крошечного размера.

— Почему бы тебе не сделать ее больше?

— Мне не надо. Она выполняет свою роль. У меня есть управляющий, который не особенно обманывает меня, пара дюжин рабочих, которые работают почти столько, сколько они бездельничают, и респектабельность. Я могу тратить свое время и деньги и потеть над тем, что меня интересует, а в данный момент — это восстановление садов.

Скарлетт была раздражена. Разве это не похоже на Ретта: упасть в миску с маслом и использовать случай? Неважно, насколько он был богат, он мог бы стать еще богаче. Деньги не могут быть лишними. Если бы он избавился от управляющего и заставил своих парней прилично работать днем, он мог бы увеличить доход. Добавив еще две дюжины рабочих, он бы удвоил…

— Прости меня, что прерываю строительство твоей империи, Скарлетт, но я хочу задать тебе серьезный вопрос. Что мне необходимо сделать, чтобы убедить тебя оставить меня с миром и уехать в Атланту?

Скарлетт уставилась на него. Она была по-настоящему удивлена. Он никак не мог иметь в виду то, что говорил, после того, как он так нежно прижимал ее к себе прошлой ночью.

— Ты шутишь, — сказала она.

— Нет, я не шучу. Я никогда не был более серьезен, чем теперь, и я хочу, чтобы ты отнеслась ко мне серьезно. У меня нет привычки объяснять каждому, что я делаю и что я думаю, и у меня нет действительно уверенности, что ты поймешь то, что я собираюсь тебе сказать. Но я попытаюсь. Я работаю упорнее, чем когда-либо работал в своей жизни, Скарлетт. Я сжег мои мосты с Чарльстоном так публично, что зловоние этого разрушения еще держится в ноздрях каждого в городе. Оно неизмеримо сильнее, чем худшее, что мог сделать Шерман. Завоевывание себе хорошего положения в Чарльстоне похоже на восхождение на покрытую льдом гору в темноте. Один неосторожный шаг — и я мертв. До сих пор я был очень осторожен и действовал очень медленно, и я немного продвинулся. Я не могу рисковать, разрешая тебе разрушить все, чего я достиг. Я хочу, чтобы ты уехала, и спрашиваю твою цену.

Скарлетт с облегчением рассмеялась.

— Это все? Ты можешь расслабиться, если именно это тебя беспокоит. Да все в Чарльстоне просто любят меня. Я сбиваюсь с ног от приглашений то к одному, то к другому, и не проходит и дня, чтобы кто-то не подошел ко мне на рынке и не спросил моего совета насчет покупки.

Ретт затянулся сигарой. Затем он наблюдал, как яркий конец ее остывает и превращается в пепел.

— Я боялся, что понапрасну истрачу свои слова, — наконец сказал он. — Я был прав. Я признаю, что ты продержалась дольше и была более сдержанной, чем я ожидал; о, да, ко мне поступают некоторые новости из города, пока я на плантации, но ты как пороховая бочка, привязанная к моей спине на этой ледяной горе, Скарлетт. Ты мертвый груз, неграмотная, нецивилизованная, католичка, изгнанная из приличного общества в Атланте. Ты можешь взорваться в любую минуту. Я хочу, чтобы ты уехала. Сколько ты хочешь?

Скарлетт ухватилась за единственное обвинение, на которое она могла ответить.

— Я буду благодарна, если ты объяснишь мне, что плохого в католиках, Ретт Батлер! Мы были богобоязненными задолго до того, как о вас, приверженцах епископальной церкви, услышали.

Внезапный смех Ретта не имел никакого значения для нее.

— Мир, Генри Тюдор, — сказал он, что ничего не прояснило для нее. Но его следующие слова оглушили ее своей точностью. — Мы не будем тратить время, обсуждая теологию, Скарлетт. Дело в том, и ты это знаешь так же, как и я, что по необъяснимой причине в южном обществе презрительно относятся к романским католикам. Сегодня в Чарльстоне ты можешь посещать церкви святого Филиппа, святого Михаила, или Гугенотскую, или Первую Шотландскую Пресвитерианскую. Даже остальные епископальные и пресвитериантскис церкви немного под подозрением, а остальные протестанские вероисповедания считаются откровенно индивидуалистическими. Романский католицизм оказался за пределами. Это неразумно и. Бог знает, не похристиански, но это факт.

Скарлетт молчала. Она знала, что он был прав. Ретт использовал ее временное поражение, чтобы повторить свой исходный вопрос.

— Чего ты хочешь, Скарлетт? Можешь сказать мне? Меня никогда не шокировали темные стороны твоей натуры.

«Он действительно это имеет в виду, — подумала она в отчаянии. — Все чаепития, которые мне пришлось отсидеть, и мрачные платья, которые приходилось надевать, и пешие прогулки в холодной темноте каждого утра на рынок — все это пошло насмарку». Она приехала в Чарльстон, чтобы заполучить Ретта, но она не одержала победу.

— Я хочу тебя, — прямо сказала Скарлетт.

На этот раз замолчал Ретт. Она видела только его контур и бледный дым от его сигары. Он был так близко, если бы она подвинула ногу на несколько дюймов, то могла бы дотронуться до него. Она так сильно желала его, что почувствовала физическую боль. Ей хотелось сложиться пополам, чтобы облегчить ее. Но она сидела прямо, ожидая, когда он заговорит.

Глава 18

Над головой Скарлетт слышала шум голосов, прерывающийся смешками Панси. Это делало тишину в каюте еще более тягостной.

— Полмиллиона золотом, — сказал Ретт.

— Что ты сказал? Я, наверное, ослышалась.

«Я сказала ему, что было у меня на сердце, а он не ответил», — подумала Скарлетт.

— Я сказал, что дам тебе полмиллиона золотом, если ты уедешь. Какое бы ты удовольствие ни получала в Чарльстоне, оно едва ли стоит этого для тебя. Я предлагаю тебе симпатичную взятку, Скарлетт. Твое маленькое жадное сердце никак не может предпочесть тщетную попытку спасти наш брак состоянию, большему, чем то, о котором ты когда-либо мечтала. Как поощрение, когда ты согласишься, я возобновлю оплату расходов на этого монстра на Пичстрит.

— Вчера ты пообещал, что пошлешь деньги дяде Генри сегодня же, — автоматически сказала она.

Ей хотелось, чтобы он помолчал с минуту. Ей надо подумать. Была ли это действительно «тщетная попытка»? Она отказывалась верить в это.

— Обещания даются, чтобы их не сдерживать, — спокойно сказал Ретт. — Как насчет моего предложения, Скарлетт?

— Мне надо подумать.

— Тогда думай, пока я докуриваю сигару. Потом мне нужен будет твой ответ. Подумай о том, что тебе придется платить своими деньгами за этот дом на Пич-стрит, так любимый тобою, ты просто не представляешь затраты. А потом подумай о возможности получить в тысячу раз больше денег, которые ты копила все эти годы, — королевский выкуп, Скарлетт, все это за один раз, и все это твое. Больше, чем когда-либо смажешь потратить. Плюс расходы по дому, оплачиваемые мной. Я даже дам тебе титул к собственности.

Кончик его сигары ярко светился.

Скарлетт начала думать с отчаянной сосредоточенностью. Она должна найти выход, чтобы остаться. Она не может уехать, даже за все деньги в мире.

Ретт поднялся и подошел к иллюминатору. Он выкинул сигару и некоторое время смотрел на берег, пока не заметил поворотный пункт. Солнце ярко светило ему в лицо.

«Как он изменился после того, как уехал из Атланты! — подумала Скарлетт. — Тогда он пил так, будто хотел забыть весь мир. Но теперь он снова Ретт, с потемневшей от солнца кожей, плотно натянутой на острых плоскостях его лица, и с глазами, темными, как желание». Под его элегантным пальто и рубашкой чувствовались крепкие мускулы. У него было все, что должно быть у мужчины. Она хотела вернуть его, и она вернет его, несмотря ни на что. Скарлетт глубокого вздохнула. Она была готова, когда он повернулся к ней и вопросительно поднял одну бровь.

— Чему быть, Скарлетт?

— Ты хочешь заключить сделку, Ретт. — Скарлетт была деловита, — но ты не торгуешься, ты бросаешь угрозы в мою голову, будто камни. Кроме того, я знаю, что ты просто блефуешь, говоря, что прекратил посылать деньга в Атланту. Ты очень дорожишь хорошим отношением к тебе в Чарльстоне, а люди не бывают высокого мнения о мужчине, который не заботится о своей жене. Твоя мама не сможет головы поднять, если такое станет здесь известно.

Второе — «горы денег» — ты прав. Я бы хотела их получить. Но только если не надо ехать в Атланту прямо сейчас. Я также могу раскрыть свои карты, раз уж ты их знаешь. Я наделала много глупостей, но прошлого не вернуть. В эту минуту у меня нет ни одного друга в штате Джорджия. Я завожу себе друзей в Чарльстоне. Ты можешь этому не верить, но это правда. И я учусь также многому. Как только пройдет достаточно времени и люди в Атланте забудут некоторые вещи, я считаю, что смогу поправить свои ошибки.

Итак, у меня есть к тебе предложение. Ты перестаешь относиться ко мне с ненавистью, ведешь себя мило и помогаешь мне хорошо провести время. Сезон мы проводим как любящие, счастливые муж и жена. Затем придет весна, я уеду домой и начну все сначала.

Она затаила дыхание. Он должен сказать «да», он просто должен. Сезон длится почти восемь недель, и они будут вместе каждый день. Не было такого мужчины на двух ногах, кто бы не стал есть у нее с руки, находясь так долго с нею рядом. Ретт отличался от других мужчин, но не так сильно. Еще не было мужчины, которого она бы не смогла получить.

— С деньгами, ты имеешь в виду.

— Ну, конечно, с деньгами. Ты меня принимаешь за дуру?

— Это не соответствует моему представлению о сделке, Скарлетт. Здесь нет ничего для меня. Ты берешь деньги, которые я готов заплатить тебе, если ты уедешь, но ты не уезжаешь. В чем я выигрываю?

— Я не остаюсь навсегда и не говорю твоей матери, какой ты подлец.

Она была почти уверена, что увидела улыбку у него на лице.

— Ты знаешь название реки, по которой мы идем, Скарлетт? Какой глупый вопрос. Что происходит?

— Это река Эшли, — Ретт произнес название с преувеличенной отчетливостью. — Оно наводит на мысль об определенном джентльмене, мистере Уилксе, чьей благосклонности ты некогда жаждала. Я был свидетелем твоей упорной привязанности, Скарлетт, а твоя решительность, направленная на одну цель, ужасающа, если наблюдать ее со стороны. Последнее время ты была столь любезна, что решила поместить меня на освободившееся место, некогда занимаемое Эшли. Эта перспектива наполняет меня тревогой.

Скарлетт перебила его, она должна была это сделать. Он собирался сказать «нет», она видела.

— Ах, чепуха, Ретт. Я знаю, что нет смысла домогаться тебя. Ты не достаточно любезен, чтобы можно было с этим мириться. Кроме того, ты знаешь меня слишком хорошо.

Ретт засмеялся, но невесело.

— Если ты поймешь, насколько ты была права сейчас, то мы, может, сможем договориться.

Скарлетт была осторожна, чтобы не улыбнуться.

— Я готова торговаться, — сказала она. — Что у тебя на уме?

На этот раз отрывистый смех Ретта был настоящим.

— Я не верю, что подлинная мисс О'Хара присоединилась к нам, — сказал он. — Вот мои условия: ты расскажешь моей матери, что я храплю, и поэтому мы все время спим в раздельных комнатах; после бала Святой Сесилии, который завершает Сезон, ты выражаешь желание отправиться домой в Атланту, и приехав туда, ты сразу же назначишь адвоката. Генри Гамильтона или кого другого, который встретится с моими адвокатами для согласования соглашения о разделе. Более того, никогда твоей ноги не будет в Чарльстоне. Не будешь ты также писать или как-нибудь еще слать послания мне или моей маме.

Ум Скарлетт работал, как бешеный. Она почти выиграла, за исключением «раздельных комнат». Может, ей стоит попросить больше времени. Нет, не просить. Она должна была торговаться.

— Я могу согласиться на твои условия, Ретт, но не на временные рамки.

Если я соберусь на следующий день после праздников, каждый заметит. Ты поедешь на плантацию после бала. Будет иметь смысл, если я начну думать об Атланте тогда. Почему бы нам не договориться, скажем, что я еду в середине апреля?

— Я согласен, что ты задержишься в городе, когда я поеду в деревню. Но первое апреля — более подходящий срок.

Лучше, чем она надеялась! Сезон плюс более месяца! И она не говорила, что четко останется в городе, когда он уедет на плантацию. Она может последовать туда за ним.

— Я не хочу знать, кто из нас апрельский дурак, Ретт Батлер, но если ты поклянешься, что будешь любезен со мною все это время до моего отъезда, то я согласна. Если ты начинаешь обращаться со мной плохо, значит, ты не сдержал слово, и я не уеду.

— Миссис Батлер, преданность вашего мужа заставит завидовать вам всех женщин в Чарльстоне.

Он издевается, но Скарлетт это теперь не волнует. Она победила.

Ретт открыл люк, впуская соленый воздух, солнечный свет и удивительно резкий бриз.

— У тебя морская болезнь, Скарлетт?

— Я не знаю. Я не была на лодке до вчерашнего дня.

— Ты узнаешь это очень скоро. Залив впереди, на нем заметная зыбь. Достань ведро из ящика сзади тебя, на всякий случай.

Он поспешил на палубу.

— Давайте поднимем кливер и поставим его на сухарь. Мы сбиваемся с маршрута, — закричал он.

Минутой позже сиденье наклонилось под устрашающим углом, и Скарлетт обнаружила, что она беспомощно скатывается с него. Медленная поездка на барже вверх по реке не подготовила ее к условиям парусного судна. Спуск по реке с нежным ветром, наполовину наполняющим главный парус, был намного быстрее, но таким же ровным, как и на барже. Она доползла до лесенки и поднялась так, что ее голова оказалась над уровнем палубы. Ветер перехватил ее дыхание, и сорвал отделанную перьями шляпку с ее головы. Она посмотрела наверх и увидела ее порхающей в воздухе, в то время как чайка истерично закричала и захлопала крыльями, чтобы улететь подальше от похожего на странную птицу предмета. Скарлетт рассмеялась от удовольствия. Лодка еще больше накренилась, и вода омыла ее нижнюю сторону. Это было захватывающе! Сквозь ветер Скарлетт услышала Панси, кричащую в ужасе. Что за гусыня эта девушка!

Скарлетт выпрямилась и стала подниматься по лесенке. Рев Ретта остановил ее. Он крутанул штурвал, и шлюп возвратился в прежнее положение, его паруса захлопали. По его указанию один из матросов взялся за штурвал.

В два шага Ретт был у лестницы, ругаясь на Скарлетт.

— Ты, маленькая идиотка, твою голову могло бы снести бумом. Спускайся вниз, там тебе место!

— Ах, Ретт, нет! Разреши мне подняться наверх, где я смогу видеть, что происходит. Это так захватывает. Я хочу почувствовать ветер и вкус брызг.

— Тебя не укачивает? И не страшно?

Насмешливый взгляд был ему ответом.

— Ах, мисс Элеонора, это было самое замечательное время в моей жизни! Я не понимаю, почему каждый мужчина на земле не становится моряком.

— Я рада, что тебе понравилось, дорогая, но это было нехорошо со стороны Ретта подставлять тебя такому солнцу и ветру. Ты красная, как индеец.

Миссис Батлер отослала Скарлетт в ее комнату с глицериновыми и из розовой воды компрессами на лице. Потом она бранила своего огромного смеющегося сына, пока он не склонил голову в притворном покаянии.

— Если я развешу рождественские ветки, которые я привез тебе, разрешишь ли ты мне съесть десерт после обеда, или мне придется стать в угол? — спросил он с насмешливой покорностью.

Элеонора Батлер развела руками, сдаваясь.

— Я не знаю, что буду делать с тобой, Ретт, — сказала она, но ее попытка не улыбнуться полностью провалилась.

Она любила своего сына до умопомрачения.

В этот день, пока Скарлетт лечила с помощью лосьонов свое обгоревшее лицо, Ретт понес одну из гирлянд из падуба Алисе Саваж в качестве подарка от своей матери.

— Как мило со стороны Элеоноры и тебя, Ретт. Не хочешь выпить пунша?

Ретт с удовольствием принял предложение, и они поболтали о необычной погоде, о зиме тридцать лет назад, когда выпал настоящий снег, о годе, когда лил дождь тридцать восемь дней подряд. Они еще детьми знали друг друга. Сады, которые окружали их усадьбы, разделяла общая стена, а дерево шелковицы со сладкими, красящими в пурпур пальцы ягодами, которые низко опускались по обе стороны стены, как бы объединяло их.

— Скарлетт испугалась до полусмерти этого янки, бродяжничающего по спальням, — сказал Ретт, когда они закончили вспоминать свое детство. — Я надеюсь, ты не откажешься поговорить об этом со своим старым другом, который заглядывал тебе под юбку, когда тебе было пять лет.

Миссис Саваж рассмеялась от всего сердца.

— Я свободно буду говорить об этом, если ты сможешь забыть мою детскую антипатию к нижнему белью. Я привела семью в отчаяние… по крайней мере… на целый год. Это смешно сейчас… но история с янки совсем не смешная. Кто-то разозлится и пристрелит солдата, а тогда нас ожидает жестокая расплата.

— Скажи мне, как он выглядел, Алиса. У меня есть своя версия.

— Я видела его всего одно мгновение, Ретт…

— Этого достаточно. Высокий или низкий?

— Высокий, да, действительно, очень высокий. Его голова была приблизительно на фут ниже штор, а эти окна по высоте семь футов четыре дюйма.

Ретт ухмыльнулся.

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя. Ты единственный человек, которого я знаю, кто мог был опознать даже огромное ведро с мороженым из дальней части комнаты во время вечеринки по поводу дня рождения. «Орлиным глазом» прозвали мы тебя за глаза.

— Ив лицо, я помню… ты был ужасным маленьким мальчиком.

— А ты была противной маленькой девчонкой. Я бы любил тебя, даже если бы ты носила нижнее белье.

— Я бы тоже любила тебя, даже если бы ты не носил его.

Они по-товарищески улыбнулись друг другу. Затем Ретт возобновил свои расспросы. Подумав, Алиса вспомнила очень много подробностей. Солдат был молод, с неуклюжими движениями подростка. Он был также очень худым. Мундир свободно болтался на нем. Его запястья отчетливо выступали за обшлаг, форма могла быть и вовсе не его. Его волосы были темные.

— Не такие, как твои, Ретт, цвета вороньего крыла; кстати, немного седины тебе очень идет; нет, его волосы, наверное, были темно-каштановые и выглядели еще темнее в тени…

Да, хорошо подстрижен, и почти точно, что его волосы были не обработаны, она бы почувствовала запах макассарового масла. Деталь за деталью Алиса собирала вместе свои воспоминания.

— Ты ведь знаешь, кто это, Алиса?

— Я, наверное, ошиблась.

— Ты должна знать. У тебя есть сын такого же возраста, и ты наверняка знаешь его друзей. Как только я услышал об этом, я подумал, что это, должно быть, чарльстонский парнишка. Ты думаешь, что солдат-янки залезет в спальню женщины только для того, чтобы посмотреть на ее тело под одеялом? Это несчастный мальчик, который сбит с толку тем, что делает его тело. Он хочет знать, как выглядит женское тело без корсета, так сильно хочет знать, что это его заставляет подглядывать за спящими женщинами. Скорее всего, он стыдится своих мыслей, когда видит их одетыми и бодрствующими. Бедный маленький дьявол. Я предполагаю, его отец был убит на войне, и у него нет мужчины, с которым бы он мог поговорить.

— У него есть старший брат.

— Да? Тогда я, наверное, не прав. Или ты думаешь не о том мальчике.

— Боюсь, что нет. Имя мальчика Томми Купер. Он самый высокий и чистый среди всех. Плюс он чуть было не умер, когда я встретила его на улице и сказала ему «привет», через два дня после инцидента у меня в спальне. Его отец погиб. Томми не знал его. Его брат лет на десять старше.

— Ты имеешь в виду Эдварда Купера, адвоката? Алиса кивнула.

— Тогда не удивительно. Купер работает в комитете по Конфедератскому дому у моей мамы, я встречал его у нас. Он почти что евнух. Томми не получит от него помощи.

— Он вовсе не евнух, он просто слишком влюблен в Анну Хэмптон, чтобы замечать нужды своего брата.

— Как тебе нравится, Алиса. Но я собираюсь побеседовать с Томми.

— Ретт, ты не должен. Ты до смерти напугаешь бедного мальчика.

— Бедный мальчик пугает до смерти все женское население Чарльстона. Слава Богу, ничего еще не произошло. В следующий раз он может потерять контроль над собой. Или его могут застрелить. Где он живет, Алиса?

— Черч-стрит, посредине кирпичных домов на южной стороне от аллеи святого Михаила. Но, Ретт, что ты собираешься сказать? Ты не можешь просто войти и задать ему хорошую трепку.

— Доверь это мне, Алиса.

Алиса взяла двумя руками лицо Ретта и мягко поцеловала его в губы.

— Хорошо, что ты вернулся домой, сосед. Удачи с Томми.

Ретт сидел на веранде Куперов и пил чай с мамой Томми, когда мальчик пришел домой. Миссис Купер представила своего сына Ретту, затем отправила его положить учебники, умыться.

— Мистер Батлер собирается отвезти тебя к своему портному, Томми. У него есть племянник в Айкене, который растет также быстро, как и ты, и ему надо, чтобы ты примерил некоторые вещи, тогда рождественский подарок будет в самый раз племяннику.

Когда взрослые его не видели, Томми состроил ужасную гримасу. Затем он вспомнил некоторые отрывки историй о буйной молодости Ретта и решил, что будет рад пойти помочь мистеру Батлеру. Может быть, у него даже хватит смелости задать мистеру Батлеру несколько вопросов, которые волновали его.

Томми не пришлось спрашивать. Как только они отошли на достаточное расстояние от дома, Ретт положил руку на плечо мальчика.

— Том, — сказал он, — думаю научить тебя нескольким ценным вещам. Первое — как надо убедительно обманывать маму. Пока мы будем ехать на трамвае, поговорим с несколькими подробностями о моем портном, его магазине и привычках. Ты потренируешься, пока не расскажешь все, как надо. Потому что у меня нет племянника в Айкене, и мы не едем к моему портному. Мы доедем до конца, затем совершим прогулку к дому, где я хочу, чтобы ты встретился с некоторыми моими друзьями.

Томми Купер согласился, не споря. Он привык, когда взрослые говорили ему, что делать, и ему нравилось, как мистер Батлер называл его Томом. Прежде чем закончился день и Тома доставили к его маме, мальчик смотрел на Ретта с таким преклонением в юных глазах, что Ретт знал, что теперь долгие годы он не отвяжется от него.

Он также был уверен, что Том никогда не забудет друзей, которых они ходили проведать. Среди чарльстонских многих исторических «первенств» был первый публичный дом «только для джентльменов». За почти два века своего существования он менял свое место расположения несколько раз, но он ни на день не прекращал свою работу, несмотря на войну, эпидемии и ураганы. Одной из специальностей этого дома было нежное, осторожное введение молодых юношей в удовольствия взрослой жизни. Это была одна из хранимых чарльстонских традиций. Ретт иногда раздумывал о том, какой отличной от нынешней была бы его жизнь, если бы его отец был таким прилежным в этой традиции, каким он был по отношению к другим вещам, положенным чарльстонскому джентльмену… Но что было, то прошло. Его губы дрогнули в грустной улыбке. По крайней мере, он смог заменить Томми отца, который сделал бы то же самое для мальчика. У традиций есть своя польза. Одно хорошо, теперь не будет больше полуночного янки-бродяги. Ретт поехал домой, чтобы выпить за свою удачу, перед тем как ехать на станцию встречать свою сестру.

Глава 19

— Что, если поезд приедет раньше, Ретт? — Элеонора Батлер посмотрела на часы десятый раз за последние две минуты. — Я не могу думать о том, что Розмари будет стоять одна на станции, когда уже начинает темнеть. Ее служанка обучена только наполовину, ты знаешь. Да и разума у нее только половина, по моему разумению. Не знаю, почему Розмари терпит ее.

— Этот поезд, мама, за всю свою историю не опаздывал меньше, чем на сорок минут, и если даже он приходит по расписанию, то еще только через полчаса.

— Я просила тебя с запасом рассчитать время. Я бы поехала сама, как и планировала, когда не знала, что ты приедешь домой.

— Постарайся не волноваться, мама. — Ретт снова объяснил то, что уже говорил своей матери. — Я нанял извозчика, чтобы он заехал за мной через десять минут. Затем пять минут езды до станции. Я буду на пятнадцать минут раньше, поезд приедет на час или больше позже, и Розмари появится дома со мной под ручку как раз к ужину.

— Можно я поеду с тобой, Ретт? Я бы хотела подышать свежим воздухом.

Скарлетт представила целый час рядом с ним в наемной карете. Она выспросит у него все о его сестре, ему это будет приятно. Он с ума сходил по Розмари. А если он будет рассказывать достаточно долго, тогда, может быть, Скарлетт будет знать, что ожидать от нее. Она ужасно боялась, что не понравится Розмари, что та будет такой же, как Росс. Напыщенное извинительное письмо деверя не изменило ее ненависти к нему.

— Нет, моя дорогая, ты не можешь поехать со мной. Я хочу, чтобы ты оставалась там, где лежишь, с компрессами на твоих глазах.

Они все еще были опухшими от солнечного ожога.

— Ты хочешь, чтобы я, поехала, дорогой? — Миссис Батлер скатала кружева. — Я боюсь, придется долго ждать.

— Я не возражаю против того, чтобы подождать, мама. Мне надо обдумать некоторые планы насчет весенней посадки на плантации.

Скарлетт откинулась на подушки, желая, чтобы сестра Ретта не приезжала домой. У нее не было четкого представления о Розмари, и она не хотела его получать. Она знала из отрывочных слухов, дошедших до нее, что рождение Розмари вызвало много скрытых усмешек. Она была ребенком от измены, родившись, когда Элеоноре Батлер было больше сорока лет. Она также была старой девой, одной из пострадавших от войны: слишком юная, чтобы выйти замуж до ее начала, слишком бедная и некрасивая, чтобы привлечь внимание оставшихся мужчин, когда война закончилась. Возвращение Ретта в Чарльстон и его несметное состояние послужили поводом для сплетен. У Розмари теперь будет богатое приданое. Но она была постоянно в разъездах, навещая родственников или друзей в других городах. Искала ли она там мужа? Разве чарльстонские мужчины недостаточно хороши для нее? Все ждали объявления о помолвке вот уже целый год, но не было даже и намека на обручение. «Богатый выбор» — так описала Эмма Ансон эту ситуацию.

Скарлетт тоже размышляла об этом. Она будет рада, если Розмари выйдет замуж, сколько бы это ни стоило Ретту. Скарлетт не устраивало ее присутствие в доме. Неважно, что Розмари некрасива, как грязный забор, она все же была моложе Скарлетт, и она была сестрой Ретта впридачу. Розмари будет отнимать у нее внимание Ретта. Она напряглась, когда услышала открывающуюся дверь за несколько минут до ужина. Приехала Розмари.

Ретт вошел в библиотеку и улыбнулся своей матери.

— Твоя странствующая девочка, наконец, дома, — сказал он. — Она здорова духом и телом и свирепа, как лев, от голода. Как только она вымоет руки, она наверняка придет сюда и разорвет вас на части.

Скарлетт с опаской посмотрела на дверь. Молодая девушка, которая вошла в нее через мгновение, приятно улыбнулась. В ней ничто не напоминало джунгли. Но она так шокировала Скарлетт, будто у нее была грива, и она издавала громкий рык. Это была точная копия Ретта! Нет, не совсем. У нее такие же черные глаза и волосы и белые зубы, но это не то, что делает их похожими. Это больше сказывается в ее поведении. «Мне не нравится это, мне это совсем не нравится».

Ее зеленые глаза сузились, изучая Розмари. «Она в действительности не так уж некрасива, как говорят люди, но она не следит за собой. Посмотрите, как она стянула все свои волосы в узел на затылке. И она даже не носит сережек, хотя ее ушки очень миленькие. Немного желтоватая кожа. Наверное, у Ретта она бы была такой же, если бы он не был постоянно на солнце. Но яркое платье исправит это. Она выбрала наихудшую окраску — тусклый коричнево-зеленый цвет. Может, я смогу помочь ей разобраться в этом».

— Итак, вот это Скарлетт.

Розмари пересекла комнату. «О Боже, мне придется учить ее походке, — подумала Скарлетт, — мужчины не любят женщин, которые так галопируют».

Скарлетт встала прежде, чем Розмари подошла к ней, улыбаясь и поднимая лицо для поцелуя.

Вместо прикосновения щеками по установившейся моде, Розмари откровенно уставилась в лицо Скарлетт.

— Ретт сказал, что в тебе есть что-то кошачье, — сказала она. — Вижу, что имел он в виду, эти зеленые глаза. Я надеюсь, что ты будешь мурлыкать, а не шипеть на меня, Скарлетт. Я хочу, чтобы мы стали друзьями.

Скарлетт беззвучно хватала ртом воздух. Она была слишком изумлена, чтобы говорить.

— Мама, скажи, что ужин готов, — сказала Розмари. Она уже отвернулась в сторону. — Я сказала Ретту, что он бездумное животное, раз не привез с собой на станцию корзинку с едой.

Глаза Скарлетт нашли его, и она пришла в ярость. Ретт стоял, прислонившись к дверному проему, и сардоически улыбался. «Животное! — подумала она. — Ты приучил ее к этому. «Кошка» — это я-то? Хотела бы я показать тебе, какая я кошка. Я бы рада была выцарапать этот смех из твоих глаз». Она быстро посмотрела на Розмари. Она тоже смеется? Нет. Она обнимает Элеонору Батлер.

— Ужин, — сказал Ретт. — Я вижу, Маниго идет объявить об этом.

Скарлетт гоняла еду по тарелке. Солнечный ожог причинял боль, а нахальность Розмари причиняла ей головную боль, так как сестра Ретта страстно и громко выражала свое мнение, спорила. Родственники, которых она навещала в Ричмонде, были безнадежными болванами, объявила она, и она ненавидела каждую минуту своего пребывания там. Она была абсолютно уверена, что ни один из них не прочитал ни единой книжки, по крайней мере ни одной стоящей.

— Ах, дорогая, — мягко сказала Элеонора Батлер. Она с немой просьбой посмотрела на Ретта.

— Кузины, — это всегда испытание, Розмари, — с улыбкой сказал он. — Давай расскажу тебе последние новости о кузене Тоусенде Эллинтоне. Я видел его недавно в Филадельфии, и после встречи у меня целую неделю было нечеткое зрение. Я пытался смотреть ему в глаза, и, безусловно, у меня закружилась голова.

— Пусть у меня лучше кружится голова, нежели подыхать со скуки! — прервала его сестра. — Можешь ли ты представить: собираться вместе после ужина и слушать, как кузина Миранда вслух читает романы Вэверли? Это сентиментальное пустословие!

— Я всегда предпочитала Скотта, дорогая, как и ты, — успокаивающе сказала Элеонора.

Розмари не успокаивалась.

— Мама, я тогда не знала ничего лучшего.

Скарлетт подумала о тихих часах после ужина, которые она проводила вместе с Элеонорой Батлер. С появлением в доме Розмари такого явно больше не будет. Как вообще она может нравиться Ретту? Теперь она, казалось, решила во что бы то ни стало поспорить с ним.

— Если бы я была мужчиной, ты бы меня отпустил, — кричала Розмари на Ретта. — Я читала статьи мистера Генри Джеймса о Риме, и я чувствую, что я умру от невежества, если я не увижу его собственными глазами.

— Но ты не мужчина, моя дорогая, — спокойно сказал Ретт. — Откуда это ты достала копии «Нации»? Тебя могут вздернуть за чтение этих либеральных листков.

У Скарлетт навострились ушки, и она вступила в разговор.

— Почему ты не разрешишь Розмари поехать в Рим? Рим недалеко. И я уверена, что мы найдем среди наших знакомых кого-нибудь, у кого есть там родственники. Это не дальше, чем Афины, а у Тарлтонов около миллиона кузенов в Афинах.

Розмари уставилась на нее.

— Кто это такие — Тарлтоны и что общего у Афин с Римом? — спросила она.

Ретт закашлялся, чтобы скрыть свой смех. Зачем он прочистил горло.

— Афины и Рим — названия провинциальных городов в Джорджии, Розмари, — выдавил он. — Не хочешь ли ты их посетить?

Розмари приложила руки к своей голове в драматическом жесте отчаяния.

— Я не могу поверить в то, что слышу. Ради всего святого, кто захочет поехать в Джорджию? Я хочу поехать в Рим, в настоящий Рим, Вечный город. В Италию!

Скарлетт почувствовала, как кровь окрашивает ее щеки. «Я должна была знать, что она говорит об Италии».

Но прежде, чем она успела взорваться так же громко, как и Розмари, дверь в столовую с грохотом распахнулась, приведя их всех в оцепенение, и вошел, спотыкаясь. Росс.

— Помогите мне, — задыхаясь, сказал он, — охранники бегут за мной. Я застрелил янки, который лазил в спальни.

В считанные секунды Ретт оказался рядом с братом, поддерживая его.

— Шлюп в доке, и на небе нет луны, мы вдвоем сможем управлять им, — сказал он с успокаивающим авторитетом. Когда он выходил из комнаты, он повернул голову и тихо сказал через плечо.

— Скажите им, что я уехал, как только привез Розмари, чтобы я мог успеть подняться вверх по реке с приливом, и что вы не видели Росса и ничего не знаете. Я пришлю вам весточку.

Элеонора Батлер, не торопясь, поднялась со стула, будто это был обычный вечер, и она доела свой ужин. Она подошла к Скарлетт, обняла ее рукой. Скарлетт дрожала. Янки идут. Они повесят Росса за убийство одного из них и поверят Ретта за помощь Россу. Почему он не мог оставить Росса самому позаботиться о себе? У него нет права оставлять незащищенными женщин, Когда приближаются янки.

Элеонора заговорила, и в ее голосе чувствовалась сталь, хотя он был попрежнему медленным и мягким.

— Я отнесу тарелки и приборы Ретта на кухню. Слугам надо будет объяснить, что им говорить, и не должно остаться никакого намека, что он был здесь. Не поправите ли вы с Розмари стол на три персоны?

— Что мы будем делать, мисс Элеонора? Янки идут. Скарлетт знала, что ей нужно оставаться спокойной, она презирала себя за свой испуг. Но она не могла контролировать свой страх. Она привыкла думать, что янки, были безобидные, достойны смеха. Напоминание о том, что оккупационная армия может делать что угодно и называть это законом, было для нее ударом.

— Мы закончим свой ужин, — сказала миссис Батлер.

В ее глазах появились искорки смеха.

— Потом, я думаю, мне стоит почитать вслух из «Айвенго».

— Вам больше нечего делать, кроме как запугивать семейных женщин?

— Розмари свирепо смотрела на капитана армии Союза, подбоченясь сжатыми в кулак руками.

— Сядь и не шуми, Розмари, — сказала миссис Батлер. — Я извиняюсь за грубость моей дочери, капитан.

Примирительная вежливость Элеоноры не завоевала расположения офицера.

— Обыскивайте дом, — приказал он своим подчиненным.

Скарлетт неподвижно лежала на диване с ромашковым компрессом на обгоревшем на солнце лице и опухших глазах. Она была почти рада, что ей не надо было смотреть на янки. Какая мисс Элеонора хладнокровная, подумать об устройстве комнаты больной в библиотеке. Все же она чуть не умирает от любопытства. Она не могла по звукам, различить, что происходит в доме. Она слышит шаги и закрывающиеся двери, а потом тишина. Ушел ли капитан? Ушли ли мисс Элеонора и Розмари? Она не может вынести это. Она медленно поднесла руку к глазам и подняла уголок пропитанной тряпки.

Розмари сидела на стуле рядом со столом и спокойно читала книжку.

— Т-с-с-с, — шепнула Скарлетт.

Розмари быстро захлопнула книгу и закрыла рукой ее название.

— Что такое? — спросила она тоже шепотом. — Ты что-нибудь слышишь?

— Нет, я ничего не слышу. Что они делают? Где мисс Элеонора? Они ее арестовали?

— Ради всего святого, Скарлетт, почему ты разговариваешь шепотом? — Нормальный голос Розмари звучал ужасно громко. — Солдаты обыскивают дом в поисках оружия, они конфискуют все огнестрельное оружие в Чарльстоне. Мама сопровождает их, чтобы они не конфисковали что-нибудь еще.

И это все? Скарлетт расслабилась. В доме не было оружия, она знает, потому что сама его искала. Она закрыла глаза и задремала. Это был длинный день. Она вспомнила волнующий вид пенящейся воды вдоль борта ныряющего, шлюпа, и на мгновение позавидовала Ретту, идущему под звездами. Если бы только она могла быть с ним, вместо Росса. Она не волновалась, что янки могут его поймать, она никогда не беспокоилась о Ретте. Он непобедим.

Когда Элеонора. Батлер вернулась в библиотеку, выпроводив солдат из дома, она подоткнула свою кашемировую шаль вокруг спящей Скарлетт.

— Не надо мешать ей, — сказала она тихо, — ей будет здесь удобно. Пойдем спать, Розмари. У тебя была долгая дорога, и я устала тоже, завтра будет много дел.

Она улыбнулась про себя, когда увидела закладку в книге «Айвенго». Розмари читала быстро.

На следующее утро рынок гудел от возмущения и невероятных догадок. Скарлетт с презрением прислушивалась к бурным разговорам. Чего они ожидали, эти чарльстонцы? Что янки позволят им просто так шляться по округе и стрелять в них? Они только ухудшат положение, если начнут спорить и протестовать. Что толку, что генерал Ли уговорил Гранта разрешать офицерам Конфедерации оставить себе оружие после сдачи при Аппоматоксе? Все равно это был конец Юга, а какая польза от револьвера, если ты слишком беден, чтобы купить к нему пули? Как дуэльные пистолеты! Кто будет заботиться о том, чтобы сохранить их? Они не пригодны ни для чего, кроме как для мужчин, показывающих, какие они храбрые, и получающих пули в свои дурацкие головы.

Она не ввязывалась в разговоры и сосредоточилась на покупках. Иначе она бы никогда не покончила с ними. Даже мисс Элеонора носилась вокруг, как цыпленок с отрезанной головой, разговаривая со всеми едва различимым торопящимся шепотом.

— Они говорят, что мужчины хотят довершить то, что начал Росс, — сказала она Скарлетт, когда они шли домой. — Это выше их сил — терпеть, как их дома обыскивают солдаты. Придется нам, женщинам, взять руководство в свои руки, мужчины слишком горячи.

Скарлетт почувствовала холодок ужаса. Она думала, что это все были только разговоры. Конечно, никто не будет ухудшать положения!

— Тут нечем руководить! — воскликнула она. — Единственное, что можно сделать, — это лечь на дно и переждать, пока буря не утихнет. Ретт, должно быть, перевез Росса в сохранности, иначе бы мы узнали.

Миссис Батлер выглядела изумленной.

— Мы не должны спускать это армии Союза с рук, Скарлетт, ты ведь понимаешь это. Они обыскали наши дома, они объявили усиление комендантского часа, они арестовывают всех дельцов черного рынка нормированных товаров. Если мы позволим им продолжать в том же духе, то скоро мы окажемся в таком же положении, как и в шестьдесят четвертом, когда их сапоги были у нас на шее и они руководили каждым нашим вздохом. Это теперь не пройдет.

Скарлетт подумала, не сошли ли все с ума. Что надеялись попивающие чай и плетущие кружева чарльстонские дамы сделать против армии?

Она это узнала двумя ночами позже.

Свадьба Люсинды Врэгг была запланирована на двадцать третье января.

Приглашения были надписаны и должны быть разосланы второго января, но они никогда не были использованы. «Ужасная оперативность» была вкладом Розмари Батлер к усилиям мамы Люсинды, ее собственной матери и всех остальных чарльстонских дам. Свадьба Люсинды состоялась в девять часов вечера девятнадцатого декабря. Величественные звуки свадебного марша раздались из открытых дверей и окон битком забитой и красиво украшенной церкви четко в момент начала комендантского часа. Их отлично было слышно в доме Гвардии напротив церкви св. Михаила.

В девять тридцать все население Старого Чарльстона вышло из церкви и пошло пешком по Митинг-стрит на прием в Саут Кэролайна Холл. Мужчины, женщины и дети, в возрасте от пяти и до девяноста семи лет, брели, смеясь, в теплом ночном воздухе, нарушая закон с вызывающим неповиновением. Командование Союза никак не могло заявить о своем неведении о происходящем, это все совершалось у него под носом. Но злодеев не могли арестовать. В доме Гвардии было всего двадцать шесть тюремных клеток. Даже если использовать офисы и коридоры, то все равно будет недостаточно места, чтобы задержать всех. Скамейки церкви св. Михаила пришлось убрать в ее тихий дворик, чтобы освободить достаточно места для каждого желающего попасть внутрь, люди стояли там плечо к плечу.

Во время приема пришлось по очереди выходить на веранду подышать свежим воздухом и посмотреть на беспомощных патрульных, дисциплинированно марширующих вдоль пустой улицы.

Этим днем вернулся в город Ретт, привезя известие, что Росс находится в безопасности в Вилмингтоне. Скарлетт призналась ему на веранде, что боялась идти на свадьбу, даже в его сопровождении.

— Я не могла поверить, что группка чарльстонских дам может победить армию янки. Я должна сказать это. Ретт. У этих чарльстонок находчивости хватит на весь мир!

Он улыбнулся.

— Я люблю высокомерных дураков, каждого из них. Даже бедного старого Росса. Я действительно надеюсь, что он никогда не узнает, что промазал на целую милю, он будет очень смущен.

— Он даже не попал в него? Думаю, что он был пьян, — ее голос был полон презрения. Затем он возвысился от страха. — Тогда бродяга все еще в округе!

Ретт похлопал ее по плечу.

— Нет. Будь спокойна, моя дорогая, ты больше не услышишь о бродяге.

Мой братец и свадьба Люсинды вселили страх в янки.

Он усмехнулся.

— Чего смешного? — подозрительно спросила Скарлетт. Она ненавидела, когда люди смеялись, а она не знала почему.

— Ничего, что ты бы поняла, — сказал Ретт. — Я поздравляю себя с собственноручным решением проблемы, а потом мой шумный братец обошел меня: не желая того, он доставил целому городу повод для радости и гордости собою. Посмотри на них, Скарлетт.

Веранда была набита битком. Люсинда Врэгг, теперь Люсинда Гримболл, бросала цветы из букета вниз на солдат.

— Хм! Я бы скорее кидалась обломками кирпичей!

— Верно, что кидалась бы. Тебе все время нравилось материальное. В то время как для Люсинды важно воображение.

Его ленивая, медлительная речь превратилась в злобное, язвительное замечание.

Скарлетт вскинула голову.

— Я иду внутрь. Я лучше буду задыхаться, чем подставлять себя под оскорбления.

Невидимая в тени ближайшей колонны, Розмари съежилась от жесткости, услышанной в голосе Ретта, и сердитой боли в голосе Скарлетт. Позже этим вечером, когда все легли в постель, она постучала в дверь библиотеки, где сидел Ретт, затем вошла и закрыла за собой дверь.

Ее лицо было в красных пятнах от рыданий.

— Я думала, что знаю тебя, Ретт, — выпалила она, — но я вовсе не знаю. Я слышала, как ты говорил со Скарлетт на веранде Холла. Как ты можешь так обращаться со своей женой? Кто будет твоей следующей мишенью?

Глава 20

Ретт быстро поднялся со стула и направился к ней с распростертыми руками. Но Розмари выставила перед собой руки ладонями вперед и отступила назад. Его лицо потемнело от боли, и он замер на месте, опустив руки. Он хотел защитить Розмари от боли, а теперь он был источником ее муки.

Его сознание было заполнено короткой грустной историей Розмари и его ролью в ней. Ретт никогда не сожалел о том, что он сделал в свои буйные молодые годы. Ему нечего было стыдиться. Кроме влияния на свою сестру.

Из-за его категорического неповиновения семье и обществу отец отрекся от него. Имя Ретта было только обведенной в кружок строчкой в семейной библии Батлеров, когда родилась Розмари. Она была младше его более чем на двадцать лет. Он даже не видел ее, пока ей не исполнилось тринадцать, неуклюжей длинноногой девочке с обрисовавшейся грудью. Однажды их мать не послушалась своего мужа. Когда Ретт начал опасную жизнь блокадного контрабандиста, она пришла ночью в док, куда причалил корабль Ретта, приведя с собой Розмари, чтобы познакомить их. Глубокое чувство нежности поднялось в Ретте при виде смущения маленькой сестренки, и он прижал ее к своему сердцу с такой теплотой, какую не мог ей дать отец. С тех пор Розмари была верна и преданна ему.

Он никогда не простил себе, что поверил маминым заверениям о том, что Розмари жила хорошо и счастливо, защищенная деньгами, расточаемыми Реттом. Он должен был бы быть более внимательным, тогда, может, его сестра не выросла бы такой недоверчивой к мужчинам. Может, она полюбила бы, вышла замуж, и у нее были бы дети.

Когда он вернулся домой, он увидел двадцатитрехлетнюю женщину с той же неуклюжестью, что и у тринадцатилетней девочки. Она чувствовала себя неуютно со всеми мужчинами, за исключением Ретта. Она не разделяла представления общества о том, как должна выглядеть женщина, как думать и как вести себя. Розмари была педанткой, огорчительно прямой и с полным отсутствием женских уловок и тщеславия. —

Ретт любил ее, и он уважал ее колючую независимость. Он не мог исправить случившееся за годы его отсутствия. Он был абсолютно честен с Иозмари, разговаривал с ней на равных и при случае, даже исповедовал ей секреты своего сердца, чего он никогда не делал с другими людьми. Она поняла бесценность его подарка и обожала его. За четырнадцать месяцев пребывания Ретта дома старая дева и лишившийся иллюзий искатель приключений стали лучшими друзьями.

Теперь Розмари почувствовала себя преданной. Она увидела черты в характере Ретта, о существовании которых она не знала: жесткость в брате, которого она знала как постоянно доброго и любящего. Она была сбита с толку.

— Ты не ответил на мой вопрос, Ретт, — покрасневшие глаза Розмари смотрели на него осуждающе.

— Прошу прощения, Розмари, — сказал он осторожно. — Я глубоко сожалею, что ты услышала меня. Мне это было необходимо сделать. Я хочу, чтобы она уехала и оставила всех нас в покое.

— Но она твоя жена!

— Я бросил ее, Розмари. Она не захотела развестись со мной, как я предложил, но она знает, что с браком покончено.

— Тогда почему она здесь? Ретт передернул плечами.

— Может, нам лучше сесть. Это длинная, утомительная история.

Медленно, методично, без эмоций Ретт рассказал своей сестре о двух предыдущих замужествах Скарлетт, о его предложении и согласии выйти за него замуж. Он также рассказал ей о любви Скарлетт к Эшли Уилксу на протяжении всех лет, что он знал ее.

— Но если ты знал это, то почему, ради Бога, ты женился на ней? — спросила Розмари.

— Почему? — Ретт усмехнулся. — Потому что в ней было столько огня, и она была так беспечна, упряма, храбра. Потому что она была таким ребенком, несмотря на свою претенциозность. Потому что она была непохожа на всех женщин, которых я когда-либо знал. Она восхищала меня, сводила с ума. Я любил ее так всепоглощающе, как она любила его. Это было своего рода заболевание.

В его голосе чувствовалась тяжесть сожаления.

Он наклонил голову на свои руки и засмеялся, трясясь. Его голос был приглушен.

— Какая гротесковая практическая штука эта жизнь. Сейчас Эшли Уилкс свободный человек и женился бы на ней по первому зову, а я хочу избавиться от нее. Именно это и придает ей решительность заполучить меня. Ей хочется только то, что она не может достать.

Ретт поднял голову.

— Я боюсь, — тихо сказал он, — боюсь, что все начнется заново. Я знаю, что она бессердечна и эгоистична, что она как ребенок, который со слезами просит игрушку, а потом ломает ее, как только получит. Но есть мгновения, когда она наклоняет свою голову под определенным углом, или улыбается радостной улыбкой, или внезапно выглядит потерявшейся — и я почти забываю все.

— Мой бедный Ретт! Он улыбнулся ей и стал снова самим собой.

— Ты видишь перед собой мужчину, который был грозой судов на Миссисипи. Я делал ставки всю свою жизнь и никогда не проигрывал. Выиграю и эту. Скарлетт и я заключили сделку. Я не могу рисковать, поэтому она не должна слишком долго оставаться в этом доме. Я либо опять в нее влюблюсь, либо убью. Итак, я поманил золотом перед ней, и ее жадность на деньги перевесила умирающую любовь ко мне. Она уедет насовсем, когда закончится Сезон. А пока я должен держать ее на расстоянии, пересидеть и перехитрить ее. Она терпеть не может проигрывать, и она это показывает. Не очень занимательно выигрывать у того, кто умеет хорошо проигрывать.

Его глаза смеялись. Потом они посерьезнели.

— Это разобьет маму, если она узнает правду о моей несчастной женитьбе, но ей будет очень стыдно, если она узнает, что я убежал из-за нее. Ужасно. В этом случае Скарлетт уедет, а я буду пострадавшей, но стоической стороной, и не будет никакого позора.

— И не будет сожалений?

— Только о том, что был дураком однажды — много лет тому назад. У меня будет очень сильное утешение, если не стану дураком дважды. Требуется время, чтобы стереть унижение от первого раза.

Розмари смотрела с любопытством на него.

— Что, если Скарлетт переменилась? Она могла повзрослеть.

Ретт усмехнулся.

— Это случится, как говорят, «когда свиньи полетят».

Назад: Высокие ставки

Дальше: Глава 21