С той поры старик был полон неустанных забот о внучке, и думы о ней не покидали его ни на минуту. Есть струны в сердце человека — неожиданные, странные, которые вынуждает зазвучать иной раз чистая случайность; струны, которые долго молчат, не отзываясь на призывы самые горячие, самые пылкие, и вдруг дрогнут от непреднамеренного легкого прикосновения. В умах самых косных или по-детски неразвитых спят мысли, и, пожалуй, никакое уменье, никакая опытность не вызовут их к жизни, если они не проявятся сами, подобно тем великим истинам, что ненароком открываются исследователю, когда он ставит перед собой наиболее ясную и наиболее простую цель. С той поры старик уже не забывал о беззаветной преданности внучки, стоившей ей стольких сил. В тот день, отмеченный, казалось бы, таким незначительным событием, он, мирившийся раньше с тем, что девочка терпит лишения и невзгоды, он, видевший в ней лишь товарища по злоключениям, которые заставляли его сокрушаться над своей долей не меньше, чем над долей внучки, — в тот день он понял, скольким обязан ей, понял, до чего страдания довели ее! И с тех пор и до самого конца ни разу, ни единого разу не отвлекся он себялюбивыми заботами и попечениями о собственном благополучии от мыслей о дорогом ему существе.

Он ходил за ней всюду, дожидаясь, когда она захочет отдохнуть, опершись на его руку; он сидел в уголке у камина, не сводя с нее глаз, ловя миг, когда она поднимет голову и улыбнется ему, как встарь; он выполнял тайком ту несложную работу по дому, которая так утомляла ее; он вставал холодными, темными ночами и мог подолгу сидеть, сгорбившись, у ее кровати, держа ее руку в своей, прислушиваясь к ее сонному дыханию. И лишь тот, кому ведомо все, знал, какая горячая любовь, какие надежды и опасения таились в расстроенном уме несчастного старика и какая перемена произошла в нем за эти дни.

Недели бежали одна за другой, и слабеющая девочка иногда проводила целые вечера, на кушетке у камина, хотя теперь ничто не утомляло ее. Учитель приносил книги и читал ей вслух, и редкий вечер проходил без того, чтобы бакалавр не заглянул к ним и не сменил чтеца. Старик сидел тут же и слушал, плохо улавливая смысл повествования, но не отрывая взгляда от девочки, и когда на губах ее появлялась улыбка, лицо светлело, он хвалил прочитанное и проникался нежным чувством даже к самой книге. Если же бакалавр начинал рассказывать что-нибудь и рассказ его забавлял девочку (впрочем, иначе не могло и быть), старик мучительно старался запомнить каждое слово, а иной раз украдкой выходил за бакалавром и смиренно просил повторить то или иное место, чтобы получше сохранить его в памяти и заслужить потом улыбку Нелл.

Но, к счастью, такие вечера были редкостью, потому что девочка стремилась на воздух, в свой торжественно тихий сад. Ей приходилось также водить посетителей, приезжавших осматривать церковь. И те, кто побывал здесь, рассказывали другим о юной привратнице, и эти рассказы привлекали сюда все больше и больше народу, так что даже в это время года в деревню почти каждый день наезжали гости. Старик следовал за ними поодаль, прислушиваясь к дорогому ему голосу, а когда посетители, простившись с Нелли, выходили из церкви, подступал к ним поближе или стоял с непокрытой головой у калитки, ловя обрывки их разговоров.

Все хвалили девочку за ее ум и красоту. И как же старик гордился внучкой! Но что же эти посторонние люди часто добавляли к своим похвалам, разрывая ему сердце на части, почему он так горько плакал, забившись куда-нибудь в темный угол? Увы! Даже посторонние, те, кто любовался ею лишь минуту и, уехав отсюда, на другой же день забывал о ее существовании, — даже они видели это, даже они скорбели о ней, даже они сочувственно прощались со стариком и, уходя, перешептывались между собой.

И жители деревушки, среди которых не было ни одного, кто не успел бы полюбить бедняжку Нелл, относились к ней так же: с нежностью, с сочувствием, возраставшим со дня на день. Даже школьники — беспечные, легкомысленные школьники — души не чаяли в этой девочке. Самые озорные из них вешали нос, если им не удавалось повстречать Нелл по дороге в школу, и сворачивали с пути, чтобы справиться о ней у решетчатого окошка. И когда Нелл сидела в церкви, они, случалось, осторожно заглядывали в отворенные двери, но никогда не заговаривали с ней первые, а дожидались, пока она сама не выйдет к ним. В этой девочке чувствовалось что-то такое, что поднимало ее надо всеми.

И каждое воскресенье повторялось одно и то же. Здешние прихожане были все из бедных поселян, так как в замке, давно превратившемся в развалины, никто не жил и на семь миль кругом стояли только скромные деревушки. В церкви, в дни служб, Нелл привлекала к себе всеобщее внимание. На паперти вокруг девочки собиралась толпа; дети цеплялись за ее платье; старики и старухи ласково здоровались с ней, отвлекаясь от своих пересудов. Все они, и стар и млад, считали своим долгом обратиться к девочке с дружеским словом привета. Многие, кто жил мили за три, за четыре отсюда, приносили ей маленькие подарки; те, кто был победнее, попроще, ограничивались добрыми пожеланиями.

Нелл разыскала детей, игравших на кладбище в тот день, когда она впервые посетила его. Мальчик, который рассказывал о своем брате, особенно полюбился ей, и они часто сидели рядышком в церкви или поднимались вдвоем на колокольню. Мальчик помогал ей всем, чем мог, — во всяком случае так ему думалось, — и вскоре между ними завязалась крепкая дружба.

Как-то днем, когда Нелл сидела на своем обычном месте в церкви, погруженная в чтение, этот малыш прибежал туда весь в слезах, положил ей руки на плечи, минуту пристально смотрел на нее, потом вдруг порывисто обнял за шею.

— Что с тобой? — спросила Нелл, гладя его по голове. — Что случилось?

— Она еще не такая! — крикнул мальчик и прижался к ней еще теснее. — Не такая! Нет, нет!

Девочка с изумлением посмотрела на него, откинула ему волосы со лба и, целуя, спросила, что все это значит.

— Не уходи к ним, Нелли! — взмолился мальчик. Их никто не видит. Они не могут ни поиграть, ни поговорить с нами. — Оставайся такой, как есть! Такая ты лучше!

— Я не понимаю тебя, — сказала девочка. — Объясни.

— Все говорят, — начал он, заглядывая ей в глаза, — будто ты станешь ангелом, прежде чем птицы опять запоют весной. Скажи! Ведь это неправда! Нелл, не уходи от нас! Я знаю, там, на небе, так светло, но все равно, не уходи, не уходи туда!

Девочка поникла головой и закрыла лицо руками.

— Она сама не хочет! — сквозь слезы радостно воскликнул мальчик. — Ты никуда не уйдешь! Ты же знаешь, как мы будем жалеть тебя! Скажи, что останешься с нами, Нелл! Скажи, скажи!

Он молитвенно сложил руки и опустился перед ней на колени.

— Посмотри на меня, Нелл! Скажи, что не уйдешь! Тогда я буду знать, что это все неправда, и перестану плакать. Скажи «да», Нелл!

Но голова девочки была по-прежнему опущена, лицо закрыто ладонями — она молчала… слышались только ее рыдания.

— Добрые ангелы будут рады, что ты не ушла к ним, а осталась среди нас, — снова заговорил мальчик, пытаясь завладеть ее руками. — Вилли ушел туда, но он никогда бы так не сделал, если б знал, как мне скучно без него в нашей кроватке.

И все же девочка не могла вымолвить ни слова ему в ответ и плакала так, будто сердце у нее разрывалось на части.

— Зачем тебе уходить, Нелл? Ты же сама будешь горевать, когда услышишь, что мы плачем здесь. Все говорят, будто Вилли теперь на небе и будто там вечное лето, но я-то знаю, как ему грустно, когда я ложусь на его могилку, а он не может поцеловать меня. Если ты все-таки уйдешь, Нелл, — он прижался к ней щекой и погладил ее по лицу, — будь ласкова с ним, ради меня. Скажи ему, что я люблю его по-прежнему, скажи, как я любил тебя. И если вам будет хорошо там вдвоем, я постараюсь не плакать и никогда ничем не огорчу вас.

Наконец он отвел ее руки от лица и обвил ими свою шею. Наступило молчание, оба они плакали; но вот Нелл улыбнулась ему и тихим, мягким голосом сказала, что никуда не уйдет и останется его другом, до тех пор пока господь позволит им быть вместе. Он радостно захлопал в ладоши, повторяя: «Спасибо, спасибо, Нелл!» — и когда она попросила его молчать о том, что произошло между ними, твердо пообещал никому ничего не рассказывать.

И, насколько девочка знала, он исполнил свое обещание и, став с тех пор ее неизменным спутником во всех прогулках, молчаливым свидетелем ее раздумий, не напоминал ни единым словом о том разговоре, который, как он чувствовал, почему-то причинил ей боль. Но сомнения все-таки не покидали его, и он часто приходил к дому Нелл даже темными вечерами, не переступая порога, робко справлялся о ней, а когда ему предлагали войти, садился на низенькую скамейку у ее ног и сидел тихо-тихо до тех пор, пока за ним не прибегали из дому. Спозаранку он уже появлялся у ее окошка и спрашивал, здорова ли она, и потом с утра до вечера ходил за ней по пятам, забывая и товарищей и свои игры с ними.

— Верный у тебя дружок, — сказал ей как-то кладбищенский сторож. — А как он убивался, когда у него помер старший брат… Старший! Чудно и называть так семилетнего малыша!

Девочка вспомнила свой разговор с учителем и почувствовала, что правда, заключавшаяся в его словах, осеняет и этого ребенка.

— С тех пор он хоть иной раз и развеселится, а все больше тихий, смирный, — продолжал сторож. — Бьюсь об заклад, что вы с ним уже побывали у старого колодца!

— Нет, — ответила девочка. — Мне незнакома та часть церкви, я боюсь и близко туда подходить.

— Пойдем со мной, — сказал он. — Я там с малых лет все знаю. Пойдем!

Они сошли по узкой лестнице в подземелье и остановились под его мрачными темными сводами.

— Вот это место, — сказал сторож. — Ну-ка, открой крышку да держись за меня, не то упадешь. Мне самому трудно нагибаться — годы не позволяют… то есть не годы, а ревматизм.

— Как здесь темно и страшно! — воскликнула девочка.

— А ты туда посмотри, — сказал старик, показывая вниз.

Девочка заглянула в колодец.

— Будто могила, — сказал старик.

— Да… могила, — ответила девочка.

— По-моему, он только для того и был вырыт, чтобы здесь стало еще страшнее и чтобы монахи усерднее молились богу. Скоро его закроют наглухо, замуруют.

Девочка стояла, задумчиво глядя в глубь колодца.

— Посмотрим, чьи беззаботные головы покроет земля к тому времени, когда здесь будет непроглядная тьма. Замуруют его… будущей весной.

«Весной снова запоют птицы, — думала Нелл, стоя у своего окошка и не сводя глаз с заходящего солнца. — Весна! Какая это прекрасная и радостная пора!»