38. Тихий омут

Вроблески, Аким и Карла Мур довольно долго просидели в оранжерее, ничем не нарушая молчания. Занималось ясное бледное утро. Карла не раскисала. Другой ребенок на ее месте расплакался бы, надулся или начал молить о пощаде, но Карла сохраняла вид нарочитого безразличия, что немало впечатлило Вроблески. Зато Аким выглядел как человек, приговоренный к пытке, однако и в этом состоянии временами бросал в сторону шефа колючие желчные взгляды.

– Ладно, Аким, хватит делать страшные глаза. Почему бы тебе не пойти и не приготовиться к встрече гостей?

Аким встал и, сутулясь, вышел из оранжереи, глядя прямо перед собой.

– Ну вот, – обратился хозяин дома к девочке, – наконец-то мы одни. Терпеть не могу болтунов. А ты?

Карла промолчала.

– Ты, возможно, напугана? Я понимаю.

Карла глянула так, словно готова была броситься на Вроблески.

– Я не напугана, – возразила она. – Я бешусь от злости.

– Ну еще бы, – ласково проговорил Вроблески. – Ты ведь еще ребенок. Надеешься, что папа защитит. Так не всегда получается.

Карла и сама подозревала худшее, но услышать подтверждение от жуткого незнакомца, к которому ее доставили посреди ночи, вытащив из трейлера, было суровым испытанием. Она из последних сил сдерживала слезы.

– Лорел к тебе хорошо относится, не так ли?

Карла пожала плечами.

– У меня нет навыков обращения с детьми, – признался Вроблески. – Особенно с девочками. Да еще такими маленькими и миленькими.

Похоже на комплимент, подумала Карла.

– Меня похитили из-за выкупа? – спросила она.

– Что ты! – с наигранной обидой воскликнул Вроблески. – Если бы тебя похитили с этой целью, мы бы послали записку, потребовали денег. Я бы отрезал тебе пальчики по одному и отправлял их по почте. Но я же этого не делаю?

– Нет, – признала Карла. – Пока не делаете.

– Не пока – вообще. Просто я хочу, чтобы твой папаня разделил мою точку зрения.

Карла не поняла смысла сказанного.

– Как долго меня тут продержат?

– До его приезда.

– А когда он приедет?

– Это, голубушка, от него зависит. Может, у него есть дела поважнее, чем ты.

– Нет у него дел важнее, – возразила Карла, надеясь в душе, чтобы так и было.

Вроблески посмотрел на свою ладонь. Даже в первоначальной суматохе Карла заметила, что кожу между пальцами Вроблески покрывали следы укусов, подсохшие ранки, желтые разводы.

– Что у вас с рукой?

– Собака укусила.

– К детям у вас нет подхода. К животным тоже?

Девочка попала в точку, но Вроблески не хотел признавать, что она права. Он перехватил взгляд Карлы, брошенный на рельефную карту Иводзимы.

– Это не макет, а настоящая трехмерная карта. Масштаб вертикальной проекции и высота немного преувеличены, чтобы выделить ландшафт.

Карла фыркнула.

– Иди сюда, – позвал Вроблески. – Посмотри. Я же вижу, тебе интересно. Хотя твой папаша уверял, что тебя это не заинтересует…

С затаенной обидой Карла поднялась, вышла на середину оранжереи и, остановившись от экспоната на почтительном расстоянии, заглянула за стекло.

– Это Иводзима. Во время Второй мировой войны остров принадлежал японцам. Американцы его отбили, высадили десант здесь, здесь и здесь, – Вроблески ткнул правой рукой в разные точки острова – левая слишком болела. – Тут находился аэродром. А это – спящий вулкан. Горный амфитеатр. На нем американцы водрузили флаг, но это еще не означало победы. Хотя флаг поставили на пятый день, битва продолжалась еще тридцать суток.

Дело было вот в чем: японцы понимали, что остров подвергнется атаке, поэтому везде понастроили бункеров и туннелей. Битву они проиграли, однако не сдались. Многие покончили с собой, потому что так было положено – кодекс чести и прочая херня. Но не все. Некоторые решили сохранить жизнь. Прятались в туннелях под землей до самого конца войны. Вот, на этом макете даже обозначен вход в некоторые из них.

Карла внимательно осмотрела остров.

– Вы же говорили, что это карта, а не макет.

– Молодец, Карла. Меткое наблюдение.

Девочка вздохнула. Не хватало еще, чтобы ее хвалили чужие.

– В школах еще изучают географию? – спросил Вроблески. – Или в наши дни остались только «наука о земле» и «экология»?

– Географию тоже преподают.

– Значит, если я спрошу, как называется самая высокая гора Африки, ты сможешь ответить?

– Да, – ответила Карла, не снисходя до полного ответа.

– Или самая длинная река Европы? Столица Монголии?

– Такие вещи нынче можно посмотреть в инете. Нам дают задания на креативность.

– Креативность, говоришь? А карты ты рисуешь?

– Иногда, – сказала Карла, чувствуя, что делает вынужденное признание.

– Нарисуй мне карту.

– Зачем?

– Для моей коллекции. Покажи, где живешь, куда ходишь в школу, где проводишь выходные. чтобы я все узнал о тебе.

– Я не хочу, чтобы вы все обо мне знали.

– Ага! У девочки похожие наклонности! Ясно. Но мы ведь теперь друзья?

– Нет.

– А я думаю, что да. Скажи-ка, Карла, что у тебя с рукой?

– Ничего.

– Что-то с ней явно не так. Ты постоянно ее царапаешь.

– Хотите посмотреть?

Карла закатала рукав и обнажила руку. Во время разговора она скребла кожу ногтями. Теперь на предплечье жирными, мерзкими, выпуклыми буквами красовалась надпись «Иди. Девочка с гордостью показала ее Вроблески. Тот не оскорбился, а скорее пришел в восхищение.

– Отлично! – воскликнул он. – Дермография. Очень интересно. Никогда не приходилось видеть.

– Но слышали?

– Не удивляйся. Я много чего знаю. Не дурак. И твое «иди.» через некоторое время рассосется, я верно говорю?

– Могу повторить в любое время.

– Умница. Жаль, что не все в твоей семье такие.

Зазвонил телефон Вроблески. Аким сообщал, что Билли Мур на «Кадиллаке» приближается к воротам и Чарли готов его пропустить.

– Сейчас спущусь, – бросил в трубку хозяин дома и, повернувшись к Карле, добавил: – Видишь, все-таки твоему отцу есть до тебя дело.

И вдруг заколебался. Он так и не решил, что делать с девчонкой. Запереть ее одну в оранжерее? Приставить к ней Акима или Лорел? Нет, не подходит. Лучше взять ее с собой, показать, что она цела и невредима. Вроблески отвернулся от ребенка, досадуя на себя, что не обдумал план раньше. Вдруг что-то трахнуло его по затылку – жесткое, сыпучее, сухое – чертов горшок с кактусом, достаточно маленький, чтобы его удержал в руке ребенок, но пущенный с удивительной меткостью. Вроблески был взбешен. Если нельзя верить даже двенадцатилетней девочке, то кому тогда можно?.. Когда он обернулся, чтобы бросить на нее гневный взгляд, второй горшок угодил ему в левый глаз. Вроблески сморщился, заморгал, протер глаза от пыли, только загнав пару колючек еще глубже в щеку. Когда он снова обрел способность видеть, Карла стояла в центре оранжереи, упершись руками в бок застекленного ящика с картой Иводзимы.

Девочка нажала изо всей силы, деревянные ножки скользнули по полу оранжереи, и ящик опрокинулся. Вроблески бросился было вперед, чтобы спасти свое сокровище, однако от неожиданности и боли в руке чуть промедлил, и ящик, описав в воздухе идеальную дугу, хлопнулся застекленной стороной об пол. Стекло разлетелось вдребезги, искусно вылепленный рельеф треснул, обнажив внутренности – грубую проволочную сетку и кое-как склеенные распорки из пробковой древесины. В порыве жалости Вроблески протянул руки к упавшей рельефной карте, не обращая внимания на град стеклянных осколков. Лишь один из них задел его, полоснув по левой руке в мучительной близости от места зудящего собачьего укуса.

– Я, случалось, убивал людей за меньшие прегрешения, – сказал он.

– Да ну? Могу поспорить, что среди них не попадались маленькие миленькие девочки.

Во дворе раздался гудок «Кадиллака» – его водителю не хватало терпения. Что ж, на то имелась серьезная причина. Вроблески жестко схватил Карлу за середину туловища, отчего у нее перехватило дыхание, и оторвал от пола, как тюк с бельем, чтобы удобнее было нести.

– Всему виной твои чертовы родители, – пробурчал он на выходе из оранжереи.