Глава Х. Игра на миллион
Протрезвев от головокружительного любовного хмеля, Иноземцев оторвал голову от подушки и приподнялся на локте. Без очков, да и в предрассветном сумраке, он смог увидеть лишь три низкие стены, самую обычную, земную меблировку тесной комнатушки, похожей на каюту. Неужели здесь, на самом верху, действительно кто-то обитает? Он оглянулся. За спиной – витраж-арка, открывающий взору сонный город, отчасти его загораживала резная железная спинка кровати. На плече, крепко обняв его руку, дремала Ульяна, взлохмаченная, улыбалась сквозь сон, как невинное дитя.
Какое-то неясно-тревожное чувство облачком мелькнуло и тотчас растаяло.
– Пропади все пропадом, – прошептал Иноземцев, с блаженной улыбкой откинулся назад и тотчас вновь уснул.
А когда проснулся, комната была залита светом, Ульяны рядом не было. Поднялся, пошарил по столику, нашел очки, надел их и наконец смог толком оглядеться. Низкий потолок, обои цвета беж с пурпурными розочками, мебель красного дерева, стол, усыпанный в беспорядке чертежами, кисточками, баночками с тушью, и две двери – совершенно одинаковые: одна вела наружу, другая – в гардеробную. Витраж! Иван Несторович невольно обернулся. Прильнул к стеклу лицом и замер – кровать была придвинута изголовьем вплотную, так что любоваться Парижем можно было с нее, не поднимаясь. Первое, что стал искать глазами, – павильоны рынка Ле-Аль на правом берегу реки, где-то среди домов, быть может, белела крыша его лаборатории. Но до чего высоко!
Тут за стеной раздался лязг железа – некто поднимался по винтовой лестнице, следом скрипнула дверь, и вошла Ульяна. В дивном фисташковом платье с узкой юбкой, волосы гладко уложены под шляпку-таблетку, на лоб спускалась сеточка вуали и пучок серых перьев. Она держала в руках поднос – на нем чайник и широкое блюдо с булочками.
– Доброе утро, – улыбнулась она. – Вы так крепко спали, прямо чудо! Наверное, в это утро решили отоспаться за все три года.
Иноземцев тотчас бросился натягивать брюки и нервно заправлять в них рубашку.
– Доброе утро, – смущенно проронил он.
Ульяна подавила смешок и, поставив поднос на столик, подплыла к Ивану Несторовичу, обняла за шею и поцеловала медленным, нежнейшим поцелуем. Иноземцев остался стоять точно вкопанный, ощутив, как жаром обдало лицо. Он не мог понять, отчего вдруг руки-ноги налились свинцом, отчего теперь ответить на ласковое ее «доброе утро» нет сил. Может, солнечный свет? Может, ее облик?.. Такой необыкновенный и воздушный. Может, угрызения совести? И тут словно чем-то тяжелым по голове: Ромэн, жених.
Краска сошла с лица Ивана Несторовича, и он попятился назад. Как мог он позабыть? Ах, сирена, околдовала, окрутила, заболтала…
– Я должен идти, – бесцветным голосом проронил он. – У меня пациенты.
– Сначала мы позавтракаем, а потом поговорим, – ввернула девушка, взяв его за руки и потянув к кровати: – Сядьте.
Иноземцев подчинился, все еще пребывая во власти страшнейшего открытия. Обесчестить невесту собственного ученика, который, может, еще жив, а может, и нет вовсе. Какой срам!
– Сейчас все равно покинуть эту комнату не удастся, – проговорила девушка с осторожностью, продолжая держать его за руку. – Что вы скажете месье Эйфелю? А он в лабораториях на этом этаже, почти за стенкой. И уйдет только вечером. Нам нужно будет дождаться, когда павильоны Выставки снизу тоже опустеют, только тогда вы отправитесь к своим пациентам.
– Ждать до полуночи? – вырвалось у Иноземцева.
– А то и до часу или двух ночи. Потом уж никого не будет. Это совершенно точно. Чаю? – Ульяна поднялась и подошла к столику с подносом.
– Нет… благодарю.
Околдовала, окрутила, заболтала и в башне заперла!
Ульяна изящно склонилась над столиком и приподняла крышечку чайника, с блаженством вдохнув благоуханный пар. По комнате разлился аромат восточных трав.
– Не переживайте вы так, – ласково попросила она. – Может, вам здесь не нравится? Или вы не испытываете ко мне больше тех чувств, о которых так страстно шептали ночью?
«О, зачем же нож в сердце?» – мысленно взмолился Иван Несторович.
Но Ульяна продолжала улыбаться и как ни в чем не бывало разливать по чашкам чай.
– А как же… – воскликнул он невпопад, лишь бы заглушить поток мученических дум. – Месье Эйфель и ночью здесь должен был пребывать. Ведь и его апартаменты на этом уровне располагаются?
– Все так думают, оттого что я здесь поселилась, – ответила она, аккуратно вложив в руки Иноземцева чашку. – Но на третьем уровне лишь лаборатории да моя скромная комнатка… Вы пейте, пейте…
Он нервно хлебнул горячего чая, обжег горло и даже не закашлялся, на глазах выступили слезы.
– Я настояла на том, чтобы жить здесь, – продолжала Ульяна. – И ему хорошо – ведь кто скажет, что барышня одна в башне обитает? Вот и ходит молва, будто и он переехал в свое творение. На самом деле как жил в доме своем на улице Рабле, так и живет, а еще чаще в разъездах. Боится он спать на такой высоте. Но признаться в этом означало бы страшный позор – сам башню построил, а жить в ней якобы забоялся…
Иноземцев смотрел на нее и не слушал. Смотрел, а сердце сжималось от боли.
– Вы жениха своего любите хоть сколько-нибудь? – выпалил он.
Ульяна замолчала, бровки ее взметнулись под вуалькой. Потом она глаза опустила, и из-под ресниц скользнули две бороздки слез.
– Вы меня так и будете беспринципным чудовищем считать, да? – проронила она. – Конечно, я его люблю…
Иван Несторович от отчаяния вскочил и сделал жест, точно скажет сейчас что-то. Но, обессиленный, вдруг бухнулся обратно на кровать, чашечка из его рук скользнула на ковер под ноги.
– Неме-дленно должен… ид-ти, – заплетающимся языком проронил он.
Ульяна встрепенулась, подбежала, рядом на колени упала, виски его сжала, стала щеки целовать, плакать и что-то шептать. А он и пальцем пошевелить не мог, чувствовал, что падает все ниже и ниже куда-то в пропасть.
– И вас я люблю, очень люблю, Ванечка, родненький, больше жизни люблю… Простите меня! – донеслось словно издалека. – Вам бы сейчас поспать, и все будет хорошо…
Лицо ее отдалялось, расплывалось, пока не превратилось в облако и не исчезло вовсе. Иноземцев как будто проснулся.
Все это оказалось сном. Продрал глаза – уснул прямо на приеме пациентов, а их вон – целая толпа собралась у дверей. Все галдят, причитают, маленькие дети от плача разрываются. И отчего вдруг сегодня? Иноземцев приступил к работе: принимал, осматривал, перевязывал, вскрывал нарывы, выписывал рецепты, пока вдруг очередным больным не оказался высокий лысоватый господин со светлой бородой и усами.
«Не знаю, что со мной, доктор, – жаловался он, – всюду этот юноша мерещится, не могу больше видеть его, примелькалась панама проклятая».
Иноземцев поднял голову, в окне вдруг застыло чье-то лицо в крови, ссадинах и пороховой копоти. Пригляделся – Ромэн Лессепс. Бросил взгляд на пациента – а это уж не барон Рейнах, а Ульяна в пиджаке твидовом и с картузом набекрень. Перед нею кругляшки фишек, карты веером, бумажные франки – все вперемешку на столе зеленого сукна. Иноземцев бросает взгляд на свои руки, а там – тройка, семерка и пиковая дама.
«Не кидай даму, потихоньку туза из рукава тащи, дурень, – прошипела девушка. – Проиграем жениха моего. Убьют его».
Иноземцев отбросил карты и выбежал вон из своей маленькой амбулатории. Вместо улицы Медников он оказался на бульваре Клиши, и тотчас к нему в ноги кинулась старушонка в чепчике.
«Где это видано, чтобы жизнь человеческая стоила пригоршни банковских билетов?» – простонала она.
Насилу от нее Иноземцев отделался. Бежал через весь Латинский квартал, изо всей мочи пытаясь от кого-то оторваться, вот-вот нагонят, уже в спину дышат. Кто – неясно? То ли черти, то ли полиция, то ли Ромэн Лессепс.
«Украл мою невесту, предатель!»
Полуразрушенные деревянные домики вдруг исчезли, перед глазами возникли пурпурные розы на фоне цвета беж – как живые, на ветру колышутся, бутоны распускаются, оплетая его колючими ветвями, больно вонзаясь в кожу.
– Люблю, очень люблю, Ванечка, родненький, больше жизни люблю… – большеглазое видение порхало в воздухе. Вдруг оно одежду скинуло, прильнуло и телом своим теплым полупрозрачным накрыло.
– Иван Несторович, Иван Несторович, уже пора, стемнело, – шептало оно, мягко поглаживая волосы.
Иноземцев насилу открыл глаза, а видение не исчезло, оно нависло над ним, улыбалось, низко склонив лицо. Налитые свинцом веки сомкнулись.
– Просыпайтесь, Ванечка. Пора бежать. Или еще сутки у меня пробудете? Я бы рада, да только у вас ведь пациенты, сами говорили.
Иноземцев предпринял попытку открыть глаза.
– Где это я?
– Все еще в башне. Ванечка, у меня. Вы меня простите, пришлось в чай опять снотворного подлить. А не то вы бы себя выдали. Мне уходить надобно было. Как вас тут одного оставишь? Поднимайтесь.
Еще не до конца осознав, сон ли это или уже действительность, Иван Несторович встал. Ульяна подала его одежду и даже помогла одеться, заботливо застегнула пуговицы жилета и натянула редингот. Доктор лишь послушно вскидывал руками, позволяя себя одевать, как сонного ребенка. Комната тонула в неясном освещении чуть приглушенного электрического светильника над столом с чертежами, полотно витража было усыпано огнями – город накинул вечернее покрывало. Словно на расстоянии вытянутой руки, прямо напротив кровати висел полумесяц.
– Слушайте внимательно, – проговорила девушка, усевшись рядом на край постели и сжав его руку. – Вот ключ от двери, – она вложила в его ладонь холодный металлический предмет. – Как только потухнет свет, вы спуститесь по давешней винтовой лестнице на первый этаж третьего уровня, на смотровую площадку – она огибает северную и западную стороны платформы. Дойдете до западной стойки, там лифт. В потемках посетители, прибывшие поглядеть на лаборатории, тотчас же пожелают спуститься и покинуть башню. Я потушу электричество, я знаю, где рубильник. Лифт механический – работает за счет двух кабин: одна внизу, другая наверху, одна другую тащит. Когда вы окажетесь на второй платформе, я уже буду здесь и включу рубильник. За это время вам нужно будет слиться с толпой, а потом гидравлическим лифтом уехать на первый этаж. Там обычно столько посетителей, что ваше присутствие не покажется подозрительным.
Иноземцеву с большим трудом удалось уловить смысл ее слов, стены комнаты по-прежнему плавали, цветы колыхались.
– Что за снотворное? – проронил он.
– Лучше вам не знать, – покачала головой Ульяна.
– А почему не лестницей? Почему лифтом?
Девушка замотала головой и обняла его.
– Как же вы в таком состоянии по лестнице? Вы идти-то можете? Хотите воды?
– Да, очень, – выдохнул Иван Несторович, проведя по пересохшим губам рукой.
Несколько жадных глотков вернули к жизни, чуть отрезвили. Но он и не заметил, как девушка из комнаты удалилась. А была ли она здесь? Внезапно свет потух, Иван Несторович заставил себя подняться, вспомнив, что это было знаком. Как в тумане, шатаясь, вышел из комнаты на смотровую площадку, в лицо пахнуло холодным воздухом. Цепляясь за железные перила, доковылял до лифта…
И провал в памяти.
Проснулся в своей лаборатории, распластавшись на кушетке прямо в рединготе и очках, оттого что грифон неистово лизал руку.
– Что за черт? – проронил он, поднялся и сел.
С минуту сидел, хлопая глазами. Потер под стеклами очков веки, щелкнул крышечкой часов – десять. То ли еще не рассвело, то ли небо затянуло облаками, то ли все вокруг потонуло в смурой серости вечера.
Встал, прошелся. В прихожей в углу валялась безжалостно погнутая сигнальная чаша, всюду разбросан мусор, щепки. И тотчас он вспомнил вчерашний процесс во Дворце Правосудия, как вернулся и в ярости сломал сигнализацию, а потом топором разрубил стол. Но было это словно не вчера, а целое столетие назад.
Побледнев, он дернулся к шкафчику с лекарствами, судорожно распахнул дверцы – луноверин лежал нетронутым, с ним и простерилизованные шприцы в количестве, равном тому, что оставлял ранее. Потом поднялся на второй этаж – и там царил невиданный хаос. Мало весь мусором и пылью был усыпан, так еще и пробирки, и реактивы, и чашки Петри с образцами культур – все в беспорядке свалено в углу, тетради, книги, поломанные весы, инструменты, перепачканные в засохшей трупной слизи.
Иноземцев зажал рот рукой, насилу сдержав рвотный рефлекс, кинулся к лестнице, слетел вниз. Распахнув дверь, вышел на крыльцо. Перед ступенями чернело округлое пятно от костра. Это напомнило о визите Делина, а следом и Ульяны. Как во сне пред ним пронеслись безумные картины: Клиши, страшная морда гипсового дьявола кафе «Преисподняя», лавка портного на бульваре Османа, игорный зал, Латинский квартал, бесконечная вереница набережных и башня Гюстава Эйфеля, убегающая пикой под самые небеса. А потом и пурпурные розы вспомнились, Ульяна в объятиях.
Он машинально сунул руку в карман и вынул оттуда маленький ключик.
– Неужели опять? – проронил он. Оторвав взгляд от ключика, он посмотрел на улицу. Чуть посветлело. Пара прохожих прошли мимо, ребятишки ковырялись напротив, строя что-то из кирпичных обломков, какой-то господин проехал на велосипеде. Пациентов не было. Об Иноземцеве все позабыли. Он чувствовал себя похищенным в страну фей, где сутки равняются нескольким земным годам.
– Эй, – свистнул он компании ребят. Те мигом подбежали.
Вынув пятифранковую монету, Иноземцев протянул самому старшему из них.
– Покормите, пожалуйста, пса, – попросил он. – А на остальное можете купить мороженого.
Шумная детвора понеслась в сторону рынка Аль. Грифон повилял хвостом и, словно почуяв печаль хозяина, покрутился на месте, сел.
– Только не увлекайтесь, – крикнул им вдогонку Иван Несторович. – Не то горло заболит.
Запахнув редингот, он зашагал в противоположную сторону. В кармане были еще две пятифранковые монеты, и их нужно было использовать с умом. Поэтому он поймал фиакр и велел ехать на улицу Гренель, в русское посольство. Хватит с него парижских приключений, вернется на родину, попросится в какую-нибудь земскую больницу у самого черта на куличиках. Там его точно никто не сыщет.
Ехал он, ехал, а совесть принялась ножи точить. А как же Ромэн? Жив ли еще? Если жив, то спасать его надо. А не то выходит: не только невесты лишил, еще и в беде оставил. А Ульяна? Так без нее и жизнь не представлялась. Все-таки добралась она до сердца. Проиграл он свою душу нынче в рулетку…
Не зная, как поступить, Иван Несторович сошел у ворот особняка, обнесенного белой кирпичной стеной, с номером 79. Вдруг эти самые ворота стали медленно, кряхтя открываться, показался дворник, а потом и открытая коляска, запряженная двойкой, в ней – сам Петр Иванович Рачковский, глава заграничной агентуры, сокращенно ЗАГ.
– Иноземцев! – удивленно воскликнул он, тотчас узнав доктора. – Вы ли это? Что-то стряслось? Что-то и на себя не похожи… Бессонные ночи? От больного, верно, возвращаетесь? Но вас точно Господь Бог послал, не иначе! Садитесь скорее, – чиновник пододвинулся на скамеечке, сам дверцу открыл.
Иноземцев в недоумении пробормотал что-то невнятное, поправил сползший набок галстук и сел. Экипаж понесся вниз по улице.
– Тут у нас такая оказия стряслась, – начал Петр Иванович. – Помните бывшего исправника из Т-ского уезда, Делина Кирилла Марковича? Бюловское дело в 87-м расследовал на пару с…
– Григорием Петровичем Заманским, – осторожно напомнил Иноземцев.
– Так точно, с ним. Ну так вот, не поймали ведь тогда девицу Бюлов, как сквозь землю, говорят, провалилась. Так теперича этот Делин с катушек слетел, подал в отставку и ищет ее по всему свету белому…
Сердце Ивана Несторовича зашлось, как подумал, что об Элен Бюлов теперь из-за Делина опять в Департаменте полиции вспомнят. А Рачковский-то не так-то и прост был, как исправник описал. Два года он просидел на месте легендарного гуляки Корвина-Круковского, в должности главы заграничной агентуры, ограничившись вроде как лишь двумя помощниками и продолжая популярность картежника поддерживать. О нем ходили самые разнообразные слухи: и что с террористами водился, и что исправно их ловил по всей Европе, и что арестован был однажды, и что тесную связь имеет с парижской полицией, и что французских филеров у него на содержании больше тысячи, в том числе и то, что прикрывается видом игрока-любителя, хаживая по казино, небось дабы и там революционеров отлавливать. Делин, конечно же, свою наблюдательность растерял за три эти несчастных года, предположив, что нынешний глава ЗАГа – такой же гуляка, как и Корвин-Круковский. Иноземцев же раз взглянул в прищуренные холодно-серые глаза чиновника, его как из ледяного душа окатили. Не надменен, как Заманский, и не горяч, как Делин, видно, что к каждой душе, к каждому сердцу ключик подобрать мастак; такой Ульяну вычислит, и солнце не успеет за Марсово Поле закатиться.
– Уже месяц, как пороги посольства отбивает, требует ее изловить. Уверяет, что она в Париже осела, – продолжал он. – Мы все концы проверили, никто нигде о такой не слыхал. Да и нужно ей было в Европе оставаться? Я б на ее месте сразу в Америку с таким-то кушем сбежал. Наверняка она так и поступила. Как думаете?
И бросил на Иноземцева испытывающий взгляд. Тот закивал, ибо сказать что-либо вразумительное не смог бы.
– А вчера, представляете, явился и говорит-де, Элен Бюлов и племянница месье Гюстава Эйфеля, того, что башню эту в триста верст построил, – одно лицо. Это ж надо было такое вообразить! И ту, и эту Элен звать, ну и еще разве что обе блондинки. Да только барышня Бюлов с косой в руку ходила до пояса да лицом была белая-белая. А мадемуазель Боникхаузен совсем на нее не похожа. Кроме того, мы тут и проверить успели – из Дижона она родом. Словом, грозит эта история страшным скандалом, который может разорвать и без того шаткие русско-французские отношения. А то помните, как в 80-м поймали мы революционера Льва Гартмана, который проживал тайно в Париже под подложным именем, а парижане так тому возмутились, пресса так взбунтовала, что пришлось отпустить террориста. Как я буду выглядеть перед лицом парижского префекта, предъявив ему такое невообразимое обвинение, обвинив скромную парижанку в том, что она русская авантюристка. Что обо мне скажут? У месье Эйфеля и без того нервы пошаливают. Давеча его племянницу чуть на «Остров Дьявола» не отправили, ложно обвинив в смерти жениха – Лессепса, кажется, не так ли?
Иноземцев слушал главу ЗАГа, и до него постепенно доходила страшная правда, которая состояла в том, что сейчас чиновник просто-напросто прощупывал своего собеседника. Возмущения эти и полное отрицание действительности явно были фальшивыми.
– Да, кажется… – проронил Иван Несторович. А про себя добавил: «Зачем сказал «кажется», Ромэн же ко мне в лабораторию месяца четыре, а то и все пять ходил. Неужто такой маститый ищейка того не знает. Знает, разумеется. Эх, не хотел того, а сам себя с потрохами выдал. Сейчас еще один вопрос задаст, и мне – конец».
– Вот теперь еду в Префектуру, вызволять этого шутника, – вздохнул чиновник. – А вы мне поможете. Потому как первое, что он пошутил, – будто вас эта барышня Бюлов похитила вместе с внуком Лессепса.
Иноземцев обомлел. Хотел выразить свое удивление, но тут же припомнилось, как побежал вслед за Ульяной, оставив Кирилла Марковича одного в лаборатории. Тот, видать, устал ждать возвращения доктора и решил, что Ульяна беднягу уничтожила как случайного свидетеля.
– Он, должно быть, ошибочно… ошибся, верно. Спутал… – забормотал Иноземцев, машинально приглаживая непричесанные волосы дрожащими пальцами, а сам продолжал думать, что всем своим видом словно кричит: «Я виновен! Я главный виноватый во всей этой истории!» Нужно срочно как-то выкрутиться. Что делать? Что делать?! Этот Рачковский так испытывающе смотрит. Наконец Иноземцев опустил руку на колени и скорбно вздохнул, делая вид, что сейчас готов открыть страшную тайну.
– Да, – сказал он решительным тоном, – я заметил и не могу более скрывать, что ныне Кирилл Маркович не здоров. Он являлся в зал суда и сыпал подобными обвинениями. Поставил меня в неловкое положение. Видит бог, как долго мне пришлось объяснять судье и собравшимся, что он мой пациент.
– Он ваш пациент?
– Нет… – сконфузился Иноземцев, понимая, что еще больше увязает в собственной лжи. И поспешил исправить положение: – Пришлось сказать неправду, ведь иначе бы его арестовали.
– А, понимаю. Значит, вы были на заседании суда по делу убийства Ромэна Лессепса?
– Да, – коротко ответствовал Иван Несторович и опустил голову, решив, что не станет говорить об эксгумации. И вообще – лучше помалкивать. Правды он сказать не сможет, а лгать еще не научился и вряд ли научится. Тут надо родиться по меньшей мере Ульяной Бюлов или хотя бы бароном Мюнхгаузеном. Да и без показаний Иноземцева глава ЗАГа все знает: и что было, и на десять ходов вперед в придачу. И зачем это он все дурачка неосведомленного разыгрывает? Тактика!
– Стало быть, и с Элен Боникхаузен знакомы? – не унимался чиновник.
– Да.
– И что, очень она на барышню Бюлов похожа?
Иноземцев поднял голову и решительно посмотрел прямо в глаза чиновнику.
– Всем сердцем я бы хотел забыть ее лицо, – сказал он твердым голосом. – И узнал бы из миллиона. Но мадемуазель Боникхаузен – это не она!
Иван Несторович сам от себя такой страстности не ожидал. И, выдав сие признание, остался сидеть с неподвижным лицом. Про себя он лишь молился: «Потом. Потом паниковать будешь. А сейчас не думай, не смей думать».
Петр Иванович нахмурился, посопел, подвигал усами и вздохнул:
– Понятно. Ну что ж, вот мы у моста Святого Михаила. Сейчас во всем разберемся. Надеюсь, на ваше участие. Как раз доктор-то нам и нужен.
Здание Префектуры Полиции сегодня штурмовали как никогда. Набережная Орфевр была переполнена полицейскими и лицами в гражданском, в воздухе повисла напряженная атмосфера – верно, случилось нечто из ряда вон выходящее. Или же Иноземцев был столь напуган личным присутствием секретного агента, собственными мало обнадеживающими умозаключениями, что ему это почудилось, и он приувеличил. На мгновение он предположил, что поймали саму Элен Бюлов. Вдруг, проходя по узким коридорам, среди прочего гомона, ясно раздался знакомый старушечий голос:
– Где это видано, чтобы жизнь человеческая стоила пригоршни банковских билетов?
Иван Несторович встал точно громом пораженный, невольно обернулся, тотчас увидев в толпе чепчик мамаши Бюше, она заламывала руки и стенала. Один из полицейских пытался выпроводить плачущую старушку.
С бледным лицом Иноземцев стоял, глядя на то, как она проковыляла мимо и исчезла за колонной.
– Что это с вами? – спросил Петр Иванович. Он остановился вслед за Иноземцевым и с любопытством посмотрел в ту сторону, куда смотрел обомлевший доктор. – Узнали кого-то?
– Нет, – проронил тот. – Просто… как это здесь говорят?.. Дежавю! Такое неповторимое ощущение нахлынуло, будто видел эту сцену когда-то прежде.
– Удивительно, – совершенно искренне порадовался за Иноземцева секретный агент ЗАГа.
Доктор тотчас спохватился.
– Есть любопытный труд, – попытался сменить тему он. – «Будущее психических наук»… – и понял, что выглядит глупо; Рачковский его ведь насквозь видит. – А ну его, собственно. Поспешим. Могу поспорить, что Кирилла Марковича задержал месье Ташро.
Едва оба оказались в кабинете Ташро, первый, на кого обратил внимание Иноземцев, – низенький старичок с пышными седыми бакенбардами, сидящий напротив комиссара, устало уронив локти на столешницу поверх вороха бумаг и газет. Ташро слушал нехотя, попивая любимый кофе.
– … уже который день мне мерещится призрак бедного юноши, – едва не плача, рассказывал он, замолчал на мгновение, чуть скосив взгляд на вошедших, и сбивчиво продолжил: – Вчера утром я обнаружил, что исчез серый сюртук месье Ромэна из полотна фирмы «Люис и Ко», которое стоит, между прочим, баснословных денег… э-э, с лацканами, а сегодня ночью – и твидовый пиджак, парные к нему брюки и жилет из индийского шелка. Ночью мне послышалось, будто скрипнули внизу половицы…
– Постарайтесь вспомнить, – отозвался комиссар. – Не приснилось ли вам это, часом?
– Вы бы пришли осмотреть магазин? Что за мистика творится! Я спустился, внизу – никого, твидовый пиджак-то исчез, но вернулся сюртук. Вы не поверите, он сиял, будто лампочка! Вы должны на это посмотреть.
– Вижье, – позвал комиссар. – Сходи на бульвар Осман, погляди, что это там у месье Оноре светится.
– Да, месье!
– Но я ведь недоговорил, – портной невольно привстал и, поспешив вслед за Вижье, продолжал рассказывать: – Твидовый пиджак-то тоже вернулся, каково а! Сегодня днем. Прямо посреди бела дня. И никто не знает, как он оказался на пустом манекене… Прошло еще так мало времени с тех пор, как, царствие ему небесное, месье Ромэн умер, а за заказом-то никто не является.
– Он делал заказ перед смертью? – осведомился Вижье, надевая у маленького потемневшего зеркальца синюю фуражку.
– Перед помолвкой, – уточнил мэтр. – Он сделал довольно внушительный заказ, причем велел шить все на два размера меньше, сказав, что в последнее время исхудал и на нем болтается весь гардероб. Хотя я этого не заметил. Не кажется ли вам сие обстоятельство странным?
– Вы помните всех клиентов, что заходили к вам в эти дни?
– О, разумеется! Мой помощник вносит в журнал имя каждого покупателя…
Пока портной Оноре не исчез в сопровождении инспектора за дверью, Иноземцев не смог глаз от него оторвать. Перехватив недоуменный взгляд Рачковского, он покраснел и опустил голову. Тому рассказ портного тоже показался как минимум удивительным, потому он тоже не сдвинулся с места, пока не дослушал. Только когда дверь захлопнулась за спинами ушедших, словно выведенный из глубокой задумчивости, Рачковский шагнул к столу Ташро.
– Бонжур, господин комиссар, – заговорил Петр Иванович по-французски, вынимая из нагрудного кармана редингота какие-то бумаги. – Вызывали давеча по поводу русского подданного, некоего Кирилла Делина, задержанного вами. Господин русский посол чрезвычайно занят спасением Парижской биржи посредством русских займов, потому на правах консула направил меня, дабы разобраться в сем вопросе. Петр Рачковский, к вашим услугам.
– Бонжур, месье Рачковский, – вставая, поприветствовал его Ташро с какой-то таинственной хищной улыбкой, а потом тотчас же обернулся к Ивану Несторовичу: – Бонжур и вам, мой друг, месье Иноземцев. Полагаю, прибыли вразумить своего пациента? Если так будет продолжаться дальше, мне придется предложить вам должность полицейского врача в Префектуре.
И рассмеялся. Иван Несторович чуть склонил голову в знак признательности.
– Что же произошло? Я, надеюсь, никто не пострадал?
– Благодарение богу, никто и ничто, кроме моих нервов и нашего переводчика, за которым мы посылали дважды. Присаживайтесь, будьте любезны, – Ташро указал на два кресла у своего стола, потом обратился к двум инспекторам, делавшим вид, что усиленно работают с бумагами. – Ренье, вас кажется искали в Архиве. А вы, как вас там… – он презрительно помахал юноше-письмоводителю, – сходите проветритесь, сутками здесь торчите, скоро ослепнете.
Оба вышли, тихо притворив за собой дверь, комиссар уселся в кресло.
– И когда мне собственный кабинет выделят? Полнейшее безобразие. Никакой конфиденциальности, проходной двор! – проворчал он. – Итак, вернемся к делу. Месье Делин… Хм, он… Так вышло, никто у нас в Префектуре не говорит по-русски. Месье Делин был возмущен тем фактом, выразив негодование, мягко говоря, с чрезмерной горячностью. Так что пришлось его арестовать. Переводчика позвали, тот вскоре явился. И представляете, месье Делин присмирел, вдруг заявив, что ему нечего сказать, кроме слов извинений. Мы решили оставить его тут еще на один день. Уж извините, но поведение месье Делина показалось нам несколько подозрительным. Знаете ли, дело об убийстве Ромэна Лессепса – такая головная боль! И вчера, когда произошла эта катастрофа с миллионом выкупа – дьявол побери всех этих газетчиков, – о которой теперь знает весь Париж, месье Делин снова взбунтовал, настойчиво выкрикивая давно забытое имя некоей русской авантюристки. Вам, должно быть, об этом лучше известно. Элен Бюлов. Не припоминаете, а, месье Иноземцев?
– Очень хорошо припоминаю, – ледяным голосом отозвался Иван Несторович. Рачковский слушал с невозмутимым видом. Комиссар все время продолжал хищно улыбаться. Казалось, его вовсе и не расстраивают нелепые выходки Делина, а как раз напротив – забавляют, быть может, даже нашел в этом нечто любопытное, а быть может, уже и догадаться успел, кой-какие ниточки связать. Иван Несторович едва находил силы, чтобы сдержаться и не побледнеть. Чувствовал он себя Раскольниковым в кабинете Порфирия Петровича, тоже к обмороку весьма был близок.
– Вот-вот, – подхватил комиссар, перехватив отчаянный взгляд доктора, – и вам, верно, любопытно будет послушать, что произошло дальше. Опять послали за переводчиком. Это уже второй раз мы беспокоили месье Корвина-Круковского из газеты «Фигаро», кстати, вашего, месье Рачковский, предшественника. Он явился, а месье Делин вновь словно в рот воды набрал. На этот раз даже слов извинений из него не вытянули. Насупившись, он сел в углу камеры и смотрел перед собой совершенно пустым, точно загипнотизированным взглядом. Теперь мы были вынуждены обратиться за помощью в русское посольство. Но едва он услышал сию новость, опять стал о чем-то страстно твердить. Корвин-Круковский заявил, что в последний раз посещает набережную Орфевр по сему вопросу, и посоветовал в следующий раз позвать доктора для бывшего чиновника. В конце концов, его допросили. И он выдал, будто Элен Бюлов, прикрываясь именем племянницы известнейшего человека в Париже, Гюстава Эйфеля, организовала похищение внука другого известнейшего человека в Париже – Фердинанда Лессепса – и уже отхватила за него миллион франков, а вас, месье Иноземцев, прикончила. В голове не укладывается подобный бред.
– Действительно, бред сумасшедшего, – проронил Иноземцев. – Прикончила меня?
– Я и говорить боюсь об этом лишний раз, не то, глядишь, чудовищный слух дойдет до журналистов и Париж содрогнется от очередного скандала. А ведь еще эта Панама. Господа Лессепсы и Эйфель и без того по самую макушку в… сами знаете в чем. Полный бред!
Иноземцев слушал, сжав зубы и сдвинув брови.
– Кирилл Маркович не в себе, я этот факт готов уже сейчас подтвердить, – медленно проговорил он. – Равно как и то, что мадемуазель Боникхаузен, которую я имел честь защищать в суде вместе с месье Герши, не имеет никакого отношения к авантюристке Бюлов.
– Ну слава тебе богу! – Ташро со вздохом облегчения уронил голову на руки.
Иноземцев готов был переступить через собственные свободу и жизнь. Это как-то само собой решилось еще в экипаже Рачковского, по дороге в Префектуру. Он не отдавал себе отчета, отчего поступает таким образом, но уверенность в собственной правоте родилась ранее здравого на сей счет вывода, более того – утвердилась при вопросе комиссара и, вероятно, повторится еще не раз.
– Господин Эйфель будет вам благодарен вдвойне, – добавил Ташро и перевел взгляд на Рачковского – с виду пустой, ничего не значащий взгляд. Но Иноземцев, уже успевший догадаться о тайном знакомстве этих двух, уловил некий намек на вопрос, удивление. Сердце его еще сильнее сжалось – не потянуть ему этой игры, не возобладать в этой партии, растопчут, раздавят и мокрого места не оставят. Ни от него, ни от Ульяны. Глупая девчонка!
– А что за катастрофа с миллионами? – проронил Иван Несторович не столько из любопытства, сколько в надежде спастись или же отсрочить свое и Ульянкино падение в пропасть, сменив тему разговора. Да только хуже сделал. Лучше бы не спрашивал, лучше бы не знал…
Ташро тотчас помрачнел, немного поразмыслил, глядя в сторону, встал, прошелся. Потом достал из бювара, что лежал на столе поверх вороха бумаг, газетную вырезку и подал ее Иноземцеву со словами:
– Раз уж вы с самого начала в пьесе участие принимали, грех скрывать и второй акт.
– Что это? – изумился доктор.
– Читайте!
– «Нынче ночью некий молодой человек в сером сюртуке и в белой панаме в попытке покончить жизнь самоубийством едва не утонул в Сене на набережной д’Орсэ. С ним был синий саквояж из магазина «Все для путешествий», полный банковских билетов на один миллион франков. Так как юноша, своего замысла не осуществив, быстро скрылся, им позабытый саквояж дожидается его у входа во Дворец Изящных Искусств на Выставке с полудня. В полицию не сообщал. Доброжелатель».
Иван Несторович прочел вслух, потом про себя, затем еще раз пробежал глазами по газетной заметке, но понять – ничего не понял.
– Что тут неясного, – проворчал Ташро. – Помните, что было сказано в записке, которую нашел в кармане своего сюртука Лессепс-старший? «Ромэн пока жив. Читайте газеты. Доброжелатель». Мы с тех пор всю прессу прочесываем, чтобы, не дай бог, что-либо не упустить. И вот, пожалуйста, шифрованное послание. Доброжелатель, он же похититель, просит оставить у входа во Дворец Изящных Искусств синий саквояж с миллионом, а он в свою очередь туда же месье Ромэна приведет, а если сделка не состоится, мертвого Ромэна Лессепса найдут в Сене.
– Вы отдали ему выкуп? – вскричал Иноземцев.
– Не сразу. Миллион Лессепсы приготовили, мои парни оцепили всю Выставку. Ждали, когда наступит полдень. А это, знаете, время неудобное – самая толкотня. Но все было под контролем, нам удавалось держать вокруг Дворца порядок, хотя большая часть агентов была в гражданском. И вдруг на какую-то секунду произошла стычка чернокожего господина, который потерялся и никак не мог сыскать павильона Аргентины, и мороженщицы с ее непомерно широким фургончиком. Женщина преградила тому путь и наехала колесом на ногу, на что он изошелся фонтаном португальской ругани. Мороженщица не растерялась и с ноги господина из Аргентины не пожелала свою тележку убирать, вместо этого стала продавать мороженое собравшимся вокруг поглядеть на скандал за полцены, а детям – раздавала даром со словами: «Смотрите, добрые люди, что делается! Как нынче барышень обижают! Что у меня бомба, что ли, в тележке?»
«Бедный господин из Аргентины», – подумал Иноземцев, сразу догадавшись, что мороженицу изображала Ульяна. Стало быть, обманула опять, стало быть, верно, он на нее подумал тогда в зале суда.
– При слове «бомба» начался ажиотаж. В конце концов, прежде чем мы успели вмешаться, чернокожий месье повалил ее тележку и затерялся в толпе. Мороженица сначала бросилась поднимать фургончик на колеса, а потом вдруг припустилась вслед за обидчиком. Шуму было! Тем временем к одному из наших, тому, что должен был глаз от миллиона не сводить, подошел старичок в потертом рединготе, с лохматыми бакенбардами, ну совсем как мэтр Оноре, и, держа в руках наш синий саквояж, говорит: «Вот, оставили». Этот дурень саквояж выхватил, старичка погнал и из рук уже не отпускал, пока порядка не восстановили.
После операцию продолжили. Но до трех часов так никто и не явился. Открыли саквояж, а там – книги. Книги, представляете?
– Представляю, – отозвался Иноземцев, потерянно глядя на свои колени.
– Получается, старичок-то был не так прост, он сунул под нос подложную сумку, чтобы от настоящей бдительность отвести. В итоге миллион исчез. И только тогда мы осознали, что перед нами разыграли спектакль, а актеров теперь искать, что в поле ветер. Всю Выставку вверх дном перевернули – ни аргентинца, ни мороженщицы, ни старичка.
– Вы были в редакции газеты, что выпустила заметку? – выдохнул Иноземцев, стараясь найти хоть какую-то зацепку.
– Вы полагаете, что в полиции работают только полные идиоты? Конечно! Низенький плотный господин с бородой, в темных очках, котелке и рединготе, застегнутом по самый подбородок. Под это описание мог подойти кто угодно.
– А борода была светлая? – осторожно спросил Иноземцев, заметив, что комиссар пришел в ярость при воспоминании о вчерашней неудаче.
– Борода была липовая! – окончательно взорвался Ташро. Потом он немного поостыл, присел за свой стол и продолжил: – От префекта мне вчера крепко влетело. Но зато мы знаем, что имеем дело с бандой, а в ней как минимум три человека.
– Как три? – изумился Иноземцев.
– Три, – уверил его комиссар и стал загибать пальцы. – Считайте сами. Мороженщица, аргентинец и тот, кто втихаря саквояж уволок.
Неужели не Ульяны это рук дело? Не могла же она сыграть и продавщицу с фургоном, и чернокожего господина, и старичка с бакенбардами одновременно.
– Ничего не понимаю, – прошептал Иван Несторович, поднимаясь. – Ничего… Боюсь, эта задача мне не по зубам… Простите! Я не спал две ночи, я был… у очень тяжелого больного… Я поговорю с Кириллом Марковичем… Это все, что я могу пока сделать.
И, шатаясь, направился к двери.
Ташро и Рачковский удивленно переглянулись и последовали за ним.
Делин встретил Иноземцева чуть ли не с объятиями, искренне радуясь, что тот еще жив. Но вместо ответной радости доктор обрушил на бывшего исправника лавину негодования, обвинив в безрассудстве и невежестве.
– Вам, – шипел Иван Несторович по-русски, сжимая и разжимая кулаки, – ничегошеньки не известно, а вы все продолжаете лезть куда не прошено! Втянули меня в этот фарс!
– Помилуй бог, почему это я? Клянусь памятью матери, вот вам крест вдобавок, я ведь подумал – она вас прибила, – оправдывался Делин. – Вы пропали! Ушел вслед за ней и как в Лету канул. Что я должен был делать?
– Делать? – сквозь очки сверкнул яростным взглядом Иноземцев. – Лечиться будете у меня! От припадков бешенства. А я – курировать ваше здоровье. И ежели еще раз мне придется здешним чиновникам врать про то, что вы – сумасшедший, клянусь, я засажу вас в психиатрическую лечебницу. По крайней мере, мы будем квиты.
И вылетел в коридор, громко хлопнув дверью камеры.
