Молодой английский хакер Сэм Робертс родился в Уитби, небольшом приморском городке в Северном Йоркшире. Его родители возлагали на своих отпрысков большие надежды. Отец всегда был скуп на похвалы и заставлял Сэма и двух его старших братьев «добиваться большего». Дед Робертса, насколько ему известно, был первым человеком в Великобритании, сделавшим гаражную дверь на электронном управлении. Он сделал ее для собственных нужд из деталей старой стиральной машины. Впоследствии старший Робертс совершил важную инновацию в горнорудном деле: он изобрел безопасный электрический кабель, позволяющий шахтерам использовать 40-ваттные лампочки без риска искрения, которое может воспламенить газ. За это изобретение английская королева почтила его аудиенцией. Все это составило Сэму Робертсу урок: упорным трудом и настойчивостью можно добиться чего угодно.

Путь Робертса к хакерству начался с того, что в день своего девятилетия он получил в подарок набор электронных компонентов. Из него он собрал сигнал охранной сигнализации. Приделав его на дверь своей спальни, он разобрал одну из своих портативных раций, пристроил микрофон от нее к сигнальному устройству и соединил с ним все портативные рации, чтобы получать оповещения о посетителях комнаты в любом месте. Как говорит Сэм, ребенком он обожал все разбирать – игрушки, пульты дистанционного управления, радиоприемники, электромоторчики. Ему обязательно нужно было знать, как все устроено, поскольку «это единственный способ врубиться, чтобы заставить эту штуку делать что-то еще». Власть и контроль также сыграли роль в увлечении Сэма хакингом. По его словам, он обожал сознавать, что досконально знает какую-то систему и может заставить ее подчиняться любой своей команде. Помимо этого, ему безумно нравилось сообщать, что он проник туда, куда большинство людей попасть не могут. Мы просим его описать эти ощущения, и он начинает рассказывать, что с детства любил фокусы. «Классно было вводить людей в заблуждение. Мне нравилась реакция людей, наблюдающих, как я делаю нечто вроде бы невозможное. Примерно то же самое и с хакингом».

Робертс продолжал оттачивать свои навыки и позже, обучаясь электронике и технике связи в университете Йорка. Окончив университет, он некоторое время проработал системотехником, а затем стал «белым» хакером. Его работа в этом качестве состояла в том, чтобы атаковать правительственные сети, находить в них уязвимости, а затем исправлять их.

Робертс говорит, что с детских и подростковых лет его влекло к любым знаниям о том, каким образом можно взламывать любые системы. Он купил и тщательно проштудировал книгу «Инструментарий Антихакера». Сумев обойти системы безопасности отелей и других предприятий в районе Челтнэма, графство Глостершир, он научился взламывать беспроводные сети. Он тренировался на своих соседях по квартире: проникал в их компьютеры, перенаправив их интернет-трафик на свой (но сразу же сообщал им об этом).

В двадцать пять лет ему не терпелось создать собственную фирму. Его познакомили с одним из руководителей телефонной компании, который предоставил ему в пользование базовую станцию мобильной связи второго поколения. Он исследовал посылаемые ей сообщения и отвечал ей собственными до тех пор, пока система не начала их понимать. Разобравшись с основными аспектами протокола (что заняло у него полгода), Робертс построил систему, которая могла контролировать базовую станцию, телефонные звонки и смс-сообщения. Ему удалось построить мобильную сеть, не выходя из собственной спальни.

Сейчас Сэм Робертс вместе со своим братом Оливером трудится над внедрением сетей 4G по всей Европе. Он продолжает руководствоваться императивом хакера: настоятельно требуется понять, как устроены системы, чтобы затем заново запустить их в усовершенствованном виде.

В своей книге «Хакеры» Стивен Леви подробно описывает зарождение и развитие хакерского движения. Он начинает с первого поколения хакеров – группы молодых людей, собравшейся в Массачусетском технологическом институте (МТИ) в начале 1960-х годов, когда там появился первый программируемый компьютер. Их одержимость программированием и привязанность к системам дали толчок появлению Хакерской Этики – неформального манифеста, созданного общими силами и при общем согласии. Претерпев с тех пор ряд изменений, он продолжает направлять хакерское движение.

• Доступ к компьютерам, равно как ко всему, что может пояснять какие-либо аспекты мироустройства, должен быть всеобщим и неограниченным.

• Любая информация должна быть доступна всем.

• Не доверяй властям – выступай за децентрализацию.

• Хакера судят по его делам, а не по надуманным критериям вроде дипломов, возраста, расовой принадлежности или должности.

• На компьютере можно создавать произведения искусства.

• Компьютеры могут изменить твою жизнь к лучшему.

Разговаривая с хакерами, мы выяснили, что для наших собеседников эти этические положения нисколько не устарели. На вопрос о том, почему занимаются хакерством, мы слышали варианты ответов, в целом сводившиеся к мысли о том, что «из-за наслаждения, которое испытываешь в момент, когда компьютер выполняет именно то, что ты от него хочешь». Действительно, одно из значений слова «хакер», предложенное Эриком С. Рэймондом в его «Файле Жаргона» (библии всех хакеров), гласит: «Любящий интеллектуальные вызовы искусного преодоления или обхода ограничений».

Мы говорили с несколькими хакерами, действующими под вывеской Anonymous, и они подтвердили наличие такой мотивации. По определению антрополога Габриэллы Коулман, Anonymous – «название, используемое различными группами хакеров, ИТ-специалистов, активистов, правозащитников и гиков». Они попали на страницы мировой прессы после того, как взялись за Церковь сайентологии и взломали ее интернет-сайт, опубликовав на нем видео Тома Круза, не предназначавшееся для широкой публики. Группы, действующие под этим названием, атаковали в Интернете индийскую компанию Aiplex, получившую контракт на уничтожение сайтов, незаконно распространяющих контент. От имени Anonymous совершались также атаки на хостинги Ассоциации американских кинопроизводителей и Американской ассоциации звукозаписывающей индустрии.

Больше года мы переписывались с бывшим членом Anonymous, который рассказал, что главным стимулом его присоединения к группе было желание проникнуть в системы, в которые он не должен был попадать. Он говорил, что решил вступить в группу после того, как определил дело, которое прямо касалось его мировоззрения. Поскольку он верил в свободу и доступность информации, то стал принимать участие в атаках на компании, пытавшиеся сносить интернет-сервисы вроде The Pirate Bay.

Задавшись вопросом о том, откуда мог возникнуть интерес к хакерству, мы расспросили его о детстве. Он припомнил, что, вернувшись как-то раз из школы, включил свой компьютер и обнаружил, что атакован вирусом. «Я захотел понять, каким образом нечто проникло в мой компьютер без разрешения». Затем он увлекся устройством компьютеров – как они сделаны, как работают и как ими можно управлять.

Он написал нам о школьном случае, когда его одноклассник дразнил и издевался над ним. Он обратился к директору школы, пребывая в уверенности, что проблемы будут решены вмешательством администрации. А директор обвинил во всем его, сказав, что не следовало подставляться. После этого он утратил всякое уважение и веру по отношению к облеченным властью и всегда открыто высказывал несогласие с ними и их ценностями. Это сыграло важную роль в его решении использовать компьютерные системы для содействия тем, кто бросает вызов утратившим его доверие властям. Нам стало понятно, что часто мотивацией хакера бывает комбинация восторга, который испытывают от решения сложной задачи или головоломки, глубокого скепсиса по отношению к власти и убежденности в том, что информация должна быть в свободном доступе.

Из бесед с Сэмом Робертсом и с членами Anonymous мы узнали о твердой убежденности хакеров в том, что для того, чтобы понять вещь, надо разобрать ее на составные части. Таким образом можно не только увидеть, из каких элементов она состоит, но и как эти элементы связаны между собой. Они свято верят в постоянное совершенствование систем, а для того, чтобы эффективно совершенствовать, надо иметь полный доступ ко всей информации относительно данной системы. Без такого доступа нельзя понять, как в действительности устроена система изнутри, считают они. Это, разумеется, заставляет хакера стремиться завладеть информацией и рассматривать все, что этому мешает, как нежелательное препятствие.

Когда мы писали эту книгу, пришла новость о самоубийстве Аарона Шварца – хакера, плодовитого программиста и борца за дело свободы и доступности информации. За свою трагически оборвавшуюся в возрасте двадцати шести лет жизнь Шварц сделал многое. Он был соавтором инновационной системы RSS (Real Simple Syndication) – технологии, которой многие пользуются в повседневной жизни. Он участвовал в работе Open Library – интернет-платформы, целью которой является бесплатное распространение страниц всех когда-либо напечатанных книг. Он был сооснователем Reddit – исключительно популярного новостного интернет-сайта, поддерживаемого пользователями. Он был одним из преданных и горячих воинов движения за открытый программный код, внесшим значительный вклад в создание Creative Commons. (В противовес структурам, защищающим авторские права, Creative Commons – структура, предназначенная для свободного обмена материалами между входящими в нее создателями контента.)

Наконец, Шварц был одним из лидеров борьбы против цензуры в Интернете. Он основал Demand Progress – группу правозащитников, сыгравшую одну из ключевых ролей в провале законодательной инициативы Stop Online Piracy Act, направленной на установление контроля над посещением сайтов. Его общественная деятельность шла от убежденности в том, что любая информация, способная улучшить наш мир, должна быть общедоступной.

В 2008 году он написал «Манифест Партизанского Общего Доступа» (Guerilla Open Access Manifesto), в котором ясно изложил свои взгляды:

«Нам следует брать информацию вне зависимости от места ее хранения, копировать и распространять ее по всему миру. Надо забирать и добавлять в архив все, что не защищено авторскими правами. Надо покупать секретные базы данных и выкладывать их в Сеть. Надо скачивать научные журналы и загружать их в файлообменники. Надо бороться за Партизанский Общий Доступ».

Это помогает понять миссию, которая, к сожалению, и погубила его. Борясь за освобождение информации из хранилищ научных институтов, которые взимают плату за доступ к ней, он стал скачивать огромные массивы научных статей из электронной библиотеки JSTOR, используя для этого беспроводную сеть МТИ. Когда в МТИ заметили это и заблокировали ему доступ в беспроводную сеть, он нашел выход. Ему удалось пробраться к сетевому шкафу и подключиться к сети учебного заведения. В МТИ это обнаружили, и в июле 2011 года прокурор штата Массачусетс выдвинул против него обвинения, грозившие тюремным заключением на срок до тридцати пяти лет и штрафом в миллион долларов.

В январе 2013 года Шварц, ожидавший привлечения к ответственности по вменяемым ему компьютерным преступлениям, покончил с собой. Точную причину его поступка мы не узнаем никогда. Однако некоторые из родственников Шварца обвиняли правоохранительную систему с ее тактикой запугивания, заявив: «Его смерти способствовали чиновники из прокуратуры штата Массачусетс и из МТИ. Прокуратура выдвинула исключительно жесткую серию обвинений, угрожавших более чем тридцатью годами тюрьмы за мнимые преступления, у которых не было жертв». Мы можем предположить, что перспектива оказаться под стражей, подобно информации, за освобождение которой он столь беззаветно сражался, стала для Шварца несовместима с жизнью.

Хотя термин «хакер» традиционно использовался для обозначения тех, кто, подобно Сэму Робертсу, баловался компьютерными системами или боролся за либерализацию информации, подобно Аарону Шварцу, его первоначальное значение – «взломщик» – можно применить и в более широком смысле. Мы можем сказать, что Флоренс Найтингейл взломала медицину, создав профессию сестры милосердия. Мартин Лютер Кинг взломал нашу политику, чтобы бороться за гражданские права. Озорное селфи ребенка на родительском смартфоне может быть шутливо озаглавлено «Взломано!». Художник по мебели, до неузнаваемости переделавший кухонный шкаф из IKEA, размещает фото в Pinterest под названием «IKEA со взломом».

В последние годы концепция хакинга продолжала трансформироваться и просачиваться в обычную жизнь. Компании организуют мозговые штурмы, называя их «хакатонами», а понятия «взлома» и «прорыва» прочно заняли место в лексиконе самых передовых организаций. Там понимают, что взломать что-то – значит и выявить слабое место, и понять, как можно его устранить.

В Экономике Отщепенцев хакинг – атака на истеблишмент с целью заставить его менять положение дел к лучшему. Кроме того, это доскональное знание системы и умение правильно демонтировать ее. Возможно, выражение «Знай врага своего!» употребляется слишком часто, но для этого есть важная причина: понимание системы, которую предстоит перестроить, – огромная сила.

«Все имеют равные права при голосовании по предстоящим стычкам». С этих слов начинается первая статья устава пиратского корабля одного из самых успешных пиратов в истории Бартоломью Робертса («Черного Барта»). За три года своей пиратской карьеры в начале восемнадцатого века Робертс захватил более четырехсот кораблей.

Почему эти капитаны были столь успешны? Как удавалось поддерживать дух преданности, лояльности и сотрудничества в командах пиратских судов, сплошь состоявших из бандитов, бунтовщиков и прочих отбросов общества? Как создавали управление, устанавливали правила и поддерживали порядок, чтобы направлять и мотивировать команду?

Пираты взламывали существующий порядок. Компьютерный хакер вроде Сэма Робертса штудирует систему, разбирает ее на части, чтобы понимать каждый компонент, тщательно выявляет слабые места, а затем использует полученные знания для создания чего-то нового и более совершенного. Пираты были хакерами системы регулярного торгового флота, из которой большинство из них и вышло.

Их жизнь на торговых судах была суровой и безжалостной. Моряки торгового флота служили за деньги. У них не было права голоса, к ним редко прислушивались, у них не было доли в доходах. Кроме того, им мало платили. Годовой заработок матроса торгового флота составлял менее двенадцати фунтов, а пиратский промысел подразумевал суммы в сто, а то и в тысячу раз большие.

Матросы на торговых судах подвергались жестоким наказаниям от рук капитанов, обслуживавших интересы судовладельцев, остававшихся на суше. (Протоколы Высокого Суда Адмиралтейства тех времен изобилуют кровавыми подробностями пыток, избиений плетьми и убийств.) Старшие матросы торговых кораблей также имели неограниченную свободу применения наказаний и без стеснения пользовались ею.

Образ жизни на торговом флоте вдохновлял пиратов атаковать истеблишмент, ломать существующий порядок и изменять его к лучшему. Бывшие матросы, они знали систему, отлично понимали ее слабые места и на собственном опыте убедились в том, что недовольство и бессилие команды торгового судна вызывает иерархически устроенная жизнь на нем.

Свое знание пираты использовали, чтобы демонтировать систему и отстроить ее заново в совершенно другом виде. Они перевернули известный им мир и сделали пиратские суда полной противоположностью торговым. Таким образом им удалось создать нечто, поддерживавшее в людях бодрость духа, целеустремленность и увлеченность, а также помогающее полностью проникнуться миссией и ценностями пиратского промысла. Как пишет Маркус Редикер: «У пиратов был сильный дух коллективизма, они всегда были готовы объединяться, как на море, так и в порту, даже если до этого не знали друг друга».

Что представляла собой эта новая система? Созданный пиратами мир, их новый порядок, полностью противоположный порядкам регулярного торгового флота, был основан на таких принципах, как совместная собственность, равенство и демократия. За черепом и костями скрывались люди, которые хотели благополучия, здоровья, богатства и справедливого отношения к большинству. Взломав существующее положение вещей, они создали демократическую систему самоуправления, которая порождала взаимное доверие, порядок и сотрудничество в той степени, которая делает пиратские корабли восемнадцатого века продвинутыми, хорошо налаженными и успешными организациями.

На основе уставов каперов и флибустьеров (ранние виды пиратов, которые действовали по заказу государства против кораблей его противников) пираты писали собственные конституции, служившие общей основой управления.

По описанию «летописца пиратов» того времени капитана Чарльза Джонсона: «Пираты создали устав, который подписывали и которому присягали… для лучшей сохранности их общества и справедливого отношения друг к другу…» Такие конституции формировались демократическим путем и требовали единогласного одобрения до начала любой экспедиции. Каждый моряк мог решить, готов ли он принять документ или пойдет своим собственным путем.

Для тех времен это было совершенно невиданным явлением. Питер Лисон в книге «Невидимый Крюк: Тайны экономики пиратов» пишет: «За десятилетие до того, как британская монархия в последний раз отказалась дать королевскую санкцию, за столетие до принятия Континентальным конгрессом Декларации независимости, и почти за 150 лет до того, как нечто подобное произошло во Франции (1789) и Испании (1812), эти мореходы-отщепенцы использовали демократические формы правления».

Капитан или вожак команды избирался демократическим путем. Чтобы обеспечить разделение власти на корабле и во избежание злоупотреблений, пираты создавали интендантскую службу, которая занималась дисциплинарными вопросами, снабжением, компенсациями за увечья, премированием за особое старание и уместными наказаниями.

Интендантом назначали самого доверенного моряка, но наибольшей властью на корабле обладал общий совет, в который входили все до единого члены команды корабля. Этот совет имел безусловное право смещать капитана и интенданта, и любое его решение было непреложным. Он регулярно собирался для принятия таких решений, как распределение провизии или атаковать или не атаковать цель. Каждый пират на борту имел право голоса практически по любому важному для предприятия вопросу.

Такая полная перестройка отношений, существовавших на торговых судах, означала, что на пиратском корабле реальной властью является его команда. За исключением ситуации сражения, голос командира корабля был обычным голосом в ряду остальных. «Они всего лишь позволяют ему быть капитаном с условием, что могут и сами стать капитанами над ним», – замечал Чарльз Джонсон.

Питер Лисон и другие отмечают плоскую шкалу выплаты вознаграждений, призванную минимизировать материальное неравенство, способное погубить все дело. Распределяя награбленное более или менее поровну, пираты создавали заинтересованную команду, проникнутую духом сопричастности, ответственности и готовности продолжать разбой. За столетия до того, как социалисты стали говорить о материальном неравенстве, за века до того, как финансовый кризис указал на гигантские до полной нелепости разрывы между зарплатами руководства Уолл-стрит и обычных служащих и потенциальные социальные потрясения, пираты во всем разобрались. Они поняли, что материальное неравенство может приводить к потере доверия, нежеланию сотрудничать в достижении общей цели и в конечном итоге к неспособности создавать крепкое гражданское общество. Как писал Маркус Редикер, «именно собственный болезненный опыт подсказал пиратам, что справедливое распределение рисков увеличит их общие шансы на выживание».

У пиратов были и побуждающие к сотрудничеству прибавки к доходу. Рамочные механизмы управления предусматривали компенсацию доходов раненным в бою и премии матросам, членам экипажа за исключительное служебное рвение. Подобные поощрения и социальные страховки приносили большую пользу. В большинстве случаев при разделе награбленного члены команды не обманывали друг друга. Об этом свидетельствует писатель Патрик Прингл в своей книге «Веселый Роджер: История великой эпохи пиратства»: «Я не обнаружил ни единого случая драки при дележе или убийств, совершенных для того, чтобы уменьшить количество дольщиков».

Отсутствие иерархии управления на пиратских кораблях распространялось не только на компенсационные выплаты, и это было еще одним кардинальным отличием от происходившего на торговых судах. Жизнь на борту была во всех своих аспектах, включая социальные привилегии, одинаковой и для простых матросов, и для капитана и его офицеров. За малейшие попытки облегчить себе жизнь на борту капитан мог поплатиться должностью. Условия их жизни и питание обычно не отличались от обычных пиратов.

Разрушив устоявшуюся модель отношений торгового флота, пираты создавали команды, проявлявшие заинтересованность, старательность, новаторство и глубокую преданность даже в тяжелых боях, когда приходилось рисковать жизнью во имя достижения цели. Созданная ими система управления могла объединять интересы случайно собравшихся разбойников, головорезов и бунтовщиков и превращать их в сплоченные группы сообщников. Их жесткая эффективность в своем деле подарила нам один из интереснейших периодов мировой истории – золотой век пиратства.

Как указывалось выше, команда под предводительством Бартоломью Робертса всего за три года, с 1719 по 1722-й, действуя в одиночку, смогла захватить более четырехсот судов. Эдвард Тич по кличке Черная Борода захватил примерно сто двадцать. «Если представить, что остальные семьдесят или около того предводителей пиратов захватили по двадцать судов каждый… мы получим итог в количестве 2400 захваченных и разграбленных судов», – пишет в своей книге «Злодеи всех стран» Маркус Редикер. Если учесть, что эти пираты «присутствовали на рынке» в течение менее чем десятилетия, эти цифры не могут не впечатлить.

Другой способ оценить их успешность – определить, насколько действия пиратов мешали торговле через Атлантический океан. Редикер указывает, что период с 1715 по 1728 год был для английского судоходства периодом «нулевого роста», а это именно период максимальной активности самых знаменитых пиратов. Капитаны и судовладельцы торгового флота отчаянно взывали к властям с просьбами о защите морей и своего бизнеса.

«Следовательно, – продолжает Редикер, – пират был угрозой собственности, личности, обществу, колониям, империи, короне, стране, мировому сообществу и, разумеется, человечеству в целом».

За столетия до изобретения компьютера пираты успешно продемонстрировали силу хакерства: что можно сделать, досконально изучив положение дел, демонтировав систему с целью понимания каждого из ее элементов и использовав полученное знание для того, чтобы изменить систему к лучшему.

Характерные черты, свойственные хакерам, дают представление о том, как будет меняться культура труда. Хакеры были первопроходцами многих неформальных установок, которые затем получили распространение в обычной трудовой культуре. Это, в частности, проблемно-ориентированный подход к решению рабочих задач; культура открытости и прозрачности; саморегулируемая среда, основанная на репутационной ответственности и подотчетности коллегам (вместо жестких иерархий и менеджмента); свобода действий в использовании новых возможностей.

В одном из писем потенциальным инвесторам Марк Цукерберг из Facebook описывал культуру компании и существующий в ней уникальный подход к управлению, которые он окрестил «Хакероподобием». «Хакерство – способ что-то создавать или нащупывать границы возможного», – писал Цукерберг. Далее он описывал хакеров как людей, одержимых непрерывным совершенствованием и постоянным стремлением достичь идеала, считающих, что всегда можно что-то улучшить и что «полной завершенности не существует».

Кроме того, хакерам свойственно создавать что-то, «делая выводы на основе небольших шагов вперед, а не пытаясь сразу сделать все правильно». Facebook построил тестовую платформу, позволявшую сотрудникам в любое время испытывать многочисленные версии веб-сайта. Как писал Цукерберг: «На стенах нашего офиса написано «Сделать – лучше, чем представлять себе идеал» – в напоминание о том, что нельзя останавливаться на достигнутом».

Если уж Facebook претендует на хакерскую этику, то можно с уверенностью предположить наличие риска поглощения хакерской субкультуры большим бизнесом. Но поглощение – лишь один из путей внедрения хакерского движения в общественную жизнь. Многое в хакерской этике по-прежнему ориентировано на прорывные инновации и вызов общепринятым нормам и логике существующего порядка. И нас интересуют именно такие случаи – хакеры, меняющие системы.

Эксперт по асимметричным конфликтам Иван Аррегуин-Тофт проанализировал сражения между большими армиями и их малочисленными противниками в своем труде «Как слабые выигрывают войны». Он выяснил, что за последние двести лет в 30 процентах сражений побеждали армии, значительно уступавшие противнику в численности – в среднем на одного солдата небольшой армии приходилось по десять вражеской. Тем не менее небольшим армиям довольно часто удавалось побеждать, поскольку именно в силу их небольшого размера командиры могли быстрее замечать изменения в ситуации и соответствующим образом корректировать свою стратегию. Эта примечательная статистика иллюстрирует ценность хакера – небольшого и шустрого провокатора, идущего в атаку на действующий порядок.

Нечто похожее происходит и в мире бизнеса, где небольшие компании с хакерской ментальностью решительно атакуют своих больших, богатых и уважаемых конкурентов, нарушая тем самым устоявшиеся порядки в самых различных отраслях. Airbnb разрушает устои гигантского гостиничного бизнеса. Spotify (и множество подобных ей компаний, помогающих слушать музыку, не владея ею) заставляет музыкальную индустрию корректировать свою бизнес-модель. Фирмы автопроката и каршеринга, такие, как Zipcar, предлагают автопромышленности задуматься о переходе от продажи автомобилей на предоставление их в пользование.

Даже наркокартели и современная мафия начинают использовать хакерские подходы. Вот что пишет об изменениях в природе наркоторговли Мойзес Наим, бывший главный редактор журнала Foreign Policy: «Жесткая иерархия на основе централизованной власти не очень подходит для работы на современном мировом рынке, для которого характерны высокая скорость изменений, появления новых возможностей и рисков». Наим продолжает эту мысль, отмечая, что наркоторговля перешла от иерархических структур к децентрализации на сетевой основе. По его словам, это был переход «от властных вожаков к многочисленным, слабо связанным между собой, рассредоточенным агентам и ячейкам; от жесткого контроля над торговлей к гибким условиям сделок, изменяющимся в зависимости от текущих обстоятельств».

О том же пишет в своей статье об эволюции криминальных организаций для журнала Harvard Business Review бывший полицейский и консультант по антитеррористической деятельности, а ныне специалист по киберрискам и информационной безопасности Марк Гудман: «Современная организованная преступность ушла от бюрократизированных структур с донами, капо и лейтенантами, воспетыми в фильме «Крестный отец». Как «Аль-Каида» и прочие террористические группы, современные банды представляют собой неформальные кооперативные объединения и наряду с обычными бандитами и быками могут иметь в своих рядах веб-дизайнеров и хакеров».

Во введении мы рассказывали о хакерской группировке Urban Experiment (the UX), которая занимается нелегальной работой в недрах Парижа. UX – не компьютерные хакеры, но Хакерская Этика им не чужда: они строят, разбирают и восстанавливают физические объекты точно так же, как компьютерный хакер – программы.

В UX состоят французы и француженки, в «надземной» жизни которых есть работа и семья. Но они становятся совершенно другими (вплоть до придумывания себе других имен), когда спускаются под землю, чтобы воплощать миссию, которую писатель и историк искусств Джон Лекман описывает как склонность к «паршивым овцам: странным, нелюбимым, забытым артефактам французской цивилизации».

Возможно, самую большую известность эта группа получила после того, как в 2006 году ее члены дерзко проникли в одну из главных святынь Франции – здание Пантеона (где среди прочих покоятся останки Вольтера, Виктора Гюго и Эмиля Золя). После проникновения группа должна была оставаться незамеченной и выполнить свою главную задачу: отреставрировать полуразрушенные часы девятнадцатого века. Не обнаруженные ни охраной, ни сигнализацией, члены UX оборудовали тайное убежище с электричеством, Интернетом и холодильником и пронесли внутрь инструменты для выполнения работы. В течение года они восстанавливали часы Пантеона, ожидавшие обещанной государством реставрации с 1960-х годов.

Не будучи официально признанными «экспертами», члены UX накопили серьезный практический опыт в различных областях – от организации несанкционированного доступа до проведения реставрационных работ. Эти знания, в частности знание разветвленной и обширной системы городских туннелей, помогают им попадать туда, куда с трудом пытаются попасть даже французские власти.

Так же как и в случае Хакерской Этики, которая никогда не была официальным документом, у UX нет манифеста, но есть стремление к постоянному накоплению знаний, полученных опытным путем. Джон Лекман объяснил это так: «Во французском языке слово «опыт» (experience) может обозначать и жизненный опыт, и научный эксперимент». Члены UX хотят, чтобы каждый их проект приносил положительный жизненный опыт, но при этом, как и в научных экспериментах, стараются почерпнуть новые знания об устройстве мира. Как и хакеров, о которых шла речь выше, членами UX движет желание стать экспертами в системе. Экспериментируя с системой, можно делать важные выводы, каждый из которых будет дополнять предыдущие. Но, как сказал нам Лазар Кунстманн, «эксперимент не может существовать сам по себе». Для развития инноваций организация должна обладать способностью постоянно ставить вопросы, и в случае UX это значит, что работа над проектами должна идти постоянно.

Сама структура UX располагает к проявлениям исследовательской пытливости. Хотя в каждом действии группировки присутствует ощущение организованности, сама она разбита на отдельные ячейки, каждая из которых имеет свою специализацию (одна занимается накоплением знания и тактических приемов несанкционированного проникновения в здания и важные проходы; другие проводят кинофестивали и художественные выставки) и является в целом совершенно неформальной. «Любой может прийти, свободно перемещаться из проекта в проект, из ячейки в ячейку и меняться ролями с окружающими».

Как и компьютерные хакеры, UX усердно придерживаются практики занесения каждого проекта, занятия, успеха или неудачи в постоянно расширяющуюся базу данных. Когда мы поинтересовались причинами этого у Кунстманна, он рассказал о первых конкистадорах в Южной Америке. По его словам, одной из главных причин их военных успехов было наличие доступа к огромной военной библиотеке: «Они выучили все военные хитрости». Члены UX следуют примеру конкистадоров и копят знания, записывая собственный опыт и обеспечивая его свободное распространение внутри группы.

UX – олицетворение хакерской ментальности. Они нарушают установленный порядок не только ради удовлетворения страсти к восстановлению и совершенствованию, но и для изменений к лучшему в обществе. Как и пираты восемнадцатого века, и компьютерные хакеры, они стремятся делать это через доскональное понимание системы, которую хотели бы усовершенствовать, позволяющее впоследствии эффективно ее перестроить.

Возможно, самое важное состоит в том, что UX скрытно работает через систему подземных туннелей. Любой хакер должен знать, как избегать обнаружения, подозрений или отторжения институциональными антителами. Маскировка – стратегия не только подозрительных личностей, но и тех, кому не нужна излишняя огласка деятельности до момента обретения достаточного одобрения и поддержки общества.

Доктор медицины Гэри Слаткин никогда не был отщепенцем. Пройдя обучение врачебному делу («Самое обычное обучение», – добавляет он), доктор Слаткин занимался работой в области изменения поведения и программ эпидемического контроля. В качестве старшего ординатора престижной клиники San Francisco General Hospital Слаткин работал над программой предупреждения заболеваний туберкулезом. Спустя два года количество новых случаев заболеваний туберкулезом в этой местности снизилось более чем на 50 процентов, а количество прошедших полный курс туберкулезной терапии повысилось с 50 до 95 процентов.

После этого был Сомали. Когда Слаткин сообщил своему наставнику в San Francisco General Hospital, куда он собирается, тот ответил, что это самая большая его ошибка и что он рискует карьерой.

В Сомали Слаткин работал под руководством начальника службы первичной медицинской помощи и участвовал в профилактике распространения туберкулеза, а также в ликвидации вспышки смертельно опасной холеры. Он оказался в эпицентре отчаяния – в стране насчитывалось сорок лагерей беженцев общей численностью миллион человек. Поскольку ресурсов его команде не хватало, они стали набирать беженцев для обучения специальности санитара. Подобно тому, как Флоренс Найтингейл создала профессию медсестры, они ввели в обиход новый тип медработника: туземца, хорошо понимающего местное население и пользующегося доверием.

Проведя три года в Сомали, Слаткин перешел на работу во Всемирную организацию здравоохранения, где занимался борьбой с эпидемией ВИЧ/СПИДа в Уганде. В общем итоге Слаткин провел почти десять лет в пятнадцати странах Африки и Европы в качестве видного руководителя борьбы с инфекционными заболеваниями.

Это повредило его личной жизни и карьере. После десяти лет, проведенных в состоянии полной боевой готовности, он был истощен физически и морально и чувствовал, что находится в эмоциональной изоляции. Но в то же время он был рад достигнутым крупным успехам.

Вскоре после возвращения в Соединенные Штаты он задался вопросом: «Что дальше?» Он слышал истории о перестрелках между детьми. «Я читал эти ужасные репортажи о том, как дети десяти-двенадцати лет убивают друг друга на улицах, и спрашивал окружающих, что делается по этому поводу». Это простой вопрос, который мог задать любой неравнодушный гражданин. Однако попытки найти на него ответ заняли следующие пятнадцать лет жизни Слаткина.

Слаткин был изумлен и расстроен, ознакомившись с так называемыми решениями, существовавшими в области борьбы с насилием. «Мы знаем, что наказание не является главным стимулом поведения. Это была проблема, на которой все застряло», – говорит он. Раздосадованный Слаткин начал изучать закономерности вспышек насилия и сделал удивительный вывод: насилие распространяется примерно так же, как инфекционное заболевание. «На картах вспышек насилия, которые я изучал, можно было выделить характерные агрегации – точно такие же, как и на картах других эпидемий, например холеры». Это стало для Слаткина моментом истины. «И я подумал: а что, если мы станем лечить насилие как заразную болезнь?»

Насилие – одно из крупнейших и наиболее коварных социальных зол нашего времени. И в то же время слишком часто разговоры на эту тему сводятся к навешиванию ярлыков – агрессивные люди обозначаются как отклонение от нормы или «воплощение зла». Слаткин задумался: что, если отказаться от ярлыков и предубеждений и начать лечить болезнь с объективных позиций, так, как лечат инфекционное заболевание вроде гриппа? «Невозможно увидеть зло даже под микроскопом. В науке отсутствует понятие плохого или понятие врага», – шутит он.

Продвигался он не быстро. Около пяти лет потребовалось, чтобы он переосмыслил собственное понимание проблемы насилия. Он терял голову в спорах и дискуссиях о движущих причинах насилия. Он читал все новые доклады и правительственные документы. Он зациклился на проблеме и способах, которые, как ему казалось, он мог бы предложить в качестве «лекарства». Подобная всепоглощающая одержимость познанием системы, которую предполагается исправить, обязательно свойственна любому хакеру. Надо понимать все правила, чтобы понять, как их нарушить или первым предложить нечто совершенно другое. Находясь наполовину внутри системы, которую пытаешься изменить, а наполовину снаружи, чтобы не утратить видения, можно поддерживать в себе настрой и установки «своего среди чужих».

Врачебный опыт и глубокое погружение в область исследований насилия предоставили Слаткину возможность видеть перекосы системы с уникальной точки зрения. Например, многие существующие практики рассматривали наказание как ключевой элемент решения проблемы насилия, а по собственному опыту работы в медицине Слаткин знал, что наказание никогда не используется в качестве инструмента изменения поведения. Многие из тех, кто выступал за наказания, напоминали Слаткину о временах, когда люди не разбирались в причинах заболеваний и считали, что чума, проказа и оспа – заслуга злых людей или «злого нрава». Слаткин говорит нам, что подобные заблуждения часто приводили к обвинениям, изгнаниям и наказаниям жертв болезни и, следовательно, лишь умножали страдания.

Чтобы рассмотреть проблему насилия, минуя призму морализаторства, требовался совершенно другой ракурс. Однако искать решение, учитывающее целый ряд системных факторов – бедности, расизма, наркотиков и прочих застарелых проблем неблагополучных районов, – было бы неэффективно и вряд ли могло привести к практическим результатам. Даже работа с политическими институтами в направлении контроля над продажей оружия заняла бы десятилетия и вряд ли могла бы увенчаться успехом, по крайней мере в реалиях Соединенных Штатов. И Слаткин понял, что, не дожидаясь волшебного решения, он может помочь прекратить разрастание эпидемии насилия точно так же, как делал это с эпидемиями болезней в Сомали.

Исходя из этого, деятельность созданной Слаткиным организации Cure Violence («Лечение насилия») строится на простой гипотезе: главное – прекратить распространение насилия.

Слаткин придумал специальный вид специалиста по работе с населением – «прерыватель насилия». Это внештатные социальные работники из числа местных жителей, которые занимаются сложными ситуациями, чреватыми проявлениями насилия, наподобие внештатников-санитаров, которые работали на Слаткина в лагерях беженцев в Сомали. В случае если соседи услышат о предполагаемой разборке со стрельбой или о назревающем конфликте между бандами, то могут обратиться к прерывателям насилия, которые попытаются прекратить распространение насилия в районе.

Например, мать из Чикаго обнаружила, что ее сын дома заряжает оружие в компании друзей. Она пришла в отчаяние и не знала, что делать, – это был ее сын, и она не хотела сдавать его полиции. Но делать что-то было нужно, и она позвонила в Cure Violence, которые прислали нескольких представителей для разговора с подростками. За несколько часов им удалось успокоить ребят. Прерыватели насилия знают, как потянуть время и дать людям остыть; главным образом они внимательно слушают. Во многом их метод заключается в умении убеждать.

Часто эти люди сами живут в районах, где периодически происходят вспышки насилия. Многие из них отбыли тюремный срок или имеют опыт участия в насильственных действиях. Вследствие этого местные доверяют им, и это позволяет им быть намного эффективнее полицейских.

Слаткин рассказал нам об одном таком прерывателе, который получил известие о назревающем по соседству конфликте как раз в тот момент, когда занимался с одной из банд, готовившей ответное убийство. Он попросил ее членов помочь ему урегулировать ситуацию и посоветовать, как успокоить другую группу ребят. В результате они полностью сосредоточились на новой проблеме и забыли об убийстве, которое затевали. Благодаря его предложению поработать на другом конфликте и выслушать его стороны члены банды дистанцировались от своего замысла и смогли по-иному взглянуть на происходящее вокруг.

В другом случае Cure Violence занималась подростком из Чикаго, который прятался в подвале родительского дома, – одноклассник предупредил, что при появлении в школе его убьют. Он не выходил из подвала в течение полугода. Родители обратились к прерывателю насилия, который отправился в школу и обратился к угрожавшему расправой ученику. Поскольку прерыватели имеют в своих районах авторитет, пользуются доверием и многих знают, в подобных ситуациях они могут быть весьма убедительны.

В первый год существования Cure Violence количество стычек с применением огнестрельного оружия в чикагском районе Гарфилд снизилось на 67 процентов, тогда как снижение этого показателя в сопоставимых районах составило не более 20 процентов. Были даже долгие периоды времени (до трех месяцев), когда стрельбы не было вообще – неслыханное дело для этих мест. При помощи одного из сенаторов от штата Иллинойс Cure Violence удалось распространить свою деятельность и на другие районы. В первый же год применение огнестрельного оружия упало там на 42 процента по сравнению с 15-процентным падением в сопоставимых районах.

С тех пор прошло пятнадцать лет, и сегодня Слаткин находится во главе движения за пересмотр существующих подходов к диагностике и лечению насилия. Cure Violence расширяется и сейчас работает в двадцати двух городах Соединенных Штатов. Городские власти Нью-Йорка недавно объявили о том, что планируют вложить в реализацию программы 12,7 миллиона долларов. Кроме того, методы Слаткина нашли применение и за пределами Соединенных Штатов, например в Ираке, где Cure Violence удалось предотвратить несколько серьезных инцидентов.

В районах деятельности Cure Violence количество убийств снизилось на 56 процентов, а применение огнестрельного оружия – на 44. Благодаря этой организации меняется и отношение общества к проблеме насилия. В районах присутствия Cure Violence население почти или совсем не склонно поддерживать применение огнестрельного оружия.

Сделать столь оригинальный подход к решению проблемы насилия приемлемым для широкой общественности было непросто. «Я никогда не думал, что нам будут противодействовать, – говорит Слаткин. – У нас и в мыслях не было вызвать сбой системы или ломать ее. Я вообще никогда не занимался подобного рода делами. Все, что я сделал, – это попытался заполнить очевидный пробел методами, применяемыми в здравоохранении. Все хотят, чтобы их лечили как можно лучше. Но когда я занялся проблемой насилия, то с удивлением обнаружил людей, считающих, что это подрывает основы и представляет угрозу. И тогда я стал ощущать себя кем-то вроде хакера».

Слаткин говорит, что Cure Violence столкнулась с противодействием федеральных учреждений, научных кругов, правоохранительной системы, тюремной системы и конкурирующих организаций, работающих с проблемами насилия. Слаткина игнорировали, поскольку до этого он не занимался профилактикой насилия. «Я не был членом клуба, поэтому многие из моих ранних предложений оказались отвергнуты», – говорит он. Проникая в систему извне, часто бывает важным приобрести союзников для своего дела внутри нее. С течением времени это понял и Слаткин.

Другой большой проблемой был морализаторский настрой. «Идея о том, что люди, которые прибегают к насилию, не обязательно плохи сами по себе, не помещается в головах. Слишком многие просто подсели на шаблонное восприятие «хорошие парни против плохих», как в кино. И большая часть прессы выступает в том же духе».

Слаткин добился успеха благодаря тому, что сосредоточился на непрерывной результативности. По его словам, отношение к его деятельности в научных кругах также меняется в лучшую сторону. Все большее признание получает представление о насилии как об инфекции. Благодаря этому, по словам Слаткина, люди начинают осознавать, что «арестами и тюремными сроками эту проблему не решить».

Со временем Слаткину удалось представить альтернативный путь решения проблемы насилия. Он проник в систему, бросив вызов укоренившимся взглядам на проблему и их носителям, а затем представил образец решения, с помощью которого можно положить конец насилию. Его организация прерывателей насилия – «хакерское» изменение в системе, которое он хочет сделать приемлемым.

Успех хакерских действий, подобный успеху Слаткина, зависит от экспериментов (способности импровизировать) наряду с умением встроиться в магистральное направление или преподнести свой «хак» таким образом, чтобы он мог стать составной частью существующих норм и правил.

Слаткин старается сделать свое предложение приемлемым для местных властей, полиции и общественных организаций по месту жительства. Но масштабирование Cure Violence происходит не по единому образцу. Вместо этого организация передает свои методы через построение партнерских отношений с городскими объединениями и другими организациями. Для распространения методик она применяет принципы открытости данных и устраивает тренинги для обмена знаниями.

В этом отношении Слаткин, который убежден в необходимости открытости и общедоступности методик Cure Violence и в том, что их совершенствованием может заниматься любой, представляет собой воплощение хакерского склада ума. Хакеры, убежденные в том, что всегда можно улучшить любую систему, относятся к своим проектам как к живым существам, которые погибнут в отсутствие внимания и постоянной работы. Деятельность Cure Violence вполне согласуется с таким подходом. Слаткин говорит: «Это похоже на систему с открытым исходным кодом. Процедуры не являются чем-то законченным – их нужно постоянно развивать. Мы продолжаем корректировать нашу модель, делаем ее более действенной и эффективной и создаем сообщество, где можно делиться знаниями».

Когда мы спрашиваем Слаткина, в чем состояла его стратегия взлома системы, он признается, что не является агрессивным хакером. «Я не люблю воевать, – говорит он. – Я не обращаю внимания на скептиков и предоставляю результатам программы говорить самим за себя. Мы видим, что со временем людей, способных высказаться в пользу нашего движения, становится все больше». Например, сейчас это делают органы юстиции. Слаткин также надеется на то, что такие международные организации, как Всемирная организация здравоохранения, начнут говорить о насилии как о заразной болезни и считать его проблемой здравоохранения. «Для настоящей раскрутки этого движения надо, чтобы здравоохранение выступило в его пользу и занялось разъяснительной работой – надо говорить о том, что агрессивное поведение часто бывает неосознанным, что это зависимость вроде курения».

Слаткин мечтает о будущем, когда в любом департаменте здравоохранения будет сильный отдел предупреждения насильственных преступлений, что эти отделы будут работать с лучшими местными общественными организациями в части направления на места прерывателей насилия и что работа этих коллективов будет координироваться с больницами. Если в больничной реанимации окажутся пострадавшие в инциденте с насилием, можно будет сразу направить прерывателей насилия для предотвращения актов мести и одновременно с этим эффективно лечить раненых. «Не просто залечивать раны, а лечить их психологически, так, чтобы, выйдя из госпиталя, они не представляли собой угрозу распространения уличного насилия».

Хакерская психология глубоко пронизывает собой всю Экономику Отщепенцев. Страстное желание атаковать систему. Приверженность свободе информации, позволяющей коллективную инновационную деятельность. Желание исправлять и совершенствовать. Стремление глубоко понимать систему и все ее элементы с тем, чтобы ее можно было перестроить или улучшить. Все эти принципы могут с успехом применяться и в официальной экономике для совершенствования наших организаций, систем и институтов.