XCVI
Не знаю, что на меня нашло. Я никогда в том предыдущем месте не был безрассудным человеком. Какая вдруг у меня возникла необходимость в этом? Мистер Коннер, и его добрая жена, и все их дети и внуки были для меня как семья. Меня никогда не разделяли с моей собственной женой или детьми. Мы хорошо питались, нас никогда не били. Нас поселили в небольшом, но милом желтом домике. С учетом всего это было очень неплохо.
Поэтому я не знаю, что на меня нашло.
Когда этот джентльмен проходил сквозь меня, я почувствовал сродство.
И решил остаться ненадолго.
В нем.
И вот мы двигались вместе с ним, я шаг за шагом повторял его движения. А это было нелегко. При его длинных ногах. Я вытянул свои ноги, чтобы были, как у него, вытянул всего себя, и мы стали одного размера и прыг на коня, и (простите меня) радость снова оказаться на коне переполнила меня, и я… я остался. В нем. Ах, какая это была радость! Делать то, что мне хотелось. Без приказа, без испрашивания разрешения. Потолок дома, в котором я провел всю жизнь, слетел, если можно так выразиться. Мне мгновенно стали ведомы бесконечные дороги Индианы и Иллинойса (целые города в их завершенных планах, суть гостеприимства их домов, хотя я ни в одном из этих штатов прежде не бывал), и я почувствовал, что этот джентльмен… нет, боже праведный, не скажу, какая – как мне показалось – у него должность. Я начал побаиваться, что занимаю место в человеке настолько высокого ранга. Тем не менее мне было там вполне удобно. И вдруг мне захотелось, чтобы он узнал меня. Мою жизнь. Узнал нас. Нашу судьбу. Не знаю, почему я так почувствовал, но почувствовал. Он не испытывал ко мне никакой вражды, вот как я могу об этом сказать. Вернее, прежде у него была подобная вражда, и следы ее до сих пор сохранились, но вследствие того, что он изучил ее, не скрывал, она в некоторой мере уже поистрепалась. Он был открытой книгой. Открывающейся книгой. Которая только что открылась чуть пошире. Открылась скорбью. И нами. Всеми нами, белыми и черными, кто недавно побывал в нем. Это, казалось, повлияло на него. Заметно повлияло. Сделало его еще печальнее. Мы это сделали. Все мы, белые и черные, своей печалью сделали его еще печальнее. И теперь, хотя это и звучит странно, он своей печалью делал еще печальнее меня, и я думал, Что ж, сэр, если мы хотим устроить вечер печали, то у меня в запасе найдется печаль, о которой, я думаю, человеку, наделенному такой властью, как вы, будет интересно узнать. И тогда я принялся из всех сил думать о миссис Ходж, и Элсоне, и Литци, и обо всех, о ком я слышал во время нашего долгого пребывания в той яме, об их многочисленных бедах и падениях, а еще вспомнил и несколько других нашей расы, которых я знал и любил (мою мать, мою жену, наших детей Пола, Тимоти, Глорию; Рэнса Пи, его сестру Би, четырех маленьких Кушманов), и все, что им пришлось вынести, думая: Сэр, если вы наделены такой властью, какой вы, как я чувствую, наделены, и расположены к нам так, как мне кажется, вы и расположены, сделайте что-нибудь для нас, чтобы мы могли сделать что-нибудь для себя. Мы готовы, сэр; мы злы, мы способны, наши надежды сжались такой тугой пружиной, что мы можем стать убийцами или святыми: освободите нас, сэр, отпустите нас, позвольте нам показать, на что мы способны.
томас хэвенс