Шумная кавалькада выехала из Утренней Звезды в Серебряный лес.

Впереди неслась по широкой наезженной дороге окруженная конными стражниками карета, где уместилась маркиза Сенга Грир со своими фрейлинами. За каретой следовала, отставая на добрую полусотню шагов, еще одна группа всадников: маркиз Рон Грир со своей стражей.

Маркиз Рон Грир пребывал в наисквернейшем расположении духа. Он никогда не был большим любителем верховой езды, передвигаться на дальние расстояния предпочитал в экипажах, и теперь, трясясь в седле на здоровенном жеребце, ругательски ругал чересчур резвых кучеров кареты, где ехала его молодая супруга, и собственную неловкость. Расстояние между каретой и маркизой все увеличивалось, а он не мог ехать быстрее. Он уже пару раз чуть было не свалился позорно на землю, когда позволил себе немного пришпорить своего жеребца.

Неужели она, новоиспеченная маркиза Грир, не в силах догадаться немного умерить бег впряженных в карету коней? Нет, судя по всему, ей это даже и в голову не приходит. Весело бежит карета, то и дело из окошек высовываются размахивающие платочками женские ручки. То и дело наклоняется к одному из окошек один и тот же рослый стражник, скачущий рядом с каретой. Что-то говорит, спрашивает и отвечает… и постоянно хохочет, вскидывая вверх голову в шлеме, украшенном пышным перьевым султаном. Не раз и не два он оборачивался, этот всадник, и тогда Рон Грир видел его здоровую молодую ухмыляющуюся морду, лихие усы с закрученными кончиками, и все существо маркиза пронизывала жгучая ненависть к этому типу… который наверняка отпускает всякие шуточки по поводу отстающей группы.

Вообще, последнее время у юного маркиза, и без того ранимого и мнительного, развилась настоящая мания на тему того, что все вокруг знают про него что-то нехорошее и стыдное, чего он сам не знает. И предположения насчет этого нехорошего у Рона были вполне определенные. Чего только стоит замечание, высказанное недавно его собственным отцом, герцогом Руэри Гриром, что, мол, за женой-то нужно получше следить… а то недаром говорят: то, что плохо охраняется, недолго хранится… Рон сколько уже давал себе обещание поговорить с супругой сурово, по-мужски. Расставить наконец все по местам: он – муж, а она – жена, и значит, все должно быть так, как и полагается. Но… Но всякий раз прелестная Сенга своим милым щебетом и легкими и редкими, но такими желанными и сладкими прикосновениями – гасила накрученную решимость Рона, и он мягчал, сникал, со всем соглашался и ни с чем не спорил.

«Ничего… – думал он сейчас, отчаянно сжимая толстыми ляжками норовящее скинуть его седло, – вот только минует Цветочная неделя, обязательное для новобрачных время, которое они должны провести в доме родителей недавней невесты, только мы окажемся у меня дома, все будет совсем по-другому! Там-то она уже не отвертится! Сделает все, что полагается жене делать для мужа. Там-то у нее не получится крутить мужем, как хочется!..»

Никому маркиз Рон Грир и под страхом смерти бы не признался, что ни разу еще не делил с молодой женой супружеское ложе. Стыд-то какой! Сестры-помощницы, какой стыд! По старинной традиции за такие штучки полагается вообще-то мужу жену смертным боем бить, но разве у него подымется рука на прекрасную Сенгу?! Прелестную, обворожительную, невыразимо восхитительную Сенгу!..

По прибытии в Серебряный лес выяснилось, что маркиз со своей стражей так отстали, что, когда они достигли поляны, где их ждали накрытые для пикника столы, маркиза с фрейлинами уже успела перекусить и отбыла прогуляться к лесному озеру. Дабы освежиться.

Рон, кое-как сползший с жеребца, покрутил головой. Так и есть. Того рослого стражника с закрученными усами нигде не было видно.

«Что за положение! – в отчаянии подумал маркиз. – Одного моего слова достаточно, чтобы граф Альва законопатил этого молодчика в такую дыру, где единственные существа, перед которыми он мог бы крутить свои усы, были бы пауки да крысы… Но ведь это мое требование надо будет как-то объяснять. И без того слухов обо мне по Утренней Звезде гуляет предостаточно… Ничего, скоро мы уедем в Золотой Рог, и все будет совсем по-другому… Да, да, совсем по-другому!»

Рон присел за стол, отпил вина из кубка, пожевал индюшачью грудку. Все чудилось ему, что слуги и стражники пялятся на него. Что стоит ему только отвернуться, как они начинают кивать в его сторону, строить из пальцев «рога» и издевательски хихикать.

– В Золотом Роге все будет совсем по-другому, – мысленно повторил маркиз Рон Грир.

Не помогло.

– Дело всей жизни! У меня есть дело всей жизни! Я – будущий спаситель мира!

И это тоже не помогало.

Тогда маркиз встал из-за стола и принялся прогуливаться по полянке, пытаясь делать вид, что наслаждается хрустом подмерзших листьев под ногами и видом подсвеченного ярким солнцем инея на ветках. Одиночество угнетало его.

И он не выдержал.

Неуклюже пытаясь продемонстрировать, что интересуется только из праздного ленивого любопытства, он выяснил у слуг, в каком именно направлении находится тот пруд, куда отправилась со своей свитой маркиза Сенга Грир. И двинулся по указанной тропинке старательно прогулочным шагом. Стража устремилась было за ним, но Рон оглянулся на них со столь свирепой физиономией, что ратники, никогда не видавшие своего господина таким, отстали безо всяких уговоров.

Оказавшись вне досягаемости взглядов челяди, маркиз Рон Грир припустил по тропинке бегом.

Впрочем, скоро он запыхался и вновь перешел на шаг.

Идти оказалось недалеко. Рон уже слышал за опушенными инеем деревьями смеющиеся девичьи голоса, слышал раскатистый залихватский мужской бас (паскуды усатого стражника-весельчака, кого ж еще!) – как вдруг его окликнули сзади.

Вздрогнув от неожиданности, маркиз остановился, мельком пожалев, что все-таки не взял с собой стражу.

Но, обернувшись, он уже готов был рассмеяться над своей боязливостью. Под голым кустом, обросшим инеем и оттого похожим на морской коралл, стояла одна из фрейлин его жены. Как же ее?.. Ах да, леди Гризель.

Впрочем, тут же маркизу стало не до смеха. Очень уж лицо фрейлины было… необычным. Он привык видеть эту леди Гризель беспечно болтающей, глупо хохочущей, пошло флиртующей с кем попало (даже со слугами, да!)… А сейчас выражение ее лица было спокойным, сосредоточенным… каким-то хитровато-насмешливым.

«Ну точно, – подумал Рон, – сейчас будет сообщать мне страшную тайну о том, что моя Сенга и этот ублюдок-стражник…»

– Она вас не любит, милорд, – произнесла Гризель.

Рон Грир, конечно, не питал иллюзий насчет истинного отношения Сенги к своей персоне. Но эта фраза была произнесена с такой убийственной простотой, что он опешил. И сердце его сжалось.

– Зна… знаю, – выговорил он.

И как только он это сказал, его словно прорвало. Сам не зная, зачем, он вдруг принялся выкладывать фрейлине все, что она и сама прекрасно знала: как он ради своей обожаемой супруги готов в лепешку расшибиться, а она нос воротит, только все обещаниями да ласковыми ужимками кормит…

И леди Гризель его слушала, безо всякого сочувствия, не пытаясь поддакивать, ойкая и всплескивая руками, сохраняя на лице это выражение снисходительного понимания. Очень необычное, кстати сказать, для нее выражение. Такое может быть у человека умного, прекрасно сознающего свое превосходство над большинством. Но ведь леди Гризель глупа как пробка, в этом ни у кого, кто хоть раз с ней общался, не могло возникнуть ни малейших сомнений.

И как только Рон осознал эту несообразность, так сразу замолчал. Ему стало не по себе.

Леди Гризель, видимо, решила воспользоваться внезапной паузой.

Она распахнула меховую накидку, достала крохотный пузырек, в котором плескалось что-то красное, как кровь, и протянула маркизу.

– Достаточно одной капли, – сказала она. – Лучше добавить в вино. Так скорее подействует.

– К-как подействует? – разинул рот маркиз Грир.

– Обыкновенно, – пожала леди Гризель плечиками. – Она привяжется к вам раз и навсегда. Она будет следовать за вами всюду, куда бы вы ни пошли. Если вы по какой-либо причине расстанетесь, она будет страдать, пока снова не увидит вас. Вы станете для нее единственным смыслом существования. Ну? Берете?

Тут только Рон заметил еще одну странность. Фрейлина говорила своим обычным голосом, но некоторые слова у нее выходили… как-то неестественно. Словно она вдруг заговорила с каким-то чужеземным акцентом.

– Берете? – повторила Гризель.

И сделала такое движение, будто хотела убрать пузырек.

– Беру! – поспешно согласился Рон.

Он схватил драгоценный подарок, спрятал за пазуху, тщательно спрятал, чтобы – чего доброго – не выронить, не потерять. Уладив наконец это дело, он поднял глаза на фрейлину, чтобы поблагодарить ее.

Но леди Гризель уже не было под кустом, ветви которого еще слегка колыхались, бесшумно осыпая кристаллики инея.

«Шустрая!» – стукнуло в обалдевшей голове маркиза. И он все-таки сказал в пустоту:

– Спасибо вам!

Никто ему не ответил.

Рон, спотыкаясь, побрел дальше. В голове его зудел целый рой горячечных мыслей. Странно все это… С чего бы леди Гризель ему помогать? Да еще бескорыстно? И почему она так необычно вела себя? Эх, обладал бы он магическим талантом, хоть вполовину меньшим, чем у его отца, он бы вмиг ее раскусил. А теперь остается только гадать…

Хотя… Пузырек-то с зельем – вот он! Если предположить, что фрейлина не обманула его, тогда… Тогда все просто замечательно!

До озера оставалось всего-ничего, когда Рон вдруг очнулся от своих раздумий, услышав неподалеку какую-то возню. Сойдя с тропинки на пару шагов, маркиз смог разглядеть источник шума: под закостеневшей в инее елью та самая леди Гризель с юбками, задранными до головы, обхватив обеими руками древесный ствол и отклячив крупный белый зад, с азартом отдавалась стражнику – не тому самому усатому хвату, а какому-то другому.

«Действительно, шустрая, – ошарашенно подумал Рон Грир, краснея и пятясь обратно на тропинку. – И когда только успела?..»

Тут же в его голову толкнулась мысль: что-то здесь явно не так, что-то не сходится… Но моментально эту мысль накрыла, полностью поглотив следующая, радостная, предвкушающая:

– Достаточно одной капли! Лучше в вино добавлять, чтоб скорее подействовало…

Цыпа Рви-Пополам скоро пришел в себя. Рана на его затылке выглядела так, будто ей уже, по меньшей мере, пара недель.

– Ты как, братец? – осведомился Тони, заглянув в Цыпино потемневшее лицо. – Нормально?

Цыпа кивнул.

– Мозг вроде не поврежден, – во всеуслышание констатировал Бельмо и негромко добавил. – Было бы чему повреждаться…

– Посмотрел бы я на тебя, весельчак, если б тебе тварь коготь в башку вогнала, – сказал на это Рамси.

Может, Цыпа и чувствовал себя неплохо, но вел он себя все равно странновато: несколько минут изучал окружающих таким растерянно-подавленным взглядом, будто видел их впервые, и ни на какие вопросы не отвечал.

– Что с ним такое? – спросил Мартин Эвина. – С Цыпой? Похоже на то, что вагул заразил его чем-то… Нас ведь они тоже ранили, да с нами все нормально. Ну, относительно, конечно…

– Вагул не просто ранил его, – ответил юноша. Кажется, он уже обдумывал состояние Рви-Пополам и пришел к какому-то определенному выводу. – Он подверг его воздействию Темной энергетики, пытаясь, видимо, подчинить его волю. Темные твари – воплощения Тьмы во плоти, а люди восприимчивы к Тьме, кто-то меньше, кто-то больше… Цыпа наверняка из последних.

– И что теперь? – этот вопрос Мартин задал уже шепотом и с оглядкой на окружающих. – Цыпа… станет тварью?

– В какой-то мере – да, – кивнул Эвин. И, прежде чем Ухорез успел сказать что-то, продолжил. – В Хрониках Топи я читал о том, что первые поколения Егерей изготавливали из вытяжек тел Темных снадобье, которое при введении его в кровь делало человека сильнее, быстрее, агрессивнее и безжалостнее в бою. Впрочем, довольно быстро эту практику запретили. Нельзя уподобляться твари даже временно.

– То есть Цыпа оправится?

– Несомненно. Но какое-то время Тьма будет влиять на его решения и поступки. Нужно приглядывать за ним…

Цыпа между тем все-таки более-менее пришел в себя, пробурчал пару связных фраз, принял от Эвина шест и встал на «корму».

– Полный вперед, – скомандовал Эвин, а сам уселся в центре плота, поместив на колени арбалетную стрелу. Обложенный амулетами, тубусами с заклинаниями, принялся излаживать что-то из стрелы – что-то серьезное, судя по тому, как сосредоточенно прошептывал по ходу работы сложные формулы на Древнем языке, время от времени отпивая по глоточку из пузырька с маной. Воздух вокруг юноши постепенно сгустился, словно пропитавшись напряжением; в светлых волосах его то и дело вспыхивали короткие злые искорки.

А над Мертвым Омутом, все так же скрытое пеленою тумана, кружилось неведомое существо. И всякий раз, когда оно проносилась над плотом, Эвин поднимал голову и внимательно следил за перемещением большого темного пятна, вероятно, оценивая скорость и манеру полета. Разбойники тоже не выпускали недавнего своего защитника из внимания.

– Во, опять прошел над нами!.. – тыкал пальцем Стю. – Не спешит прощаться, рядом держится.

– Молча летает, – отзывался Рамси, – не кричит больше. И не надо. В ухах до сих пор зудит.

– А чего ему кричать? Он же не просто так, верно, голосит, а со смыслом. Как эти вагулы-то сразу посваливали, как только он орать принялся… Испугались!

– И летает как-то… необычно. Толчками. Как будто под водой плавает, загребает…

Разбойники уже успели обсудить все обстоятельства своего чудесного спасения и даже присвоили неизвестному существу прозвище: Крикун. Причем Тони Бельмо расчувствовался настолько, что называл этого Крикуна не иначе как – Крикуша…

– Чего это ты, Тихоня, мастеришь? – обратился вдруг к Эвину Стю Одноглазый. – Уж не злое ли нашему Крикуну задумал?

Юноша не сразу отвлекся от своего занятия:

– Что вы знаете об этой твари? – осведомился он.

– Что она… что она нас всех от ужасной смерти спасла! – тут же с воодушевлением сообщил Стю.

– Если б не Крикуша, болтались б мы теперь на вагулах, как бородавки! – присовокупил Тони. – Вот что знаем.

– По-моему, вполне достаточно, – прибавил и Рамси Лютый.

– Он, Крикун-то, между прочим, сделал то, что Полуночный Егерь с монахом Облачного монастыря не осилили, – заметил Стю. – Вагулов прогнал! За что ж нам его подозревать в чем-то? Ты и не думай ему дрянь какую-нибудь устроить, слышишь?! Эй, Тихоня! Тебе говорят!

– В самом деле… – проговорил Мартин Ухорез, коснувшись плеча Эвина. – Если рассудить логически. Этот… Крикун… мог бы убить нас. Но он этого не сделал. Наоборот – спас. Спрашивается – зачем?

– Вот именно, – сказал Эвин. – Зачем? Если рассудить логически?

Ухорез несколько смущенно усмехнулся:

– Можете, если хотите, смеяться надо мной, но я вот что подумал… Помните, Цыпа на берегу вопил, Сонью призывал? Мол, иду к тебе, жди меня… Когда бутылку яблочного самогона хряпнул?

Это, конечно, все помнили.

– А ну как она и вправду его услышала? – предположил Мартин. – Сонья-то? Для того, кто сотни лет постигает магию Тьмы, это, я полагаю, несложно… А если она заинтересована в том, чтобы мы ее нашли? А? И послала одну из подвластных ей зверюшек помогать нам в дороге?

Кажется, до такого объяснения поведению Крикуна никто из путешественников не додумался. Но оно, это объяснение, разбойникам понравилось. Люди всегда легко верят в то, во что удобнее и спокойнее верить.

– Я, кстати, тоже что-то такое предполагал, – нагло соврал Тони.

– А у тебя какая-нибудь другая версия есть, а, Тихоня? – спросил Мартин Эвина.

– Нет, – качнул тот головой. – Но мы в Тухлой Топи. Здесь никого, кроме Темных тварей, нет и не было никогда, здесь везде Темные твари. А значит – здесь везде враги, некоторые из которых, кстати, имеют зачатки разума. А меня учили не верить врагам. Особенно тем, кто имеет зачатки разума.

– Ты уверен, – веско проговорил Мартин, – что Крикун – именно враг?

– Он – Темная тварь. А значит – враг.

– Ты уверен? – повторил свой вопрос верховод разбойников. – Что он – Темная тварь? Или, если это все-таки так и есть, в том, что нам не следует доверять ему? Ты, конечно, Полуночный Егерь, и без тебя мы бы не продержались здесь столько времени. Если честно, и дня бы не продержались. Но… иногда мир оказывается вовсе не таким, каким мы его привыкли понимать.

Эвин хотел ответить сразу, но осекся. Видимо, припомнив недавние события, приведшие его сюда… и внутренне согласившись с последним утверждением Мартина.

– Эвин Сторм был бы уверен, – сказал он тихо, словно про себя. – А Тихоня – уже нет…

Впрочем, возиться со стрелами он не прекратил.

– Пф, – скривился Стю. – С вагулам все-таки, Тихоня, ни ты, ни твой братец не справились, – повторил он. – А Крикун – их прогнал, как нашкодивших котов. Поэтому… – он развел руками, не сочтя даже нужным договаривать.

– Зачем Темным тварям люди? – вступил Рамси Лютый, обращаясь к Эвину. – Они питаются их плотью и эмоциями, сам же говорил. Ни за чем другим люди Темным не нужны. Крикун мог бы нас захавать? Да легко! Раз уж он сильнее вагулов. Мог, значит. И сейчас может. Спрашивается, почему не сделал и не делает этого?.. А?

– Не знаю, – сумрачно сказал Эвин. – Но, боюсь, что ответ на этот вопрос таков, что не понравится ни мне, ни тебе…

– Да что там толковать! – всплеснул руками Тони Бельмо. – Крикун нас охраняет, и баста! И не смей пулять в него своими стрелами, а то!..

– А то что? – поднял голову юноша.

И Тони сник:

– А то – то… – бормотнул он. – Чего-нибудь… Не знаю, что именно…

– Сильнее других, да? – немедленно набычился на Эвина Стю. – Силу свою в битве с вагулами надо было показывать. Вы, Полуночные Егеря, клятву приносите людей от Темных тварей защищать, так вот и держи свою клятву! А ты как нас защищаешь, а? Мы из-за тебя чуть не… того…

Эвин на это ничего не сказал, только арбалетная стрела в его руках дрогнула, а из-под лезвия ножа, которым он наносил на древко какие-то знаки, вместе с завитком стружки порхнул снопок голубых искр. Стю осекся.

Эдгард со спокойным интересом наблюдал за спорщиками.

– Забавно получается, – проговорил он в пространство. – Ты, Одноглазый, рассуждаешь о свободе, а сам ответственность за свою собственную жизнь на чужие плечи перекладываешь – когда это выгодно. Пока Эвин вел вас до Мертвого Омута, безоплошно круша Темных, его авторитет для вас был непоколебим. Но стоило ему раз потерпеть поражение, вы уже накинулись на него, как стая шакалов, жадно желая отдаться новому хозяину, даже если он, скорее всего, Темная тварь. Если так свободолюбив, то – пожалуйста – иди своим путем, куда хочешь, на все четыре стороны. А не ищи очередного вожака и покровителя.

– А в этом и есть моя свобода! – тут же вылепил в ответ Стю. – Я никакими обязательствами не связан, как мне удобно, так я и поступаю! И кто мне тут о свободе говорит?! – подбоченился он. – Тот, кто сам себе не принадлежит? То своему дяде в добровольное рабство отдался, то брату! Свобода для смелых духом! Для тех, кто не боится отказаться от каких бы то ни было рамок! А ты – раб! Раб, да!

– А ну, заткнись! – не сдержался на этот раз Эвин.

– Не горячись, брат! – безмятежно улыбнулся Эдгард. – Он просто не имеет понятия, о чем говорит. Свобода… Каждый из нас абсолютно свободен, где бы ни находился и что бы ни делал. Только мало кто это понимает. Мы – это наше сознание, а вовсе не тело. Пойми это, прими это, и ты обретешь совершенную свободу. Мы сами накидываем на себя цепи, сковывающие нас.

– Свобода – это деньги, – произнес Рамси Лютый с какой-то даже жалостью к Эдгарду, не понимающему таких элементарных вещей. – Когда у тебя задница голая и жрать нечего, тут уж под любого прогнешься, себя продашь.

– Растрачивающий драгоценные мгновения жизни, дарованные нам Неизъяснимым, на ублаготворение плоти – вот истинный раб, – сказал Эдгард. – Тело ненасытно, оно всегда будет требовать еще и еще. Эти цепи сковывают нас по ногам, не давая идти туда, куда направляет нас Неизъяснимый. И боясь телесного голода, такой раб стремится обзавестись как можно большим количеством вещей, чтобы ни в чем не отказывать телу. Так мы накидываем на себя цепи, которые сковывают наши руки, не давая делать то, в чем наставляет нас Неизъяснимый. Тот, у кого много вещей, всегда пребывает в страхе: он боится тех, у кого вещей меньше. Ведь они обязательно возжелают его вещи. Он боится тех, у кого вещей больше – те постараются обезопасить себя от того, кто беднее. На что способен человек, который всего и всех боится и не способен сдвинуться с места?

– Свобода – это сила, – сказал Мартин, сказал серьезно, вовсе не пытаясь уязвить кого-то или кого-то оправдать, а лишь донести свою точку зрения. – Мускулы, боевая хватка, хороший клинок – вот свобода. Кто сильнее, тот и свободен. Потому что способен противостоять кому угодно. Сильному нечего бояться. Сильный выше всех! А только тот, кто выше всех, по-настоящему свободен!

– И здесь, – продолжил Эдгард, – нас подстерегает последняя, нижайшая ступень впадения в несвободу. Все желания человека сводятся к одному: возвыситься над другими, заполучить власть над их телами. Обуянный этой страстью человек не думает более ни о чем другом, кроме как о сокрушении конкурентов. И нет такого преступления, на которое человек не пошел бы ради власти. И эти цепи мы накидываем себе на горло, они сковывают нас, не давая дышать. Откажись от ублаготворения своей плоти, от жажды вещей, от страсти владеть и повелевать – цепи спадут с тебя, и ты станешь совершенно свободен. И Неизъяснимый откроет тебе тысячи дорог, среди которых ты можешь выбрать себе одну-единственную. Свою. Каждый из нас появился на земле не просто так. Каждого из нас Неизъяснимый привел в этот мир для какой-то определенной цели. Вы когда-нибудь глядели с берега на заходящее в океан солнце? Оно прокладывает по воде сверкающую дорожку, отчетливо яркую. И вся штука в том, что всякий видит именно свою дорожку, зажегшуюся на великой воде именно для него – от его ног до самого солнца. У каждого из нас есть своя Сияющая тропа. Понимаете? Главное – увидеть ее. Вообще, можно сказать, получается так, что не мы выбираем Сияющую тропу, а она нас. Но только тех – кто способен ее увидеть. А смотреть на солнце непросто…

Эдгард говорил негромко и ладно, не напрягаясь подыскивать на ходу нужные формулировки, но и не воспроизводя затверженный когда-то текст. Слова словно сами собой шли через него. И так это получалось убедительно, что на него смотрели и его слушали все.

Кроме Цыпы Рви-Пополам.

Цыпа ворочал своим шестом, толкая плот вперед и вперед, по-бычьи опустив голову, глядя куда-то вниз, себе под ноги. Время от времени он вдруг замирал, словно в страхе втягивая угловатую башку в могучие плечищи. Будто бы прислушивался к чему-то, что происходило не вокруг, а внутри него.

– Мудрено говоришь! – высказался Тони Бельмо, когда Эдгард закончил. – Только вот нестыковочка выходит. Ты-то сам со всей своей внутренней свободой не на мягкой травке сейчас лежишь, цветочки нюхая и блаженно болтая ногами… Ты тут, с нами, с приговоренными к смерти, в этой проклятой Тухлой Топи, где только смерть и ужас… и даже солнышка не видно. Вообще никакого. Какую-то хреновенькую Сияющую тропу ты выбрал, свободный человек! Вообще ни разу не сияющую… Или она тебя выбрала…

– А зачем вообще эту тропу выбирать? – пошевелившись, спросил Рамси Лютый. – Если ты полностью свободен, значит, никто тебя заставить не может что-либо делать. В том числе – какие-то там тропы выбирать. Если тебе ничего от жизни не надо, так лежи себе, отдыхай…

Эти слова почему-то очень рассмешили Эдгарда.

– Разве мы животные? – осведомился он с широкой улыбкой. – Неизъяснимый создал нас, вложив в небесную глину божественную искру вечного устремления. Именно эта искра и делает нас тем, что мы есть – людьми, человеками. Именно она уподобляет нас Неизъяснимому, Творцу всего сущего. В нас вечно горит Огонь Созидающий. И этот огонь, разгоревшийся из божественной искры Неизъяснимого, – есть великое сокровище. Самое дорогое, что можно представить. Как можно просто закопать это сокровище? Человек пришел в этот мир, чтобы творить!

– Что – творить-то?.. – спросил Рамси, несколько оторопев от неожиданно вдохновенной речи обычно спокойного и сдержанного Эдгарда.

– Что угодно. Что-то новое. Что-то свое. Чего до тебя еще не было. Чтобы в конце жизни, оглянувшись, можно было с удовлетворением сказать, что твои годы прошли не зря.

– А вот ты, например?.. – прищурился на Эдгарда Тони. – Ты что творишь? Что созидаешь? Идя по избранной тобою Сияющей тропе?

Юноша снова усмехнулся:

– Дядюшка Аксель говорил, что я творю – Историю.

Это заявление оказалось столь неожиданным, что никто на него ничего не сказал.

Несколько минут прошло в тишине.

– А как понять, что твоя Сияющая тропа – та самая, единственная, правильная? – заговорил снова Эвин. – Что она – не иллюзия?

Он отложил свою стрелу. Похоже было, что этот вопрос его действительно волновал.

– Нужно смотреть на солнце, конечно, – сказал Эдгард.

– На солнце?

– Оно одно, и другого такого нет. Оно – главное для тебя в момент выбора. Ни на что другое смотреть просто нет смысла. Когда ты поймешь, что для тебя важнее всего, ты и увидишь свою Сияющую тропу.

– А как понять… что важнее всего? Как понять, что ты не ошибаешься?

– Это очень просто, – ответил Эдгард. – Если, ступив на тропу, ты не чувствуешь ни малейшего колебания совести, значит, ты идешь туда, куда нужно. Совесть – очень тонкий орган. И доверяющийся ему никогда не ошибется.

– Ни малейшего колебания?.. – медленно переспросил Эвин, словно заново, в который уже раз, перебирая свои недавние воспоминания, свои недавние мысли и чувства. – Да, так оно и было! – твердо сказал он, поднимая глаза на брата. – Ни малейшего колебания! Почему же тогда я оказался здесь, а не на престоле Утренней Звезды?

– Видимо, твоя тропа несколько длиннее, чем ты изначально предполагал, – тут же отозвался Эдгард, пристально смотря на него. – Но ты ведь не сошел с нее, верно? Ты и теперь отчетливо видишь цель? И ты полон уверенности, что рано или поздно достигнешь ее?

Эвин смешался.

– Сам же понимаешь, что – нет… – пробормотал он, опуская голову и вновь берясь за стрелы. – Сейчас я… не знаю, что для меня главное. Не знаю, что важнее всего.

– Смотри на солнце, брат, – с улыбкой пожал плечами Эдгард. – Виконт Эвин Сторм из рода Стальных Орлов, смотри на солнце.

– Я – Тихоня теперь, – буркнул, отвернувшись, Эвин. – А никакой не виконт… И отсюда солнце не видно.

– И что теперь делать? – вдруг с неожиданной жадностью спросил Мартин.

– Кому? – повернулся к Ухорезу Эдгард.

– Ему, Эвину. И… другим. Которые тоже когда-то сбились с пути? Которые чувствуют: то, как они живут, – это неправильно, ненормально? Что делать?

Эдгард не успел ничего ответить.

Одноглазый Стю в сердцах звучно сплюнул в черную воду Омута и сильно топнул ногой, качнув плот.

– Ты-то куда лезешь, верховод? – с досадой воскликнул он. – Чего ты их слушаешь, дворянчиков этих? Эти их разговорчики тухлые?! Совесть! Внутренняя свобода! Сияющая тропа! Созидать-творить!.. Ля-ля! Бу-бу! Тьфу, тошнит! С души воротит! Все они такие, благородные, мать их!.. На словах охрененно умные и прямо святые! А на самом деле… Хуже нас, хуже самых последних душегубов, коли охота приходит похоть свою почесать да брюхо набить! Хотите, дворянчики, я вам кое-что расскажу? – ткнул он помутневшим взглядом Эвина и Эдгарда по очереди. – Эти-то знают, а вы еще не в курсе… А? Хотите? Ты, Тихоня? И ты, Гололобый?..

– Расскажи, – успокоительно улыбнулся Эдгард. – Изволь, Одноглазый Стю, мы тебя с удовольствием послушаем.

– А по мне хоть с удовольствием, хоть без удовольствия! – рубанул взбеленившийся вдруг разбойник. – Жил я, значит, в Ямах… У нас глины гончарной полно, где угодно копни, там и глина будет: вот поэтому Ямами деревеньку и называют. Жил, говорю, в Ямах, не тужил. С Ингой мы… с детства дружили, а как подросли, так я, конечно, замуж ее взял… – тут Стю почему-то оскалился. С шипением втянул выступившую на губах слюну и продолжал. – Замуж, говорю, ее взял, Ингу мою. Вы бы видели, какая красавица была! Не чета вашим напомаженным. А пела как! А вышивала!.. А я кувшины лепил, обжигал и расписывал. И очень искусно, между прочим! Окрестные торговцы за моим товаром в очередь вставали! И вот как-то барон наш ехал через деревню. Увидал Ингу, поманил пальцем. Хорошо я рядом оказался, а то она, дура, по простоте своей и пошла… Утащил ее кое-как, хоть барон и гневался. А той же ночью он к нам в хибарку прислал пяток парней. Все в железе да при оружии. Башку мне расколотили, глаз выбили. А Ингу мою… Дальше продолжать или и так все понятно?

– И так все понятно, – подтвердил Эдгард.

– Вот тогда, когда я в Ямах жил, я шел по своей Сияющей тропе! Врубаетесь?! Вот тогда я смотрел на солнце! На Ингу мою… А теперь ничего не осталось! Пустота! Ночь! Нет солнца ни хрена! Обрушилось оно в океан и потухло! И мы все здесь такие! У каждого из нас спроси… Вот у Рамси, у Тони, у Цыпы, у верховода, наконец!.. У любого из нас наши солнца снесли с неба, срубили, как головы! Вот Рамси! Думаешь, он всегда разбойничал? О, он серьезным человеком был, уважаемым! Купцом! Не каким-нибудь вшивым торговцем, а – караваны в дальние страны водил. Большим домом жил. Семья… Одних сыновей сколько!.. Сколько, а Рамси?

Рамси Лютый только рукой махнул, отвернулся. Длинный сухой нос его стал словно еще длиннее и еще суше.

– Обманули его компаньоны, лишили всего, хорошо, что живым остался. И разлетелась по свету его семья, кто куда… А Тони Бельмо? В шутах ходил при одном графском дворе. Пока у графской дочки пузо округляться не стало! Тони-то в этом деле совсем ни при чем был, а графская дочка на него указала. Чтоб настоящего милого дружка от петли сберечь. Еле-еле успел Тони ноги нарезать… Каждый из нас сорвался со своей Сияющей тропы! – убежденно закончил Стю. – Не зря же нас всех вместе судьба слепила, изгоев. И бродим теперь в пустоте, хватая, что под руку подвернется! Нет у нас больше наших солнц. И не будет никогда! А ты говоришь!..

Он замолчал, тяжело дыша.

– Любому из людей Неизъяснимый приготовил его предназначение, – проговорил Эдгард с той же убежденностью. – Надобно верить в это и внимательнее смотреть по сторонам – где зажжется для вас новое солнце. Истинное. Все мы не зря оказались в этом мире. Конечно, не зря. Безусловно, не зря. Сомневаться в этом – значит отрицать самого себя. Значит – признавать себя бессмысленным и бездушным животным. А вовсе не человеком. Разве вы не хотите быть людьми?

– Тьфу! – сплюнул еще раз Одноглазый.

Остальные разбойники смолчали. Впрочем, у большинства из них было такое выражение лица, будто они хотели ответить Эдгарду. И, кажется, утвердительно… По крайней мере, Мартин Ухорез вдруг тихо проговорил, глядя куда-то в затянутую неизбывным туманом пустоту Мертвого Омута:

– Я хочу…

– Если ты хочешь, значит – будешь, – твердо сказал Эдгард. – Это я обещаю тебе.

– Берег! – вдруг выкрикнул Рамси, подскакивая на месте. – Смотрите, вон там! Прямо по курсу!

Здесь, на вершине башни, ночное небо было таким близким, что, казалось, до него можно достать рукой – вот так просто привстать на цыпочки и потрогать пальцами бархатистую синеватую темь. И звезды отсюда выглядели совсем не так, как с земли: сияли редко разбросанные небывало крупные звезды, налитые глубоким желтым светом, как небесные яблоки, а между ними мерцали золотым песком мириады мелких далеких звездочек.

Мастер Аксель сбросил с плеч плащ, тут же передернул плечами от ночного холода. И широко взмахнул руками – можно было подумать, чтобы согреться, но сразу же его движения стали сложнее. Он сплел в воздухе невидимый рисунок, и тут же над его головой возник прозрачный пологий купол. Еще один взмах руками – и на куполе неторопливо проступила диковинная сеть серебряных прожилок; отражения бесчисленных звезд ладно легли на эту сеть, и купол стал похож на схему звездного неба, невероятно замысловатую, но очень красивую.

Мастер Аксель, задрав голову, походил взад-вперед, придирчиво рассматривая свое произведение. Затем хмыкнул, кивнув сам себе, – видимо, остался доволен.

Он щелкнул пальцами, и под куполом из ниоткуда появился столик, на котором располагалась объемная карта герцогства Арвендейл – удивительно подробная, с миниатюрными объемными замками, поселками, лесами, реками, горами… Отпив из пузырька глоток маны, Аксель проделал еще один сложный пасс.

И купол-схема вдруг засветился. И, качнувшись, стал медленно вращаться… Рисунок прожилок на куполе при этом менялся, но гармоничности своей не терял – звездные отражения скользили точно по прожилкам, как нанизанные на серебряные нитки бусинки.

Свет прозрачного купола легкими струями полился вниз, на карту. Это было похоже на призрачный бесшумный дождь… И под этим дождем на карте закружились-зазмеились проворные туманные полосы: ослепительно-снежные, бело-молочные, рыхло-серые, темные и совсем непроглядно-черные – над шпилями и стенами крохотных замков, над зелеными лесными верхушками, выпуклыми голубыми венами рек, суровыми грядами гор…

Аксель, глубоко задумавшись, углубился в изучение развернувшейся перед ним картины.

Щупальца грозной мглы тянулись со стороны Тухлой Топи, наползали на Драконью гряду…

Ну, в этом-то не было ничего нового. Это Аксель видел уже много раз раньше.

Серые туманные кольца извивались над Золотым Рогом…

Как и вчера, как и неделю тому назад, как и месяц тому назад. Разве что только день от дня эти кольца становились все темнее.

Сегодня – заметил мастер Аксель – среди серых полос над Золотым Рогом замелькали несколько полосок откровенно черных.

Это уже было совсем нехорошо.

Что-то скверное вот-вот произойдет в Золотом Роге, в сердце Арвендейла. Что-то дурное вот-вот случится там…

Аксель поднял взгляд на вращающийся под светом небесных звезд купол-схему. Прищурился, высматривая что-то, что, пожалуй, во всем свете мог разглядеть только он. Ну, может быть, еще пара-тройка старейших магов Университета…

– Через два дня… – обеспокоенно забормотал мастер Аксель. – Или через один. Или уже завтра… Нет-нет-нет! Так не пойдет… Мне нужно время! Арвендейлу нужно время! Дом Соньи все еще не найден, и моих знаний о магии Тьмы недостаточно, чтобы ей противостоять! Сестры-помощницы, даруйте мне свою силу отвести беду!

Тщательно выговаривая каждый слог каждого слова, он прочитал длинную и сложную формулу на Древнем языке. Затем, не сводя глаз с купола, воздел руки и принялся перебирать пальцами светящиеся струи призрачного дождя, беззвучно лившиеся сквозь купол, – сначала медленно и осторожно, а потом все быстрее и быстрее, будто играл на каком-то музыкальном инструменте. И струи-струны вдруг запели под его пальцами.

А туманные полосы над Арвендейлом, подчиняясь этой музыке, запетляли, заизвивались быстрее и причудливее. И не понять уже стало – какие из них светлее, какие темнее. Клокочущая буря, пульсирующая то угольно-черным, то снежно-белым, накрыла карту.

И буря та продолжалась недолго. Мастер Аксель резко оборвал свою игру, шумно выдохнул, встряхнул утомленными руками. И в наступившей тишине с хрустом размял шею.

Серая масса тумана, теряя однородность, снова расползалась отдельными полосами.

Аксель медлил опускать голову к карте, он устало улыбался, явно предвкушая увидеть на ней какие-то положительные изменения.

А когда все-таки опустил, то вздрогнул и изменился в лице.

Над Золотым Рогом не стало светлее.

И если б только это!..

Над графством Утренней Звезды, где еще пару минут тому назад было умиротворяюще бело, теперь расплывалось отвратительно шевелящееся густо-серое пятно.

– Что за?.. – выдохнул Аксель и тут же осекся. Прищурился.

Тонкая, словно черный волосок, извилистая полоска тянулась от Золотого Рога к Утренней Звезде. Это могло означать только одно: то, что вскоре случится в сердце Арвендейла, отзовется в графстве большой бедой.

Он быстро вскинул голову к куполу, пошевелил губами.

– Когда же? Когда?..

– Очень скоро, – ответили ему переплетения серебряных жилок, по которым скользили бусины звезд. – Завтра… Послезавтра…

– Но что? Что?!

Если примерный ответ на вопрос: «когда?» мастер Аксель получить мог, то ответ на вопрос: «что именно случится?» – был для него неподъемен. Как, впрочем, и для любого человека. Ибо всякий человек – все-таки не более чем человек. И будущее – и далекое, и близкое – никогда не станет для людей открытой книгой.

Аксель выругался. Но тут же спохватился, прихлопнул ладонью губы и произнес формулу обращения к Сестрам-помощницам. Быть может, они снизойдут к нему, дадут какой-нибудь знак, хоть как-то проясняющий волю Космоса?

Произнесенное осталось пустым звуком – магической силы для того, чтобы наполнить формулу энергией, у Акселя не оказалось. Он схватился за пузырек с маной, но там осталось лишь несколько капель.

Мастер Аксель выцедил последние капли, поднял плащ, вытер им мокрое лицо. Маг-ученый был удручен и напуган. Чересчур стремительно Тьма над Арвендейлом набирала могущество. Слишком уж быстро сдавал свои позиции Свет.

Мимолетным движением брови мастер Аксель заставил все призрачное сооружение, светящееся, кружащееся, переливающееся, застыть и поблекнуть. Затем, уже отворачиваясь от него, Аксель невнимательно махнул рукой. Раздался тонкий звон.

Ладонь мага разбила созданный им мираж на тысячи невесомых осколков, которые растворились в подсвеченной звездами полутьме, не долетев до поверхности крыши.

Мастер Аксель ойкнул спустя секунду после того, как почувствовал укол боли. Потому что мозг не сразу поверил телу, что осколки иллюзии способны причинить какой-либо урон живой и настоящей плоти.

Он поднес к глазам ладонь, на тыльной стороне которой – под указательным пальцем – алел ровный аккуратный порез.

– Да что же такое происходит? – изумленно вопросил ночное небо мастер Аксель. – Как это понимать?

И вдруг странное чувство, новое – и очень неприятное в своей новизне – чувство охватило его.

Он привык чувствовать себя участником Великой Игры. Ну, конечно, не полноценным Игроком. Не тем, кто переставляет фигурки на доске мира. Но тем, кто может повлиять на ход событий. Тем, кто стоит немного в стороне от Игровой Доски, тем, кто немного над ней. Тем, кому понятны и даже в какой-то – не в полной, само собой, – степени подвластны безвольные фигурки, слепыми рыбами плывущие по течению потоков, направляемых Космосом. Их много, этих фигурок, они заменимы, уязвимы и беззащитны. Когда в них отпадает необходимость, их просто сметают с доски… А он, мастер Аксель, конечно, совсем другое дело…

Или нет?

Аксель посмотрел на кровоточащий порез, слизнул алую каплю, натужно сглотнул соленую слюну.

Быть может, это и есть знак, которого он сейчас так жаждал от высших сил?

На порезе проступила еще одна кровяная капля, скатилась на ладонь, оставив за собой красную дорожку.