Малкольму никогда не приходило в голову, что целая река – да что там, целое графство! – может исчезнуть в паводке. Откуда взялось столько воды, он и представить себе не мог. Утром он опустил руку за борт, зачерпнул немного и поднес ко рту, ожидая, что она окажется соленой, – будто сам Бристольский залив рвется напролом к Лондону, – но никакой соли в воде не оказалось. На вкус она была не слишком хороша, но не морская – это точно.

– Если бы ты шел на веслах в Лондон и не было бы паводка, сколько бы это заняло? – спросила Элис.

Она впервые заговорила с ним с тех самых пор, как они уплыли из аптеки два часа назад.

– Не знаю. Тут примерно шестьдесят миль, может больше, потому что река все время виляет. Но мы бы все равно шли по течению, так что…

– Ну, так сколько?

– Возможно, несколько дней…

Элис закатила глаза.

– Но сейчас все будет быстрее, – продолжал Малкольм. – Потому что течение гораздо сильнее обычного. Посмотри, как быстро мы идем, – вон как раз деревья…

Над водой виднелась вершина холма, увенчанная купой деревьев, в основном дубов, чьи голые ветви траурно чернели на фоне серого неба. «Прекрасная дикарка» и правда неслась стрелой: и минуты не прошло, как они пролетели мимо, и холм остался позади.

– В общем, гораздо быстрее, – закончил Малкольм. – Может, день.

Элис ничего не сказала, только поправила Лире одеяльце. Дитя лежало у нее между ботинок, так укутанное, что Малкольм различал только макушку и яркую бабочку-Пантелеймона, сидевшую на волосах.

– Как она там? – спросил он.

– Вроде ничего.

Асту очень интересовал Пан. Она еще раньше заметила, что он может менять форму, пока Лира спит, – хотя спал и сам. У нее даже была теория, что когда Пантелеймон – бабочка, это значит, что Лира видит сон, но Малкольм отнесся к ней скептически. Конечно, ни один из них не имел ни малейшего представления, что происходит, когда они сами спят: знали только, что Аста может заснуть в одном облике, а проснуться в другом, но как совершалась перемена, все равно не помнили. Малкольм и рад был бы обсудить это с Элис, но перспектива получить в ответ бездну презрения совершенно его не радовала.

– Вот спорим, ей сейчас что-то снится! – сказала Аста.

– Это еще кто там? – вдруг резко сказала Элис.

Она указывала куда-то Малкольму за плечо; взгляд ее был устремлен назад по ходу движения и вдаль. Мальчик обернулся, но различил сквозь влажный серый воздух лишь слабые очертания человека в ялике, который быстро греб по направлению к ним.

– Плохо видно, – сказал Малкольм. – Может быть, это…

– Он самый, – оборвала его Элис. – Деймон сидит на носу. Греби быстрее!

Отсюда Малкольм уже видел, что ялик – неудобное суденышко, которое и сравниться не могло быстротой и ходкостью с «Дикаркой». Зато у гребца были мускулы взрослого человека, и на весла он налегал весьма решительно.

Малкольм погрузил весло в воду, и каноэ ринулось вперед. Увы, долго он так выкладываться не сможет: уже болели и руки, и плечи, да и все тело до самой поясницы.

– Что он там делает? Где он? – отрывисто спросил он.

– Отстал. Не вижу его отсюда – он сейчас за тем холмом. Давай, не останавливайся!

– Я и так гребу изо всех сил. Скоро придется остановиться, а кроме того…

Смена ритма качки разбудила Лиру, и та начала тихонько хныкать. Скоро ее придется покормить, а это значит – привязать каноэ, развести огонь, согреть воды. А до того – еще и найти, где спрятаться.

Малкольм принялся оглядываться по сторонам, сохраняя как можно более ровный и сильный ход. Они плыли через широкую долину, где-то очень высоко над руслом реки. Слева над водой вздымался поросший лесом склон, а справа возвышался большой дом, белый, в классическом стиле. Он стоял на склоне зеленого холма, тоже поросшего деревьями. До него было довольно далеко; скорее всего, человек в ялике увидит их, прежде чем они успеют спрятаться.

– Правь к дому, – велела Элис.

Малкольм и сам думал, что из двух вариантов следует выбрать этот, и, развернув лодку в нужном направлении, снова стал грести изо всех сил. Вскоре они различили тонкий столб дыма, поднимавшийся над одной из многочисленных труб и таявший на ветру.

– Там люди, – сказал Малкольм.

– Вот и хорошо, – ответила Элис.

– Если кругом будут люди, – заметила Аста, – меньше шансов, что он…

– А вдруг он уже там и с ними заодно? – проворчал Малкольм.

– Но он же вон там, позади, в лодке, разве нет? – удивилась Аста.

– Может и так. Отсюда далеко, не разглядеть.

Малкольм осознал, что ужасно устал. Он не знал, сколько уже гребет, но, сбавив ход ближе к дому, почувствовал, как с каждым футом на него все больше наваливаются холод, усталость и голод. Он уже едва мог держать голову.

Впереди пологая лужайка поднималась прямо из воды к белому, украшенному колоннами фасаду. Впрочем, света было так мало, что видно было только то, что движется. Где-то на задах дома из трубы поднимался дым.

Лодка мягко ткнулась в скрытую под водой землю.

– Так, и что мы будем теперь делать? – деловито спросила Элис.

Склон поднимался очень плавно – между лодкой и краем травы оставалось еще несколько футов.

– Снимай ботинки и носки, – сказал Малкольм, стягивая обувь. – Мы вытащим каноэ на берег, по траве оно пройдет достаточно легко.

Тут их окликнули со стороны дома.

Между колоннами показался мужчина и жестами приказал им убираться подобру-поздорову. Он еще что-то крикнул, но было далеко, и они не расслышали.

– Иди к нему и объясни, что нам надо покормить ребенка и немного отдохнуть, – сказал Малкольм.

– Почему я-то?

– Потому что тебя он скорее послушает.

Они вытащили каноэ из воды, и Элис с чрезвычайно мрачным видом зашагала вверх по склону к человеку, который снова что-то крикнул.

Малкольм оттащил лодку подальше от воды, в растрепанный кустарник у края лужайки, и без сил рухнул рядом.

– Как ты там, просыпаешься? – сказал он Лире. – Везет некоторым. Хорошая у вас жизнь, у младенцев.

Лира, однако, совсем не выглядела довольной. Малкольм вынул ее из каноэ и принялся баюкать на коленях, стараясь не обращать внимания на запах, недвусмысленно намекавший, что ребенка пора переодеть… Ни на запах, ни на серое небо и холодный ветер, ни на далекого человека в ялике, который как назло снова показался на глаза. Малкольм прижал малышку к груди и осторожно поцеловал в лоб.

– Мы тебя защитим, – сказал он. – Смотри, Элис уже разговаривает вон с тем человеком. Скоро мы отнесем тебя в дом, затопим камин и согреем молока. Конечно, если бы твоя мамочка была здесь… У тебя же никогда не было мамы, правда? Тебя просто где-то нашли. Лорд-канцлер подобрал тебя под кустом и подумал: «Вот черт, я же не могу сам присматривать за ребенком! Лучше отдам ее сестрам в Годстоу». Потом за тобой ходила сестра Фенелла – ты же ее помнишь, да? Славная старушка, правда? А потом случился потоп, и нам пришлось забрать тебя на «Прекрасную дикарку». Интересно, ты вообще что-нибудь из этого потом вспомнишь? Скорее всего, нет. Я вот ничего не помню из того времени, когда сам был таким маленьким. Смотри-ка, а вот и Элис к нам идет. Посмотрим, что она скажет, а?

– Он говорит, что надолго нас не пустит, – сообщила Элис. – Я сказала, что нам только огонь развести и ребенка накормить, и что надолго мы бы все равно не остались. Что-то там неладное творится. Странно этот человек выглядит.

– Там еще кто-нибудь есть? – спросил Малкольм, поднимаясь на ноги.

– Нет. По крайней мере, я больше никого не видела.

– Бери Лиру, а я спрячу каноэ получше, – сказал он, передавая ей ребенка.

Руки у него тряслись от усталости.

Сделав все возможное для «Дикарки», он собрал необходимые для Лиры вещи и поплелся к дому. За колоннами обнаружилась огромная дверь – сейчас открытая; о косяк опирался мужчина с кислой физиономией и в грубой одежде. Его деймон-мастиф неподвижно стоял рядом и провожал их глазами.

– Надолго вы тут не останетесь, – снова сказал мужчина.

– Не останемся, – живо согласился Малкольм.

Человек был слегка пьян, а он знал, как обращаться с пьяницами.

– Симпатичный дом, – сказал Малкольм.

– Может, и симпатичный, да не твой.

– Значит, ваш?

– Теперь да.

– Вы его купили или просто себе забрали?

– Наглеешь, как я посмотрю?

Деймон-мастиф глухо зарычал.

– Не-а, – легкомысленным тоном ответил Малкольм. – С потопом все так переменилось. Я бы не удивился, если бы вы отвоевали этот дом силой. Сейчас все по-другому. А если вы его завоевали, значит, он теперь ваш, это уж как пить дать.

Он посмотрел вдоль лужайки на бушующую реку. Сгущались сумерки, и гребца на лодке было не разглядеть.

– Тут прямо настоящий замок, – продолжал он. – Вы бы с легкостью его защитили, если бы кто напал.

– Кто это собирается на него нападать?

– Никто не собирается. Так, к слову пришлось. Вы сделали хороший выбор.

Незнакомец обернулся и проследил за его взглядом.

– А как этот дом называется? – спросил Малкольм.

– А тебе-то что?

– Уж очень солидно он выглядит. Прямо как дворец или усадьба. Вы могли бы назвать его в свою честь.

Человек фыркнул. Может статься, что и от смеха.

– Можно табличку поставить у воды, – сказал Малкольм. – Например: «Держитесь подальше. Нарушители будут казнены». А что, имеете полное право. Вон там уже какой-то человек в ялике правит сюда.

Он и правда теперь различал лодку, упорно двигавшуюся прямо к ним – все еще на некотором расстоянии вверх по течению.

– А что с ним не так?

– Да все так… пока он не высадится и не попытается дом этот у вас отобрать.

– Ты его, что ли, знаешь?

– Думаю, я знаю, кто он такой. Как раз из тех, с кого станется рискнуть.

– У меня вообще-то дробовик есть.

– Ну, он точно не рискнет высадиться, если вы ему ружьем пригрозите.

Человек задумался.

– Я должен защищать свою собственность, – наконец решил он.

– Разумеется, должны. Имеете полное право.

– Да кто он вообще такой?

– Если он тот, о ком я думаю, то его звать Боннвиль, и он недавно вышел из тюрьмы.

Деймон-мастиф тоже посмотрел в ту сторону и зарычал.

– Он, стало быть, за тобой гонится?

– Ага. От самого Оксфорда.

– Чего ему от вас надо?

– Ребенка хочет забрать.

– Это, что ли, его ребенок? – затуманенный взгляд с трудом сфокусировался на лице Малкольма.

– Нет. Это наша сестра. Он просто хочет ее отнять.

– Да ладно!

– Чистая правда.

– Вот гад!

Человек в лодке приближался, и уже было ясно, что он собирается пристать к берегу. Сомнений в его личности, увы, больше не оставалось.

– Я лучше пойду внутрь, – быстро сказал Малкольм, – а не то он меня увидит. Вам-то он ничего сделать не посмеет. Мы уберемся отсюда, как только сможем.

– Об этом не волнуйся, сынок, – сказал хозяин дробовика. – Как тебя звать-то?

– Ричард, – не сразу вспомнил Малкольм. – А сестру мою зовут Сандра. А малышку – Элли.

– Ступай внутрь и не маячь тут. Я с ним сам разберусь.

– Спасибо, – сказал Малкольм и проскользнул в дом.

Мужчина вошел вслед за ним и, направившись в комнату сразу за холлом, вынул из шкафа дробовик.

– Будьте осторожны, – сказал ему Малкольм. – Он может быть опасен.

– Если кто тут и опасен, так это я.

И он нетвердой походкой вышел вон. Малкольм огляделся по сторонам. Холл был отделан лепниной; кругом стояли шкафы из ценного дерева, украшенные черепаховыми пластинами и золотом, и мраморные статуи. Огромный камин, правда, треснул, и в очаге было пусто. Должно быть, Элис нашла огонь где-то еще.

Не решаясь позвать ее, Малкольм кинулся из комнаты в комнату, прислушиваясь и ожидая с минуты на минуту услышать звук выстрела. Но снаружи было тихо – только ветер выл, да ревела вода.

Элис он нашел на кухне. В чугунной плите полыхал огонь, а переодетая Лира гордо восседала в центре большого соснового стола.

– Ну, что он тебе сказал? – требовательно спросила Элис.

– Сказал, что мы можем остаться и сделать все, что нам нужно. У него есть дробовик, и он собирается защищать дом от Боннвиля.

– Так он направляется сюда? Это он был в той лодке?

– Да.

Когда Малкольм вошел на кухню, вода в кастрюльке уже кипела. Элис сняла ее с огня, чтобы остудить. Малкольм подобрал печенье, вывалившееся у Лиры из ручки, и снова вручил ей. Девочка благодарно закурлыкала.

– Если она роняет печенье, ты должен ей показать, куда оно упало, – объяснил он Пантелеймону, который тут же превратился в крошку-галаго и уставился на него огромными глазами, неподвижный и тихий.

– Ты только погляди на Пана, – сказал Малкольм Элис.

Та поглядела, но совершенно не заинтересовалась.

– Вот откуда он знает, как стать таким? – настаивал Малкольм. – Он ведь в жизни таких зверюшек не видел… да я и сам впервые вижу! Ну как ему удается…

– Что мы будем делать, если Боннвиль все-таки прорвется внутрь? – перебила его Элис.

Голос ее был резким и почему-то очень высоким.

– Прятаться. Потом выбираться отсюда и бежать.

На лице Элис ясно отразилось, что она по этому поводу думает.

– Погляди, что там происходит, – велела она. – И смотри, чтобы он тебя не увидел.

Малкольм вышел из кухни и на цыпочках прокрался по коридору в холл. Спрятавшись в тени за дверью, он изо всех сил прислушался, но ничего не услышал, и тогда осторожно выглянул. В холле было пусто. Что дальше?

Ни единого звука – только вода и ветер. Никаких голосов и уж точно никаких выстрелов. Может, они там у самой воды разговаривают, решил Малкольм и, распластавшись по стенке, двинулся к высокому окну.

Но Аста в облике мотылька добралась туда первой. Малкольма окатило волной ужаса, когда она увидела что-то снаружи и свалилась со шторы ему прямо в ладонь.

Человек из дома лежал на траве рядом с яликом Боннвиля, его голова и руки были в воде, и он не шевелился. Самого Боннвиля нигде не было видно. Как и ружья.

Испуганный Малкольм приник к окну и вгляделся в сумерки. Никакого движения, только ялик подскакивает на волнах, привязанный к палке, которую Боннвиль воткнул в мягкую почву лужайки… да тело мужчины колышется на воде. Света было слишком мало, чтобы что-то разглядеть, но Малкольму показалось, что он видит алую струйку, бегущую от его горла. Мальчик не мог оторваться от стекла, стараясь различить кусты, где была спрятана «Прекрасная дикарка». Кажется, кусты пока никто не потревожил.

Из какого шкафа хозяин доставал ружье? Скорее, в ту комнату на другой стороне холла!

Впрочем, Малкольм все равно не знал, как заряжать и стрелять. А, может…

Он стремглав помчался на кухню. Элис как раз переливала молоко в бутылочку для Лиры.

– Тихо! Боннвиль убил того человека и забрал его ружье. И я его теперь нигде не вижу.

– Какое еще ружье?

– У него был дробовик. Я тебе говорил, он собирался защищать дом. Теперь ружье у Боннвиля, а хозяин дома убит. Он там, лежит в воде…

Малкольм озирался, чуть не задыхаясь от страха. На полу он увидал железное кольцо – крышка люка! – и в панике одним махом поднял ее. Крутой лестничный пролет вел вниз, во тьму.

– Свечи! Вон там, на полке! – бросила Элис, хватая Лиру и бутылочку и быстро оглядываясь по сторонам: что еще может их выдать?

Увы, вещей было слишком много. Малкольм кинулся к полке – там нашелся еще и коробок спичек.

– Иди первой, я закрою за нами люк, – сказал он.

Элис стала осторожно спускаться во мрак. Лира вертелась у нее на руках, Пантелеймон верещал, как перепуганная птичка. Аста подлетела к нему, села на одеяло и нежно заворковала, чтобы их успокоить.

Малкольм сражался с крышкой люка. Внутри была веревочная ручка, но петли заржавели, да и весила крышка немало. Наконец, ему удалось сдвинуть ее и опустить – как можно тише.

Напряжение от разлуки с деймоном, пусть даже между ними было всего несколько футов, давало о себе знать: руки дрожали, а сердце болезненно бухало в груди.

– Не уходите так далеко вперед, – едва дыша, прошептал он.

– Почему?

– Деймон…

Элис мгновенно поняла его и вернулась на шаг назад, слегка на него навалившись. Малкольм чиркнул спичкой и сумел зажечь свечу. Аста перелетела обратно к нему: маленького огонька уже хватало, чтобы отвлечь Лиру. При его свете Элис осторожно ступила на земляной пол.

– Тихо, Лира, тихо, девочка, все хорошо, – прошептала она и сползла вниз по стене. Послышались чмокающие звуки.

Ее деймон превратился в ворону и угнездился рядом с цыпленком-Паном. Встревоженное чириканье тут же смолкло.

Малкольм сел на нижнюю ступеньку лестницы и огляделся. Они оказались в кладовке: кругом громоздились какие-то овощи, мешки с рисом и прочие припасы. Тут было сухо, но ужасно холодно. Низкая арка вела дальше, в следующий подвал.

– Если он как следует возьмется за крышку, и… – дрожа, выдохнула Элис.

– Просто не думай об этом. Дай мне минутку отдышаться, а потом я пойду посмотрю, что там, за этой аркой. Там должен быть еще один выход.

– Это еще почему?

– Потому что в таких подвалах хранят вино. А когда дворецкого посылают вниз принести пару бутылок кларета к столу, он не станет каждый раз вот так воевать с крышкой люка и ковылять вниз по крутой лестнице. Где-то есть еще один, нормальный спуск…

– Тс-с-с!

Малкольм напрягся, вздрагивая от страха, но стараясь ничем его не выдать. Кто-то неторопливо прошел по полу над ними, остановился в конце кухни, помедлил и двинулся обратно. Потом снова остановился – совсем рядом с люком.

С минуту ничего не происходило. Потом от стола, кажется, отодвинули деревянный стул… Совершенно непонятно, то ли Боннвиль поставил его на люк, то ли просто переставил куда-то и ушел.

Прошла еще минута, потом еще одна.

Малкольм осторожно встал и сошел вниз, на земляной пол. Он поставил свечу рядом с Элис, чуть-чуть вкопав в землю, чтобы не упала, и на цыпочках прокрался через арку в следующий подвал. Там он зажег новую свечу. Во второй кладовке хранили в основном ненужную мебель, он быстро огляделся и пошел дальше.

В конце третьей комнаты оказалась массивная деревянная дверь с тяжелыми железными петлями и замком размером с книгу. Никакого ключа поблизости не висело. Даже после внимательного осмотра не удалось понять, заперта она или нет.

А потом с другой стороны донесся негромкий голос. Аста, в облике лемура сидевшая у Малкольма на плече, чуть не лишилась чувств и не шлепнулась вниз: он едва успел поймать ее и прижать к груди.

– Что ж, Малкольм, – произнес Боннвиль тихим и приятным голосом, – вот они мы, по обе стороны запертой двери, и ключа ни у кого из нас нет. У меня, по крайней мере, точно, но, думаю, и у тебя тоже. Потому что иначе ты бы уже отпер ее и вышел, правда, мальчик? На свою беду.

Малкольм чуть не выронил свечу. Его сердце колотилось, словно крылья пойманной птицы. Аста стремительно превратилась в бабочку, потом в ворону, потом опять стала лемуром и сжалась у него на плече, не отрывая огромных глаз от замка.

– Только молчи, – прошептала она. – Не говори ни слова.

– Я знаю, что ты там, – продолжал Боннвиль. – Я вижу свет твоей свечи. Я видел, как ты беседовал с нашим покойным хозяином на террасе, – кстати, тебе известно, что мы на острове? Если с твоим каноэ что-то случится, ты окажешься здесь в ловушке. Как тебе это понравится?

Малкольм снова прикусил язык.

– Я знаю, что это ты, потому что больше некому.

Боннвиль говорил спокойно и уверенно – достаточно громко, чтобы его было слышно по ту сторону двери, но не более.

– Никого другого здесь просто не может быть. Девочка сейчас кормит младенца, не станет же она рыскать кругом со свечой! И я знаю, что ты меня слушаешь. Скоро мы встретимся лицом к лицу, Малкольм. Ты от меня больше не скроешься. Кстати, ты их видишь?

– Кого вижу? – Малкольм проклял себя, не успев договорить. – Тут нет никого кроме меня.

– О нет, Малкольм, ты заблуждаешься. Ты никогда не бываешь один.

– Ну, тут есть мой деймон…

– Я сейчас не про нее. Вы с ней – одно существо, такова ваша природа. Я о тех, кто рядом с тобой.

– О ком это?

– Даже не знаю, с чего начать. Наверное, с того, что существуют духи воздуха и земли. Как только научишься их видеть, тут же понимаешь, что мир так и кишит ими. А в дурных местах вроде этого водятся еще и всякие ночные твари. Тебе известно, что тут было раньше?

– Нет, – ответил Малкольм. Ему совершенно не хотелось этого знать.

– Лорд Дашстоун приводил сюда своих жертв, – сказал Боннвиль, придвигаясь к двери и заговорив совсем уж доверительным тоном. – Ты когда-нибудь слышал это имя? Его еще звали Лорд Душегуб. Не так уж и давно это было.

Сердце у Малкольма колотилось так, что в груди было больно.

– Это ему… – его голос звучал невнятно. – Это ему принадлежал дом?

– О, он мог делать здесь все, что захочет, – просочился сквозь дверь неторопливый темный голос. – Некому было его остановить. Так что он приводил сюда детей… и расчленял их.

– Он их… что? – Малкольм мог лишь шептать.

– Отрезал от них кусочек за кусочком, пока они были еще живы. Так он развлекался. И страшные мучения детей были слишком ужасны, чтобы бесследно исчезнуть, когда они все умерли. Их муками пропитаны эти стены, Малкольм. Они висят в воздухе, как влага. Никогда еще чистый ветер не продувал эти подземелья, так что самый воздух, которым ты дышишь, прошел сквозь легкие замученных малышей.

– Я не собираюсь больше это слушать, – сказал Малкольм.

– И я тебя не виню. Я бы тоже не стал. Я бы заткнул уши и взмолился, чтобы все это исчезло, забылось… Но спасения нет, Малкольм. Они повсюду вокруг тебя – духи этой агонии. Они чуют твой страх и толпятся рядом, чтобы вкусить его. Вскоре ты начнешь их слышать: тихий, отчаянный шепот… а потом и видеть.

Малкольм едва не упал в обморок. Он поверил всему, что говорил Боннвиль. Это звучало так правдоподобно, что он поверил – беспомощно и сразу.

От легкого сквозняка пламя его свечи на мгновение качнулось вбок. Малкольм машинально посмотрел на него, и тут же в поле его зрения поплыло крошечное трепещущее пятнышко света – зерно его авроры. И в глубине души проклюнулся маленький росток облегчения и надежды.

– Вы ошибаетесь насчет ребенка, – сказал он и сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос.

– Ошибаюсь? И в чем же?

– Вы думаете, что она – ваша дочь, но это не так.

– Но и ты ошибаешься тоже.

– В этом – нет. Она дочь лорда Азриэла и миссис Колтер.

– Это ты ошибаешься, если думаешь, что она мне нужна. А вдруг я охочусь за Элис?

– Не давай ему втянуть себя в разговор о том, чего хочет он, – тихонько посоветовала Аста.

Малкольм кивнул – она была права. Потом он вспомнил записку из желудя.

– Мистер Боннвиль, а что такое поле Русакова?

– Да что ты можешь об этом знать?!

– Ничего. Потому-то и спрашиваю.

– Почему бы тебе не спросить об этом доктора Ханну Релф?

Вот так сюрприз! Отвечать надо было быстро.

– Я и спрашивал. Но она тоже не знает. Она занимается историей идей и всяким таким.

– Очень на нее похоже. А почему тебя вдруг заинтересовало поле Русакова?

Мерцающее колечко росло – как обычно. Теперь оно было похоже на небольшую усыпанную драгоценными камнями змейку, которая плясала и извивалась только для него одного. Малкольм невозмутимо ответил:

– Потому что гравитационное поле связано с силой тяжести, а магнитное поле – с магнетической силой. Но с какой же силой связано поле Русакова?

– Этого никто не знает.

– Оно имеет какое-то отношение к принципу неопределенности?

Боннвиль некоторое время молчал.

– Ого! А ты очень пытливый ребенок, как я погляжу, – сказал он наконец. – Будь я на твоем месте, я бы интересовался совершенно другими вещами.

– Я интересуюсь самыми разными вещами, но зато в правильном порядке. Поле Русакова из них – самая важная. Потому что оно связано с Пылью.

Малкольм услышал позади тихий звук и, обернувшись, увидел в арке Элис со свечой. Он приложил палец к губам, беззвучно произнес: «Боннвиль!» – и ткнул пальцем в дверь.

Иди отсюда, показывал он ей жестами. Элис вытаращила глаза, но осталась стоять как вкопанная.

Малкольм повернулся обратно к двери.

– …потому что есть вещи, – говорил Боннвиль, – которых так просто не объяснишь ученику начальной школы, они ему просто не по уму. И это – одна из них. Чтобы поле Русакова обрело для тебя хоть малейший смысл, необходимо понимать экспериментальную теологию, по крайней мере, на уровне студента университета. Даже пытаться объяснять нет ни малейшего смысла.

Малкольм тихо оглянулся и обнаружил, что Элис испарилась.

– Но все равно… – начал он, поворачиваясь назад.

– Ты чего все время вертишься? – перебил его Боннвиль.

– Показалось, я что-то услышал…

– Та девушка… Элис… Это она?

– Нет. Тут только я.

– Я думал, мы уже с этим разобрались, Малкольм. Те мертвые дети… кстати, я тебе рассказывал, что он сделал с их деймонами? Ужасно изобретательно.

Держа свечу обеими руками, Малкольм двинулся назад через подвал. Несмотря на то, что врага удалось отвлечь, и даже несмотря на аврору, посверкивавшую на самом краю поля зрения, тьма все еще была населена почти зримыми ужасами. Ногой он нащупывал дорогу, стараясь удержать равновесие и не погасить свечу, и все это время голос Боннвиля гудел из-за двери, а Малкольм шептал себе беззвучно: «Неправда! Это неправда!»

В конце концов он выбрался в предыдущую комнату. Элис и Лиры нигде не было. Малкольм чуть не споткнулся о первую ступеньку, но удержал равновесие и принялся подниматься наверх – тихо, осторожно, медленно.

Добравшись до люка, он замер: какой-то звук сверху? Желание распахнуть его и ринуться на свежий воздух почти захлестнуло его, лишив осторожности, но он заставил себя прислушаться. Нет, ничего. Ни голоса, ни шагов – только стук его собственного сердца.

Он уперся спиной в крышку люка и надавил… Она поддалась, поднявшись легко и гладко, – и тут же порыв сквозняка задул свечу. Но в кухонные окна проникало достаточно света снаружи. Он сумел разглядеть стол… стены… все еще теплившийся в камине огонь. Малкольм одним махом выскочил наверх, тихо притворил за собой крышку, но, прежде чем броситься к двери и наружу, во внешний мир, притормозил.

Он стоял сейчас посреди кухни, и если местная стряпуха хоть немного была похожа на его маму или сестру Фенеллу, где-то тут должен быть ящик со столовыми ножами. Он ощупал край стола, отыскал ручку, выдвинул ящик и действительно нашел кучу ножей с тупыми лезвиями и деревянными ручками. Он быстро перебрал их и отыскал один, не слишком длинный, чтобы легко можно было спрятать, и с заостренным, а не с круглым концом.

Он сунул нож под ремень за спиной и бросился к двери, навстречу разлитому за ней чистому, холодному ночному воздуху.

В последнем сумеречном свете дня он увидел, как Элис поспешно ковыляет по траве с Лирой на руках. Лодка Боннвиля все еще стояла привязанная, но тело того, другого человека, уже уплыло, и самого Боннвиля тоже нигде не было видно.

Малкольм стремглав помчался к ялику, выдернул из земли палку, к которой тот был пришвартован, и принялся изо всех сил толкать лодку к воде. Тут он заметил под банкой рюкзак. Идея пришла мгновенно: если мы его заберем, с Боннвилем можно будет поторговаться. Малкольм схватил рюкзак, поднял из лодки – тот оказался очень тяжелым – уронил его на траву, а потом столкнул лодку с берега.

Взвалив на плечи рюкзак, он кинулся назад, к Элис. Та уже положила Лиру на землю и тащила «Прекрасную дикарку» из кустов, так что ему оставалось только зашвырнуть внутрь поклажу и впрячься рядом.

Не успели они продвинуться и на фут, как позади послышалось мерзкое:

– Ха-а-а ха-а! Ха-а-а-а-а!

Боннвиль не спеша вышел из дверей дома с ружьем под мышкой. За ним, хромая, ковылял деймон, словно привязанный к невидимому поводку.

Малкольм тут же отпустил каноэ и схватил Лиру.

– Боже, нет! – вскрикнула, оглянувшись назад, Элис.

Времени тащить лодку к воде уже не было, а если бы и было – Боннвиль держал в руках ружье. И хотя лицо его в сумерках оставалось неразличимым, все очертания фигуры говорили о том, что он уже выиграл этот бой.

Он остановился в нескольких шагах от них и переложил ружье в левую руку. Уж не левша ли он? Малкольм никак не мог вспомнить и обругал себя за то, что не обратил на это внимания.

– Просто отдайте ее мне, – сказал Боннвиль. – Все равно вам не уйти.

– Зачем она тебе? – Малкольм еще крепче прижал девочку к груди.

– Затем, что он чертов извращенец, – сказала Элис.

Боннвиль негромко рассмеялся.

Сердце у Малкольма колотилось так сильно, что в груди болело. Он почувствовал, как напряглась Элис. Надо, чтобы Боннвиль так и продолжал смотреть на них… потому что пропажи своей лодки он пока не заметил.

– То, что вы говорили там, внизу, через дверь – это все неправда! – крикнул мальчик.

Он держал Лиру, крепко прижимая ее к себе левой рукой. Аста, превратившаяся в мышку, о чем-то шепталась с ней и с Паном. Правой рукой Малкольм шарил за поясом, пытаясь нащупать рукоять ножа. Увы, руки у него так тряслись, что он боялся уронить оружие, прежде чем сумеет пустить его в ход. К тому же… Он что, и правда сможет ударить ножом живого человека? До сих пор Малкольм ни разу и мухи не обидел, а драться ему случалось только на детской площадке в школе… да и то это была скорее возня. Даже когда он столкнул в реку того мальчишку, который переправил «S» на «V», превратив «Дикарку» в «Сосиску», он сам же и вытащил его обратно, причем сразу.

– Откуда тебе знать, где правда? – мягко сказал Боннвиль.

– У вас голос меняется, когда вы врете, – сказал Малкольм.

– О, неужели ты веришь в такие глупости? Может, еще и в то, что в глазу у человека отпечатывается последнее, что он видел перед смертью?

Малкольм нащупал рукоятку ножа.

– Нет, в это я не верю, – храбро сказал он. – Но что вы собираетесь с ней делать?

– Она – моя дочь. Я собираюсь дать ей приличное образование.

– Нет, она не ваша. Придется придумать причину получше.

– Ну, хорошо. Я собираюсь зажарить ее и съесть. Ты вообще представляешь себе, как вкусны бывают…

Элис плюнула в него.

– Ах, милая, – переключился на нее Боннвиль. – Мы могли бы стать с тобой друзьями. Даже больше, чем просто друзьями. Мы уже почти стали так близки, ты и я! Но посмотри, до чего мы дошли. Неужели мы упустим такой прекрасный шанс из-за этих пустяков?

Малкольм уже вытащил из-за пояса нож. Несмотря на сгущавшийся мрак, Элис видела, что он делает, и придвинулась ближе.

– И все равно вы так и не сказали нам правды, – покачал головой Малкольм, перехватывая Лиру поудобнее.

Боннвиль шагнул вперед. Мальчик перестал прижимать Лиру к груди и сделал вид, что собирается передать ее Боннвилю, а тот протянул правую руку, словно готовясь ее взять.

Как только он оказался достаточно близко, Малкольм размахнулся и изо всей силы ударил его ножом в бедро – куда смог достать. Боннвиль взревел от боли и отшатнулся. Он выронил ружье и схватился руками за ногу.

Его деймон взвыл и кинулся вперед, но поскользнулся и упал. Малкольм стремительно развернулся, опустил Лиру…

…и тут раздался взрыв такой силы, что его швырнуло на землю.

В голове у него зазвенело. Малкольм приподнялся на руках и увидел Элис с дробовиком. Боннвиль выл и катался по земле, зажимая бедро, из которого хлестала кровь… а его деймон валялся неподалеку, корчась и пронзительно вопя. Встать он не мог, выстрелом ему размозжило единственную переднюю лапу.

– Забери Лиру! – крикнул Малкольм, схватил каноэ за планшир и поволок по траве к краю воды.

Боннвиль что-то неразборчиво орал им вслед и пытался ползти по земле к ребенку. Элис отшвырнула ружье куда-то во тьму под деревьями и подхватила малышку. Боннвиль хотел схватить ее, когда она пробегала мимо, но Элис без труда увернулась, перепрыгнула через воющего деймона, который бился, поднимался и снова падал, пытаясь встать на ногу, от которой почти ничего не осталось.

Смотреть на это было жутко – Малкольму даже пришлось закрыть глаза. Элис забралась в каноэ, надежно прижимая к себе Лиру. Малкольм оттолкнулся от берега, и послушная лодка, мгновенно поняв, чего от нее хотят, понесла их прочь по могучим волнам.