Шли дни. Малкольм много думал о лорде Азриэле и о той его странной прогулке в монастырском саду – когда он взял Лиру на руки и ходил с ней взад-вперед, показывая малышке луну. Они с Астой без конца обсуждали это. Малкольму не с кем было поговорить об этом, кроме собственного деймона, – в самом деле, не отцу же с матерью такое рассказывать! У родителей было слишком много дел, и на сына они обращали внимание, только чтобы напомнить ему помыться или сесть за уроки. Например, он точно знал: они даже подумать не могут, что он отдал каноэ. А сам он никому об этом не рассказал, кроме доктора Релф. Он слишком поздно сообразил, что, пока лорд Азриэл не вернет «Прекрасную дикарку», добираться до нее придется пешком, и в следующую субботу постучался в двери знакомого дома в Иерихоне позже обычного.

– Ты одолжил ему лодку? Щедрый поступок, – заметила Ханна, выслушав его рассказ.

– Ну, я ему доверяю. Потому что он хорошо обращался с Лирой. Он показал ей луну и следил, чтобы она не замерзла, и она не плакала у него на руках. Да и сестра Фенелла тоже ему поверила. Иначе она бы просто не дала ему подержать Лиру. Но поначалу я просто глазам своим не поверил!

– Он умеет быть очень убедительным. Но я не сомневаюсь, что ты поступил правильно.

– Он знает, как управляться с каноэ.

– Как по-твоему, эти его враги – те же самые люди, которые пытались забрать Лиру из монастыря? Эта Служба защиты или как там ее?..

– Управление защиты детства. Нет, думаю, это не они. Я сначала подумал, что лорд Азриэл хочет забрать Лиру с собой, чтобы защитить от них. Но он, наверное, решил, что в монастыре ей безопаснее. Если так, то сам он, должно быть, в ужасной опасности! Надеюсь, «Прекрасная дикарка» вернется без дырок от пуль.

– Уверена, что он за ней присмотрит. Ну а теперь – как насчет новых книжек?

На сей раз Малкольм выбрал книжку о символических картинках, потому что алетиометр, о котором рассказывала доктор Релф, очень его заинтриговал, и еще одну под названием «Шелковый путь». Почему-то он думал, что это будет очередной детектив, но «Шелковый путь» оказался книгой современного путешественника о торговых маршрутах Центральной Азии – от Тартарии до Леванта. Добравшись домой, он заглянул в атлас, чтобы найти разные незнакомые места, о которых там говорилось, – и быстро обнаружил, что ему нужен атлас получше.

– Мам, а можно мне на день рождения большой атлас мира?

– Зачем тебе?

Мама жарила картошку, а Малкольм расправлялся с рисовым пудингом. Сегодня клиентов было больше обычного – пора было поторопиться в бар.

– Ну, смотреть там всякое, – неопределенно ответил он.

– А-а, ну понятно, – кивнула мама. – Поговорю с папой. Давай, доедай скорей.

Эта шумная кухня, заполненная чадом, – самое безопасное место на свете, подумал Малкольм. Раньше ему никогда не приходилось задумываться о безопасности. Это было нечто, само собой разумеющееся – вроде вкусной и сытной маминой еды, которая никогда не переводилась и доставалась ему без малейших усилий, или бесконечной череды подогретых тарелок, на которых он разносил заказы.

Но теперь Малкольм чувствовал, что опасности подстерегают его со всех сторон, несмотря на то, что и сам он сейчас в безопасности, и Лира в безопасности под опекой монахинь, и лорд Азриэл тоже, наверное, в безопасности, потому что он все-таки ускользнул от врагов.

На следующий день, в воскресенье, хлынул небывалый ливень. Ханна Релф проверила мешки с песком, сложенные у парадной двери, и прошлась до конца улицы – посмотреть, насколько поднялась вода в канале. К своему ужасу, она обнаружила, что весь Порт-Медоу, огромный луг по ту сторону канала, – акры и акры незастроенной земли, – полностью исчез под серой пеленой воды, по которой молотили струи дождя, а ветер гнал волны. Из-за ветра казалось, будто вода течет, как река, хотя Ханна и понимала, что этого быть не может. Тем не менее, новоявленное озеро неумолимо росло и с каждой минутой подступало все ближе к домам и фабрикам Иерихона.

Ханна не стала стоять и смотреть на эту унылую картину – слишком уж та угнетала, а дождь был холодный и ветер пробирал до костей. Она двинулась обратно к дому в надежде запереться, подбросить в камин еще полено и засесть с чашкой кофе за книги.

Но перед домом стоял какой-то фургон – безо всяких опознавательных знаков и даже без окошек, всем своим серым цельнометаллическим видом выдававший «официальное» происхождение.

– Не подходи, – посоветовал Ханне деймон. – Просто пройди мимо, и держись естественно.

– Что они делают? – шепотом спросила она.

– Стучат в дверь. Не смотри.

Ханна старалась идти ровным шагом. Никаких оснований бояться полиции или других властей у нее не было – не считая тех причин, по которым властей боялись все. Чтобы схватить и задержать ее, не потребуется ни ордера, ни обвинения: старый хабеас корпус акт отменили без особого сопротивления со стороны парламента, якобы призванного обеспечить английским гражданам свободу и неприкосновенность, и теперь все шептались о тайных арестах и заключениях в тюрьму без суда и следствия. Проверить, насколько правдивы эти слухи, никакой возможности не было. Связи с «Оукли-стрит» ей не помогут; наоборот, если кто-то узнает о них, может стать только хуже. Все эти секретные и полусекретные службы яростно соперничали между собой.

Но не могла же она бродить под дождем до вечера! Это просто нелепо. Кроме того, у нее есть друзья. Она – уважаемый сотрудник одного из самых знаменитых оксфордских колледжей. Ее скоро хватятся и начнут разыскивать; у нее есть знакомые адвокаты, которые через несколько часов смогут вытащить ее из любой тюрьмы.

С этой мыслью Ханна повернулась и зашагала прямо к дому, шлепая по воде, уже на пару дюймов покрывавшей мостовую. Подойдя поближе, она крикнула:

– Могу я вам чем-то помочь? Что вам нужно?

Человек, стучавший в дверь, обернулся. Ханна стояла у ворот, стараясь держаться непринужденно и не выказывать страха.

– Это ваш дом, мэм?

– Да. Что вам нужно?

– Мы из Службы защиты окружающей среды, мэм. Просто обходим все дома на этой улице и на соседних, проверяем, приняли ли люди меры на случай наводнения.

Мужчине было лет сорок с небольшим; на плече у него сидел облезлый деймон-малиновка. Второй человек, помоложе, с деймоном-выдрой, стоял возле мешков с песком, которые Ханна свалила у двери. Когда Ханна заговорила, выдра метнулась к своему человеку, и тот подхватил ее на руки.

– Я… – начала Ханна.

– Ваши мешки протекают, мэм, – сказал молодой человек. – Вон там, в углу, целая лужа набралась.

– Ох… Ну, спасибо, что заметили.

– А с той стороны дома?

– Там тоже мешки.

– Разрешите, мы посмотрим?

– Почему бы и нет… Пойдемте.

Она провела работников за собой через узкий лаз между домом и соседским забором, а потом пропустила вперед – осмотреть мешки с песком, сложенные у черного хода. Тот, что помладше, наклонился, внимательно разглядывая щель между дверью и косяком, а старший указал на дверь соседнего дома:

– Не знаете, кто там живет, мисс?

«Мисс, – мысленно повторила она. – Значит, они поняли, что я не замужем».

– Мистер Хопкинс, – ответила она вслух. – Он уже старенький. Наверное, уехал к дочери.

Работник заглянул через забор. В доме мистера Хопкинса было темно и тихо.

– Мешков с песком нет, – заметил он. – Эй, Чарли, давай-ка положим ему мешки, к обеим дверям.

– Ага, – отозвался Чарли.

– Так что, все-таки будет наводнение? – спросила Ханна.

– Трудно сказать. Прогноз погоды… – Он осекся и пожал плечами. – Но на всякий случай лучше готовиться ко всему, так я всегда говорю.

– И вы совершенно правы, – согласилась Ханна. – Спасибо, что заглянули.

– Да не за что, мисс! Ну, бывайте.

И они пошлепали к своему фургону. Ханна еще немного поборолась с мешками, чтобы закрыть течь в углу, а потом зашла в дом и заперла за собой дверь на замок.

Малкольму не терпелось увидеться с сестрой Фенеллой и спросить, что сказал ей в ту ночь лорд Азриэл. Но когда, наконец, в четверг после школы он добрался до монастыря, старушка наотрез отказалась об этом разговаривать.

– Если хочешь помочь, почисти яблоки, – вот и все, что она сказала.

Он и не знал, что сестра Фенелла может быть такой упрямой. Она просто пропускала все вопросы Малкольма мимо ушей. Наконец, он почувствовал, что ведет себя слишком настырно, устыдился, что не понял этого сразу, и умолк. Яблоки были сорта брамли, все до одного корявые и в бурых пятнах. Лучшую часть урожая монахини продавали, а самые неказистые яблоки ели сами. Впрочем, по мнению Малкольма, как бы ни выглядели яблоки, а пироги у сестры Фенеллы всегда получались отличные. Обычно она оставляла ему кусочек.

Выждав немного, Малкольм решил завести разговор о чем-нибудь другом.

– Интересно, что сейчас поделывает мистер Боутрайт.

– Верно, так и прячется в лесах, если его не поймали, – отозвалась сестра Фенелла.

– А может, он переоделся и выдает себя за кого-то другого, – предположил Малкольм.

– Ну и в кого он, по-твоему, мог переодеться?

– Ну, например… не знаю. Его деймону тоже пришлось бы маскироваться.

– Детям это куда проще, – заметила белка сестры Фенеллы.

– Интересно, а в какие игры вы играли в детстве? – полюбопытствовал Малкольм.

– Больше всего мы любили играть в короля Артура, – сказала старушка, откладывая скалку.

– А как вы в него играли?

– Доставали меч из камня. Ты же, наверное, помнишь: никто не мог его вытащить, а король Артур даже не знал, что это невозможно. Он просто взял его за рукоять – и тот вышел…

Сестра Фенелла взяла из ящика чистый нож и воткнула его в большущий ком еще не раскатанного теста.

– Вот так. А теперь давай, сделай вид, будто ты не можешь его вытащить.

Малкольм разыграл целую пантомиму: ухватившись за рукоять ножа, он пыхтел, и ворчал, и скрипел зубами, притворяясь, будто тянет изо всех сил – но все бесполезно. Аста тоже помогала, превратившись в обезьянку и вспрыгнув ему на руку.

– Тем временем юного Артура посылают принести меч его брата… – прокомментировал деймон сестры Фенеллы.

– И вот он проходит мимо, видит меч, застрявший в камне, и говорит себе: «О! Возьму-ка я этот, чтобы не ходить далеко», – подхватила сестра Фенелла, а ее белка тут же продолжила: – Кладет руку на рукоять, и оп-па! Меч выходит из камня!

Сестра Фенелла вытащила нож и взмахнула им над головой.

– Вот так Артур и стал королем, – заключила она.

Малкольм рассмеялся. Сестра Фенелла нахмурила брови, по-видимому, изображая царственное недовольство, а белка взбежала ей по руке на плечо и встала в победной позе.

– Значит, королем Артуром всегда были вы? – спросил Малкольм.

– Нет. Но всегда хотела. Обычно я была оруженосцем или еще кем-нибудь попроще.

– Но мы иногда играли и сами по себе, – добавила белка. – И вот тогда-то ты была королем Артуром всегда!

– Всегда, – со вздохом повторила сестра Фенелла и, обтерев нож, убрала его обратно в ящик. – А ты в какие игры играешь, Малкольм?

– Ну, я люблю играть в исследователя. Открывать затерянные цивилизации и все такое.

– Подниматься на своем каноэ к верховьям Амазонки?

– Э-э-э… ага. Вроде того.

– Кстати, как там твоя лодка? Переживет зиму?

– Ну… я одолжил ее лорду Азриэлю. Когда он приезжал посмотреть на Лиру.

Сестра Фенелла умолкла и снова принялась раскатывать тесто. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем она сказала:

– Уверена, он был очень тебе благодарен.

Но Малкольм заметил, что она постаралась, чтобы это прозвучало по-настоящему сурово.

– Она была смущена, – заметила Аста, когда они с Малкольмом покинули кухню. – Ей было стыдно. Она считает, что сделала что-то нехорошее.

– Вот интересно, что будет, если сестра Бенедикта узнает?

– Наверное, вообще запретит сестре Фенелле ухаживать за Лирой.

– Может быть. Но, будем надеяться, она не узнает.

– Сестра Фенелла рано или поздно сама признается.

– Да, – согласился Малкольм. – Скорее всего.

К мистеру Тапхаусу они не стали заглядывать: в мастерской было темно. Должно быть, сегодня плотник ушел домой пораньше.

– Нет, погоди, – внезапно сказала Аста. – Там кто-то есть.

Уже смеркалось; тучи затянули небо за целый час до того, как должно было стемнеть по-настоящему. Малкольм остановился на дорожке, ведущей к мосту, и обернулся, вглядываясь в темные окна мастерской.

– Где? – шепотом спросил он.

– Там, за домом. Я видела тень…

– Да там одни сплошные тени…

– Нет, вроде как человек двигался…

До мастерской было ярдов сто. Пустая дорожка, усыпанная гравием, ясно виднелась в серых сумерках и отблесках желтого света из окон монастыря. Все было тихо. И вдруг из-за мастерской, хромая и пошатываясь, вышло непонятное существо. Издалека оно смахивало на большую собаку, но в плечах было шире любого пса, а загривок его вздымался высоким горбом. Существо остановилось на дорожке и уставилось прямо на Малкольма.

– Это деймон! – прошелестела ему на ухо Аста.

– Собака? А почему она…

– Не собака. Гиена.

– Да у нее же… у нее всего три ноги!

Гиена стояла неподвижно, но от темного здания следом за ней отделилась еще одна тень – человеческая. Мужчина тоже посмотрел Малкольму прямо в лицо, хотя самого его было не разглядеть, и снова отступил в темноту.

Гиена осталась стоять. Расставив задние ноги, она присела и помочилась прямо посреди дорожки. Морда ее оставалась неподвижной, тяжелая челюсть даже не шелохнулась, но глаза сверлили Малкольма яростным взглядом. Потом сверкнули в темноте, поймав отраженный свет, и гиена подалась вперед. Перенеся вес на единственную переднюю ногу, она еще на мгновение задержала взгляд на Малкольме и только затем повернулась и неуклюже поковыляла обратно в тень.

Малкольма это потрясло до глубины души. Он никогда еще не встречал ни искалеченных деймонов, ни гиен, и никогда не сталкивался с существом, источавшим такую свирепую злобу. Но, тем не менее…

– Мы должны… – начала Аста.

– Знаю. Стань совой.

Мгновенно преобразившись, она села ему на плечо и устремила зоркие совиные глаза в темноту вокруг мастерской.

– Никого не видно, – прошептала она.

– Смотри туда все время. Не отворачивайся.

Чтобы не скрипеть гравием, Малкольм припустил обратно вдоль дорожки – по обочине, заросшей травой. Добравшись до двери кухни, он нашарил ручку, повернул ее и ввалился внутрь, не стучась.

– Малкольм! – обернулась сестра Фенелла. – Ты что-то забыл?

– Мне надо кое-что сказать сестре Бенедикте. Она у себя в кабинете?

– Полагаю, да, милый. У тебя все хорошо?

– Да, да, – пробормотал Малкольм, уже выбегая в коридор. Возле комнаты Лиры в воздухе все еще витал слабый запах краски. Малкольм добежал до кабинета и постучал в дверь.

– Войдите, – отозвалась сестра Бенедикта и удивленно моргнула, увидев на пороге сына трактирщика. – Что случилось, Малкольм?

– Я видел… только что… мы возвращались домой мимо мастерской мистера Тапхауса и увидели там человека… у него деймон – гиена на трех ногах… и они…

– Не торопись, – сказала настоятельница. – Ты хорошо их рассмотрел?

– Только деймона. Она… у нее всего три ноги, и она… Мне показалось, им тут делать нечего, и я… то есть, я подумал, вам следует знать, и проверить лишний раз, хорошо ли заперты ставни.

Он так и не смог рассказать, что сделала эта гиена. Даже если бы удалось подобрать подходящие слова, он все равно бы не сумел передать все презрение и ненависть, которые та вложила в свой поступок. Не сумел бы объяснить, как это было грязно и унизительно.

Но, должно быть, сестра Бенедикта что-то поняла по его лицу. Она отложила перо, подошла к Малкольму и положила руку ему на плечо. Это само по себе было удивительно: до сих пор она, кажется, ни разу к нему не прикасалась.

– И ты вернулся предупредить нас, – договорила она за него. – Молодец, Малкольм. Ты все сделал правильно. А теперь пойдем, я провожу тебя домой.

– Вы хотите пойти со мной? Нет, не надо!

– Не хочешь? Ну что ж, тогда я просто постою в дверях и посмотрю, чтобы с тобой ничего не случилось. Ты не против?

– Только будьте осторожны, сестра! Он… не знаю, как сказать… вы когда-нибудь слыхали о людях с такими деймонами?

– Чего только не услышишь за долгую жизнь. Вопрос только в том, стоит ли слушать все подряд. Пойдем.

– Я не хотел пугать сестру Фенеллу.

– Вот и молодец.

– А Лира…

– Она спит. Ты сможешь повидать ее завтра. За ставнями мистера Тапхауса ей ничего не грозит.

Пока они шли через кухню, сестра Фенелла провожала их удивленным взглядом. Сестра Бенедикта подвела Малкольма к двери:

– Не хочешь взять фонарь?

– Ох, нет, спасибо. Не надо, правда. Там довольно светло… и Аста может превращаться в сову.

– Я постою тут, пока ты доберешься до моста.

– Спасибо вам, сестра! Доброй ночи! И хорошенько заприте двери.

– Обязательно. Доброй ночи, Малкольм.

Малкольм понятия не имел, что она сможет сделать, если тот человек все-таки выскочит и бросится на него, но пока монахиня смотрела ему вслед, он чувствовал себя под защитой, – и знал, что она действительно не сведет с него глаз, пока он не дойдет до моста.

Добравшись, он обернулся и помахал ей. Сестра Бенедикта помахала в ответ и ушла внутрь, закрыв за собой дверь.

Всю дорогу до дома Малкольм бежал, а Аста летела чуть впереди. В кухню они ворвались одновременно.

– Ну наконец-то, – проворчала мать.

– А где папа?

– На крыше, подает сигналы марсианам. А сам-то ты как думаешь?

Малкольм бросился в бар – и замер на пороге, как вкопанный. На одном из высоких табуретов сидел, опершись локтем о стойку, незнакомый человек, а у ног его лежала гиена. Гиена без одной передней лапы.

Незнакомец беседовал с отцом Малкольма. В зале было с полдюжины других клиентов, но все держались поодаль. Даже двое завсегдатаев, которые всегда стояли у стойки, сегодня заняли столик в дальнем углу; остальные сидели рядом с ними, – как будто никто не хотел очутиться слишком близко от человека с гиеной.

Малкольму это сразу бросилось в глаза. Потом он перевел взгляд на отца и от души тому посочувствовал. Когда незнакомец повернулся и посмотрел на Малкольма, папа опустил голову. На лице его было написано усталое, беспомощное отвращение. Но как только гость снова повернулся к нему, мистер Полстед поднял голову и изобразил приветливую улыбку, а затем метнул сердитый взгляд на Малкольма:

– Где тебя носило?

– Где всегда, – буркнул Малкольм и отвернулся. Гиена-деймон щелкнула зубами – острыми желтыми зубами, которые казались слишком большими для такой маленькой головы. Она была удивительно уродлива. Наверное, тому, кто лишил ее передней лапы, пришлось несладко, если только этим зубам удалось добраться до обидчика.

Малкольм направился в дальний конец зала, к посетителям.

– Желаете чего-нибудь, джентльмены? – спросил он, остро чувствуя, как дрожит его голос в напряженной тишине, царившей сегодня в баре.

Он принял заказ на пару пинт и двинулся было к стойке, но остановился: один из клиентов украдкой схватил его за рукав. Обернуться Малкольм не посмел.

– Видишь того типа? – донесся шепот из-за столика. – Будь с ним поосторожнее.

С этими словами советчик отпустил его рукав, и Малкольм отнес пустые кружки в другой конец бара. Аста, разумеется, пристально следила за человеком с гиеной, а чтобы тот не перехватил ее взгляд, превратилась в божью коровку.

– Пойду посмотрю, как там в Зале-на-Террасе, – сказал Малкольм отцу, и тот коротко кивнул.

В Зале-на-Террасе не было никого, только на одном из столиков стояли две пустые кружки. Он забрал их и шепнул Асте:

– Ну что?

– Он, как ни странно, выглядит довольно дружелюбным. И смотрит с таким интересом – знаешь, как будто спросил о чем-то важном и теперь слушает ответ. В общем, ничего такого ужасного в нем не видно. Это все она…

– Но ведь они же – одно целое! Как мы с тобой! Или нет?

– Конечно, да, но…

Малкольм тем временем обошел весь трактир и не встретил больше ни единого клиента – только собрал пустые кружки.

– Кажется, никого больше нет, – сказал он Асте.

– Тогда нам и в баре делать нечего, – рассудила она. – Иди наверх и запиши все. Это надо будет рассказать доктору Релф.

Малкольм отнес кружки на кухню и принялся мыть их.

– Слушай, мам, – сказал он. – Там, в баре, один человек…

И он рассказал матери, что случилось на обратном пути из монастыря, опять умолчав о том, что гиена сделала на дорожке.

– А теперь он сидит у нас в баре! – добавил он. – И папа от него уже на стенку лезет! А никто другой к нему и близко подходить не хочет!

– Значит, ты пошел и рассказал сестре Бенедикте? Тогда можешь не волноваться. Они запрут все двери и окна.

– Но кто он такой? Чего ему надо?

– Да кто ж его знает. Если он тебе не нравится, просто держись от него подальше.

В этом-то и была вечная беда с его матерью: ей казалось, что руководство к действию с успехом заменяет объяснение. Ну да ничего, позже можно будет спросить у отца.

– Сегодня почти никого нет, – заметил он. – Даже Элис.

– Сегодня так тихо, что я ее отпустила. Что ей тут делать, когда клиентов – раз-два и обчелся? Только бы этот человек с гиеной не зачастил к нам, а то, чего доброго, всех распугает. На месте твоего отца я бы его прогнала.

– Но почему…

– Какая разница, почему? Тебе задали что-нибудь на дом?

– Немного по геометрии.

– Ну, тогда заканчивай ужинать и ступай делать уроки.

На ужин была сырная запеканка с цветной капустой. Аста превратилась в белку и сидела на столе, играя с орехом. Малкольм так торопился покончить с ужином, что обжег себе рот, но от куска холодного сливового пирога со взбитыми сливками ему полегчало.

Вымытые кружки уже высохли, так что прежде, чем отправиться наверх, он занес их в бар. Там появилось еще несколько клиентов, но человек с гиеной по-прежнему сидел за стойкой, и новоприбывшие тоже сторонились его: все собрались в дальнем конце зала.

– Похоже, все о нем что-то знают, – проворчала Аста. – Кроме нас.

Гиена все так же лежала на полу, покусывая и облизывая обрубок лапы, а ее человек, облокотившись на стойку, поглядывал по сторонам со спокойным интересом, но без малейшего удивления.

Но затем все-таки случилось кое-что удивительное. Малкольм был уверен, что никто больше этого не видел: отец болтал о чем-то с новыми гостями у дальнего столика, а посетители за другими столами играли в домино. Сгорая от любопытства, Малкольм не удержался и посмотрел человеку с гиеной прямо в лицо. Мужчина был черноволос, с блестящими карими глазами, на вид ему было лет сорок, и все черты его лица казались четкими и резкими, как на хорошей фотограмме. Одет он был, как обычно одеваются путешественники. Пожалуй, его даже можно было назвать красивым, если бы в его лице не отражались скрытая сила и озорство, с которыми такое определение сочеталось плохо. Внезапно Малкольм поймал себя на мысли, что этот человек ему симпатичен.

А человек, заметив, что Малкольм на него смотрит, улыбнулся и подмигнул.

Улыбка была теплая и заговорщическая. Она как будто говорила: «Мы с тобой кое-что знаем, только ты и я…» Во взгляде его тоже читалось понимание – и удовольствие от того, что они оба кое-что знают. Мужчина как будто приглашал Малкольма к соучастию: они вдвоем – против целого мира. И Малкольм, не удержавшись, улыбнулся в ответ. При обычных обстоятельствах Аста тут же спрыгнула бы на пол и подошла пообщаться с деймоном нового знакомца, пускай даже просто из вежливости, хотя гиена была уродливая и страшная, – но обстоятельства были далеко не обычные. Поэтому Малкольму пришлось отдуваться за двоих. Как поступил бы любопытный мальчишка, увидев человека с таким интересным и сложным лицом? Он бы улыбнулся в ответ. Нельзя было не улыбнуться.

Этим дело и кончилось. Малкольм поставил чистые кружки на стойку и пошел к себе, наверх.

– Я даже не запомнил, во что он был одет, – пробормотал он, закрыв за собой дверь комнаты.

– Во что-то темное, – сказала Аста.

– Как ты думаешь, он преступник?

– Наверняка. Но вот она…

– Она просто чудовище! Никогда еще не видел, чтобы деймон был так не похож на своего человека.

– Интересно, а доктор Релф может знать, кто он такой?

– Вряд ли. Я думаю, она общается только со всякими учеными. С другими профессорами. А он – совсем другой.

– И со шпионами. Со шпионами она тоже общается.

– Ну какой из него шпион? Он слишком бросается в глаза. Такого деймона всякий сразу приметит.

Малкольм вздохнул и принялся за геометрию. Строить фигуры при помощи циркуля и линейки ему обычно нравилось, но сегодня все валилось из рук. Улыбка человека с гиеной по-прежнему стояла у него перед глазами – и ни о чем другом он думать не мог.

Доктор Релф действительно не слышала ни о ком, у кого был бы такой искалеченный деймон.

– Ну, наверное, иногда такое случается, – предположила она. – Всякое бывает.

Тогда Малкольм рассказал ей, что эта гиена проделала на дорожке у монастыря, и Ханна удивилась еще сильнее. Вообще-то деймоны, как и люди, не совершали естественные отправления напоказ – ведь они, в сущности, и сами были людьми.

– Да уж, загадка, – сказала она.

– Как вы думаете, что это значит?

– Хороший вопрос, Малкольм. Давай поступим с ним, как с вопросами для алетиометра. Посмотрим, удастся ли нам понять, что все это значит. То, что эта гиена сделала на дорожке, выражало презрение, не так ли?

– Ага, думаю, так.

– Презрение к тебе, но не только. Еще и к монастырю. И, возможно, к монахиням и ко всему, что они олицетворяют. Теперь дальше… Гиена – падальщик. Она питается трупами других животных, хотя может и сама убивать добычу.

– Это отвратительно, но все же полезно, – заметил Малкольм.

– Да, верно. Я об этом не подумала. А еще гиена умеет смеяться.

– Правда?

– Да. Говорят же – «хохот гиены». На самом деле она, конечно, не смеется по-настоящему, просто издает звуки, похожие на смех.

– Хохот гиены, – повторил Малкольм. – Как крокодиловы слезы? Крокодил ведь тоже не плачет по-настоящему.

– То есть, лицемерит?

– Лицемерит, – кивнул Малкольм, наслаждаясь вкусом нового слова.

– А ее человек, ты говоришь, прятал лицо?

– Ну, по крайней мере, держался в тени.

– Расскажи мне про улыбку.

– А, да! Это самое странное! Он улыбнулся и подмигнул мне. Никто больше этого не видел. Он как будто хотел сказать: мы с тобой, знаем то, чего никто больше не знает. И это секрет. Только между нами. Но не… Знаете, бывают такие секреты, от которых жутко, или стыдно, или…

– А в этом, значит, ничего такого не было?

– Наоборот, это было здорово. По-дружески и даже весело. И знаете, мне самому сейчас трудно в это поверить, но он мне вроде как понравился.

– Но его гиена продолжала грызть свою лапу, – заметила Аста. – Я с нее глаз не спускала. И рана еще свежая, не зажила и кровоточит.

– И что это значит? – спросил Малкольм.

– Она… он… они теперь, наверное, очень уязвимы, – предположила доктор Релф. – Если она потеряет и вторую ногу, то совсем не сможет ходить. Ужасная ситуация.

– Но мне не показалось, что этот человек чего-то боится. Он выглядел так, словно его вообще ничего не волнует и не может испугать.

– Тебе не жалко его деймона?

– Нет, – отрезал Малкольм. – Я только рад. Если бы не это увечье, она была бы куда опаснее.

– Значит, этот человек вызывает у тебя неоднозначные чувства?

– Именно так.

– Но твои родители…

– Мама просто велела держаться от него подальше, а почему – не сказала. Папе явно очень не понравилось, что он пришел в бар, но повода выставить его не нашлось. И другим клиентам он тоже очень не понравился. Позже я спросил папу, и он сказал, что это плохой человек и больше он его в трактир не пустит. Вот только и папа не объяснил, что в нем такого плохого и что он натворил. По-моему, они все просто чувствуют, что он нехороший, но сами ничего толком не знают.

– А после ты его больше не видел?

– Да это все только позавчера было! Нет, не видел…

– Ну, посмотрим, что мне удастся выяснить, – сказала доктор Релф. – Как насчет книжек, которые ты брал на эту неделю?

– Та, что про символические картинки, оказалась сложная, – признался Малкольм. – Я мало что понял.

– Но ведь что-то все-таки понял?

– Ну… понял, что одни вещи могут обозначать другие.

– Это самое главное. Хорошо. Остальное – просто частности. Запомнить все значения символов на шкале алетиометра невозможно, – потому-то нам и нужны книги для толкования.

– Это как тайный язык?

– Да, именно так.

– А его кто-то изобрел? Или…

– Или его просто открыли? Это ты хотел спросить?

– Да, – с некоторым удивлением подтвердил Малкольм. – Ну так как? Придумали или открыли?

– Не все так просто, Малкольм. Давай рассмотрим для начала другой пример… совсем из другой области. Ты знаешь теорему Пифагора?

– Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов остальных двух сторон.

– Совершенно верно. И это правило работает с любым треугольником, какой ни возьмешь?

– Да.

– А до того, как Пифагор открыл его, оно тоже работало?

Малкольм задумался.

– Да, – решил он. – Наверняка.

– Значит, он не изобрел эту теорему. Он ее просто открыл.

– Да.

– Хорошо. А теперь давай возьмем один из символов алетиометра. Вот, например, улей с пчелами. Одно из его значений – сладость, другое – свет. Как ты думаешь, почему?

– Потому что мед сладкий. А…

– Из чего делают свечи?

– Из воска! Пчелиного воска!

– Правильно. Мы не знаем, кто первым обнаружил эти значения, но вот вопрос: эти ассоциации, эти связи по сходству, существовали до того, как этот человек открыл их, или нет? Он их изобрел или открыл?

Малкольм глубоко задумался.

– Но это не то же самое, – медленно проговорил он. – Потому что теорему Пифагора можно доказать. И тогда мы убедимся, что она верна. Но все эти штуки с пчелиным ульем – как вы их докажете? Связь, конечно, видна, но доказать ее нельзя…

– Хорошо, давай зайдем с другой стороны. Предположим, что человек, который создал алетиометр, хотел подобрать символ, выражающий понятия сладости и света. Мог ли он взять для этого что попало? Любой произвольный образ? Меч, например, или дельфина?

Малкольм подумал еще немного.

– На самом деле нет, – решил он. – Можно, конечно, напрячься и придумать сходство, но…

– Вот именно. В случае с ульем мы имеем дело с естественной связью, а в этих двух примерах – нет.

– Ага. Понятно.

– Ну так что, изобрели или открыли?

Малкольм снова погрузился в раздумья, а потом улыбнулся.

– Открыли! – заявил он.

– Ну, хорошо. Давай тогда попробуем вот как: можешь представить себе другой мир?

– Думаю, да.

– Мир, в котором не было Пифагора?

– Да.

– Будет его теорема работать в этом мире?

– Да! Она будет работать везде.

– А теперь представь себе мир, где живут такие же люди, как и мы, но нет пчел. Эти люди знакомы с понятиями сладости и света, но каким символом они могли бы их обозначить?

– Ну… думаю, они нашли бы что-то другое. Может, обозначили бы сладость сахаром, а свет – чем-нибудь еще. Например, солнцем.

– Отлично. А теперь представь себе еще один мир – такой, где пчелы есть, но людей нет. Как по-твоему, сохранится ли в этом мире связь между ульем и понятиями сладости и света?

– Ну, связь, конечно, будет… только у нас, в нашей голове. Но не там, не в том мире. А впрочем… Если мы можем вообразить себе такой мир, то можем увидеть и эту связь, даже если там ее увидеть некому.

– Очень хорошо. Мы все еще не можем со всей уверенностью утверждать, был ли этот язык, язык символов, изобретен или просто открыт, но все-таки больше похоже на то…

– На то, что его открыли, – подхватил Малкольм. – Но все-таки здесь не так, как с теоремой Пифагора. Доказать здесь ничего нельзя. Все зависит от… от…

– Да?

– С этим языком все зависит от того, есть ли на свете люди, которые могут его увидеть. А теорема не зависит.

– Абсолютно верно!

– Но все-таки отчасти этот язык изобрели. Если бы не было людей, способных его увидеть, он был бы как… Ну, его все равно что не было бы вообще. Выходит, это что-то вроде квантовой теории! Там ведь тоже так: есть такие вещи, которые не могут случиться до тех пор, пока ты на них не посмотришь. Мы смотрим – и как будто вкладываем в них кусочек себя.

Малкольм откинулся на спинку кресла. Голова у него немного шла кругом. В комнате было тепло, в кресле – удобно, на столике стояла тарелка с печеньем. Но если на кухне у мамы он чувствовал себя в безопасности, то здесь, в этой маленькой гостиной доктора Релф, его охватывало совсем иное, удивительное чувство. Он ощущал, каким огромным может оказаться этот мир. И понимал, что поделиться этим не сможет ни с кем, кроме Асты.

– Мне уже скоро пора идти, – сказал он.

– Ты хорошо поработал.

– А это была работа?

– По-моему, да. А ты как думаешь?

– Наверное. А можно мне посмотреть на алетиометр?

– Боюсь, что нет. Его нельзя выносить из библиотеки. У нас он всего один. Но есть картинка.

Ханна достала из ящика стола свернутый вчетверо лист бумаги и протянула его Малкольму. Тот развернул и увидел чертеж: большой круг со шкалой по краю. Тридцать шесть делений, и в каждой – картинка: муравей, дерево, якорь, песочные часы.

– А вот и улей, – заметил он.

– Возьми себе, – предложила Ханна. – Я пользовалась этим чертежом, пока заучивала символы, но теперь я их уже знаю.

– Спасибо! Я тоже их заучу!

– Есть один способ, как быстрее запомнить. Расскажу в другой раз. А пока что лучше выбери какой-нибудь один символ и просто о нем подумай. Какие ассоциации он у тебя вызывает? Что он может обозначать?

– Хорошо, попробую. Но этот чертеж… – он запнулся. Этот круг, разделенный на ячейки, кое о чем ему напомнил.

– Что?

– Это похоже на одну штуку, которую я недавно видел…

И Малкольм рассказал о лучистом кольце, которое ему почудилось той ночью, когда в «Форель» пришел лорд Азриэл. Доктор Релф выслушала его с интересом.

– Похоже на ауру мигрени, – сказала она. – У тебя бывают сильные головные боли?

– Нет, ни разу не было.

– Значит, просто аура. Возможно, когда-нибудь ты увидишь ее снова. А вторая книга тебе понравилась? Про Шелковый путь?

– О! Теперь я больше всего на свете хочу побывать в тех местах!

– Может, когда-нибудь и побываешь.

В тот вечер «Прекрасная дикарка» вернулась – кое-кто привел ее обратно.