Тринадцать месяцев спустя

Наоми танцует. Влюбленная Мария танцует с Тони. В спектакле «Вестсайдская история» такой сцены нет, а в моем сне есть. Вначале они танцуют близко друг к другу и медленно, но затем темп нарастает, музыка становится громче и громче, пока не превращается в бессвязный грохот. Начинает мигать свет, отчего движения танцующих становятся отрывистыми, как в видеоклипе. Зрители встают и выходят из зала. Барабанная дробь встряхивает меня и еще некоторое время отдается эхом в моей голове после того, как я просыпаюсь.

Я прихожу в себя только через несколько минут. Теперь кошмары снятся мне каждую ночь. Сегодня вот театр. Я не вспоминала о нем уже несколько месяцев. Убираю волосы с глаз и смотрю в темноту, пытаясь подавить образы, мечущиеся в сознании.

Я пытаюсь разглядеть его в заднем ряду партера или в коридоре, где он стоит, прислонившись к стене. И тут меня осеняет. Может, в театре осталось что-то, содержащее его ДНК? Ну, я не знаю, может быть, волосы на сиденье, носовой платок… Полицейские обыскали театр, но они могли что-то упустить. Надо позвонить Майклу и спросить, где именно они искали. Нет, не стоит, он подумает, что я рехнулась. А может, так оно и есть? И все же… надо поехать и поискать везде. Убедиться самой, что там ничего нет, иначе я не успокоюсь. Где-то обязательно должно быть доказательство, что он ее увел. И я обязана его найти.

Остаток ночи я провожу без сна, а дождавшись семи, звоню Майклу. Он отвечает мягко, но сдержанно.

– Собирался к тебе приехать вчера, но задержался на работе. Переживаю, что сказал тебе о ДНК. Не надо было.

В прошлый раз он говорил, что обычно уличить преступника в похищении девушки можно, только обнаружив его ДНК на ее трупе. В вагине, пищеводе, на одежде, волосах. Я не хочу об этом знать. Она жива.

– Ты был прав, в лесу ничего нет.

– Ты все же туда поехала? Ох, Дженни… Я же говорил тебе: криминалисты там все обыскали.

У него сейчас наверняка огорченное лицо, уголки губ опущены.

– Я подумала о театре.

– О театре… – повторяет он.

– Да. Мне приснился сон. Постановка «Вестсайдской истории», в которой она участвовала, и я подумала…

– Но там год назад тоже все обыскали, начиная с гримерных.

– Ты уверен, что все?

Майкл вздыхает, и я слышу щелчок, когда он вытаскивает из дипломата ноутбук.

– Подожди, я перезвоню через несколько минут.

Какой смысл был что-то искать в ее гримерной, где она только переодевалась? А макияж всегда накладывала дома и после спектакля не снимала. Наверное, потому, что встречалась с ним по дороге туда и обратно. Наоми выглядела в нем на все восемнадцать, что для нее было очень важно.

Телефон звонит, и я быстро нажимаю кнопку соединения.

– Как я и думал, они осмотрели весь театр, – голос у Майкла спокойный и уверенный. – Передо мной перечень. Отпечатки пальцев с дверных ручек, кранов, сидений задних рядов партера, в туалетах. Осмотрен каждый шкаф, корзины для костюмов, мусорные баки и контейнеры снаружи. – Он на секунду замолкает. – Вскрывали даже половые доски.

Я этого не знала. То есть они уже тогда подозревали, что она мертва.

– Дженни, остановись, – Майкл откашливается, говорит громче. – Ты доводишь себя до безумия. – Он молчит, затем говорит спокойнее: – Выбрось это из головы. Позволь нам заниматься своей работой.

– Майкл, я не могу выбросить это из головы. Как ты не понимаешь? Ведь когда его поймают, он будет все отрицать. И ехидно улыбаться. Потому что знает: никаких прямых улик против него нет. Их нужно найти.

– И ты задумала поиски в театре, потому что тебе что-то приснилось? – Он опять вздыхает.

Да, приснилось. Но сны всегда что-то означают.

Я набираю номер телефона школы, где училась Наоми. Директор занята на педсовете, но перезванивает мне через десять минут. Голос у нее добрый.

– Рада вас снова слышать. Как живете?

– Спасибо, мисс Уинем, все в порядке.

Если бы она меня сейчас увидела, то, наверное, поверила бы, что так оно и есть. Прожив больше года у моря, я выгляжу намного лучше, чем когда мы виделись в последний раз. Но рана по-прежнему кровоточит, только внешне этого не видно.

– Я хотела спросить вас о театре. Может быть, полицейские при осмотре что-то пропустили? Я хочу приехать и проверить. На всякий случай.

Мисс Уинем, видимо, воспринимает мои слова как абсурд, поэтому отвечает не сразу.

– Вы можете, конечно, приехать и посмотреть, дорогая. Но, я думаю, вряд ли что-то найдете. Тем более что там все изменилось.

– Как изменилось?

Наверное, после случая с Наоми в театре поставили двери с автоматической блокировкой и кнопочными панелями с кодами.

– В театре ремонт, – отвечает директриса размеренным тоном. – Сейчас заключительная фаза. Выпускник нашей школы завещал значительную сумму на капитальный ремонт театра, чем мы и воспользовались. – Мисс Уинем замолкает, ждет моих комментариев, но я молчу, и она продолжает: – Там сделали новую сцену и многое другое.

– Но, может быть, я все же приеду и посмотрю?

– Хорошо, приезжайте через неделю или две. Когда закончат ремонт. Я поручу кому-нибудь сопровождать вас. Буду рада вас видеть.

Я благодарю директрису и прощаюсь. Сомневаюсь, что она будет очень рада меня видеть, но это не важно. Когда ремонт закончится, будет уже поздно. Ехать нужно сейчас. Ведь и во врачебной практике нередко бывают случаи, когда пациента осматривают несколько докторов и не видят очевидного. Достаточно вспомнить Джейд. Так что проверить еще раз совсем не вредно.

Я выезжаю из гаража. Берти на переднем сиденье уткнул нос в лапы, глаза закрыты. Готов к поездке. У поворота на шоссе кто-то стучит в окно. Это Дэн. Мне кажется, он стал выше ростом – стоит в новой куртке, набросив от ветра капюшон.

Я опускаю стекло:

– Симпатичная куртка.

– Спасибо. Бабушка подарила на Рождество. Я слышал, в Нью-Йорке зимой холодно.

– Когда уезжаешь?

– Завтра. Занятия на следующей неделе, – лицо у него спокойное, но в голосе чувствуется волнение. – Я зайду к вам позднее.

Нет, меня не будет дома. Я глушу двигатель и вылезаю из машины.

– Бабушка будет по тебе скучать. И я тоже.

– Поживу пока у Тео и Сэма, – произносит он, опустив глаза, – а потом подыщу что-нибудь.

– А как у тебя с деньгами?

Он усмехается.

– У вас вопросы, как у моей мамы.

– Так я и есть мама.

Он молчит, несколько секунд глядя мне прямо в глаза.

– Я буду вам звонить.

Мне хочется его обнять, но я не решаюсь. А он, словно угадав мои мысли, краснеет и отворачивает лицо. Потом бормочет:

– Счастливо, – поворачивается и идет по тротуару.

Поравнявшись с ним у магазина, я опускаю стекло, но в этот момент к нему подходят две девушки и начинают весело разговаривать. Одна берет его за руку. Через секунду я сворачиваю за угол, и они исчезают. Он едет в Нью-Йорк начинать новую жизнь. У него все впереди.

В Бристоль мы прибываем в середине дня. В последний раз я была здесь летом. Потом дважды пропустила осенний листопад – любимое время года Наоми. Осматривающий комнату полицейский, наверное, удивился большому количеству засушенных листьев на ее туалетном столике.

Машину я ставлю рядом с нашим домом. У ворот Берти скулит, машет хвостом. Краска на воротах облупилась. Окна грязные, сад зарос сорняками. Но в доме наверняка чисто, за этим следит Аня. Тэд, конечно, на работе. Я смотрю на высокие темные окна и вспоминаю последние дни, которые доживала здесь, когда из меня по каплям вытекало тепло. Когда я вздрагивала в темноте от звука собственных шагов.

С ноября по август прошлого года я все ждала и ждала, а наш брак тем временем неуклонно разрушался, и одновременно угасала надежда. Фрэнк понял, что после того срыва на работу я не вернусь, и нашел мне замену. Тянулись месяц за месяцем, но ничего не происходило. Я без движения лежала на кровати или на полу в ее комнате, наблюдая, как меркнет свет и медленно наступает вечер. Ждала смерти, а она все не шла. Однажды съездила в коттедж. Эд решил в реабилитационном центре подготовиться к экзаменам второго уровня, и ему понадобились книги, которые он оставил в свой последний приезд.

В Дорсете мне все показалось другим. И свет, и воздух. Они были какими-то приятными и теплыми. В сад с моря доносились крики чаек. А дома все оставалось прежним. Неделя тянулась за неделей без всякого результата. Тогда я всерьез начала думать о коттедже. К лету созрел план, а в конце августа я туда переехала. Родители оставили мне небольшой капитал. На эти деньги я и жила, тем более что потребности у меня были мизерные. Тэд, наверное, содержал бы меня, если бы я попросила. Но мне не нужна была его помощь.

На какое-то мгновение у меня возникает желание нажать кнопку дверного звонка. Возможно, там Аня. Но этот дом теперь территория Тэда, и мы с Берти идем дальше по улице.

Здание театра в строительных лесах. В мусорный контейнер свалены старые чугунные радиаторы отопления. У открытых дверей стоят два фургона. В холле я вижу рабочих. Они стоят с дымящимися кружками – видно, у них перерыв на чай. Двери подперты, чтобы не закрывались.

Мы с Берти входим, нас никто не останавливает. Ступаем по фанерным листам, прикрывающим блестящий новый пол. Бар перестроен, там новое зеркало. Я толкаю тяжелую дверь в зрительный зал, где нас встречают запахи краски и свежей штукатурки. Берти чихает. Зал расширили, он стал светлее. Сооружение сцены заканчивается. Сбоку аккуратный штабель ровных досок.

Берти рвется вперед и чуть не падает в яму под сценой, которая сейчас открыта. Внизу седой мужчина в синем комбинезоне склонился, приложив к полу строительный уровень. Я вижу там две табуретки, обогреватель и несколько холщовых мешков в углу.

Рабочий поднимает голову, вопросительно смотрит на меня, потом замечает собаку, и выражение его лица смягчается.

– Вам не следовало приводить сюда этого симпатягу. У меня дома почти такой же. Вы кого-то ищете?

– Понимаете, моя дочка участвовала тут в одном спектакле и оставила кое-что из одежды. Может быть, это лежит где-то здесь?

– Отсюда все убрали еще летом. Отвезли на свалку.

Я наконец понимаю, как глупо было сюда ехать.

Рабочий хочет сказать что-то еще, но Берти вдруг прыгает в яму, туго натягивая поводок, который я отпускаю, иначе он задохнется. Рабочий, смеясь, наклоняется к псу, гладит его за ушами.

– Я тебе понравился?

Спрыгнув вниз, я обнаруживаю, что яма глубже, чем казалось. Я приземляюсь, подвернув лодыжку, выпрямляюсь, осознавая, что выгляжу нелепо, но деваться некуда.

– Впрочем, можете посмотреть вон в тех мешках. Там театральные костюмы. Думаю, вреда от этого не будет.

Он ведет меня в угол, усаживает на мешок.

– Здесь костюмы? – спрашиваю я.

– Да. Мешки проверили полицейские, и они остались здесь. Хотя до новых постановок еще далеко. Они тут все не могут оправиться после пропажи той девочки. Представляете, какой ужас?

Я молчу, а он, внимательно посмотрев на меня, качает головой.

– У вас усталый вид. Знаете что, вы тут посидите, поройтесь в мешках, а я схожу принесу вам чашечку чая. Скоро вернусь, – рабочий лезет наверх и исчезает.

Всего мешков шесть. Я раскрываю первый, быстро перебираю костюмы и перехожу к следующему. Желательно успеть до его возвращения. Я вытаскиваю черный бархатный камзол и фетровую шляпу с изогнутыми полями. Засовываю обратно. В третьем – аккуратно сложенная армейская форма. Возможно, Наоми рассказывала мне, в какой пьесе их использовали, но я забыла. В четвертом мешке чувствуется что-то мягкое. Я вытаскиваю разные юбки, топы с оборками, кружевные платья, шелковые накидки, кашне, галстуки. Вот полицейская фуражка. А в самом низу – дамские полусапожки. Наверняка это из «Вестсайдской истории». Год назад подолы этих юбок развевались под музыку Бернстайна, а сейчас это просто куча тряпья.

Злясь на себя за то, что зря сюда тащилась, я сжимаю сапожки, чтобы засунуть обратно в мешок. Пальцы соскальзывают внутрь одного и натыкаются на что-то шелковое, скрученное, засунутое глубоко в переднюю часть. Что это? Чулки? Шейный платок? Я вытаскиваю, разворачиваю. Вещь оказывается больше, чем я думала. Короткое красное шелковое платье с глубоким вырезом и перламутровыми пуговицами. Я сразу же его узнаю. Платье Никиты, которое Наоми одолжила для репетиции в костюмах, а потом сказала, что оно ей не подошло. Вот, пожалуйста, полицейские все обыскали, а его не нашли.

Я подношу платье к лицу и чувствую слабый аромат лимона. Через секунду замечаю на лифе желтоватое пятно. Поднимаю край – внутри такое же. Слышу шаги и быстро засовываю платье в карман пальто. Остальные костюмы сваливаю обратно в мешок.

Рабочий спускается в яму, протягивает мне кружку с чаем.

– Я вижу, вы уже посмотрели костюмы, – он улыбается. – Есть успехи?

Я отрицательно мотаю головой и начинаю пить чай. Он ароматный и хорошо заварен. Бодрит.

– Я так и думал, – спокойно замечает рабочий. – Вряд ли тут может найтись что-то путное.

Когда я иду к машине, мне хочется обернуть платье вокруг себя, чтобы почувствовать Наоми всей кожей. Но пусть оно остается в кармане. Майкл отправит его на экспертизу.

Окна в моем бывшем доме по-прежнему темные. Я впускаю Берти в машину и отъезжаю. Находка пробуждает во мне проблеск надежды.

Двадцать один день спустя

Я поспешила сообщить Эду о пропавших кораллах. Наверняка он воспримет это так же, как и я: значит, она планировала свой уход и взяла с собой то, что было ей дорого. Мальчику сейчас нужны положительные эмоции.

В мобильном Эда сработал автоответчик, и я набрала номер офиса. Ответила миссис Чибанда. Сказала, что сейчас его приведет, но ходила, как мне показалось, целый час.

Наконец я услышала шаги.

– Привет, мама.

– Как ты себя чувствуешь, дорогой?

– Зачем ты звонишь?

– Прошло больше недели. Вот, решила узнать, как у тебя дела.

Эд не ответил, но в трубке был слышен его вздох.

– Я знаю, если бы что-то случилось, то мне бы сообщили, но все же…

– Мама, оставь меня в покое.

Я закрыла глаза. После исчезновения Наоми звуки для меня стали громче. От них все внутри болит, как будто кожа стала тоньше. Не надо было звонить Эду.

– Мы все время думаем о тебе, – сказала я и тут же пожалела, потому что знала: ему это не понравится.

– Как положено.

– Что ты имеешь в виду?

Нет, зря я затеяла этот разговор.

– А то, что вам положено думать обо мне, вот вы и думаете, – ответил он. – Прежде ты мне только наставления читала.

Я помолчала пару секунд и начала снова:

– Знаешь, почему я тебе позвонила? Пропало ожерелье Наоми. То, что с кораллами.

– Какое ожерелье? – спросил он без интереса.

– Ну, с маленькими оранжевыми штучками.

– И что?

– Она, наверное, взяла его с собой. Значит, ушла сама, ее не похищали.

– Боже, мама! Возможно, она его потеряла или кому-то отдала.

– Но это бабушкин подарок.

– Тем более. Ты ее не знаешь, мама. Ты вообще ни черта не знаешь.

Попрощавшись и дождавшись, когда он отсоединится, я заходила туда-сюда по кухне. Его слова жгли мне ухо. Ну чего я добилась этим звонком? Каких положительных эмоций? Немного подумав, я набрала номер Шен. После посещения полицейского участка мы еще не разговаривали.

– Джен, здравствуй. Я как раз собиралась позвонить тебе сегодня.

Я не успела ответить, как она весело продолжила:

– Сейчас такая кутерьма. Готовимся к Рождеству.

Я опешила. Какое Рождество? Я о нем совсем забыла. Не помню, когда в последний раз ходила в магазин.

– Как ты?

– Ничего. Тут одна вещь обнаружилась, обнадеживающая, и я решила ненадолго заехать к тебе.

Мне захотелось увидеть ее улыбку, когда я расскажу ей о пропаже ожерелья. А потом она меня обнимет и скажет, что всегда знала – все будет в порядке.

– Хочешь, я заеду к тебе?

– Нет. Мне нужно куда-нибудь выйти, а то я все время сижу дома.

Я приняла душ, надела чистые джинсы и новую рубашку. Даже подкрасилась. Потом посмотрела в зеркало, увидела, как пудра с помадой выглядят на моем худом бледном лице, и все смыла. В машине включила приемник – передавали новости. Я особенно не прислушивалась, но вдруг спокойный и размеренный голос ведущего произнес ее имя. «…Она пропала три недели назад; поиски продолжаются. Все аэропорты…» Я быстро выключила приемник, а потом долго приходила в себя. Хорошо, что в этот момент на дороге не было машин.

Шен открыла дверь и сразу заключила меня в объятия.

– Я жутко переживаю, что так ужасно вела себя тогда в полиции. Извини.

Она увлекла меня в гостиную. Мы сели.

– Ты похудела, Дженни. Я так рада тебя видеть!

– Представляешь, Наоми взяла с собой ожерелье, – объявила я без предисловий. – Вчера я вдруг снова взялась осматривать ее комнату и смотрю – в шкатулке…

На кухне загремела посуда, и Шен крикнула в открытую дверь:

– Ник, свари нам с Дженни кофе! Покрепче.

– Хорошо! – крикнула в ответ Никита.

Шен повернулась ко мне.

– Ей сейчас тяжело.

Я кивнула, не понимая, как может быть тяжело этой девочке, которая здесь, рядом, на кухне, спокойно варит кофе. Которая продолжает жить своей нормальной жизнью. А Наоми сейчас неизвестно где и с кем. Впрочем, Никита в этом не виновата.

– Да, – продолжила Шен, – она мучается. Ей следовало раньше рассказать нам о Наоми и том парне. – Я молчала, и она замолкла тоже. Потом улыбнулась и взяла мою руку. – Так что ты сказала насчет ожерелья в шкатулке?

Я улыбнулась в ответ.

– Это ожерелье из кораллов подарила моя мама, когда Наоми исполнилось шесть лет, и она всегда держала его в музыкальной шкатулке. Так вот, сейчас его там нет. Я смотрела везде, но не нашла.

На лестнице послышались шаги. К нам поднималась Никита с кофе.

Она вошла немного запыхавшаяся. Поздоровалась со мной, поставила на столик поднос с двумя чашками и выпрямилась. Ее лицо горело.

– Я слышала, что вы говорили. Ожерелье не потерялось. Вот оно.

Никита протянула мне коралловое ожерелье. Я не заметила его у нее под мышкой.

– Наоми мне его подарила. Она этим ожерельем не очень дорожила. Сказала, что оно ей совсем не нравится и она рада от него избавиться.

Я не знала, куда деваться.

– Боже, Джен, ты так побледнела! – воскликнула Шен, встревоженно глядя на меня. – Пожалуйста, успокойся и забери ожерелье. Ты ведь не возражаешь, Ник?

– Нет-нет, пусть остается у вас. – Я облизнула губы. – Никита, когда она тебе его подарила?

– Перед последним спектаклем. Мы дурачились, и она, смеясь, бросила его в меня.

Я долго смотрела на девочку, пытаясь вспомнить, когда в последний раз слышала смех Наоми. Потом попрощалась и ушла.

В доме было холодно, за окнами начало темнеть. День пролетел незаметно.

– Ты ее не знаешь, мама.

Я легла, натянула на голову одеяло. Где-то далеко залаял Берти, прося ужин, потом перестал. Сколько длился сон, не знаю, но, проснувшись, я увидела спящего рядом Тэда. Отодвинулась как можно дальше и продолжала лежать, сжимая край кровати, ожидая, когда наступит утро.

– Ты вообще ни черта не знаешь.