Тринадцать месяцев спустя

Звонкие голоса парят над серыми камнями стен, витражами и поросшими лишайником могильными плитами. Славят рождение Иисуса.

А мне, чтобы вызволить Наоми, делали кесарево сечение. И все получилось легко по сравнению с тем, как я мучилась с мальчиками. Ее приняли и сразу сунули мне, мокрую от крови. Когда я прислонила ее к себе, она обожгла мне кожу. И спокойно смотрела, как будто узнавая. Потом ее завернули и передали Тэду. Он стоял с ней, пока меня зашивали. И она так же смотрела на него.

Берти фыркает и поднимает у церковной стены лапу. Мы медленно движемся дальше по дорожке. Я вчера так и не дождалась, когда дети вернутся из паба, очень хотелось спать, но все равно сейчас чувствую себя невыспавшейся. Дорожка ведет к берегу. История нашей деревни уходит в глубь веков. По этой дорожке, возможно, ходили контрабандисты. Старожилы утверждают, что по ночам здесь можно услышать топот сапог, конское ржание, плеск весел и громыхание повозок с бочонками рома. А сегодня утром слышно лишь слабое потрескивание льда под ногами. С живой изгороди с тревожным криком взлетает фазан. Мы с Берти идем дальше, и мелодия Генделя позади стихает.

Мы выходим на пустынный берег. Останавливаемся, любуемся прибоем. Солнечные блики на воде шевелятся, и когда я прикрываю глаза, мне видятся городские огни. Яркие, какими они были в вечер появления Наоми на свет. Психолог посоветовал не бередить воспоминания, оставить их словно завернутыми в тонкую бумагу до тех пор, пока я не почувствую себя достаточно крепкой. Вот сейчас я так себя и чувствую. Город тогда простирался передо мной, подобно красочному живописному холсту. Из окна палаты огни внизу казались загадочными и волшебными. Я знала, что мостовые, где проезжают машины, грязные, но с четвертого этажа родильного дома они казались праздничными и безупречно чистыми. В отдалении Клифтонский подвесной мост через реку Эйвон сиял огнями, похожими на свечи на именинном торте в темной комнате. Ее головка, когда я прикасалась к ней губами, была мягкой и податливой, волосики похожи на влажные перышки. Я сидела у окна на стуле, морщась от боли. Швы только что наложили. Наоми пошевелилась и захныкала. Я осторожно направила ее головку к соску. Кормя грудью, я чувствовала полное с ней единение, словно она по-прежнему находилась внутри. Тэд ушел домой спать. Я представила, как он лежит, повернув лицо в мою сторону, рука на моей подушке. Наверное, мирно посапывает. Помню, как я баюкала ее, прижав к плечу, и улыбалась. И как тепло дочки проникало мне в сердце.

Снова повалил снег. Пора домой. Я осматриваюсь. Берти должен быть сзади, но его нет. Неужели побежал к воде? Но и там я его не вижу. Где же он? А волны такие высокие. Я громко зову его, бегая по берегу, спотыкаясь о гальку. Мой голос относит ветер. Может, он пошел по дорожке домой? Нет, вот он, за лодкой, дрожит. Должно быть, накрыло волной. Я поднимаю его, он встряхивается и виляет хвостом.

– Глупый, глупый пес, – я прикладываю щеку к его шелковистой влажной голове. – Никогда больше так не делай.

Я возвращаюсь в коттедж. Там уже все встали. В камине ярко полыхает огонь. Вытираю Берти насухо полотенцем, вдыхая запахи кофе и хлеба. Сэм в моем фартуке сияет белозубой улыбкой. Кивает на блестящую вафельницу на столе, перевязанную красной лентой с бантом наверху.

– Это вам подарок. Оцените вкус.

На тарелке рядом – хрустящие золотистые вафли. Напряжение, возникшее при встрече, улетучилось. Чувствую, что теперь мы с ним познакомились по-настоящему.

Из гостиной появляется Эд. Худой. Вчера я как-то этого не заметила. Спрашивает, не глядя на меня:

– Когда приедет папа?

– Не знаю. Вчера прислал сообщение. К Рождеству не успевает. Наверное, проблемы с вылетом.

– Я так и знал. Решил продлить отпуск, – он садится. Смотрит, как Сэм замешивает тесто для следующей партии вафель, затем поворачивается ко мне: – Это ведь из-за той женщины?

– Какой женщины? – не понимаю я.

– Ради бога, мама. Не надо передо мной притворяться. Я все знаю.

– Что ты знаешь?

– Насчет Бет, конечно. Они приезжали ко мне перед отъездом в Южную Африку. Я уверен, это она решила остаться. Сафари или что-то в этом роде. – Эд произносит ее имя будничным тоном, как нечто само собой разумеющееся.

Тэд тогда сказал, что сглупил, и это было всего один раз. И я решила ему поверить. Теперь я сижу, стараясь выглядеть спокойной.

– Молодец наш папаша, – Эд усмехается.

– Но, может быть, действительно отменили рейсы, – говорю я.

– Не надо придумывать ему оправдания. – Он пожимает плечами. – Хотя кому до этого дело? Почему это должно нас волновать?

Он не прав. Я не ему придумываю оправдания, а себе. Я действительно подумала, что рейс отменили. Какая глупость. Я оглядываю кухню. Мое сознание ищет, за что бы ухватиться. Мальчики. Майкл. Берти. Мои картины. Коттедж. Мэри и Дэн.

Входит Тео. Целует меня, потом Сэма.

– Меня целовать не смей, – восклицает Эд, прикрываясь обеими руками.

– Не беспокойся, к тебе я прикасаться не собираюсь. – Тео берет вафлю. – Какая прелесть.

– Папа не приедет, – сообщает Эд.

– Что? – переспрашивает Тео с полным ртом.

– Оттягивается в Африке по полной со своей подружкой.

– Подружкой? – Тео перестает жевать. – Какой подружкой? – Он смотрит на меня.

– Маме наплевать, – поясняет Эд. – Да и нам всем тоже.

– Это означает, что каждому достанется больше вафель. – Сэм смеется и выкладывает на тарелку еще две штуки.

Как хорошо, что с нами Сэм. Я полюбила его в эту минуту. Тео видит, что я улыбаюсь, и на его губах тоже возникает слабая улыбка. На пару секунд становится тихо, и в этот момент, как в театральной постановке, на сцене появляется Софи в красновато-оранжевом пуловере. Смотрит в мою сторону, проверяя, как я, затем поздравляет всех с Рождеством.

Сэм идет в гостиную, все остальные следуют за ним. Здесь он становится перед хорошо натопленным камином и открывает бутылку шампанского, одну из тех, что привез с собой. Пробка ударяет в потолок, пена вытекает на его рукав, пока он наполняет наши бокалы. Первый он протягивает мне, улыбаясь своими добрыми карими глазами.

– За смелость.

– За смелость, – отвечаю я, с улыбкой поднимая бокал.

– Да, мама, – говорит Тео, – ты очень смело поступила, собрав нас всех на Рождество.

«Какая тут смелость? – мысленно отвечаю я. – Это вы меня спасаете».

Я отворачиваюсь, смотрю в окно. В саду кто-то, возможно Тео или Софи, разбросал хлебные крошки поверх дальней стены. Теперь птицы, маленькие мечущиеся создания, веселятся там, перелетая с места на место. И я вдруг вспоминаю наш медовый месяц, проведенный в палатке в Серенгети. Мы едим, а вокруг нас птицы. Спускаются на столик, дерутся из-за крошек. Тэд меня обнимает. Мы нужны друг другу все время, каждую секунду. Это и есть счастье. А теперь он опять в Африке, но с другой. Они вместе уже целый год. Видимо, отмечают там юбилей, годовщину. Вот, значит, как он сглупил.

– Мама, закрой глаза и приготовься получить подарок.

Он не переставал с ней встречаться и все лгал и лгал.

– Эд, ты тоже приготовься.

Какая я была глупая и доверчивая! Все как на ладони, но я отказывалась это видеть. Закрыв глаза, я ощущаю слабый аромат лаванды.

– А теперь открой глаза.

Тео и Сэм принесли из машины большой плоский пакет и прислонили его к стене. Тео протягивает мне ножницы, но не убирает руку от пакета.

– Погоди смотреть, я кое-что скажу.

– Говори скорее, мне не терпится.

Аромат лаванды вытесняет запах поленьев в камине и шишек на рождественской елке. Это наверняка фотографии, сделанные Тео в Нью-Йорке. Возможно, он с Сэмом на фоне какой-нибудь достопримечательности.

– Там Наоми, мама, – предупреждает Тео напряженно.

Я срываю обертку.

Качественный, талантливо выполненный монтаж из фотографий Наоми в красивой раме. В центре – большой снимок, где она в костюме Марии, снятая для афиши «Вестсайдской истории». Тогда она, наверное, уже была беременна. Вокруг – множество фотографий разных размеров и формы. Трехлетняя Наоми на спине у Тэда; пятилетняя, с неровной челкой, которую сама себе подрезала; двенадцатилетняя, с хоккейной клюшкой, рядом Никита, обе смеются.

– Тео… – я замолкаю, не в силах говорить.

– Извини, мама, – смущенно произносит он.

– Я тебя предупреждал, – тихо говорит Сэм. – Давай унесем это отсюда.

Он наклоняется, чтобы поднять раму, но я его останавливаю.

– Погодите. Все в порядке. Это просто чудесно. Его надо повесить вон там, над дедушкиным креслом. Отсюда мне будет хорошо видно.

– Я собрал их и думал просто тебе подарить, – объясняет Тео, – а потом решил вот так оформить. Только, наверное, поторопился. Надо было подождать.

– Большое спасибо, Тео. Это замечательный подарок.

Эд подкладывает в камин поленья. Сэм взялся готовить рождественский пирог. Он привез все из Америки – кукурузную муку, клюкву, начинку. С ним на кухне запираются Тео и Софи. Не позволяют мне войти.

– Отдохните, пожалуйста, а мы поработаем. – Софи улыбается и закрывает дверь.

Эд у камина читает какую-то новую книжку. Вчера выговорился и теперь спокоен.

Раздается негромкий стук в дверь. Эд встает, идет в прихожую. Через несколько секунд оттуда доносится:

– Привет. Твоя елка выглядит классно. Иди посмотри.

– Нет… я… пришел попросить дров, у бабушки закончились.

Дверь кухни открывается. Появляется Сэм, вкладывает в руку Дэна бокал с шампанским.

– Разве можно зайти в гости на Рождество и не выпить? – голос у него теплый и приветливый.

Дэн снимает ботинки и входит. Куртка с капюшоном расстегнута, под ней видны джинсы, сползшие на бедра. Он бросает на меня взгляд, как бы спрашивая. Я поднимаю свой бокал, улыбаюсь. Сэм уводит его на кухню. А Тео тем временем выходит во двор, нагружает в ручную тележку поленья и везет к Мэри. Там он объяснит ей, что внук на некоторое время у нас задержится.

Мы все усаживаемся за кухонный стол. На нем свечи, увитые плющом и остролистом. Софи покормила Берти, и он сидит у ее ног. Сэм ставит перед Дэном тарелку с дымящейся тушеной индейкой в пряной подливке. Тот смущен.

– Я не собирался…

Тео его перебивает:

– Нам интересно с тобой познакомиться. Мама рассказала, что ты создаешь интересные композиции из корней деревьев. Это здорово. Я уже больше года назад сделал серию фотографий моей сестры в лесу, среди деревьев. Кажется, неплохо получилось.

Моей сестры. Боже, как давно я не слышала этих слов! Они прозвучали так, как будто она где-то здесь, рядом. Эд смотрит на меня. В одной руке у него бокал, другой он обнимает Софи. Взгляд чуть настороженный, но совсем не такой, как вчера.

Восемь дней спустя

Меня испугали глаза Эда.

В то утро я проснулась с мыслью, что после исчезновения Наоми прошла неделя и один день. Должно было что-то проясниться, но мы по-прежнему стоим на месте. Сидим и ждем. Я в особенности. Меня как будто прикололи булавкой к месту. Сбросив одеяло, я села в кровати.

– Но сегодня все изменится, – мои слова гулко прозвучали в тишине дома.

Тэд уже ушел на работу. Тео тоже нет. В оставленной на столе записке он сообщил, что пошел сдавать работу на соискание стипендии. Его приняли в Нью-йоркскую киноакадемию на отделение фотографии. Занятия начинаются в следующем году, и стипендия бы не помешала. Сегодня я забыла его проводить, не накормила завтраком. Совсем забросила семью.

Эд спустился, когда я варила кофе. От него опять пахнуло чем-то незнакомым, непонятным.

– У тебя по пятницам, кажется, тренировки по гребле. А как сегодня? Аня сказала, что твой рюкзак уже несколько дней лежит в ванной комнате. Весь мокрый.

Он так резко встал, опершись ладонями о стол, что чуть не уронил стул. И посмотрел на меня с яростью, которая меня испугала.

– Что ты все выговариваешь мне, как будто я ребенок!

Я услышала, как захлопнулась дверь. Потом тихо вошла Аня с небольшим бледно-розовым цикламеном в горшке. Поставила на стол и кивнула мне, видимо в надежде, что это меня как-то подбодрит. Я на несколько секунд залюбовалась кремовыми лепестками с острыми краями. Вспомнила, что розовыми цветами было украшено платье на моей свадьбе.

– Очень милые цветы. Спасибо, Аня.

Она улыбнулась и начала прибираться на столе. Присутствие другого человека меня бы сейчас раздражало, но от нее исходили волны целебного спокойствия. Без этой женщины наш дом уже превратился бы в свинарник.

Эд страдает, это ясно. Чувствует себя виноватым, и я не знаю, как ему помочь. Я нашла у Тео белую картонку размером в два стандартных листа. В центре написала синим фломастером «Наоми», вокруг расположила ряд концентрических окружностей с увеличивающимися диаметрами. Первый круг – семья, второй – школа. Сюда я вписала Никиту и поставила против ее имени галочку, потому что с ней уже побеседовала полиция. Джеймс – еще одна галочка. Учителя, Салли Эндрюс, мисс Уинем. Так-так. А что остальные учителя? Надо спросить у Майкла.

Еще круг предназначался для знакомых, с которыми я встречалась не каждый день. Аня. Ее муж. Я понаблюдала за тем, как она подметает пол. Аня почувствовала, что я на нее смотрю, подняла голову и улыбнулась. Я поставила возле ее мужа вопросительный знак – спросить у Майкла, разговаривал ли он с ним.

К этому же кругу относились и соседи. Миссис Мур и ее сын Гарольд, которого я часто видела в окне. Майкл, должно быть, уже побывал у них, но я на всякий случай тоже отметила его имя вопросительным знаком.

Что еще? Конечно, спектакль. Все работники театра. Говорил ли с ними Майкл?

Аня вскрикнула и уронила щетку.

– Что случилось?

– Ушибла ногу. О вашу докторскую сумку. Непонятно, как она здесь оказалась.

– Запихните ее куда-нибудь, я потом разберусь.

Докторская сумка напомнила мне о работе. Еще один круг. Коллеги и пациенты. Фрэнк считает, что мне лучше пока посидеть дома. Но я соскучилась по работе.

Вскоре после полудня приехал Майкл. Я показала ему свою схему. Интересно, каково это входить в дом, где запах несчастья чувствуется прямо с порога. Он снял пиджак, закатал рукава, обнажив крепкие предплечья. Его спокойная решимость заставила меня подумать, что вот так, наверное, выглядит солдат перед боем.

Посмотрев схему, он восхищенно присвистнул:

– Похоже на профессиональный план расследования. А что это за вопросительные знаки?

Подавая ему чашку кофе, я улыбнулась:

– Здесь все один большой вопросительный знак.

Он кивнул:

– Некоторые вопросы можно зачеркнуть. Например, относящиеся к школе.

– А миссис Мерз?

– Ее алиби подтверждено. К ней нет претензий. Как и ко всем остальным учителям.

– А другие работники?

– С ними тоже все ясно. Садовники, уборщики, повара, сторожа. Секретарша и работники бара в школьном театре. Все опрошены, алиби проверены.

Майкл хорошо поработал, но мы по-прежнему не продвинулись ни на шаг. Буксуем на месте.

– А как у меня на работе?

– Мы опросили всех ваших коллег. И Джеффа Прайса. Он в это время был в больнице у Джейд.

Я понизила голос:

– А мужа Ани?

– Тоже беседовали. Проверили алиби.

– А что соседи? – спросила я без всякой надежды.

– Вчера побывали у миссис Мур, – ответил он.

– Гарольд сказал что-нибудь?

– Он при разговоре не присутствовал, – Майкл глотнул кофе, – его мать предупредила, что общения с ним не получится.

– А я уверена, что получится. Она просто не хочет, чтобы вы его трогали. Но он… – я подалась вперед, – он не отходит от окна и мог что-то увидеть.

– Тогда нужно попробовать с ним поговорить. – Майкл встал. – Хотите пойти со мной? Возможно, как-то поможете.

Я взяла несколько листовок из стопки рядом с компьютером, и мы вышли.

Миссис Мур открыла дверь через пять минут. Посмотрела на нас с каменным лицом, одернула фартук.

– Я вам вчера все сказала, что смогла. Что еще?

– Но с Гарольдом детектив еще не беседовал, – проговорила я как можно мягче. – А он может нам помочь, миссис Мур. Из вашего окна виден театр.

– Он обедает.

– И все же нам нужно с ним поговорить, – сказал Майкл. – Это недолго.

В полумраке прихожей на стене поблескивало зеркало. Миссис Мур провела нас мимо него в очень чистую кухню.

Гарольд, закончив еду, занялся рисованием. Тарелка отодвинута в сторону. На нем полосатая рубашка с короткими рукавами. Пухлые руки усеяны маленькими родинками. Он тщательно трудится над рисунком, тяжело дыша и высунув язык. Достает цветные карандаши из стоящей рядом коробки. Майкл взял из стопки один рисунок, но Гарольд тут же его выхватил.

Я присела рядом с его стулом и показала листовку с фотографией.

– Гарольд, это Наоми. Ты ведь ее знаешь?

– Ушла, – произнес он спокойным тоном.

– Что? – Майкл посмотрел на миссис Мур.

– Он смотрел телевизор, когда о ней передавали, – хмуро пояснила она. – И слышал наш разговор вчера. Ему нечего вам сказать.

– Это так, Гарольд? – спросил Майкл.

Тот смотрел на него какое-то время без выражения, затем начал неистово черкать синим карандашом по листу бумаги. Я встала, и мы направились к двери.

– Гарольд, – произнес Майкл, повернувшись, – если что-нибудь вспомнишь, пожалуйста, дай нам знать.

Снова оказавшись у меня на кухне, он начал что-то записывать в свой блокнот, а я позвонила Фрэнку. Сработал автоответчик, что меня вполне устраивало. Разговаривать сейчас не было настроения. Я оставила сообщение, что, если нужно, готова выйти на работу.

В дверь позвонили, когда я еще была занята с телефоном. Майкл пошел открыть. На пороге стоял Гарольд с пачкой бумаг под мышкой. Сзади подошла запыхавшаяся миссис Мур.

– Наоми, – громко произнес он. – Наоми.

– Понимаете, он вдруг вспомнил что-то важное, – пояснила его мать.

Гарольд прошел на кухню и положил на стол рисунки. Их было листов двадцать, и на каждом был примитивно изображен автомобиль, похожий на грузовик. Он подтвердил это, показав на рисунки:

– Грузовик.

Майкл перебрал листы и взял один, более полный. На нем Гарольд изобразил не только грузовичок, но и ближайшее здание.

– Это театр, – пояснила миссис Мур и посмотрела на меня. – Когда вы ушли, он начал повторять имя вашей дочки.

Значит, у театра стоял синий грузовичок. Я задумалась, но не смогла вспомнить, видела ли когда-нибудь у театра автомобиль синего или голубого цвета.

Гарольд скрутил лист бумаги и тыкал им в синий грузовичок на рисунке. На его верхней губе сверкали капельки пота. Он начинал сердиться.

– Спасибо, Гарольд, – тихо проговорил Майкл. – Ты нам очень помог в поисках Наоми.

Выдержав пристальный взгляд Гарольда, Майкл высвободил из его руки и расправил на столе смятый лист. Это была листовка с фотографией Наоми.

– Спасибо, – повторил он со значением, – ты помог нам больше, чем все остальные.

Проводив Гарольда и миссис Мур, я повернулась к Майклу:

– Как по-вашему, это важно?

– Возможно, – он пожал плечами и вгляделся в рисунок. – Мне все же кажется, что это скорее фургончик, пикап, а не грузовичок. – Он посмотрел на меня с озабоченным видом.

Могу себе представить, как я сейчас выглядела. Похудевшая, изможденное лицо, нечесаные волосы, покрасневшие глаза. Я грустно усмехнулась.

– Вы хотите сказать, что я выгляжу ужасно? Так это не имеет значения.

– Вы ошибаетесь, – он покачал головой. – Это имеет значение, и большое. Нельзя позволять себе опускаться. Вы должны быть сильной, иначе не выдержите до конца, сломаетесь. Учтите это. Кроме того, на вас смотрят окружающие. Ваши сыновья, муж. Не сдавайтесь.

Я заставила себя улыбнуться и коснулась его руки:

– Вы совершенно правы, Майкл. Спасибо. Я буду стараться. А теперь скажите, этот синий фургончик нам чем-нибудь поможет?

– Не исключено, – он улыбнулся в ответ. – Хотя кругом полно синих и голубых фургонов. Но это ниточка, зацепка, которая может нас куда-то привести. Вот так и раскрывают дела. Ниточка за ниточкой.

Тео пришел домой в плохом настроении. Переживал, что его работа на соискание стипендии получилась неудачной. Он торопился и насколько раз ее переделывал. Мы поужинали вместе. Потом явился Эд. В последнее время он стал поздно возвращаться. Засиживался в библиотеке до закрытия. Есть не стал, сказал, что перекусил в школе.

Перед тем как уйти к себе, я обошла их комнаты. Тео лежал на кровати, разговаривая по мобильному. Уже веселый. Увидев меня, улыбнулся. Эд оставил дверь приоткрытой. Заснул на кровати в одежде. Я тихо сняла с него ботинки, накрыла одеялом. Повернулась уходить, и тут свет на лестничной площадке упал на какие-то бумажки на прикроватном столике. Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что это купюры, десяти– и двадцатифунтовые, аккуратно сложенные в стопку. Всего, наверное, около трехсот фунтов. Откуда они у него? Тэд переводил сыновьям небольшие суммы, так что эти деньги вряд ли от него. Может быть, Эд тайком где-то работает? Говорит, что занимается в библиотеке, а сам моет посуду в пабе? И ничего нам не сказал. Я хотела разбудить его и спросить, на он выглядел таким изнуренным, что я решила подождать до утра. Вышла на цыпочках и закрыла дверь.