ЛОРА

28 сентября 2015-го

Сегодня ночью будет кровавая луна – затмение наоборот. Земля пройдет между Луной и Солнцем. В три часа ночи свет, проходящий через атмосферу Земли, превратит наш спутник в ржаво-красный шар. В камере Кита в Белмарше нет окон. Он посмотрит лунное затмение только в том случае, если двенадцать присяжных решат, что он невиновен.

– Что-то мне не по себе.

Впервые Лин не пытается утешить меня какими-то банальностями, а просто отвечает:

– Мне тоже.

Сую запястья под кран с холодной водой. Мы стоим в женском туалете в Центральном уголовном суде, известном больше как Олд-Бейли. На профессиональном сленге его называют просто Бейли, а я уже чувствую себя опытным свидетелем.

Мы забрались высоко во всех смыслах: двенадцатый зал на верхнем этаже – восемьдесят девять ступеней. Здесь нет внутреннего двора, где толкутся зеваки и журналисты, тут не столкнешься по случайности с участником процесса. Места для публики – где я и сижу, потому что мое представление окончено, – отделены от зала, где проходит разбирательство. Неважно, кто ты и что для тебя значит весь процесс, – никто тебя не пригласит присесть поближе. Здесь все совсем не так, как в Труро. Гораздо строже. Нельзя даже принести бутылку с водой. У меня во рту пересохло, язык шершавый, как наждачка. Жадно глотаю воду прямо из-под крана.

– Лора, вода тут не очень…

Она права, на вкус – как железо. Сплевываю.

– Сколько уже присяжные заседают?

Лин смотрит на часы, как будто я не спрашивала то же самое тридцать секунд назад.

– Три часа.

– Сегодня, наверное, не успеют. Позвоню-ка я домой.

Легко сказать. В Бейли не разрешают проносить с собой телефоны. У них даже нет специального места, куда их можно сдать. Мне пришлось оставить трубку в кафе через дорогу. Теперь нужно спуститься, миновать охрану, перейти на противоположную сторону, а после звонка проделать все то же самое в обратном порядке.

– А если они объявят вердикт, пока тебя не будет? Так всегда: ждешь-ждешь автобус, только отлучишься в магазин воды купить, как он тут же проедет.

В общем-то, может, и стоит поискушать судьбу, но ради Кита надо остаться.

– Да, ты права.

К тому же мне не хочется пробираться через журналистов. Процесс освещается на первых полосах газет, в «Твиттере» постоянно постят обновления, по телевидению идут репортажи, а по радио дебаты. Мне предложили десять тысяч фунтов за то, чтобы поведать народу свою историю. У моего дома десять дней подряд дежурили репортеры.

Близнецам уже пять месяцев. Они ждут дома. У меня не оставалось выбора – пришлось вернуться на работу, когда им было всего десять недель. И да, мне это очень не нравится. Но что делать. Муж в Белмарше, вскоре придет счет от адвоката с шестизначной суммой, так что я устроилась на место с самой высокой зарплатой, которую мне предложили. Британский фонд выпускников американского университета собирал с богатеньких бывших студентов деньги на модернизацию и без того вполне приличного университетского городка. Не то чтобы работа мечты, зато платили прилично, да и место престижное. О моем назначении написали на профессиональном сайте. Впервые за всю карьеру меня снял фотограф. С распущенными волосами. Больше незачем и не от кого прятаться. Конечно, я ужасно устала за последние недели: на меня свалились и работа, и материнские хлопоты. Я взяла отпуск, потому что надо было присутствовать на суде: сначала давать показания, затем присутствовать на процессе.

Выходим на лестничную площадку. Там Мак, пропахший сигаретами. Он снова для профилактики начал ходить на собрания клуба анонимных алкоголиков. Адель рядом с сыном, вся в черном. Мы обмениваемся сдержанными улыбками. В здании два зала заседаний на каждом этаже, и за каждым залом следят хмурые охранники.

В Бейли все на разряд выше. Защиту ведут королевские адвокаты. Нашего зовут Дэнни Ханна. Ему под шестьдесят. Наверное, недавно заплатил за учебу детей в колледже. Парик у него поношенный, он уверен, что оправдательный приговор для Кита – дело решенное. Один из газетчиков выразил удивление, что дело вообще дошло до суда; Дэнни Ханна объяснил, что, если королевскому прокурору не удастся выступить с обвинением, поднимется куда больший шум.

То, что Кит убил Джейми Балкомба, совершенно ясно; нужно объяснить мотив.

Кит превосходно исполнил свою роль за свидетельской трибуной. Он, я и прочие свидетели рассказали, что он действовал исключительно в целях самообороны, а также ради защиты беременной жены. Конечно, пришлось снова копаться в прошлом, но во время свидания в тюрьме мы с ним договорились шепотом через стол, что не станем перетряхивать при всех наше грязное белье. Мы просто подробно поведали суду о сцене, разыгравшейся у нас на кухне. Некоторые вещи замолчать не удалось. Результаты экспертизы сыграли нам на руку, отпечатки Джейми на рукоятке ножа и моя окровавленная футболка рассказали о многом. Нож Джейми у нас на полу, который он захватил из дома, доказывал умысел с его стороны. Однако бумаги, собранные Бесс, обнаруженные на моем столе, чуть не загубили все дело. Прокурор счел, что это свидетельствует о преднамеренном убийстве, а не о самозащите. На моем перекрестном допросе они предположили, что я специально оставила эти бумаги там, чтобы с их помощью впоследствии оправдаться. Я стояла на своем. К тому же Антония подтвердила все то, о чем писала Бесс. Но суд присяжных – странная штука. Предсказать их решение невозможно.

– Все стороны по делу Смита в двенадцатый зал, – раздается из громкоговорителя.

Адель хватает меня за одну руку, Лин – за другую, Мак берет за руку ее, и мы стоим так, будто в общей молитве, пока охранник жестом не приглашает нас в зал.

Обстановка в Бейли гораздо величественней, чем в Труро. Места для публики расположены на балконе, отделанном мрамором и латунью, и возвышаются над местом действия на двадцать футов. Наша старая знакомая Элисон Ларч тоже здесь, она здорово изменилась – что-то сделала с лицом, похоже, увеличила губы и разгладила лоб ботоксом.

Балкомбы уже здесь. Может, так и просидели тут все время, пока совещались присяжные. Теперь они не в полном составе, только лорд Джим (с тех пор ему пожаловали титул) и леди Салли. Брат Джейми сначала присутствовал, но его выдворили за то, что обозвал Кита грязным убийцей вскоре после того, как последнему предъявили обвинение. Почему не пришла сестра Джейми, я не знаю. Салли Балкомб вся трясется и ходит с палочкой. Лорд Джим сперва садился на первые ряды, как и мы, но, по мере того как выяснялась вся правда о его сыне – о склонности к насилию и маниакальной одержимости, – отсаживался все дальше. Когда показания давала та самая стажерка, которую изнасиловал Джейми, его отец сидел на средних рядах; теперь он забился на последний, вне досягаемости для прессы, и, что во благо, Кит его тоже не видит. Даже оттуда я кожей чувствую, что Джим раздавлен. Он не сумел повлиять на выбор королевского прокурора, и никакие деньги не помогут засадить за решетку убийцу его сына. Несмотря ни на что, мне страшно жаль Джима и Салли. Их горе станет лишь тяжелее от того, что воспоминания о сыне омрачены знанием, каким он был на самом деле.

Мой муж внизу на скамье подсудимых. На нем мешковатый синий костюм – я купила его, не подумав, как он похудел в тюрьме. Он прикован наручниками к охраннику, второй охранник стоит возле двери. Было бы смешно, если бы я могла смеяться. Наклоняюсь над мраморной перегородкой, чтобы он меня видел. Скамья подсудимых в Бейли – это ряд из восьми откидных стульев. Скорее всего, присяжным не видны пустые стулья, но мне кажется, что они только подчеркивают его невиновность. Ведь он не заговорщик и не член какой-нибудь банды.

Пустые стулья напоминают о том, что и я могла оказаться с ним рядом.

Кит смотрит на меня. В его взгляде – тяжесть вины, которая не имеет ничего общего с убитым человеком.

– Встать, суд идет, – провозглашает служащий, и даже Салли Балкомб поднимается на ноги.

Судья – это лорд-судья, никак не меньше – призывает присяжных.

Входят двенадцать человек, исполненных чувством собственной важности. Смотрю на предводительницу. Лицо этой брюнетки оставалось непроницаемым все время; впрочем, таково оно и теперь.

– В деле короны против Смита, виновен ли обвиняемый?

По рукам ползут тревожные мурашки, и я скребу предплечье ногтями.

– Не виновен, – заявляет брюнетка.

Позади нас раздается сдавленный стон. Мак с облегчением роняет голову в руки и пропускает момент, когда Кит поднимает глаза. Напряженное выражение, которое появилось на лице с того самого момента, как его арестовали, исчезло.

– Ох, слава богу, – шепчет Лин. – Ты как, Лора?

– Даже не знаю, что ответить.

Сразу его не отпустят. Сперва подготовят документы, затем отправят их по факсу в Белмарш, а оттуда перешлют обратно. Все это займет с полчаса. Только тогда я увижу его, но на глазах у всех. Наверное, им стоило бы отвести специальную комнату для таких случаев. Тем более что в Бейли полно комнат – и гулких залов, и маленьких уютных закутков. Я обнаружила с дюжину пустых помещений, пока ждала, когда меня вызовут давать показания. Но нет. Когда уладят все формальности, Кит выйдет прямо на улицу. Это вдвойне неудобно еще и потому, что снаружи нас поджидают журналисты. Окончательное унижение.

Однако пока он не вышел, так что мы можем ускользнуть в кафе рядом со входом для публики через тоннель Варвик-Пэсседж. Я бросаюсь к телефону, как орлица. Дети в порядке: поели и спят. Чуть успокаиваюсь. Выпив кофе, мы вчетвером возвращаемся к Бейли. Вход с улицы совсем неприметный, но узнать его можно безошибочно по репортажам из новостей. Там постоянно крутятся журналисты. Мы прячемся от них в Варвик-Пэсседж, ждем, когда позвонит Дэнни Ханна. Тем временем считаю трещины на белой плитке, которой выложены стены.

Звонит телефон: Кит уже спускается. Через шестьдесят секунд мы встретимся. У меня внутри все переворачивается. Делаю шаг на улицу.

– Лора! Посмотрите сюда! Улыбнитесь, Лора!

Меня слепят фотовспышки. Застываю на месте. На противоположной стороне парочка китайских туристов останавливаются и принимаются фотографировать репортеров, которые снимают меня. Молнии вспышек вдруг уползают, как электрические угри. Я еще моргаю в оторопи, и первым к Киту кидается Мак. Он заключает брата в объятия. Никаких пацанских стуканий кулачками, никаких похлопываний по спине: Мак обнимает Кита, как ребенка. Ни того, ни другого ни капли не заботит, что подумают люди. Один из папарацци настороженно поглядывает на меня. Понятно, ждет, когда я кинусь обнимать мужа. Ему хорошо заплатят за этот снимок.

– Что же вы, Лора! – говорит он, и внимание вновь устремляется ко мне.

Кит отрывается от брата. Я шагаю ему навстречу и попадаю в его распахнутые руки. Отворачиваюсь от камер – нет уж, эту часть своей жизни на всеобщее обозрение я выставлять не буду. Обнимаю мужа впервые с того утра, как он вернулся с Фарерских островов. Мы сцепляемся друг с другом совсем как раньше; он такой же худой, как в тот день, когда мы встретились. Его пальцы скользят по моему лицу, он вытирает мокрую струйку со щеки и тянет за подбородок вверх и закрывает глаза. Наши губы встречаются. Мы слишком хорошо воспитаны и скромны, чтобы поцеловаться по-настоящему, однако что-то во мне откликается на его прикосновения, нечто вроде мышечной памяти. Понятно, так будет всегда.

Мы медленно отрываемся друг от друга: сперва губы, затем тела. И вот мы уже позируем на камеры, взявшись за руки.

– Улыбнитесь как следует, – просит один из репортеров. Мы повинуемся: широкие улыбки, глаза блестят.

– Хотите сделать заявление, Кит? – спрашивает в микрофон одна из журналисток.

Вперед выступает Дэнни Ханна:

– Я буду говорить за моего клиента.

– Что теперь? – спрашивает Адель. Она выглядит ужасно старой. Никогда раньше не замечала.

– Сваливаем отсюда. – Мак кивает на противоположную сторону тротуара, где Лин уже поймала черное такси.

Мы оставляем Дэнни Ханну на растерзание прессы и садимся в такси. За нами на велосипеде устремляется фотограф. Медленно отъезжаем от Олд-Бейли и сворачиваем налево на Ладгейт-Хилл, там наш водитель отрывается от хвоста, и мы подъезжаем к Холборну одни. Оборачиваюсь. Позади светятся желтые огни – такси здесь предостаточно. Стучу в окошко водителю.

– Остановите здесь, пожалуйста!

Лин в курсе, но Адель, Мак и Кит обмениваются недоумевающими взглядами.

– Лора, что случилось? – спрашивает Адель.

Сказать ей тяжелее всего.

– Простите, Адель, – говорю я, шагая на тротуар. – Не хотела унижать его перед камерами.

Пока она растерянно соображает, что бы это могло значить, поворачиваюсь к Киту. Я говорила ему, как намерена поступить, но он, похоже, до последнего надеялся, что я передумаю. Что ж, пусть надеется хоть до конца жизни.

– Мне нужно пару часов, чтобы привести мысли в порядок. Приходи к шести, как раз буду купать малышей.

Четкие инструкции. Он кивает.

Я захлопываю дверцу. Лин ловит нам новое такси. Когда мы садимся на заднее сиденье, я наконец даю волю слезам.