ЛОРА

9 мая 2000-го

В комнате для свидетелей стоял затхлый приторный дух чая и печенья, которое пролежало в коробке явно дольше одного процесса. Мне предстояло давать показания первой. Кит не видел самого насилия, он выступит потом. Хотя с прошлого августа каждую ночь мы спали вместе, нам запретили обсуждать дело. Кэрол Кент велела вообще не разговаривать в перерыве после того, как я закончу давать показания, так что мы молча держались за руки, пока бодрая служащая по имени Цинния, облаченная в синюю форму, вещала нам о важности парика для предсказания исхода дела.

– Только гляну на парик, сразу ясно, кто выиграет. Вы же, небось, думаете, чем успешней адвокат, тем новее и приличней у него парик, так? – Цинния взяла многозначительную паузу, дождавшись, пока мы оба кивнем.

– А вот и нет! – с триумфом заявила она. – У лучших адвокатов парики старые, лет под сто, крысиные такие. Это знак качества. Вот уж не хотела бы, чтобы меня защищал кто-то в новом парике.

В половине десятого Цинния отвела меня по коридору в зал заседаний номер один. Мягкий ковер заглушал мои шаги. Зал суда больше походил на кинотеатр – синий ковролин и мягкие сиденья. Электронные часы на столе секретаря показывали точное время – час, минуту, секунду. Но больше всего я удивилась, взглянув на галерею для публики. Я думала, это балконы, однако зрители сидели прямо в зале за длинным столом в дальнем углу комнаты. Никаких барьеров или заграждений. Сумасшедший в два скачка попадет в другой конец зала. Джейми сидел за стеклом на скамье подсудимых так близко, что четко виднелись тонкие полоски на его галстуке.

Если зал суда меня разочаровал, то судья нет – этот был точь-в-точь из телевизора, вылитый Гораций Румпол, такое же багровое лицо под напудренным париком. Присяжные оглядели меня с ног до головы. Среди них был один индус, остальные европейцы. В первом ряду сидели суровый мужчина, похожий на профессора, пожилая клуша с очками на цепочке вокруг шеи и совсем юный парень в футболке с логотипом английской сборной, из-под воротника которой виднелись татуировки.

Обычные, заурядные люди, но у них передо мной было огромное преимущество. Они слышали рассказ Бесс. Если бы я знала хоть что-нибудь, какую-нибудь мелочь из того, что она говорила, я бы подкорректировала свою историю, и обвинение стало бы неуязвимым.

На ватных ногах я подошла к свидетельской трибуне. Мне предложили сесть, но я осталась стоять. Атмосфера была тихой и торжественной. Обстановка действовала как сыворотка правды. Однако Балкомб невинно моргал, глядя на судью и присяжных, взмахами длинных ресниц отметая прочь все подозрения.

Обвинителю Натаниэлю Полглейзу было лет тридцать пять; его парик смотрелся новым: каждый завиток блестел, будто глянцевый. Рядом – сотрудник соцслужбы в той же одежде, что и вчера. Слева от судьи сидела Фиона Прайс, адвокат Балкомба, – несгибаемая, как сталь. Парик у нее был невзрачным, однако сидел хорошо. Я отважилась бросить взгляд на места для публики. Семья Джейми разместилась на двух последних рядах. На скамейке для прессы сидели блондинистая репортерша Элли, какая-то девчушка лет шестнадцати и средних лет мужчина, который, казалось, вот-вот уснет.

Я выбрала светскую клятву – по мнению Кита, свидетельству тех, кто клялся, положив руку на Библию, доверять не стоило ввиду крайней тупости очевидца – и, как попугай, повторила необходимые слова, глядя на большой тускло позолоченный рельефный герб позади судьи: лев и единорог держатся за корону. Они отнимают ее друг у друга или поддерживают, чтобы не упала? Как хочешь, так и толкуй.

– Спасибо, что пришли, мисс Лэнгиш, – заговорил Натаниэль Полглейз. У него был акцент местного уроженца, и мою фамилию он произнес неправильно. – Не расскажете немного о себе до того, как начнете? Кем работаете, где учились и тому подобное.

– Училась в Кройдоне. У меня десять зачетов, по трем предметам высший балл, – начала я, чувствуя себя подростком. Именно тогда я в последний раз перечисляла все эти заслуги. – Изучала социологию и феминологию в Лондонском Королевском колледже, окончила в прошлом году. Сейчас у меня временная должность в Сити, в отделе рекламы.

Похоже, усеченный вариант резюме его устроил. Затем наводящими вопросами обвинитель помог мне изложить мою версию событий, которая почти совпадала с тем, что я рассказала полиции еще в августе. Рассказ звучал заученно, нелепо. Я смотрела на присяжных, желая понять, какое впечатление производят на них мои показания. Странным образом мои слова теряли всю силу и выразительность в этом стерильном зале. В полицейской будке все было иначе. Присяжных моя речь, кажется, не вдохновила. Я не смогу помочь Бесс, подумала я, подойдя к той части рассказа, где подобрала кошелек. Присяжные меня не слушают, и я не знаю, как это исправить.

Я думала, перед перекрестным допросом дадут отдышаться, но адвокат Балкомба вскочила на ноги еще до того, как Полглейз вернулся на место. Она тут же завоевала расположение присяжных, да и мое тоже.

– Мисс Лэнг-риш, – четко сказала она, тем самым обратив внимание на ошибку Полглейза, – когда потерпевшая вам сообщила, что ее изнасиловали?

Сперва я не поняла, к чему она клонит.

– Она не сообщила, в смысле, она почти ничего не сказала…

– Кто первый заявил о том, что это изнасилование?

Кровь забурлила в жилах. Теперь-то я поняла, к чему она клонит.

– Думаю, что я… Не заявила, просто дала название тому, что видела.

– То есть потерпевшая мисс Тейлор не сказала о том, что ее изнасиловали, принудили или что-то подобное до того, как вы вызвали полицию?

– Нет, тогда не говорила.

– То есть она сказала, что ее изнасиловали, только после того, как они приехали?

Адвокат сверлила меня глазами. Почему все пошло вкривь и вкось, да еще так быстро?

– Нет, но…

– То есть потерпевшая не говорила об изнасиловании. Выходит, вы самостоятельно пришли к этому заключению.

Я уперлась руками в трибуну.

– Вообще-то, он первый сказал, – я бросила взгляд на скамью подсудимых. – Он сказал: «Ты все не так поняла», он первый начал оправдываться.

Фиона Прайс заложила руки в карманы мантии, зацепившись за края большими пальцами, и подняла тонкую бровь, глядя на присяжных.

– Значит, он не говорил, что это изнасилование, он сказал буквально следующее: «ты все не так поняла».

– Потому что он знал, что это было.

Во мне росла горячая волна.

– Вы не ответили на вопрос. То есть он заявил о своей невиновности, не так ли? «Ты все не так поняла». Верно?

– Да, но…

Именно так говорят люди, когда ловишь их на месте преступления. Так говорят дети, если их застигли за поеданием печенья, пусть у них весь рот и все руки в крошках. Но к тому времени, как я сформулировала эту мысль, Прайс задала другой вопрос:

– Выходит, ответчик мистер Балкомб говорил правду, заявляя о невиновности, потому что понял, что вы неправильно интерпретируете ситуацию, и поспешил разуверить вас. Так?

– Нет.

Под мышками стало совсем мокро, и я порадовалась, что надела темное платье.

– Но вы уже составили собственное мнение.

– Дело не во мнении. Ты понимаешь, что происходит, когда видишь это.

– Вы прервали секс по обоюдному согласию, разве нет? Страстный, сильный, имевший место между двумя взрослыми людьми.

– Я знаю, что видела.

– Вы видели половой акт, мисс Лэнгриш. Вы были там в момент проникновения? В тот момент, когда согласие якобы не было дано?

Лоб взмок. Я подняла было руку, однако передумала, только спросила себя, видят ли присяжные тонкую струйку, сбегавшую по лицу. Фиона Прайс явно видела.

– Ответ вам известен – нет.

– Следовательно, только те двое могут знать, было согласие или нет?

Пусть у меня и не было юридического образования, зато на моей стороне правда.

– Нет, это не так. Вы не видели их лиц. Он был в ярости. А она лежала лицом вниз, в грязи и в слезах, у нее даже из носа текло.

– Что ж, запомню на будущее, что неутертый нос – доказательство изнасилования.

В глазах защипало. Не из-за того, что меня уели, а из-за Бесс. Если они так вели себя со мной, что уж говорить о ней.

– Мисс Прайс! – Предупреждение судьи промазало мимо цели, клуша на скамье присяжных ухмыльнулась.

– Ваша честь. – Фиона Прайс склонила голову, как бы принося извинения, затем снова навела на меня прожекторы глаз. – Мисс Лэнгриш, когда потерпевшая подала знак, что заметила вас?

Я вспомнила отсутствующий взгляд Бесс. Когда она осознала, что я смотрю на них? Невозможно сказать. Все непостижимо растянулось во времени.

– Через несколько секунд.

По лицу Прайс я поняла, что зря так сказала.

– То есть на какой-то момент она растерялась?

Я потеряла дар речи. Как можно найти слова для того, что я видела? Бесс словно отгородилась от всего. Прайс там не было. Как она смеет утверждать, что это от удовольствия?

– Она от страха не могла пошевелиться! Он причинял ей боль! – В моем голосе проступили визгливые нотки.

– Мисс Лэнгриш… – перебила Прайс, но я все говорила, слова как будто мчались перед глазами, как на экране.

– Он держал ее за волосы – намотал на кулак, а она все твердила: «Нет-нет, не надо».

Натаниэль Полглейз резко вскинул голову, и парик слетел. Текст перед глазами обрывается. Мои слова висят в воздухе, на виду у всех.

Фиона Прайс змеей скользнула ко мне.

– Прошу прощения, не расслышала. Можете повторить последнюю фразу?

За моей спиной будто что-то упало.

– Она говорила: «Не надо».

Я постаралась сказать это так твердо, как только могла, но тело выдало правду: по лицу струился пот. Не знаю, на кого я была похожа со стороны.

– Минуточку, ваша честь! Я хотела бы заглянуть в первоначальные показания свидетельницы, зафиксированные в полицейском протоколе.

Прайс надела очки и вперилась глазами в документ, будто видела его впервые, хотя наверняка знала его наизусть.

– Можете припомнить, говорили ли вы о том, что потерпевшая использовала слово «нет», когда вас допрашивал мой уважаемый коллега со стороны обвинения?

– Не помню.

«Она хочет меня опозорить», – мелькнула в голове мысль. Я успела сообразить, что это не так, только когда она протянула мне мои же показания. Прайс слишком умна. Она аккуратно подводит к тому, чтобы я опозорилась сама.

– Пожалуйста, прочитайте ваши показания и скажите присяжным, где вы упомянули о том, что потерпевшая твердила «нет».

Я пробежала страницы невидящим взором, хотя прекрасно понимала, что там ничего подобного быть не может.

– Это ваши показания?

– Да.

– Когда их записали?

– Сразу после того, как все случилось. В полицейской будке.

«Сразу после того, как он ее изнасиловал», – хотелось мне сказать, но я знала, что присяжные увидят лишь еще один признак предубеждения. Я и так наворотила дел.

– Сразу после предполагаемого изнасилования. Пожалуйста, прочтите вслух третий абзац снизу. Страница сто десять, ваша честь, третий параграф снизу.

Я прочла с запинкой, как последняя из отстающих в классе:

– Она ничего не говорила, только поскуливала.

– Она ничего не говорила, только поскуливала? Так вы заявили полиции сразу после случившегося?

– Да.

Ком в горле, наверное, был виден с самой последней скамейки для зрителей.

– Между поскуливанием и словом «нет» есть разница, не так ли?

– Да, – почти прошептала я. Глаза были на мокром месте, я с трудом сдержалась.

– А если бы она что-то сказала, вы бы заявили об этом полиции, потому что слова трудно не так понять или позабыть, ведь правда?

Я покачала головой, но не так твердо, как хотелось бы, потому что еще боялась, что прольются слезы.

– И все же вы только что заявили суду, что отчетливо слышали, как потерпевшая сказала «не надо». Вы согласны с тем, что правдивым может быть лишь одно из этих утверждений, мисс Лэнгриш?

Шансы выправить положение были ничтожны, но я ухватилась за соломинку.

– Я имела в виду, что слышала, как она скулит «не надо».

Брови Фионы Прайс взлетели под парик.

– Вы умная девушка, вы должны понимать, насколько важны эти слова в подобных делах, однако вы не упомянули об этом, когда давали показания сразу же после предполагаемого нападения?

Оставалось лишь пожать плечами. Глядя под ноги, я только теперь поняла, что имеют в виду люди, когда говорят, что хотят провалиться под землю. «Давай, – думала я, глядя на синий ворсистый ковер, – расступись, пускай разверзнется пропасть. Спаси меня от позора».

– И вдруг они внезапно всплыли у вас в памяти во время перекрестного допроса?

– Но она так сказала. Она говорила: «Не надо».

«Могла сказать», – это уже про себя. Могла и должна была сказать. Если бы могла говорить.

Прайс помолчала, затем сменила тактику:

– Как бы вы описали атмосферу, приведшую к предполагаемому нападению?

Я обрадовалась передышке, даже временной, и проглотила комок в горле.

– Распущенная? Гедонистская?

– Нет. Было довольно тихо – для фестиваля. Мирная обстановка.

– Вы же только что наблюдали затмение, играла музыка, все находились в приподнятом состоянии духа, разве нет?

– Это его не оправдывает. – Я подавила ликующую улыбку. Наконец-то очко в мою пользу. Точнее, я так думала, однако Прайс продолжила, и выяснилось, что она имела в виду мое состояние, а не Джейми.

– Правда, что весь день было облачно и все напряженно ждали затмения?

– Да. – Я не понимала, куда она клонит.

– То есть видимость в тот день была не очень? Получается, что после ожидания все расслабились?

– Верно. – Я невольно вбила в свой гроб еще один гвоздь.

Фиона Прайс взялась за подбородок.

– Вы склонны из всего устраивать драму, Лора?

– Что?

– Выдумывать? Подгонять под реальность то, что происходит в вашем воображении?

Злясь на себя, я впилась ногтями в ладонь.

– Нет, я сказала о том, что видела.

– Но ваши истории разнятся. – Она улыбнулась почти сочувственно, как будто глубоко сожалела, что попался такой ненадежный свидетель. – Вы видели, как двое взрослых людей занимаются любовью, так?

Я затрясла головой:

– Если бы вы видели то, что я, вы постыдились бы говорить в подобном ключе. Я видела не «занятие любовью», а насилие. Это было ясно по их лицам.

Прайс посмотрела на меня с жалостью.

– Вам известно, что такое конфабуляция, мисс Лэнгриш?

Капелька пота со лба шлепнулась передо мной.

– Разумеется.

– Простите. У вас хорошее образование, как мы помним, диплом с отличием по социологии и феминологии. – Прайс повернулась к присяжным: – Господа присяжные заседатели, если кто-то из вас не знаком с термином, то конфабуляция – всего лишь длинное слово, обозначающее ложные выводы. То есть когда человек приходит к неверному заключению, потому что оно встраивается в его теорию. Вы феминистка?

Я уложила ее на лопатки мощнейшим контраргументом:

– Я считаю, что мужчины и женщины равны.

– Проходя обучение, вы читали теории о том, что мужчины по природе своей насильники?

– Со всем уважением должна заметить, что это всего лишь расхожий штамп.

Присяжные искрились враждебностью. «Не умничай, Лора», – приказала себе я.

Прайс была сама невозмутимость.

– Но вы их читали?

– Разумеется. – Я постаралась ответить вежливо.

– И пришли к заключению, что это именно тот случай?

– Нет. Я видела, как этот мужчина изнасиловал потерпевшую.

Снова страшно захотелось разреветься. Прайс повернулась ко мне:

– Это конфабуляция – то, что вы видели изнасилование, правильно? Работа живого воображения, которое неподвластно вашему контролю. Ведь вы не можете даже дважды одинаково рассказать одну и ту же историю.

– Я видела их лица, – повторила я, однако получился лишь шелест, потому что я пыталась не разрыдаться. В любом случае, мою фразу заглушил четкий резкий голос Фионы Прайс, говорящей, что больше вопросов к свидетелю у нее нет.

– У меня тоже, ваша честь, – процедил Полглейз сквозь зубы.

Я не осмеливалась поднять на него глаза. Я вышла из-за трибуны как будто в тумане. Взглянув на часы, поразилась, поняв, что допрос длился всего двадцать пять минут.

Пока меня вели через зал, я успела услышать, как судья объявил перерыв на обед. Его слова донеслись словно через вату. Наверное, надо было дождаться Кэрол Кент, но я выбежала из здания, пока в холл опять не набился народ. Я почти была уверена, что меня арестуют за дачу ложных показаний. На улице я глубоко вздохнула, и линия горизонта поплыла перед глазами. Захотелось покатиться вниз по холму и свалиться в реку. Фиона Прайс читала меня, как открытую книгу. Она могла просчитать, что я сделаю или скажу, еще до того, как я сама это решила. Я запорола все дело. Хорошо, что хоть Кит не видел моего позора. Я не та, кем он меня считал. Я не та, кем сама себя считала.