Цирк все дальше уходил от фронта на юго-запад города. Здесь, на дальних станциях, войны словно и не было…

И все же она была. Совсем рядом. В лицах женщин, в глазах детей. В отсутствии мужчин на станциях… В суровых проверках, которые стали еще суровее.

В том, как люди, приходя в цирк, жадно веселились, словно в последний раз.

От войны никуда не денешься. Но можно забыть о ней хотя бы на то время, пока идет представление…

На Электросилу их долго не пускали. Циркачи с повозками и баулами ждали в тоннеле перед блокпостом. Питон с еще одним циркачом ходили договариваться с местными властями, но что-то долго не склеивалось. Охрана блокпоста вела себя нагло и расслабленно. Питон уходил и возвращался, становясь все мрачнее с каждым разом. Уносил с собой какие-то мешки. Его замедленные гипнотические движения стали стремительнее и резче, словно он вот-вот набросится на кого-нибудь в молниеносном прыжке.

И этому кому-то будет точно несдобровать.

Но Артем всего этого не знал. Он уже привык к прозвищу «шнурок», «салага» и «оболтус», привык к ежедневным занятиям с Акопычем, привык к метле и швабре, лопате и канатам. Привык делать все и – отдавать каждую свободную минуту занятиям. Неважно, устал Артем или нет – Акопыч, старик, жевавший кашу последними уцелевшими зубами, словно кролик, был неумолим. В минуты тренировок он скорее напоминал не кролика, а тигра в помеси со стаей Павловских собак.

Каждое утро, перед занятиями, старик повторял как мантру:

– И сказал он: я буду учить вас, а вы будете учиться. И сказал он: а кто попробует уклониться, того буду бить хворостиной и жечь раскаленным железом, пока не вразумится он или пока не умрет. Так сказал некто, кого ты счел достойным наставлять нас.

Пока цирковой караван ждал в тоннеле, они с Артемом нашли закуток, затеплили карбидку, расстелили тонкий старый мат и начали репетицию.

Акопыч был сухонький, сосредоточенный старик с живым морщинистым лицом и цепкими руками. Именно этим руками он бил по шее Артема, когда замечал, что тот клюет носом… или не прилежен… или хочет заниматься чем-то другим.

– Смотри! – говорил Акопыч раздраженно. – Раз ты сейчас не здесь, работу за тебя должен делать кто-то другой. А мы этого в цирке не терпим. Здесь каждый занят своим делом. Но за ним присматривают старшие.

– Что еще за старшие? – не понял Артем. Иногда старик начинал говорить загадками.

– Молчи, остолоп! Еще раз!

Артем выпрямился, натянулся. Затем присел и вытолкнул себя вверх, махом рук запуская тело в сальто назад. Сгруппировался в верхней точке… и не успел. Земля медленно пролетела перед его носом и ударила в колени. Ох!

Боль была невыносимая. Слезы выступили, потекли по лицу. Артем понял, что плачет. Плачет, как девчонка!

Он заставил себя собраться. Надо прекратить этот потоп. Поднялся на ноги, немея от боли, выпрямился, но слезы продолжали течь.

– Я сейчас, – сказал он. Всхлипнул. – Сейчас, подождите… Сейчас. Сейчас. Я…

Артем плакал и не мог остановиться. Обида была такой жгучей, что в груди сжималось.

Обида. Рана, нанесенная гордости.

Единственное, отчего он действительно мог заплакать. Момент его слабости.

– Я сейчас…

Слезы высохли. Артем упрямо поднялся, хотя колени сразу же запросили пощады. Артем встал, выпрямился.

Старик смотрел на него и что-то жевал. Потом кивнул.

– Еще раз! – велел Акопыч. – И теперь соберись, внимательнее! Натягивай носок! Натягивай! Еще!! Пошел!

«Да тяну я твой чертов носок». Артем, игнорируя боль, натянулся как струна. Потом сделал два шага, махнул ногой и сделал рондад. Приземлился с рондада, вышел в прыжок и сделал заднее сальто. Приземлился почти ровно, вытянулся… Огненная вспышка в голове. Боль прострелила через все тело, но он сдержался, сжал зубы. Терпеть! Артем оглянулся. Вроде уже лучше?

Все равно старый хрыч докопается. У-у, достал уже. Иногда Артему казалось, что он теперь даже ходит, дышит и ест неправильно.

– Балда, – сказал Акопыч. Хотя прозвучало скорее одобрительно. – Ладно, иди сюда, посмотрим твое колено.

Артем дохромал до старика, со стоном сел на пол.

Сальто оказалось неудачным, мягко говоря. Не дотянул. Врезался коленями в пол. Тонкий мат смягчил удар, но все равно… Артем обхватил колено руками, закачался, пытаясь унять боль.

– Больно? – ласково спросил Акопыч.

Артем упрямо замотал головой. Не дождешься, старый садист. Зубы сводило от боли, перед глазами прыгали черные пятна. Он застучал кулаком по стене, чтобы переждать боль. Черт, как болит нога!

Он закусил губу.

Старик хмыкнул.

– Конечно, больно. Мне бы тоже было больно, если бы я так плохо приземлился. Соберись! Артиста делает внимание и сосредоточенность. Это не считая упорства и прилежания. И послушания, конечно.

– А больше артиста ничего не делает? – огрызнулся Артем.

– Дерзишь, малец? Это хорошо. А теперь послушай…

Артем поморщился. Начинается.

– Опять о том, чего мне не хватает?

Старик покачал головой:

– Раньше, до Катастрофы, все только и говорили, что о мотивации. Мол, это такая важная вещь, успешного человека делает только правильная мотивация… Километры книг написали на эту тему. А я говорю: ерунда это все. Чушь. Стены пробивает не хитровыебанная мотивация, а простой железный лом. Понимаешь, мальчик? Ты просто должен бить и бить в одно и то же место – год за годом. И все. И однажды стена рухнет. Все эти километры мотивационных книг можно заменить одной-единственной фразой…

– Какой? – спросил Артем сквозь боль.

– Успеха достигают не тонкие творческие личности, а упрямые долбоебы. Так что вставай – и бей в стену, мальчик.

Старик стоял, широко расставив ноги. Упрямый и злой.

– А как же везение? Удача? – Артем уже мог говорить вполне связно. Боль понемногу отпускала. Он растер колено, зашипел от боли. – А… талант?

Акопыч посмотрел на него внимательно, седые растрепанные брови нахмурились.

– В жопу талант, – резко сказал старик.

Артем открыл рот.

– А как же…

– Единственный талант, что я признаю: это талант не сдаваться. А теперь, нечего прохлаждаться! – Артем подскочил. Старик уже почти кричал: – Встал и пошел. Еще раз! Носок тяни! Носок!

Артем сделал, как сказали. Натянул носок. Больно.

– Эй вы, репетиторы! – окликнули их. В каморку заглянул Юра Гудинян, фокусник на арене и записной остряк в жизни. Длинное лицо его было серьезным, но в глазах тлела насмешка. – Нас пустили на Электру. Заканчивайте свои мучения.

«Итак, – думал Артем, лежа в темноте палатки и глядя в изогнувшийся от старости полотняный потолок. – Я в цирке. Мечта исполнилась».

Почти.

У мечты был горьковатый привкус реальности – с болью в мышцах и с хроническим недосыпом.

Электросила встретила цирк равнодушно. Шумный и красочный парад-алле, которым обычно открывались представления цирка, пришлось отменить. Это было частью договора с руководством станции, пояснил всезнающий Гудинян. Мол, время военное и все такое. Поэтому на первое представление пришло мало зрителей («лохов», сказал Гудинян и хмыкнул), выручки не было. Питон ходил настолько мрачный, что от него шарахались даже местные менты.

Но потихоньку все наладилось. Народ на станции узнал, что цирк приехал, и люди начали собираться. На третьем представлении был уже привычный аншлаг. Циркачи взбодрились.

Артему все это было в новинку. За день он умотался так, что недавнее голодное время вспоминалось ему как блаженные каникулы. Работа, работа, работа. Ему уже даже снилось, как он натягивает канаты или тащит реквизит. Никакого отдыха даже во сне.

Он лежал, чувствуя, как болят ноги, ноет спина и как дрема медленно накрывает его с головой. Лежал и вспоминал, кто есть кто.

Игорь по прозвищу Питон – силач, невозмутимо-равнодушный. Иногда злой. Глава труппы. Но есть еще некий «Директор», который вроде как главнее Питона. До сих пор Артем его ни разу не видел.

Лана – крошечная воздушная гимнастка. Злая на язык и бойкая. Артем ее уже немного побаивался.

Аскар и Жантас, два близнеца-акробата, работавшие с Ланой. Серьезные и задумчивые. Аскар обычно молчал, а Жантас разговаривал – много, обстоятельно и серьезно. Только так их можно было различить. Братьями они не были. Не были даже родственниками. Но то ли они слишком давно работали вместе, то ли, действительно, случаются в жизни совпадения. Сходство потрясающее.

Фокусник Юра Гудинян. На самом деле он русский, а «типа армянскую» фамилию взял из уважения к великим фокусникам прошлого, времен до Катастрофы. Артем пожал плечами. Что Акопян, что Гудини – оба имени для него были пустой звук. Как и Юрий Кио. Кто это вообще такой?

Соня, блондинка на пианино. Красотка с «поразительно емким интеллектом», как выразился ехидный Гудинян. Лучше всего ей удавались улыбки и статичные позы.

Лахезис, изуродованная гадалка. При мысли о ней в груди тоскливо заныло. «Я здесь только ради тебя». Женщина-загадка. Женщина-мечта.

Бородатая Тамара Андреевна – огромная и гулкая, как нефтецистерна. Акопыч называл ее «Томочка», все остальные – по имени-отчеству. Томочка в обычное время вела бухгалтерию труппы, во время выступлений щеголяла в необъятных платьях, танцевала и пела – низким красивым голосом. Если бы не рыжая борода, Томочка считалась бы очень симпатичной.

Изюбрь, девушка, вспыхивающая как атомный взрыв, при каждом удобном случае. Или это Артему так везло? Остальные члены труппы относились к ней с уважением и добротой. И слегка покровительственно, словно к любимому и разумному не по годам ребенку.

Лилипут и лилипутка. Гоша и Эльвира. Мини-Бонд с лицом, как рельса, и пронзительными голубыми глазами и куколка в розовом. С этими Артем еще не разобрался.

Плюс несколько циркачей и служителей, которых он пока запомнил только в лицо. Артем мысленно покачал головой.

Ничего, будет время, он все узнает, со всеми разберется.

«Я в цирке», – подумал он засыпая. Рядом с ней. И – провалился в сон, как в омут. В последнюю секунду он успел испугаться, что снова окажется в темном океане гигантских угрей, но – повезло. Сон был обычный. Без сновидений.

Никаких серебряных глаз.

Свет ударил в лицо. Артем замычал, попытался загородиться рукой. Сердце мучительно сжималось. Да что ж такое?!

– Общее собрание, – сказал Акопыч. – Ты что, не слышал? Подъем, лежебока!

Посреди маленькой площади, образованной палатками, собралось все население маленького передвижного городка. Циркачи шумели и смеялись, некоторые продолжали репетировать даже здесь, чтобы не тратить время попусту в ожидании начала собрания.

Артем вытянул шею, но ничего разглядеть не сумел. Кто там в центре?

– Посторонись, – грубо окрикнули его. Парень огляделся – и не сразу понял, кто говорит.

– Не туда смотришь, – холодно подсказали снизу. Артем опустил взгляд. Карлик!

– Чо вылупился, лох педальный? – давешний лилипут, сидевший на пианино, смотрел на него с вызовом. Ледяные глаза мини-Бонда. Сейчас на нем был не белый костюмчик с бабочкой, а детская одежда – шорты с футболкой, отчего он выглядел как злой капризный ребенок.

– Это ты мне?

– Тебе, придурок. Уйди с дороги, идиот сопливый.

Кровь Артема вскипела. Да что они тут, совсем офигели? Стоял, никого не трогал!

– Сам ты…

Ему в лицо уставился пистолет. Щелкнул курок. Черное дуло завораживало. Артем осекся. Сглотнул пересохшим горлом.

Пистолет выглядел настоящим. Не бутафорским, не цирковым. Боевым. Из его дула отчетливо тянуло пороховой гарью. Артем видел номер лилипута и знал, как тот стреляет. Превосходно стреляет. Даже с закрытыми глазами – в яблочко!

– Ты хорошо подумал, шнурок? – лилипут сузил глаза. – Ну?

– Я…

– А ты сам подумал, что делаешь? – раздался спокойный голос. Артем выдохнул.

Над ними навис Акопыч. Взгляд старика был полон великолепного ледяного презрения. Поистине королевского презрения.

– Если подумал, стреляй. Я подожду.

Лилипут помедлил.

– Не лезь не в свое дело, старик, – сказал он.

– Тогда, может, объяснишь Питону, зачем тебе на общем собрании заряженный пистолет?

Долгая пауза. Артем не мог отвести глаз от черной дыры ствола. Затылок свело, язык онемел.

Нужно броситься в сторону, подумал он. Но остался на месте. Сейчас, сейчас… Тело отказывалось повиноваться.

– Ладно, пусть живет, – буркнул лилипут. Убрал пистолет за пояс.

– Вот и хорошо, – сказал Акопыч. Посторонился, сделал издевательский поклон: – После вас.

Лилипут посмотрел зло, но прошел вперед. Даже не обернулся, мелкий засранец.

Пауза.

– Спасибо, – сказал Артем. От пережитого страха у него внутри все тряслось. Мочевой пузырь пульсировал, точно второе сердце. Артем усилием воли удерживал его под контролем. Помочиться хотелось невероятно.

Старик Акопыч покачал головой.

– Не за что. Больше не связывайся с Георгием.

– Но он же не выстрелил бы, верно? Верно?

Старик помолчал. Потом потер седой лохматый затылок.

– Не знаю, – сказал он. Артем вскинул голову. – Честно, не знаю. Мы ж циркачи, народ творческий. От нас всего можно ожидать. Положил бы Гоша нас тут обоих… раскланялся и пошел дальше, номер репетировать.

– Э…

– Шучу, – старик ухмыльнулся. – Мне-то чего бояться? Максимум бы он тебя пристрелил. Одним «шнурком» больше, одним меньше. Ладно, хватит болтать, собрание начинается.

Старик отвернулся, посмеиваясь. Артем так и остался стоять с открытым ртом.

«Ну и порядочки!»

– Рот закрой, птичка влетит, – сказал неизвестно откуда взявшийся Гудинян. – Ты на собрание?

– О чем будем говорить? – спросил Артем.

– Что? – Гудинян пригладил свои взъерошенные волосы.

– Я спрашиваю: о чем говорить будем?

– О войне.

– Никакой войны не будет, – Питон говорил негромко и веско. Слова падали в толпу, как медленно летящие огромные камни. – По крайней мере, для вас – никакой. Забудьте об этом.

Толпа циркачей загудела, все заговорили разом.

– Тихо! – велел Питон. – По одному.

Дворкин, коверный клоун, выступил вперед. Круглое лицо покраснело от гнева. Или от выпитого. Артем почувствовал резкий запах сивухи, вонь немытого тела. Про Дворкина говорили, что он страшно пьет.

– Я не понимаю, почему мы… Мы что, трусы?!

– Что ты имеешь в виду?

– Что ты – жалкий трус, – Дворкин сделал шаг и ткнул Питона пальцем в грудь. Силач даже не пошатнулся. – Куда ты собрался бежать, Питончик? Веганцы придут и всех нас перебьют…

Несколько мгновений Питон смотрел на клоуна равнодушно. В следующее мгновение силач шевельнулся. Удар.

Дворкин отлетел к стене, врезался спиной. Сполз на землю. Глаза его закатились. Артем вздохнул. Движение Питона было столь молниеносным, что трудно сказать, двигался ли он вообще. Но циркач, упавший на пол, подтверждал: двигался и еще как.

– Мне не нужны храбрые идиоты, – сказал Питон. Циркачи зашумели, но под неподвижным взглядом силача шум быстро стих. Клоуну помогли подняться.

– Очухался? Свободен, – сказал Питон. – Собирай вещи, получи расчет и проваливай. Пьяниц и идиотов я не держу. Можешь идти на свою войну. А у нас есть дела поважнее.

Циркачи переглянулись. Зашептались, загудели, но никто не подал голос в защиту товарища. Артем прямо чувствовал, как сгустился страх. Удивительно. Артем облизал губы. Что с ними со всеми? Дворкин стоял, как побитая собака. Жалкий и несчастный.

– Я… – начал он, сглотнул. На скуле наливался краснотой след от удара Питона. – Я передумал.

– Ты уверен, что хочешь остаться? – уточнил Питон.

– Д-да, – клоун выглядел жалко.

– Хорошо. Но зарплату за два выступления я с тебя удержу. Ты меня понял?

Дворкина перекосило. Но клоун пересилил себя и выдавил:

– Д-да. Да, я согласен.

Старик Акопыч подошел к Питону. Силач стоял, широко расставив ноги и сложив могучие руки на груди. Наблюдал, как циркачи расходятся.

– Зачем ты это сделал? Он ведь прав. Имперцы придут, и всем нам придется несладко, – мрачно сказал Акопыч. Силач покосился на него, хмыкнул.

– Не каркай, старик.

Питон встал, оглядел собравшихся артистов. Расправил широкие плечи.

– Кто еще собрался воевать?

Артем вдруг понял, что это не шутки. Да, Дворкин был пьян. Но говорил-то он правильные вещи! Война рядом. Остаться в стороне – не получится.

– Я, – сказал он. Шагнул вперед. – Я… я собрался. Мне кажется, что все мы должны… ведь это Веган! Они напали. Вы понимаете…

Питон на мгновение обжег его взглядом, затем стал смотреть выше и в сторону.

– А не артистов не спрашивали, – отрезал он.

Артем закрыл рот. От неожиданности перехватило дыхание. Обида жгла изнутри, словно кислота.

Да, пока не артист. И… и что?!

– Кто его сюда пустил? – Питон оглядел артистов. – Я спрашиваю?

Один из униформистов, здоровый, крупный, с неприятной улыбкой шагнул к Артему. Рука у парня была на перевязи, подвешена на грязном бинте. Крепкая шея, едва не толще головы, левая сторона лица в каких-то пятнах. Парень протянул к Артему здоровую руку – огромную, как шпала.

Артем понял, что сейчас ему будет плохо. Но отступать не собирался. Кровь бросилась в лицо, уши запылали. Артем шагнул навстречу толстому… В следующее мгновение между ними встал старик.

– Я помогу найти выход, – сказал толстый. Кожа его, розовая, блестела от пота и сала.

– Стой, где стоишь, – старик Акопыч выпрямился. Толстый посмотрел ему в глаза и остался стоять. В глазах униформиста мелькнул страх.

Старик повернул голову к Артему.

– Иди, парень, – сказал старик. – После поговорим.

Артем сглотнул. Нашел взглядом Лахезис. Может, хоть она вмешается, скажет Питону? Гадалка сидела на коврике, курила, глядя в сторону. Дым над ее головой сворачивался в синеватые клубы. Артем высморкался, стараясь не выглядеть торопливым. Вышел независимой походкой, сунув руки в карманы…

Но в груди жгло огнем.

Чтобы избавиться от поганого ощущения, Артем отправился бродить по лагерю. «Не хочу я ваших тайн. И вашей войны».

Артем подошел к клетке. И отшатнулся в первый момент. В прозрачном аквариуме из мутного поцарапанного оргстекла, лежал желтый змей. Застывший и спящий. По крайней мере, так Артему показалось сначала. В следующее мгновение треугольная голова сдвинулась. Вторая голова, что поменьше, была какой-то неправильной формы, словно кривой треугольник. Она тоже поднялась – но медленно и словно нехотя.

Артем сглотнул.

Питон уставился на него двумя парами равнодушных глаз. Зашипел. Раздвоенный язычок выскочил из одной пасти, исчез. Потом из другой. Выскочил, исчез…

Ш-ш-ш-ш.

Интересно. Артем снова вспомнил, как силач выгнал его с собрания, точно мальчишку, поморщился.

– Ты мне, приятель, гораздо симпатичнее Питона, – поделился Артем. – Хоть ты и урод, конечно.

Змей равнодушно зашипел.

– Обиделся, да? – женский голос. Артем обернулся – рядом стояла Лана, дерзкая акробатка. Видимо, она вышла вслед за ним. Тоненькая фигурка акробатки была как у тринадцатилетней девчонки – хрупкая и голенастая. Грудь маленькая, недоразвитая. Но почему-то это было красиво. Лицо Ланы не отличалось особой правильностью, но было живым и с характером. Только глаза вблизи оказались по-настоящему хороши – глубокие, словно без дна, дымчатые. «Глаза цвета привидений», говорил на Венеции один чудак. От таких глаз трудно оторвать взгляд.

«Обиделся?» Артем пошевелил ногой. Проклятое колено. Сегодня болело меньше, но все равно…

– Нет, – буркнул он.

– Не обижайся. Это же Питон. Это нормально.

– Нормально? Правда, что ли?! – почему-то Артем завелся. – Нормально?!

– Да, а что? Ты не знал? – акробатка смотрела невинно. – Он всегда так поступает с новичками. Пока ты не стал артистом, он на тебя и не взглянет. И шпынять будет при случае. В цирке ты знаешь, какое социальное неравенство? Ого-го! Касты, как когда-то в Индии. Даже круче. Так что ты еще легко отделался. Можешь поверить.

Акробатка послала ему воздушный поцелуй и упорхнула.

Артем повернулся к желтому питону.

– Ну, вот и все, – сказал он.

Артем услышал, как за брезентовой стеной чей-то голос читал нараспев:

Артем подождал, но продолжения не последовало. Голос молчал. Кто это был? Слова были самые обычные, но – почему-то задевали за живое. Словно струна, тронутая, продолжает некоторое время вибрировать.

И звук, затихающий и точный, все еще остается в воздухе.

Артем вздохнул. Это было красиво.

– Спишь? – раздался окрик Акопыча. – Спит он тут на ходу, раззява. А репетировать кто будет?

– Иду.

«Кто это был?» – думал Артем, делая разминку. Колено ныло после вчерашнего, но тянулось. Когда разогреется совсем, боль уйдет – Артем знал это по опыту.

Голос был знакомый вроде бы. Но чей именно – Артем так и не понял.

– У парня талант, – сказал Акопыч. – Я тебе говорю. Хватит его шпынять.

Питон покачал головой. Медленно и бесстрастно. Взял в руки металлический прут, в задумчивости согнул, затем разогнул. Повертел и бросил в угол. Дзинь!

– Не знаю, – произнес он, наконец. – Пока не замечаю в нем ничего особенного.

– Тогда ты слепой, – Старик был единственным из циркачей, кому позволялись такие выходки. – Почему ты его взял, кстати?

– Неважно. У тебя были и лучшие кандидаты, верно?

– Были, – кивнул Акопыч. – Но этот парнишка… Представляешь, он улетел с сальто. Ударился. Очень сильно. Я наорал на него как обычно, думал, не встанет. А он взял и встал. Ему было больно и страшно. Но он полез наверх и сделал сальто еще раз. И еще. И делал, пока у него не получилось.

Питон помолчал.

– Упрямый.

– Артист, – поправил старик.

– Возможно.

Акопыч вздохнул.

– Ладно. Пусть будет «возможно». А как же война?

Питон медленно повернулся – всем телом. Акопыч отступил на шаг, заморгал.

– Не говори со мной о войне, – негромко произнес силач. – Ты меня понял, старик?

– Чего ж не понять… Ты зачем Дворкина хотел выгнать?

Питон равнодушно пожал плечами.

– Он мне никогда не нравился.

– Угу, угу, понятно. Только что Директор бы на это сказал? Нельзя принимать такие решения без Директора.

Пауза. Питон снова покачал головой.

– А это уж не твоя забота.

– Не моя, так не моя, – согласился Акопыч. – Но на твоем месте я бы все-таки был поосторожнее.