Глава 10
Леди
Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект,
час X + 2 часа
Комар видел тень, и тень надвигалась.
Твою мать. Твою мать. Твою мать.
Комар вжался в угол, слепо зашарил руками по стенам. Что же делать?! Что делать?
Она…
(мертвая корова)
…идет сюда.
Леди, назвал ее мужской голос. Чертова невероятная тварь.
– Жадина-говядина, пустая шоколадина, – начал Комар и остановился. Почему вдруг он вспомнил эту детскую дразнилку? – Комар и сам не знал.
Один старожил рассказывал, что в разных концах существовавшей некогда страны эту дразнилку произносили по-разному. Например, «жадина-говядина, соленый огурец».
«Пустая шоколадина» – это чисто питерское. Так, по крайней мере, уверял знакомый Комара по патрулю, тот самый старожил. Мол, в других городах так не говорили. В Москве говорили: «жадина-говядина, турецкий барабан», на Урале: «соленый огурец». А где-то еще как-то. Особенности городского фольклора.
Впрочем, подумал Комар, другие города сейчас тоже… особенности фольклора.
Ш-ш-шух. Тыых.
И как бы ему самому такими особенностями не стать.
Все ближе. И ближе.
Комар слышал шорох бетонной крошки, скрип веревок. Нечто огромное движется к нему, раздвигая по пути висящие тела – и те, когда тварь проходит, продолжают качаться… Медленно… медленно… плавно.
Чувство нереальности происходящего охватило его. Словно он, Федор Комаров, вышел за пределы собственного тела и наблюдает за происходящим со стороны. И нет ни страха, ни особого волнения. Ничего. Все это происходит не с ним. Он просто зритель.
Посмотрите, посмотрите, как к Комару приближается жуткая тварь Леди. Щупальца, ощупывающие углы… Вы видите эти щупальца? Нет, конечно. Их почти невозможно разглядеть в темноте, но можно почувствовать, как упруго колышется воздух, когда они движутся.
Слышите, слышите? Детский голосок, произносящий:
– Человечек? Давай поиглаем!
«Нет, – мысленно ответил Комар. – Пожалуйста, нет».
Тень надвигалась. Вдруг одно из тел, сдвинутых Леди, качнулось обратно и стукнуло тварь. Тук! Глухой звук. Человек в коконе от удара очнулся, задергался. Слабый крик, бульканье, скрип веревки. Леди остановилась. Человек еще несколько секунд дергался, хрипел. Комар слышал, как тот умирает. Сердце болезненно сжималось. Наконец, человек затих. Тишина.
– Какой узас! – воскликнула Леди.
«Узас. Узас. Узас», – повторило эхо.
Комар замер и чуть не расхохотался от нелепости происходящего. Истерика подступила к горлу. Комар глубоко вдохнул, вонзил ногти в ладонь. Боль отрезвляла. Ощущение реальности вернулось.
Хотя какая тут может быть реальность? Огромная тварь, уничтожившая блокпост владимирцев, и, вероятно, ударившая следом по линии обороны станции, нечто жуткое и кошмарное, восклицает, как маленькая девочка, повторяющая за взрослыми: «Какой узас!».
Действительно. Какой узас.
Шорохи сместились вправо от Комара. Туда, где среди развешанных в пленочных коконах трупов, возможно, остались еще живые.
«Почему она меня не убила? – спросил себя Комар. – Там, в тоннеле на Владимирской?»
И ответ нашелся. Вполне логичный, решил Комар. Хотя и жуткий до мороза в печенке.
«Потому что она любит пищу еще теплой». Может, даже живой. От такого предположения кровь в венах леденела и сворачивалась. Интересно, в скольких мешках вокруг люди еще дышат? Как тот несчастный?
Комар сглотнул, огляделся.
Куда бежать?! Недалеко, похоже, был источник света, но сюда, в склад консервов…
(мертвая корова)
…добирался только слабый отсвет. Зрение адаптировалось. Комар уже различал, хотя и смутно, силуэты людей в этом кошмарном месте. Завернутые в пленку, подвешенные к потолку, они слабо покачивались – видимо, от сквозняка.
И лишь один силуэт – огромный, такой огромный, что сначала казался сгустком ядерного мрака, окутавшего весь мир после Катастрофы, – двигался. Прямо к Комару.
Владимирец вдруг обнаружил, что молится. Шепчет про себя слова молитвы.
«Боже еси на небеси… Да святится имя твое…»
Он лихорадочно принялся обрывать мембрану, затем вытянул веганца из кокона. Быстрее, быстрее!
Да пребудет царствие твое… Что там дальше?!
Шшурх. Ш-ш-ш. Все ближе. Ближе.
Комара трясло. Непослушными пальцами он расстегивал неподатливые пуговицы. Чертов зеленый мундир! Чертовы веганцы. Ненавижу. Пальцы срывались. Больно. Давай, давай. Пуговица выскользнула из пальцев. Комар выматерился про себя (в бога, в душу, в мать), снова поймал пуговицу, начал расстегивать – чувствуя, как от него волнами расходится удушливая вонь страха.
Наконец, ему удалось. Путаясь в рукавах, Комар натянул мундир на себя.
Только бы сработало. Только бы сра…
– Человечек? – от звука этого голоса Комар дернулся. Трясущимися руками застегнул воротничок формы. Выпрямился, вытер потные ладони о китель. Выдохнул. Достал из кармана штанов фонарь. Включил. И медленно-медленно повернулся…
Он был готов к тому, что увидит, но – все равно вздрогнул. Девочка лет пяти стояла и смотрела на него, не мигая. Белесое щупальце мелькнуло перед самым носом Комара. И исчезло. Снова появилось откуда-то справа… или это уже другое щупальце? Комар не знал.
– Человечек, – сказала девочка. Голова ее странно, резко наклонилась вбок, как у неживой.
Комар обмер. Почувствовал дурноту, перед глазами все качнулось.
«Боже, помоги». Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Он выпрямился. Щупальце коснулось ткани мундира. Комар стиснул зубы, чтобы не заорать…
Щупальце отдернулось, словно обожглось. Зависло в воздухе.
– Зеёный, – сказала девочка разочарованно. – Нельзя. Нельзя, нельзя кушать зеёных человечков, папа сказал. Леди не плохая. Леди хорошая. Леди послушная девочка.
Девочка повернулась, и вдруг – взлетела, словно выдернутая с силой, за веревочку, кукла фокусника.
Фонарь вывалился из ослабевших потных пальцев Комара, упал на землю. Блинк! Кажется, треснуло стекло.
В тусклом свете гаснущего фонаря Комар успел увидеть на стене силуэт девочки и вокруг нее – клубок сплетающихся щупалец, словно… Точно! Словно лес непристойных придатков. Корона ужаса.
Фонарь погас. Наступила тьма, в которой плыли желтые световые отпечатки.
Тишина.
В следующий миг Комар уже не мог бы сказать, видел ли он что-то. Или ему только показалось. Но зрелище извивающихся теней на стене впечаталось в его память, словно врезанное ржавым ножом в кровоточащий, дергающийся от страха мозг. Прямо поперек извилин.
Это был чистый, как героин в кровь, ужас.
Когда шорох удалился, Комар остался стоять. Не мог пошевелиться. Его трясло, бросало то в жар, то в холод. Голова плавала в облаке тьмы и кошмара. Казалось поминутно, что из темноты вынырнет белесое щупальце и схватит его за глотку… Вот-вот. Сейчас это случится…
– Жадина-говядина, – сказал Комар вслух. Эхо разлетелось по помещению и затихло вдали. – Пустая шоколадина…
Голос был незнакомый, хриплый и надорванный.
– …жадина-говядина, соленый огурец…
– …по полу валяется, никто его не ест.
(поиглаем)
(поиглаем)
(пожа-ауста!)
И тут его вывернуло. Он вытер губы рукавом, выпрямился. Стало легче.
– Ну, пиздец, – сказал Комар с чувством.
