Глава 5
Окрыленная появившейся перспективой, Бару мигом составила письмо капитану «Лаптиара» и отправилась на званый обед к Каттлсону.
Столовая в особняке губернатора оказалась красивой. Свет, проникающий снаружи сквозь окна в рамах из красного дерева, заливал ее целиком.
Бару решила, что в столовой должно быть тепло, но нет — стоило сесть за стол, как она задрожала. Ордвинн был страной холода, и Бару нс сиделось на месте. Хотелось двигаться, побежать в кабинет или помчаться в гавань и продолжить работу над своим планом.
Когда Каттлсон покончил с третьим бокалом вина, она сообразила, что и губернаторский обед тоже может стать частью ее плана.
— Мы жаждем им помочь, — заговорил Каттлсон, окидывая взглядом амбразуры окон и съежившийся внизу город. — В каждом отчете в Фалькрест пишу одно и то же. Это видно по всей статистике переписи и учета. Богатство, раздаваемое князьям, чтобы они были довольны, доходит и до крестьянства. Таким образом, мы протягиваем им руку помощи. Пока мы не особенно щедры. К сожалению, на то есть веские причины.
Из вежливости Бару коснулась губами края бокала.
— Будем выжимать из Парламента смену налоговой политики?
— Парламент… — Губернатор презрительно фыркнул. — Парламент — это спектакль на публику. Решения принимает Трон.
Он резко поднялся и подошел к окну.
Бару задумалась.
Трон… Император под Маской… А если Кердин Фарьер и есть самодержец, снявший маску на время? Нет. Абсурд.
— Таково бремя империи, — изрек губернатор, коснувшись оконного стекла и указывая на город. — Мы знаем, как выручить людей и посодействовать им наилучшим образом. Но порой нужно чуть–чуть уменьшить помощь ради возможности увеличить ее в будущем. Понимаете, к чему я, дружище превосходительство?
— Нет, — простодушно ответила она, пытаясь внушить губернатору роль отца, наставника, старшего товарища. — Все, что принес Маскарад на Тараноке, очень помогло нам.
— Тараноке! — рассмеялся губернатор. — Я часто слышал много разного о нем от нашего странника Кердина Фарьера. Теплые зимы, доступные женщины…
Внезапно он нахмурился, точно делая выговор или обуздывая норовистого коня. Квадратное лицо, мощная челюсть, кожа цвета мореного дуба… На миг Бару даже подумалось, что на уме у этого человека, назначенного на должность Парламентом, нет ни тайных планов, ни политических махинаций, и скрывать ему нечего. Однако открытость и честность его слитком выставлены напоказ. Вероятно, он ведет свою собственную искусную игру.
— Прошу прощения, госпожа, — продолжал он, — вовсе не хочу вас обидеть, но здесь вам не Тараноке, понимаете? Наш край — холодный, неприветливый и промерзший насквозь. В каждой долине — князь при ораве голодных грязных смердов, копающихся в земле, чтобы обеспечить скудное пропитание. Их дети гибнут… полиматы говорили мне, что потерять одного из трех за зиму для них обычное дело. Они уверяли меня, будто именно поэтому никакой любви к детям у туземцев нет. Но я-то видел, как плачут матери! Один из трех — и это еще в хорошую зиму!..
Бару кусала губы. На Тараноке детям не угрожало ничего. Их не делили на чужих и своих, они всегда были окружены отцами и прочей родней. Они росли в тепле и любви. Вновь пригубив вина, она приготовилась слушать дальше.
Каттлсон выпрямился во весь рост. Волчья мантия на нем собралась в глубокие складки, пошла штормовыми волнами.
— Я хочу научить их санитарии и гигиене. Хочу отстроить дороги, увеличить урожаи, отправить по доктору–гигиенисту в каждую деревню. Пусть у каждого в Ордвинне будет кусок
мыла. Но если крестьяне сыты и довольны, князья не боятся бунтовать. Что бывает в таких случаях? То, что ими невозможно править. Как вы думаете, что Парламент спросит у нас, если стахечи вновь перевалят через горы и двинутся на юг? Как мы сможем обороняться?
Какие расчеты в том же роде делались на Тараноке? Ради каких выгод они заражали людей моровым поветрием, сберегая прививки только для завербованных ими детей? Ради чего они проявляли такую жестокость? Нет, горевать нельзя. Бару прошла через это еще в школе.
— Арифметика власти жестока.
— Арифметика… — повторил губернатор и безрадостно хмыкнул. — Сказать вам, чего мне недостает в моей должности? Я хочу видеть детей Хейнгиля и Радашича на охоте, а не на похоронах. Хочу подыскать достойного мужа для Хейнгиль Ри, пронаблюдать за их кровной линией и представить изящный отчет в Комитет инкрастического мышления. Но я постоянно слышу: «Держи их в розни и страхе, чтобы не могли обойтись без нас!» Знаете, как я сделал князя Хейнгиля верным другом и братом? Я показал ему, что могу подарить его детям весь мир! А Парламент заявляет: «Пусть эти дети сгниют!»
Вряд ли в таком настроении он был готов выслушать дурные вести, но Бару заговорила, надеясь перевести гнев губернатора на что–нибудь менее серьезное:
— Главные счетные книги велись отвратительно. Надо восстанавливать их по отчетности па местах. Надеясь на ваше понимание, я начну с Фиатного банка: глупо двигаться к ветвям, не убедившись, что ствол крепок.
— Как вам будет угодно, — отмахнулся губернатор, прислонившись лбом к оконному стеклу. — Занимайтесь арифметикой, к которой у вас, по словам Фарьера, выдающиеся способности. Зате Ява будет гоняться за икарийскими сектами и пьяными содомитами, задрав хвост. А я буду писать на родину: «Мы помогаем им».
— Меня беспокоит возможность восстания.
— Вы — новичок, — с невероятной усталостью в голосе произнес губернатор. — Ордвинн, угрожающий восстать, — все равно что ревнивая любовница, флиртующая с другим напоказ. Вы скоро привыкнете.
Бару не могла позволить себе поддаться жалости, но губернатор был слишком слаб.
— Опасные речи, — заметила она. — Могут повредить вам, если достигнут чужих ушей.
Ведь это угроза, не так ли?
Губернатор подобрался, вдохнул, собираясь ответить, но ничего не сказал.
— А Фарьер не соврал, — вымолвил он после долгой паузы. — Вы развиты не но годам.
— Ваше превосходительство, меня ждут дела в порту.
— Ступайте, — буркнул он, не оборачиваясь. — Завтра я отправляюсь на охоту с князем Хейнгилем.
— А когда вы вернетесь, мы сможем прогуляться верхом, — терпеливо произнесла Бару.
По предложенный бальзам не помог уязвленной гордости. Плечи губернатора обмякли, и он умолк: то ли от стыда, то ли от неловкости.
* * *
Бару загодя отправила на «Лаптиар» весточку о своем прибытии, скрепив письмо личной печатью технократа. В окне кареты она увидела, что морские пехотинцы в красном — безликие под стальными масками — уже выстроились на берегу. Они походили на свору лисиц, вышедших из леса мачт и соли.
Крик чаек заглушал ржание запряженных в карету лошадей. К некоторому удивлению Бару, ей подала руку и помогла покинуть экипаж не кто иной, как лейтенант Амината.
— Ждем приказаний вашего превосходительства!
Вдохнув соленый морской воздух, Бару выкинула из головы мысли о доме.
— Мои полномочия вам известны?
— Капитан подтверждает ваши полномочия. В отсутствие прямых приказов от адмирала флота провинции мы подчиняемся старшему из представителей Империи на суше.
— Хорошо. В отсутствие губернатора или правоблюстителя приказы отдаю я. При появлении губернатора или правоблюстителя — проводить их ко мне, и я объяснюсь с ними. Вопросы есть?
Бару одернула обшлага теплой накидки — какая тяжелая и колючая шерсть! Амината молча ждала, когда она закончит поправлять символический кошель на цепи и ножны с саблей.
Последний вдох…
— Тогда — становись! Ступайте за мной.
Вся власть над Ордвинном, которую она имела, зиждилась на деньгах. Большую их часть составляли фиатные бумаги Маскарада, не обеспеченные ничем, кроме выверенной монетарной политики. Любой идиот в провинциальном банке мог обрушить стоимость фиатного билета, напечатав слишком много или мало купюр.
Увы, без счетных книг у Бару не было возможности держать этого полуреального идиота под контролем.
— Куда, ваше превосходительство? — спросила Амината, догоняя Бару.
Колонна морских пехотинцев размеренным шагом двинулась следом.
— В Фиатный банк, — ответила Бару. — Для ревизии счетов.
— И вам требуется морская пехота?
Ради лейтенанта Аминаты Бару позволила себе улыбнуться.
— Я бы справилась и одна, но морские пехотинцы могут пригодиться мне в любую минуту, — призналась она. — С ревизором шутки плохи, верно?
А еще Бару хотела продемонстрировать зевакам, наблюдающим из пактимонтских переулков и подворотен, что в распоряжении нового счетовода имеется целая воинская команда.
* * *
До того как Маскарад захватил Лахту и переименовал ее в Пактимонт, Фиатный банк был охотничьим домиком. Дубовые стропила и балки потемнели от копоти, стены до сих пор были увешаны трофеями. По пути Бару разглядывала оленьи головы, со скрытым изумлением считая отростки на рогах.
— Рогатый конь, — констатировала она. — Надо же!
— Простите? — проскрипел мужчина, стоявший рядом.
Гарнизон Пактимонта охранял банк силами подразделения солдат регулярной армии, верность которых, несомненно, была подкреплена щедрыми премиальными. Выстроившись на площади перед банком, они сперва ощетинились копьями на приближающуюся колонну морских пехотинцев «Лаптиара». Но когда Бару взмахнула кошелем с блестящей печатью технократа на стальной цепи, строй послушно расступился в стороны.
Теперь на крыльце банка несли вахту морские пехотинцы Аминаты, а Бару строчила распоряжения.
«Все счетные книги без исключения скопировать для собственных нужд, оригиналы предоставить мне».
«Все ордера на печать денег и квитанции от печатников скопировать для собственных нужд, оригиналы предоставить мне».
«Все балансы расчетных счетов — см. выше».
«Все наличные ценности предоставить моим солдатам для пересчета вручную».
Принципал–фактор Фиатного банка провинции Ордвинн замер возле Бару. Макияж его стекал с лица вместе со струйками пота. Бел Латеман оказался симпатичным по фалькрестийским понятиям юношей, по имеющимся у Бару сведениям — одаренным и просвещенным. Одет он был столь изысканно, что Бару сочла его костюм свидетельством честности: вряд ли кому–то придет в голову настолько открыто хвастать приверженностью к взяткам и коррупции.
Его документами и печатями она интересоваться не стала: ей не хотелось создавать впечатление личной неприязни.
Тишину в помещении нарушал лишь скрип ее пера. Писари и факторы не шевелились и изредка ежились под взглядами морских пехотинцев. Бару с трудом сдерживалась, чтобы не смаковать их лица — все вместе и каждое в отдельности — точно леденцы на прилавке…
Похоже, она застала их врасплох. Они были в смятении, и правые и виноватые. Как же они боялись, что Бару сейчас что–то обнаружит!
Наверное, именно так себя чувствовали и школьные учителя. И, разумеется, Дилине.
— Я восхищаюсь охотничьими трофеями на стенах, — сказала она принципал–фактору, подписывая палимпсест па афалоне. — Никогда прежде не видела ничего подобного. Возьмите мой приказ и немедленно приступайте к его исполнению. Я подожду в вашем кабинете. Затребованные документы пусть доставят туда.
Принципал–фактор поджал губы, стараясь сохранить невозмутимость. При виде кошеля на цепи его ударило в пот, и с той самой минуты бедняга потел не переставая. Должно быть, он думал: «Двое прежних мертвы, а эта девица, видимо, давно свихнулась, если согласилась занять пост счетовода».
— Документацию я вам, конечно, предоставлю, хотя ваша просьба и весьма необычна. Но открыть хранилища для пересчета вручную мы не можем. Особенно — для этих солдат. Ваше превосходительство, поймите, они ведь покинут страну в течение недели! Что может удержать их от кражи? Преступная безответственность у нас не в чести!
— Согласна.
Внешность и характеристики принципал–фактора не лгали: его старательность и пунктуальность и впрямь оказались на высоте. Бару задумалась, теребя шнуровку перчаток.
— Лейтенант Амината! По пути в Фалькрест у вас будет время, чтобы обыскать «Лаптиар», верно? Выполните мой приказ. Каждого, кого поймаете на контрабанде, протащите иод килем.
Назначать наказания военнослужащим было не в ее компетенции, однако Амината лихо отсалютовала в ответ. Бару холодно — только бы скрыть теплые чувства — улыбнулась Аминате.
Не выдержав стремительной атаки, несчастный принципал-фактор отправился в промерзшие подвалы открывать хранилища для проверки, а Бару осталась в его кабинете. Расхаживая из угла в угол, она думала, разумно ли действовать так жестко с первого же дня.
Бледнолицая женщина–стахечи в мохнатой медвежьей шубе принесла ей пива (вероятно, местной воде в Ордвинне не доверяли) и тихо процедила:
— Бел Латеман очень добросовестен. Однако при его покойном превосходительстве Олонори был такой беспорядок, что у меня на душе все еще тревожно. Пожалуйста, будьте к нему помягче. Он в жизни своей ни разу не отступил от правил.
— Ревизия покажет.
Бару захотелось тотчас извиниться — из жалости к Латеману и из уважения к верности его подчиненных. Но женщина в медвежьей шубе лишь поклонилась и подала ей кружку. Ее глаза были черны, как крыло буревестника.
— Меня зовут Аке Сентиамут, я отвечаю за взаимодействие с печатниками. Что бы вы ни обнаружили, ваше превосходительство, об одном прошу: не будьте чрезмерно строги к Белу Латеману. Он всегда добр к нам…
Сентиамут. Это имя Бару помнила по налоговым ведомостям — семья откуда–то с дальнего севера. В ней шевельнулось сочувствие к Аке, вынужденной оставить дом, чтобы служить в Пактимонте. Но она не могла позволить себе проявлять мягкость и раскисать.
— Он — принципал–фактор банка и несет ответственность за все происходящее и своих подчиненных.
— Вы правы, ваше превосходительство, — ответила Аке Сентиамут, не поднимая головы. — Боюсь только, что Латеман возьмет на себя и чужую ответственность.
Оставив кружку на столе, она вышла прежде, чем Бару успела ответить.
Наконец принципал–фактор вернулся в сопровождении колонны секретарей. Служащие тащили кипы вощеных палимпсестов, источающих едкую вонь овсяных отрубей. Бару молча подождала, пока они разберут документы и усядутся за переписку. Спустя несколько минут она отыскала новенькое перо и присоединилась к их угрюмым рядам.
Бунт был виден во взглядах Тайн Ху и Зате Явы. Мелькал на географических картах и в учебниках истории. Но смердеть он должен был именно здесь.
Бару уже казалось, что столбики цифр подгнили где–то на последних страницах записей.
Рука Аминаты коснулась ее плеча, заставив вздрогнуть, пробудив от рабочего транса.
— Пересчет идет полным ходом, ваше превосходительство. Хранилища набиты драгоценностями, собранными за последний налоговый период, поэтому потребуется немало времени.
Как глубоко успела просочиться гниль? Каких высот достиг бут? Возможно ли, что следы насажденной Фаре Танифель коррупции, которую столь отчаянно искоренял Су Олонори, до сих нор здесь, в этих счетных книгах? А способен ли имперский счетовод предотвратить бунт?
Интересно, когда бунтовщики придут за ней, чтобы убить или отдать под суд?
— Благодарю, лейтенант, — сказала Бару, пристукнув пальцем по ее руке — раз, два — точно школьный учитель по столу. — Но воздержитесь от фамильярностей.
* * *
Для того чтобы получить копии со счетных книг, потребовался целый день и усилия дюжины банковских писарей. Еще одна ночь потребовалась морским пехотинцам, сменявшим друг друга, дабы покончить с пересчетом наличных ценностей в хранилищах. К вечеру прибыл Мер Ло с горячим кофе и едой. Секретаря сопровождал караван слуг, с помощью которых Бару организовала доставку оригиналов банковских документов в свою канцелярию.
Согласно букве закона она зашла слишком далеко. Оригиналы следовало хранить в помещениях Фиатного банка. Но Бару решила рискнуть. Ей необходимы банковские документы — без подчисток и поправок. Без порядка в ведении имперской финансовой отчетности она слепа и бессильна. А без сильной руки и острого глаза Ордвинн запросто вышвырнет ее за борт и утопит.
Вернувшись в башню, она обнаружила Кердина Фарьера, который дремал за столом. Скрип открывающейся двери разбудил его, он встал, лениво сощурился и уставился на Бару в чопорном молчании.
— Ты хотела встретиться со мной?
Рявкнуть бы на него, выкрикнуть ему в лицо единственно разумную вещь: «Здесь мой кабинет! Убирайся прочь из моей башни! Вон из моей провинции! Или говори прямо, зачем послал меня сюда!»
Медленно расстегнув накидку, Бару повесила ее на спинку стула и посмотрела на низкий столик, где поблескивала бутыль вина. Она налила в два бокала рубиновую жидкость уверенным жестом, словно сама выбирала вино.
— Рада видеть тебя, — произнесла она. — Присаживайся.
«Только не на мое место».
Хмыкнув, он с басовитым стоном потянулся. Мешки под его глазами свисали вниз темными полумесяцами.
— Замечательный кабинет. Какой прекрасный сводчатый потолок! Здесь потрудились каменщики–стахечи: они работали для нового князя Лахты — он, кстати, исчез. Куда — даже его сестра Ява не ведает, если ей верить, конечно. Его называют Незримым Князем, но я подозреваю, что он слишком застенчив — возможно, сказывается детство, проведенное в обществе Явы… О чем бишь я? Да, о зодчестве. С мастерами стахечи не сравниться никому: талант архитекторов у них в крови. Позор прежним счетоводам, о чем они только думали?
— Несущественно, — фыркнула Бару, огибая стол и занимая свое место. — Мое дело — исполнять свои обязанности наилучшим образом. А несчастья, постигшие Олонори и Танифель, — уже часть истории. Мне незачем знать, что предыдущий имперский счетовод был убит. Я не хочу отвлекаться на такие детали.
То был упрек «Почему ты мне не сказал?» Но Кердин Фарьер не стал отвечать. Он укоризненно покачал головой и произнес:
— Историю надлежит знать, она вовсе не только «отвлекает».
Бару с нарочитой усталостью пожала плечами, изучая его круглое лицо, плоский нос, жир, накопленный за годы, проведенные на Тараноке. Виски его тронуло сединой. Вероятно, он умрет раньше нее. Что она подумает, когда этот день настанет?
— Изменить историю не в моих силах, — парировала она, — значит, к моей работе она не относится. Я могу лишь справляться со своими прямыми обязанностями.
— Хорошо, — протянул Фарьер, барабаня пальцами по столу. — Когда ты рассуждаешь подобным образом, я понимаю, что на Тараноке ты научилась многому. Но история напрямую связана с твоей работой.
— Ты сделал меня счетоводом, а не ученым.
— У нас, между прочим, есть Император, — сказал Кердин Фарьер, принюхиваясь к бокалу с вином. — Он правит из Фалькреста, а нянечки кормят его кашицей и подтирают ему зад. Когда он умрет, на его место, как и прежде, поставят нового, и под маской никто не заметит разницы — меняйся он хоть каждый день. Ты когда–нибудь задумывалась, отчего так?
— Он правит лишь номинально. Настоящая власть — в руках Парламента.
Однако Каттлсон считает иначе. «Спектакль на публику…»
— Это ответ для младших классов.
Нет, Кердин не вел с ней педагогическую игру. Разочарование его казалось настоящим и весьма жестоким. Бару вспомнила то, что видела в его взгляде давным–давно, многие годы назад, и едва подавила дрожь.
— Школу мне выбрал ты.
— История всегда вызывала у тебя скуку. Вот твоя главная слабость, Бару.
— Я — имперский счетовод провинции Ордвинн, — негромко вымолвила она. — А ты — торговец шерстью Кердин Фарьер. Не важно, в каком долгу я перед тобой и что ты для меня сделал, теперь изволь оказывать мне подобающее почтение.
Бару понимала, что становиться в подобную позу — ребячество и глупость, ведь он не мог быть обычным купцом. Но она надеялась поймать его на крючок гордыни.
— Когда произошла революция, — заговорил он, — мы — да, "мы", хотя я даже еще не родился в то время — приняли решение свергнуть аристократию и построить народную республику. Однако никто не верил, что Парламент будет править должным образом. Многие сомневались, что они смогут действовать слаженно и решительно, если, к примеру, с севера явятся стахечи, вновь поднимутся ту майя или федерации Ориати объединятся под началом общего вождя и обретут новые амбиции. А еще их пугало, что слухи с востока — из–за Матери Бурь — могут оказаться правдой. Случись что, Парламент наверняка немедленно погрязнет в коррупции, взятках и протекционизме. И тогда наши химики предложили решение проблемы.
Фарьер заговорщически подался вперед.
— Каждые пять лет мы выбираем в императоры мудрого и ученого гражданина. Он или она принимает секретное снадобье, вызывающее амнезию. Под императорской маской этого человека не может узнать никто, а под воздействием снадобья он лишается личных воспоминаний. Однако познания о мире — о его истории и географии, о политических и экономических факторах — остаются при нем. Но он не имеет ни малейшего представления о том, кем был до того, как стать Императором!
Теперь Бару гадала, что это — гордость, которую ей удалось уязвить, или история, которую ей следует постичь.
А Кердин Фарьер откинулся на спинку кресла, всем видом своим изображая глубокое удовлетворение.
— Разумно, не так ли? Человек, не знающий, кто он такой, лишен своекорыстия. Не отвлекаемый от общего блага ни семьей, ни богатством, он будет править честно и справедливо. Когда же срок истечет и действие снадобья прекратится, он вернется к прежнему своему положению, будь то нищий или глава торгового дома. Он пострадает или выиграет от своей собственной политики наряду с остальными. Прекрасный выход из ситуации, правда?
— Только вот про снадобье — вранье, — догадалась Бару. — Химики и не научились делать его!
— Естественно, — усмехнулся Кердин Фарьер. — В действительности Императора коронуют проще: прокол сквозь глазницу и много–много слюней. Но толпа верит в снадобье и в маску. Люди считают, что овощ на Безликом Троне — один из них.
Сказано было — прямее некуда, но Бару в качестве уступки подвела итог:
— Ты пишешь свою собственную историю. Вот что дает тебе власть.
В другом, более игривом настроении он мог бы изобразить облегченный вздох. Но не сейчас. Голос его звучал резко и ровно:
— Если ты хочешь достичь большего и намерена занять пост, которого, по–твоему, достойна… — Он поднял бокал и посмотрел на темно–рубиновую жидкость. — Если ты жаждешь заполучить настоящую власть — ту самую, что сделала нас повелителями твоей крохотной родины, то ты должна научиться управляться с любыми ее формами.
Пламя свечей на столе всколыхнулось от его выдоха.
— Кто ты? — прошептала Бару, не в силах сдержать любопытство. — Кто ты такой?
Кердин Фарьер поставил бокал на стол и вытянул руки перед собой.
— Здесь Парламент, — произнес он и поднял правую кисть. — А тут — Император на Безликом Троне, — добавил он и поднял левую руку.
Продолжить и завершить метафору он предоставил ей самой: за пустыми ладонями оказалась его голова.
— Ордвинн вскоре восстанет, — сообщила Бару. — А для мятежей требуются деньги. Поэтому ты и сделал меня счетоводом. Чтоб я нашла доказательства этому в счетных книгах.
Кердин Фарьер поднес к губам бокал и отхлебнул из него.
— Однажды я поспорил с моим товарищем Исихастом, — изрек он. — Он уверен, что ваша раса изначально неспособна к правлению. Что легкая островная жизнь и культура негигиеничных склонностей сделали вас мягкими и послушными. По его мнению, вы способны заниматься только земледелием и рыболовством, а в свободное время бездумно развлекаться. А еще он утверждал, что вам от рождения предопределено быть слугами, а не хозяевами, — поэтому мы и правим вами.
Бару напряглась.
— А ты?..
— Я поспорил с ним и сказал, что ты предотвратишь мятеж, — улыбнулся он, салютуя ей бокалом. — Но мне пора. У тебя уйма работы. Надеюсь, что мы увидимся в Фалькресте.
— Кто убил Су Олонори?
— Понятия не имею. Но я даже не пробовал выяснить. Наверное… — Кердин Фарьер на миг задержался на пороге. — Думаю, те же бунтовщики, которые явятся сюда, дабы убить тебя, когда ты вплотную приблизишься к заговорщикам и попробуешь остановить их.
* * *
И Кердин Фарьер убрался восвояси. Бару отчаянно — до ломоты в висках — захотелось узнать побольше. Да, она выяснила многое и заполучила информацию о Троне, о Фарьере, об его коллегах, об их испытаниях… Но нераскрытыми остались и другие ужасные тайны. Что на самом деле творилось здесь, в Ордвинне?
Бару погрузилась в размышления. Нет, медлить нельзя. Она уже стала частью секретов и превратилась в винтик правительственного аппарата.
Пришел час схватиться со зверем, пожравшим отца Сальма.
Не предупредив о визите, она отправилась в Погреба — в белой маске и в перчатках. Небрежно взмахнула знаком технократа перед физиономией часового у ворот, оттиснула личную печать в вахтенном журнале. Миновала несколько уровней досмотра и бдительности. И очутилась в стерильном, добела отмытом бетонном коридоре, залитом масляно–желтым светом.
В самом сердце власти Правоблюстителя Зате Явы.
Из камер нормализации доносился перезвон колокольчиков. Возле хирургических кабинетов квартет музыкантов играл на гобоях и лютнях. На стене висела табличка: «ПРОСИМ НЕ МЕШАТЬ УМИРОТВОРЯЮЩЕЙ МУЗЫКЕ».
Бару шагала но крылу кратковременного пребывания.
— Здесь те, кто нуждается в незначительной коррекции, — объяснила сопровождавшая ее чиновница, пухлая фалькрестийка, точная, немногословная, просто–таки воплощение гениальности. — Эта женщина, например.
Худощавая простолюдинка–стахечи, пристегнутая к металлическому креслу, смотрела на обнаженных мужчин, которые приближались к ней, а затем отходили назад. Некоторые — светлокожие, среднего роста, с подчеркнутым легким, на скорую руку нанесенным макияжем — замирали на расстоянии ладони, и в такие моменты звучала негромкая нежная нота. Женщина расслаблялась и тянулась губами к трубке у рта — но ней подавалось некое жидкое снадобье.
Но при приближении других мужчин — смуглых, высоких, более мускулистых или более привлекательных — камера оглашалась резким, невыносимым жужжанием и наполнялась вонью.
— Добровольное согласие на привитие супружеской верности в целях сохранения брака, — говорила чиновница. — Мудро. О ее поведении доложили двое социальных проксиматов пациентки. Ее могли привлечь к ответственности за гедоническую социопатию или врожденную мисконъюгацию.
— Метод?
— Банальная нормализация. Сочетание положительных стимулов с внешними характеристиками мужа. Если это не подействует, перейдем к внедрению нормализующих поведенческих шаблонов, мануальной стимуляции и стерильной конъюгации с заместителем. Крайняя мера — диагноз «врожденный иммоногамический дефект» и стерилизация.
Бару от души порадовалась, что лицо ее скрыто под маской.
— А хирургическое вмешательство? — спросила она, вспомнив о предостережении Аминаты, о той угрозе, от которой сжималось все ее нутро. — Чтобы конъюгация не могла доставлять удовольствие… Такие операции вы выполняете?
Тайн Ху остановилась, посмотрела на Бару в упор и улыбнулась изогнутыми, словно рекурсивный лук, губами. Дыхание ее было ровным, осанка — уверенной, и при том она явно не испытывала отвращения или страха.
Нет, Бару не попадется в ловушку! Бару хладнокровно отбросила прочь возникший перед глазами образ и навязчивые мысли.
Затем чиновница смерила Бару оценивающим взглядом и пошла вперед.
Бару показалось, что за ее глазами блеснули очи самой Зате Явы.
— Сожалею, ваше превосходительство. В крыло соматического вмешательства посетители допускаются только по прямому разрешению правоблюстителя. Но проводимая здесь нормализация поведения не менее важна. Структура ордвиннской семьи требует жестких коррекционных действий. Особенно это касается кровных линий ту майя.
По дороге они миновали камеры ожидания. Первая была полна мужчин и женщин, ожидавших оформления и назначения судей. Обвинения, степень риска, характер ареста были отмечены на специальных ярлыках:
ВЗЯТ НА ОСНОВАНИИ СОЦИАЛЬНО-ГИГИЕНИЧЕСКИХ ПОКАЗАТЕЛЕЙ.
ВЗЯТ ПО ДОНЕСЕНИЮ СОЦИАЛЬНОГО ПРОКСИМАТА.
ВЗЯТ НА ОСНОВАНИИ РЕЗУЛЬТАТОВ ТАЙНОЙ ВЫБОРОЧНОЙ ПРОВЕРКИ ЛОЯЛЬНОСТИ.
ВЗЯТ ПО ДОНЕСЕНИЮ СОЦИАЛЬНОГО ПРОКСИМАТА.
ВЗЯТ ПО ДОНЕСЕНИЮ СОЦИАЛЬНОГО ПРОКСИМАТА.
ВЗЯТ ПО ДОНЕСЕНИЮ ВНЕДРЕННОГО ИНФОРМАНТА.
ВЗЯТ КАК ПОДДАВШИЙСЯ КОНТРОЛЬНОМУ СОБЛАЗНЕНИЮ.
В соседней камере находился прикованный к креслу и накачанный наркотиками человек, который стонал от химического блаженства. Чиновник в маске, белой, точно выбеленная временем кость, декламировал нараспев:
— Фалькрест. Маска. Гигиена. Инкрастия. Лояльность. Подчинение.
Раздался удар скрытых цимбалов. Чиновник поднес к лицу человека курильницу, дымящуюся ядовито–желтым. Цимбалы продолжили звенеть — ритмично, ненадоедливо…
— Бунт, — донеслось из–под маски. Человек в кресле пронзительно завизжал. — Восстание. Девена. Химу. Видд…
Новой каретой, предоставленной Бару для возвращения домой, правил пьяный старик. Совершенно выведенная из равновесия, она едва кивнула в ответ на его приветствие.
— Меня зовут Седобородый — из–за бороды моей, ясно дело. Знаю весь город, вплоть до сточных клоак!
Бару плюхнулась на сиденье и лишь спустя несколько минут поняла, что он возит ее кругами.
— Вы бы осторожней, ваше превосходительство, — посоветовал старик, поблескивая синими вороньими глазками в свете фонаря. — А если б я отвез вас в Северную гавань и отдал какому карманнику с ножом? А то с последним счетоводом, которого я возил, вон как кончилось!
— Зате Ява услышит об этом, — прошипела Бару.
Она думала о Погребах и о судьбе, постигшей Сальма. Каково ему было, схваченному среди ночи и отправленному в лагерь ожидания, в яму, в карцер отходящего корабля, чтобы «нормализоваться» под ножом и наркотиками или уж лучше (пожалуй, лучше) умереть в агонии?
Седой расхохотался в ответ сухим, безжизненным смехом безумца.
— Еще бы ей не услышать!
Однако вскоре экипаж остановился у особняка губернатора.
