Глава 4
Через три часа в Подъяров вошли настоящие партизаны. Это был приличный отряд, порядка сорока штыков. Бойцы возвращались в Росомач из соседнего уезда. Шли оврагами, потайными лесными тропами, несколько раз цепляли болота, где им приходилось мостить гать.
О том, что произошло в Возырском повете, Николай Федорович Глинский знал лишь понаслышке. Теперь он крайне сожалел о том, что позволил распоясавшимся бандитам совершить такие зверства.
Целью дальнего рейда было посещение села Сакрынь, затерянного в лесах. Там проходили трудные переговоры с представителями польского Сопротивления. Вся эта дипломатия закончилась ничем. Польские партизаны не выказывали открытую враждебность, но прохладу демонстрировали явственно. Совместный фронт они создавать не желали и активно делали вид, что не знают о планах УПА физически уничтожить всех поляков, оставшихся на Волыни.
Для Глинского во всем этом не было ничего нового, но посланник из Москвы полковник Елисеев, сброшенный с самолета для координации действий всех участников Сопротивления, выглядел взбешенным. Мало того, что промотались пешком в такую даль, так еще и никакого результата! Он брел за Глинским, закутанный в непромокаемый плащ, месил грязь резиновыми сапогами и беспрестанно что-то ворчал.
Время действительно пропало зря. Одно утешение – подкараулили на границе Боженского леса небольшую немецкую колонну, идущую с базы материального снабжения, расстреляли ее к едрене фене, отправили к праотцам не меньше десяти охранников. Запаслись теплыми вещами, консервами, существенно пополнили боезапас. Добычу пришлось тащить на себе, равномерно распределив ее между всеми участниками похода.
За пару верст до Подъярова партизаны извлекли из стога в поле трясущуюся парочку, парня с девкой. Поляки, бежали из Возыря. Шли ночами куда глаза глядят. Уверяли, что к русским, но кто их знает. Днем прятались в укромных местах.
От них Николай Федорович и узнал, что произошло в повете. С цепи сорвалась УПА, показала свое настоящее лицо. Он плевался от злости, клял себя за проявленную недальновидность. Ведь у него имелась возможность устроить парочку засад, поумерить пыл этих мерзавцев.
По поводу собственной базы в Росомаче он не переживал. Попасть в урочище постороннему человеку крайне трудно. Как пройти по тайным тропам и не попасть в ловушки, знают только посвященные. А подбор людей Глинский проводил крайне осторожно. Раздражение вызывала лишь неспособность повлиять на безобразия, чинимые в районе бандеровцами. Словно и нет здесь никаких красных партизан!
Из передового дозора прибежал молодой боец Сенька Лепский, взволнованно сообщил, что в селе что-то не так. Слишком уж тихо там.
Николай Федорович рассредоточил людей, отправил вперед разведчиков. Те вернулись какие-то снулые, сообщили, что в селе пусто, можно заходить, но лучше этого не делать.
Похоже, поляков в этой местности бандеровцы истребляли подчистую, от мала до велика. Партизаны блуждали по селу, заглядывали в дома, выясняли, нет ли выживших.
Глинский забросил за плечо «ППШ» и уныло созерцал тела, разбросанные по пустырю. Раненых тут не было. Можно не проверять. После УПА таковых не остается. Нелюди, каких земля не знает. Ладно, убивали бы мужчин, способных держать оружие. Но эти звери кончали всех, включая маленьких деток.
Такого Николай Федорович Глинский никогда не понимал. Кем же надо быть?
Советская власть тоже многое себе позволяла. Бывший майор милиции считал, что на это имелась суровая историческая необходимость. Она высылала, сажала, расстреливала. На той же Волыни с тридцать девятого года в ходе коллективизации было разрушено и официально снято с учета больше тысячи хуторов. Их жители переезжали в села, а кто-то отправлялся и в Сибирь.
Но при чем тут дети? Хоть одного беззащитного ребенка Советская власть убила?
Вчера он спорил с поляками до хрипоты. Те горели праведной местью. Мол, кровь за кровь. Раз хохлы уничтожают польские села, то и мы будем жечь украинские!
И ведь уже начинается. В Кахновском уезде на границе с Польшей поляки из Армии Крайовой атаковали украинское село Чернополье. Ночью пришли, застали врасплох, перебили всех до единого. Конечно, в Чернополье много бандеровской мрази проживало, но ведь были и обычные крестьяне. Так нет, всех под одну гребенку, включая детишек и беременных баб. Неудивительно, если после такого хохлы опять с цепи сорвутся, будут мстить в десятикратном масштабе.
Грузная ворона слетела с тела красивой девушки с длинными косами, подалась на крышу, тяжело махая крыльями. Не наелась еще.
Глинский отвернулся.
К нему подошел, отдуваясь, полковник Елисеев, вытащил пачку «Казбека», молча предложил. Глинский не отказался. Две недели прошло, как сброшен был полковник на их больные головы, а он до сих пор смолит свои папиросы, купленные в Москве. Это сколько же он их с собой припер, да и как? Хлеба человеку не надо.
– Такие вот дела, Николай Федорович, – пробормотал полковник, щелкая немецкой зажигалкой. – Веселый у вас район, ничего не скажешь.
– Веселый, Василий Емельянович, – согласился Глинский. – Так дальше пойдет, веселиться некому будет. Ты да я останемся.
– Не преувеличивай, – сказал полковник. – На Западной Украине очень высокая плотность населения. Евреев истребили, поляков тоже, хохлы друг друга усердно режут, и все равно высокая плотность.
– А толку-то, – заявил Глинский. – Остаются свидомые патриоты, та самая категория населения, которая традиционно ненавидит Советскую власть и готова сотрудничать хоть с Гитлером, хоть с чертом рогатым. Представь, Василий Емельянович, наши через годик сюда придут, немцев на запад погонят. А ведь вся эта бандеровская плесень останется, в леса попрячется, под землю полезет, будет гадить, пока ее под корень не изведешь. А как это сделать, если тут, как ты сам говоришь, очень высокая плотность населения? Слышал про дивизию СС «Галичина»? Она формируется только из добровольцев. Желающие валом валят. Взамен двух убитых десять новых приходят. Немцы еще только обучают дивизию, а про нее уже гуляет дурная молва. Эти вояки орудуют в Польше, в Югославии, во Франции, сжигают мирные поселения, уничтожают партизан с помощью немецкой техники.
– Да, слышал. – Елисеев махнул рукой. – Отборное зверье туда набирают. Вот и получается, Николай Федорович, что наша нынешняя задача – минимизировать те бедствия, что причинит УПА, оказавшись у нас в тылу. Не поляки наши враги. Я не советовал бы сейчас тебе связываться даже с немцами. Эшелоны под откос – другое дело, а вот затяжное противостояние с фрицами – это неправильно. Их отсюда выбьют. Дело не в немцах, а в поборниках так называемой самостийности. Ты понимаешь, о чем я?
– Да уж не маленький, Василий Емельянович, – сказал Глинский.
– Что тут произошло, по-твоему? – спросил полковник. – Столы накрыты, выпивка, закуска, опять же гармошка. Думаешь, поляки под стволами все это принесли и развлекали бандеровцев?
– Думаю, те под наших рядились. – Глинский поморщился. – Сказали, что не дадут в обиду, вот сельчане и расстарались. А как нажрались да напились, давай зверствовать.
– Товарищ командир! – подбежал Володька Кондратьев, смышленый заместитель по разведке. – Пусто, не осталось никого. Может, кто-то утек, если повезло. Они перед управой побоище устроили, а потом по домам прошли, в зажиточных хатах все перевернули, забрали ценные вещи. Мы несколько мертвых старух нашли да мужика безногого. Эти сволочи развлекались, вилами к полу прибивали. Жечь дома не стали, уморились, наверное. Или лень было.
– Я понял, Володька, – буркнул Глинский. – Бери людей, проверь все подходы к селу, особенно с запада. – Когда Кондратьев убежал, командир отряда повернулся к Елисееву и проговорил: – Как бы не по наши души приходили эти упыри. С поляками покончат, за нас возьмутся. Им постоянно надо кого-то убивать. У них людские резервы неистощимы, плюс немцы, а у нас бойцов кот наплакал. Дождемся Кондратьева с докладом и будем уходить на базу.
Доклад последовал раньше, чем ожидал Глинский. Разведчики бежали навстречу ему от западных строений.
– Николай Федорович, назад! – Кондратьев замахал руками, запыхавшись, и сообщил: – Сенька Лепский на скалу забрался, а оттуда всю округу видать. Колонна по дороге катит. С той стороны. – Он показал рукой на юго-запад. – Росомач объехали, с опушки подбираются. Несколько трехтонных «Опелей». Пока непонятно, бандеровцы это или немцы. Думаю, пронюхали, что мы на подходе, Николай Федорович, задумали от леса нас отлучить. Не пройдет у них этот номер!
Ясный перец, что не пройдет!
Он был в родной стихии, отдавал внятные лаконичные команды, для выразительности усиливал их чисто по-русски. Его люди, давно научившиеся выполнять приказы, мигом пришли в движение. Партизаны через огороды выбегали на северную околицу, ныряли в бурьян, исчезали в нем.
Глинский пересчитывал их. Вроде все на месте. Молодые, но неплохо подготовленные парни, натасканные на секретных базах. Все рассредоточились на краю лощины, терпеливо ждали приказа.
Прибежал Сенька Лепский, съехал в лощину на тощей заднице и жизнерадостно сообщил:
– Колонна встала на опушке, от нее отделились с полдюжины пехотинцев, движутся по буеракам к селу. Остальные вроде ждут. Если телиться не будем, то можно припустить на северо-запад и незаметно просочиться в лес.
Притвориться невидимками партизанам не удалось. Они одолели половину пути по складкам местности, когда за их спинами загремели выстрелы. Одного бойца пуля зацепила за руку.
На опушке забегали люди. Это было подразделение УПА в немецких мундирах и кепках-мазепинках.
– Поднажмите, парни, уйдем! – прохрипел Глинский, хватаясь за сердце.
Возраст уже не тот для беготни с препятствиями.
– Кондратьев, бери двух бойцов, пулемет и прикрывайте, потом догоните. – Командир отряда понимал, что это чистое самоубийство.
Заместитель по разведке немного побледнел, но кивнул, подозвал двух бойцов. Они отделились от колонны, струящейся по балке, ушли влево. Через минуту загремели пулеметные очереди.
Машины пришли в движение, кто-то на ходу запрыгивал в кузов. Товарищи затаскивали его, награждали тумаками. Грузовики прыгали по кочкам, тряслись борта, едва не отрывались тенты, закрепленные на стальных дугах.
Дорога змеилась вдоль опушки, повторяя очертания кромки леса. Машины попали под пулеметный огонь, продолжали двигаться, но шли рывками.
Пулеметчик пристрелялся, теперь бил с упреждением. Меткая очередь продырявила капот головной машины, просадила колесо.
Водитель резко затормозил, и в этом состояла его ошибка. Кузов занесло, задняя часть грузовика прочертила эффектную дугу. Машина встала, перегородила проезд. Объехать ее было нереально.
Водитель второго грузовика решил рискнуть, но переднее колесо сразу же провалилось в глубокую борозду. «Опель» накренился, в нем истошно ругались люди. Шофер переключал передачи, рвал машину взад-вперед, но она только все глубже погружалась в глинозем.
Пулеметчик продолжал долбить. Двое партизан поддерживали его из автоматов.
Бандеровцы выпрыгивали из машин, залегали. Из капота головного автомобиля валил дым.
Три фигурки перебежали по полю, рассредоточились ближе к дороге, используя складки местности. Новый шквал огня обрушился на залегших бандитов. Те беспорядочно отвечали, перекатывались. Партизаны тоже меняли позиции.
Хлопцы, засевшие в кювете, готовили к бою немецкий «МГ-42», вставляли ленту, раздвигали сошки. Проигнорировать такую наглость партизаны не могли и перенесли огонь. Пули разметали глину на бугре, порвали мелкий кустарник. Один герой УПА ткнулся носом в землю. Второй извивался под откосом с простреленным плечом.
К пулемету, ствол которого смотрел в небо, уже спешили двое других. Бандеровец припал к прикладу, выдал тугую очередь. Под прикрытием огня поднялись его соратники, стали перебегать, паля из карабинов.
Партизаны встретили их дружным градом свинца. Несколько бандеровцев повалились замертво. Остальные отползали. Из-за машины крыл подчиненных матом раскрасневшийся командир, потрясал «вальтером».
Этого парня Володька Кондратьев знал в лицо, как, собственно, и всех командиров так называемой повстанческой армии, орудующей в этом районе. Сам сотник Жулеба, прославившийся жестокими акциями в отношении мирных жителей.
«Размяться решил, в поле выехать? Видно, поступил сигнал, раз на поимку нашего отряда отправили не самую мелкую сошку», – подумал он и не пожалел половину пулеметного диска, чтобы раскрошить в щепки борт автомобиля.
Жулеба не успел залечь, в него попали как минимум три пули. Он извивался, истекал и харкал кровью.
Гибель командира не осталась незамеченной. Хлопцы отползали, прятались за застрявшими машинами. Из капота головного грузовика выбивалось пламя, занимался тент.
Партизаны подползли ближе, отчаянно рискуя. Парни переглянулись с Кондратьевым, уловили посыл. Каждый швырнул по две гранаты, не щадя сил, как можно дальше. Поднялась завеса пыли и дыма.
Партизаны Глинского гуськом перебегали дорогу, вламывались в ощетинившийся кустарник. Многие выражали недовольство. Почему не приняли бой, отправили на верную смерть Кондратьева и еще двух парней? Другие ворчали, мол, достанется вам еще боев, отведете душу. Раз командир приказал, значит, надо.
Устраивать дополнительную заварушку Глинский не планировал. Потери могли быть больше, к тому же он собственной шкурой отвечал за жизнь и драгоценное здоровье полковника Елисеева. Тот не был трусом, но тоже не спешил расстаться с жизнью. Бежал, наступая на пятки, тяжело отдувался, да еще и шутил. Дескать, думал, что с нормами ГТО давно покончено, ан нет, возвращается спортивная молодость.
Воздух за их спинами сотрясался от грома пулеметных и автоматных очередей, рвались гранаты. Люди Кондратьева вели отчаянную перестрелку.
Дымовая завеса оказалась очень кстати. Колонна втягивалась в лес, в котором партизаны были как дома. Они пересекали лощины, заросшие орешником, обходили груды бурелома по знакомым тропкам. Гром боя стал еле слышным, потом оборвался. Чаща уплотнялась, растительность вздымалась непроходимой стеной.
Минут через пятнадцать отряд спустился в овраг, по дну которого и пролегал маршрут на базу.
– Привал, – объявил Глинский. – Пять минут курим и топаем дальше. Ковальчук – в дозор!
Бойцы с мрачными лицами усаживались на землю, доставали курево. Глупо рассчитывать, что Кондратьев и его ребята выжили в этом аду. Разговаривать людям не хотелось, они курили, прятали глаза.
Николаю Федоровичу тоже было не по себе. За два с небольшим года войны он так и не привык отправлять людей на смерть. Как-то стеснялся, что ли. В обычный бой – другое дело, там всегда есть шанс выжить.
Хороший парень Володька Кондратьев, грамотный, веселый. На Татьяну, правда, как-то туманно поглядывал, да и она на него. Это Николаю Федоровичу крайне не нравилось.
Кряхтел, гнездясь на склоне, полковник Елисеев.
Глинский невольно усмехнулся. Ничего, пусть разомнется на лоне природы. Это не на кожаной кушетке валяться в кабинете на Лубянской площади.
Время перекура еще не истекло. Наверху вдруг радостно закричал дозорный Ковальчук. Никто и моргнуть не успел, а по склону уже катился Володька Кондратьев, вполне себе живой, здоровый, улыбка от уха до уха, и даже пулемет не потерял. За ним еще двое, измазанные как черти, но меньше всего похожие на мертвецов.
– А что это мы тут загрустили? – радостно проговорил Кондратьев. – Неужто похоронили кого? Почему сидим, товарищи, о чем скорбим?
Партизаны засмеялись, задвигались, бросились обниматься с Володькой, хлопали по плечам его людей.
Невероятно!
– Кондратьев, доложить!
– Слушаюсь, товарищ командир! – Володька манерно вытянулся во фрунт. – Докладываю. Всыпали бравым хлопцам по самые гланды, аж сами удивились. Одна машина подбита, человек шесть отправили червей кормить, включая сотника Жулебу. Эта личность, Николай Федорович, вам, конечно, знакома. Враг зол, деморализован, побежал за нами в лес, но отстал, где-то ходит, аукается, наверное, грибы собирает.
Партизаны ржали. Какое ни есть, а удовольствие. Заливался хохотом Сенька Лепницкий, немного обиженный за то, что Кондратьев не взял его с собой. Парни сразу оживились, к ним вернулись силы. Теперь они могли воевать дальше, прямо сейчас уходить на свою базу, запрятанную в урочище.
Лишь полковник Елисеев недовольно ворчал. Не дали толком отдохнуть! Впрочем, претензий к этому командировочному ни у кого не было. Он в чужом монастыре свои порядки не чинил, сносил тяготы и лишения точно так же, как и все остальные, без скидок на звание и возраст.
Отряд уходил в глубину леса. Овраг петлял, но западное направление выдерживал. Когда он сгладился, по дебрям оставалось пройти не больше версты.
Бойцы вступили на замаскированную тропку. У приметной раскидистой осины они передавали по цепочке команду: максимум осторожности! Несчастных случаев здесь пока не бывало, но техника безопасности того требовала. Проволока, висящая над тропой, была почти незаметна. При ее натяге сработали бы две мощные лимонки, упакованные от непогоды в кожаный футляр. Уцелели бы немногие. Опасное место партизаны обходили. Желающих перепрыгнуть через проволоку не нашлось.
За очередной лощиной начинались скалы. Они возвышались над оврагом причудливыми столбами, подступали вплотную к обрывистым скатам. Дальше было еще одно опасное место. Отряд ушел с основной тропы. Люди протискивались вперед впритирку к каменистому обрыву. Не сделай они так, рванула бы мощная противопехотная мина, за ней еще парочка.
Другой дороги на базу с данного направления не было. Скалы плотно окружали партизанский лагерь. Расщелины и пещеры вели в никуда. Здесь не пробилось бы даже горно-егерское подразделение, оснащенное альпинистским снаряжением. Оно завязло бы в каменном месиве, стало бы отличной мишенью для круглосуточно бдящих пулеметных расчетов.
Еще один выход из урочища имелся на западе. Там любой чужак рисковал упасть с обрыва и сгинуть в гиблом болоте.
Партизаны выбирались из оврага, пропадали по одному в узкой расщелине, выход из которой был заминирован. Заряд располагался так, чтобы при взрыве произошел обвал, который похоронил бы всех, кто оказался в проходе. Выйти не сумел бы никто.
Проход вдоль скалы ограничивали колья, вбитые в землю. Партизаны называли их спотыкачами. Да, лучше уж споткнуться, чем разлететься кусками по округе.
Партизаны спускались по склону в разреженный лес. Начиналась безопасная зона. Под соснами и рослыми пихтами приютилась база. Землянки, вырытые кругами, несколько пересекающихся траншей, пара глубоких блиндажей на случай бомбежки с воздуха. Здесь имелись баня, сараи и склады из рубленого леса, учебный класс и даже что-то вроде гауптвахты в глубоком подполе.
Под землю партизаны сильно не зарывались, в этом не было нужды. При грамотной охране городище посреди урочища было неприступно.
На юге партизанская база упиралась в обрыв, под которым протекала узкая, но сравнительно глубокая речушка. Но подкрасться водным путем противник никак не мог. Дело не в стремительном течении. На востоке река выбивалась из скалы, выныривала на поверхность фактически из-под земли. А вот уносилась она в относительно широкий пролом между скалами, впадала в озеро, находящееся за пределами урочища.
Это был один из путей экстренной эвакуации базы. В обрыве были прорезаны ступени. На узкой кромке берега хранились плоты, укрытые брезентом. Эта своеобразная пристань тоже охранялась. За ней круглосуточно следили часовые.
Люди растекались по базе. Их встречали как родных. Уже топилась банька. Звенела ручная пила, энергично стучал топор. Из трубы полевой кухни, расположенной в приямке, обитом досками, струился ароматный дымок. Кудахтали куры в сарае. Из курилки, устроенной за молодыми пихтами, доносился гомерический смех, разлетались слова, неприемлемые в печати, но вполне пригодные для доверительного общения. База жила своей обыденной жизнью.
Глинский покосился на Кондратьева, спешащего к товарищам, как-то приосанился, сдвинул на затылок мятую милицейскую фуражку, подался к кухне. В приямке колдовала Матрена Андреевна, бывшая заведующая столовой, добродушная, полная, не худеющая даже в голодный год, что всегда становилось темой для сальных шуточек. Под навесом фыркала кастрюля на открытой русской печи. Одной полевой кухни для сотни крепких ребят было мало.
Из-под навеса навстречу Глинскому выбежала женщина в полевой гимнастерке и теплых мужских штанах. Тоже не худышка, но она в отличие от Матрены Андреевны сохраняла привлекательность. Волосы коротко пострижены. Очки придавали ей дополнительный, какой-то довоенный шарм. Она подбежала, обняла Глинского в порыве чувств.
Николай Федорович стушевался, погладил ее по плечу. О его отношениях с бывшей работницей киевского главпочтамта сорокалетней Татьяной Мазурович знала вся база. За глаза, конечно, хохмили, но завидовали. Неплохо устроился командир. Каждую ночь под боком баба, к тому же неплохая повариха и сама по себе интеллигентная. Сейчас народ дружно отворачивался от них, смотрел в другую сторону, кто-то глубоко вздыхал.
– Господи, Николай, как долго тебя не было, – прошептала Татьяна. – Часовые говорили, что выстрелы слышали, я вся изнервничалась.
– Да что со мной случится, глупая? – пробормотал Глинский и погладил женщину по волосам. – Стреляли, это так, ничего страшного. Мы с бандеровцами немножко повздорили, они нас в лес пущать не хотели. – Он непринужденно засмеялся.
Женщина глубоко вздохнула, прижалась к нему так, как будто они одни тут стояли. Впрочем, отрицательных вибраций Глинский не ощущал, лишь смущался малость.
Женщину тоже можно понять. Сиди и гадай, вернется или сгинет твой суженый, который и так не первой свежести.
Однажды она прямо заявила ему:
– Ты не обращай внимания, Николаша, если я кому-то еще улыбнусь или скажу что-то игривое. Мне только ты нужен, других нет. Случится что с тобой, жить не буду. Ума не приложу, почему так к тебе прикипела. А еще ребеночка от тебя хочу. Ты не психуй. Конечно, не сейчас. Не дура же, понимаю.
– Все, родная, иди, кашеварь. Народ голодный пришел. Если не накормите, то красные партизаны тебя с Матреной кушать будут. А у меня еще дела служебные. – Он похлопал ее по плечу, задержался, глядя, как Татьяна бежит к своей печи, смешно подбрасывая ноги, и зашагал в командирскую землянку.
Партизаны спешили в баню. Пробежал слушок, что парная уже остывает.
В землянке было чисто, топчан аккуратно заправлен. Приятно, когда в доме женщина, успевающая везде.
Впрочем, идиллия долго не протянулась. Явился бородатый заместитель Цвигун, накурил, набросал окурков, пока Глинский вводил его в курс.
От прогулки к полякам они многого не ждали, выполняли распоряжение Елисеева. Москве виднее, с кем тут можно объединиться, а с кем не стоит.
Новость о появлении бандеровцев на опушке леса заместителя насторожила.
– Не к добру это, Николай Федорович. – Он покачал головой и втоптал в пол очередной папиросный окурок. – Бандеровцы наглеют, им мало поляков. Налицо тотальное уничтожение. Местных бандеровцев усилили батальоном СБ ОУН под командованием некоего Горбацевича, и вся эта братия две ночи повально мочила ляхов в районе. Ни одного польского села не уцелело, только горелки. В городе громили дома. Смешанные семьи, где есть хоть один поляк, вырезали вплоть до малых деток. В это просто не верится, Николай Федорович. Ну, баловались раньше, кого-то хватали, расстреливали, головы рубили, могли по пьяной лавочке польский хутор спалить. Но идти таким накатом, уничтожать без разбора всех!.. – Цвигун передернул плечами. – Как руки-то подымаются? Что потомки о них скажут? Это их совсем не волнует?
– Перед потомками они отбрешутся, – заявил Глинский и поморщился. – Скажут, что не было ничего, поляки сами себя убили, стыдно им стало, что они неполноценные. Батальон Горбацевича, значит? – задумчиво проговорил он. – Кто такой, информация есть?
– Нет, Николай Федорович. – Цвигун покачал головой. – Информации ноль. Наша разведка – это сбор досужих сплетен. Достоверных сведений по субъекту нет. А что?..
– Да знавал я одного Горбацевича. Насильник, убийца, такая мразь, что удивительно, как земля его держит. Хотя на вид представительный, невозмутимый такой, на индейского вождя похож.
Хлопнула дверь. В землянку, пригнувшись, вошел полковник Елисеев. Он еще не мылся, только сполоснул лицо и теперь задумчиво скреб густую щетину на щеках. Видимо, раньше себе такого не позволял, брился ежедневно.
– Присаживайся, Василий Емельянович, – предложил Глинский. – Ноги-то не держат, наверное.
– Да уж присяду, не спрошу лишний раз твоего разрешения, – проворчал полковник, падая на заправленную тахту.
Он с наслаждением вытянул ноги, вынул очередную папиросу из пачки «Казбека» и поморщился, когда Цвигун щелкнул зажигалкой слишком близко от его носа. – Осторожнее, заместитель! Карту разложи.
Цвигун придвинул ногой столик, сколоченный из брусьев, извлек из планшета мятую карту района, расстелил ее.
Полковник снова поморщился.
– Вы что, мужики, вместо скатерти карту используете? Селедку на ней чистите?
Партизаны стыдливо помалкивали.
Полковник не поленился встать с лежанки, уперся руками в края стола. Он разглядывал карту с таким видом, словно собирался ее скомкать и бросить в топку.
– Имею для вас приятное известие, Николай Федорович. От вас уезжает ревизор, так сказать. Почти по Гоголю, только наоборот. Погостил в вашем бедламе, пообщался с польскими ревизионистами и оппортунистами, пора и честь знать. К утру должен быть в лагере товарища Кравца. Он ведь здесь находится, за рекой Ханкой? – Толстый палец полковника прочертил прямую линию от Росомача на запад.
Глинский переглянулся с заместителем. Не сказать, что они были в восторге от столь долгого присутствия столичного посланца в их отряде, но слишком уж неожиданной оказалась эта новость.
– Вы не торопитесь, Василий Емельянович? – осторожно спросил Глинский. – Мы только пришли из дальнего рейда.
– Времени нет, Николай, – отрезал полковник. – Вы будете делать свою работу, а я – свою. УПА, мать ее в душу, со своими мерзостями вынуждает. Не можем мы просто так за этим наблюдать. Несознательные люди в большинстве своем, но наши братья, славяне. Что ты знаешь по Кравцу?
– Все знаю, – ответил Глинский. – В Катаринском уезде его база, несколько часов по лесам в западном направлении. Следует обойти пару населенных пунктов. Сам Кравец из Юзовки, шахтер, до войны возглавлял бригаду горнорабочих. За плечами служба в кавалерии на Дальнем Востоке. Полностью наш человек. Не всегда прислушивается к приказам, может проявить излишнюю самостоятельность. Но в идейном плане верный ленинец, член партии. Кравец на Донбассе немецкие поезда под откос пускал, потом его группу по приказу из Москвы под Смоленск перебросили, чтобы немцам даже при отступлении не фартило. С боями пробился на Волынь, закрепился в Катаринском уезде. К нему даже пару раз наши «Ли-2» летали, специалистов доставляли, продукты, радиостанции.
– Ты можешь с ним связаться?
– Могу. У нас радист отменный.
– Выйди на него в течение ближайшего часа, – приказал полковник. – Пусть встречают. У центра есть идея укрупнить партизанские отряды, действующие на Волыни, превратить их в мощный ударно-оборонительный кулак. Сам посуди, у тебя сотня, у Кравца полторы. Противнику при удачном для него стечении обстоятельств достаточно батальона пехоты, чтобы ликвидировать вас обоих. И не спорь, я прав! Что могут сделать ваши отряды по отдельности? Взорвать эшелон. Захватить маленькую станцию, а потом отдать, какой была. Обстрелять колонну. Нам нужны иные возможности, Николай Федорович. Бери пример с Ковпака Сидора Артемьевича. Генерал-майора получил, полторы тысячи бойцов в наличии, автотранспорт, артиллерия. Под Сумами на фашиста ужас наводил, сейчас на Карпаты через Тернопольщину идет. Вспашет немецкие тылы, как поле перед посевной, наступать после него – сплошное удовольствие. А у вас тут что? Бандеровцы с фрицами иной раз не очень-то ладят, но когда прижмут, думаешь, не объединятся? А население в здешних областях, как ни крути, поддерживает Бандеру. Тех, кто против был, давно прибили.
– Да мы все понимаем, товарищ полковник, – буркнул Глинский.
– Не волнуйся, не придет к тебе на место жительства вся орава Кравца. – Елисеев усмехнулся. – Процесс будет долгим, согласование – трудным. Нам за грядущую зиму надо жирка накопить. – Полковник посмотрел на часы и спросил: – Как думаешь, не обложат фрицы с бандеровцами твою базу?
– Не обложат, – отмахнулся Глинский. – А полезут, мы отобьемся. Им сюда никак не пройти. Я их тут всех положу к едрене немецкой фене…
– Ну и добре, – заявил Елисеев. – В общем, посылай весточку Кравцу. Мол, так и так, встречайте гостя. До шести посплю, потом в путь-дорожку. – Он опять глянул на часы. – Организуй трех или четырех сопровождающих, чтобы люди были толковые, умелые, знали местность. Пусть среди них будет женщина. Мало ли в какую ситуацию влипнем по пути… Да что ты напрягся-то так? На твою красавицу не покушаюсь.
Кравец не очень-то обрадовался скорому прибытию посланца из столицы. Но пообещал провести субботник и выслать на опушку комитет по встрече.
К четырем часам пополудни у входа в землянку стояли трое партизан, и Глинский исподтишка их разглядывал. Молодые, красивые, жалко расставаться даже на несколько часов.
Лесе Приходько было двадцать четыре, родом из Ворошиловграда, училась в медицинском вузе, не окончила его по вполне понятным причинам. Особенно хороша была в разведке, а еще умела петь романсы под гитару, знала волынский говор и немецкий язык, пусть не в совершенстве, но достаточно, чтобы допросить «языка» и объяснить, почему его сейчас расстреляют. У Леси было забавное курносое личико, обманываться которым явно не стоило, и вьющиеся русые волосы, безжалостно стянутые веревкой.
Ивану Романюку было двадцать восемь. Светловолосый, широкий в кости, с располагающей, хотя и мрачноватой физиономией. Партизан достойный, но немного задумчивый и иногда колеблющийся. Шел с группой из украинского Полесья, не раз отличался в боях. Уверял, что в Чернигове у него невеста, поэтому был демонстративно равнодушен к женщинам в целом и Лесе Приходько в частности. В отличие от третьего члена команды.
Тарас Замула красавцем не был. Жилистый, чернявый, остроносый, но скорый на язык. Отвага его граничила с наглостью и безрассудством. К заигрываниям этого парня Леся относилась спокойно и насмешливо. Отношения у них были приятельские, поскольку у Тараса хватало ума не переходить черту.
В сороковом он пошел в Красную армию, в сорок первом выходил из окружения да застрял в лесах родного Ковельского района.
Все трое были крепкой командой. Они беззлобно подтрунивали друг над другом, но это не мешало им добросовестно работать. Оттого командир отряда и выбрал эту троицу.
Они стояли перед ним, одетые в гимнастерки под гражданскими безрукавками, в плотных немецких штанах, очень удобных, чтобы ползать по лесу. На ногах кирзовые сапоги. Автоматы, подсумки.
Партизаны с любопытством поглядывали на командира и помалкивали.
– В общем, слушайте сюда, – не найдя, к чему придраться, начал Глинский. – Есть у нас товарищ Елисеев, всем вам известный. Его следует переправить в отряд товарища Кравца, сдать с рук на руки и получить расписку в получении. Ладно, про расписку шучу. Связь имеется, и так узнаем. Отправление в шесть вечера. Форма одежды гражданская, но оружие обязательно. Соблюдать осторожность! Не тушенку понесете. За товарища Елисеева отвечаете головой. В случае опасности закрывать его собой. Активность бандеровцев настораживает, поэтому требую проявлять бдительность. В населенные пункты не соваться, с посторонними не контактировать, в бой не ввязываться. На опушке Кудряшевского леса вас будут ждать. Пароль: «Табачок есть?» Отзыв: «Свой иметь надо».
Партизаны заулыбались. Замула собрался что-то вставить, но прикусил язык под тяжелым взором командира.
– Шесть часов туда, столько же обратно. Еще пара на всякое-разное. В восемь утра, никак не позднее, вы должны вернуться на базу и доложить о выполнении задания. Потом, так уж и быть, один час на сон.
– Вы нас просто балуете, товарищ командир, – заявил Замула.
– Попутные задачи будут? – осторожно поинтересовался Романюк.
– Погуляем, – заулыбалась Леся. – Давайте грибов соберем, товарищ командир. Их в этот год хоть лопатой греби. Отдадим корзинку Татьяне, пусть супчик сварит.
– Отставить базар, товарищи партизаны! – Глинский нахмурился.
Командира отряда одолевало смутное беспокойство. Что он сделал не так? Люди проверенные, пуд соли вместе съевшие, да и дело-то по меркам военного времени плевое.
– Прошу сосредоточиться на выполнении поставленной задачи. Полковник Елисеев должен быть доставлен на опушку Кудряшевского леса и передан бойцам товарища Кравца. Ничего другого от вас не требуется. Идите уже! – Он раздраженно махнул рукой.
