Глава 13
Час спустя оперативники выпрыгнули из «газика» во дворе городской больницы, кинулись внутрь. Они пробились в палату, где томились больные, перенесшие операцию, склонились над Настей. Она лежала, закрыв глаза, натужно дышала, вздрагивала во сне.
– Товарищи офицеры, отойдите, побойтесь бога, это больница, в конце концов! – шипел на них пожилой мужчина в белом халате, глаза которого были воспалены от недосыпания.
– Бога нет, товарищ доктор, – отрезал Гальперин. – Этот факт проверен и задокументирован.
– Да мне плевать, есть он или нет, – возмущалось медицинское светило. – Если не боитесь никого, то хотя бы совесть поимейте, о приличиях подумайте. Я доктор Гришак, майор медицинской службы, и нечего мне совать свои красные документы. С женщиной все будет в порядке, выживет. Не знаю, когда она встанет в строй, но обязательно поправится. Конечно, если такие персонажи, как вы, не будут ее терзать. – Он решительно оттеснял оперативников к двери. – Операция прошла успешно. Она была не самая сложная, уверяю вас. Пуля задела легкое, прошла навылет. Какое-то время ей будет трудно дышать, возможны небольшие осложнения, но она справится. Женщина сильная…
– Эх, мужчины, – прошептала Настя, открывая глаза.
Она пыталась улыбнуться, но выходило это у нее как-то не очень.
– Не уследили за слабой женщиной. Ладно, ребята, я вам это еще припомню, дайте только оклематься. А где же апельсины и цветы, товарищ майор?
– Настюха, девочка! – Шелест метнулся к ней, и доктору Гришаку пришлось опять его оттаскивать. – Будет тебе море цветов и вагон апельсинов. Ты только не покидай нас, договорились?
– По рукам, товарищ майор, договорились, не брошу я вас. – Она опять закрыла глаза и отключилась.
– Уходите, товарищ майор! – заявил доктор. – А то ведь не ровен час сообщу вашему начальству, что вы слишком много себе позволяете. И вас, товарищ капитан, это касается! – Он схватил за рукав хихикающего Гальперина. – Немедленно покиньте помещение, кому сказано!
Нестора Кишко Станислав допрашивал лично. За дверью разочарованно сопели Гальперин и капитан Кисляр. Задержанный изувер выглядел не очень. Острые ощущения в животе до сих пор не давали ему разогнуться. Нижняя челюсть перекосилась, отправилась в свободное плавание, но это не мешало ему плеваться и шепелявить ругательства.
Стас дрожал от бешенства. Кулаки его жутко чесались. Они ведь познакомились совсем недавно, а его уже одолевала страшная аллергия на этого бесноватого коротышку.
– Падла, не боюсь я тебя! Пошел ты, сука краснопузая!.. – Кишко раскачивался на табурете, подавшись вперед, шипел, как змея. – Всех вас сперва иметь буду, а потом на березе вздерну!
В ответ на вежливую просьбу Шелеста снять завесу с местонахождения базового лагеря Горбацевича Кишко подленько захихикал, принялся гримасничать. Он был полностью неадекватным. Этого фанатика, охваченного ненавистью, абсолютно не волновала собственная жизнь. Он матюкался, сыпал унизительные оскорбления, словно нарочно нарывался. Орешек был крепкий, и болевой порог у него оказался достаточно высоким.
Когда этот подонок начал оскорблять Настю, в которую он собственноручно выпустил пулю, терпение Стаса лопнуло. Он схватил упыря за шиворот, стряхнул с табурета и бросил к стене. Тот ударился затылком, но словно ничего и не почувствовал. Ползал на четвереньках, испуская сопли и кровь, хихикал, давился кашлем.
Шелест распахнул дверь и заявил:
– Федор Ильич, работайте. Приглашайте своих специалистов. Но не забывайте, что он нам нужен живым. Признание в преступной деятельности – потом. Сейчас нас волнует только база Горбацевича.
Подручные Кисляра постарались на славу. Арестант летал по комнате для допросов как перышко. Его били по ногам, по рукам, что было крайне болезненно, но не опасно для жизни. Кишко продолжал плеваться, ругался последними словами. Иногда он терял сознание. Его окатывали холодной водой, и все начиналось заново. Фанатик так и не сказал ни слова по существу. Стас скрипел зубами, наблюдая, как конвоиры волокли по коридору то, что осталось от Нестора Кишко.
Но этот бес оказался вполне живым. Надзиратель за ним не уследил. Вроде лежал на нарах, свернувшись калачиком. Но стоило надсмотрщику отлучиться от оконца, как он мгновенно пришел в себя и начал колотиться виском о каменную стену. Все-таки боялся, что его заставят говорить.
Когда охранники ворвались в камеру, Кишко лежал на полу и трясся в агонии. Височная кость была расколота, на стене остались брызги крови и какая-то липкая желтоватая субстанция. Глаза самоубийцы уже закатывались. Его схватили за руки, за ноги, потащили в лазарет. Но подручный Горбацевича скончался, не приходя в сознание.
Когда Кисляр с виноватым видом сообщил Шелесту о случившемся, тот тоже впал в ярость, но быстро взял себя в руки. Кто не уследил? Арестовать, под суд!
Он потребовал продолжать допросы Приходько, Романюка и Замулы, не останавливаться, теребить их днем и ночью, не давать спать. Один из них предатель. Теперь это ясно. Задержанных не бить, но вызвать у них такой страх, чтобы предатель раскололся, как орех. Другие двое поймут и простят. Лес рубят – щепки летят. Не просто же так изрек эти мудрые слова Иосиф Виссарионович Сталин.
Шелест лично не принимал участия в допросах, курил, шатался по коридору, поднимался наверх, сидел в кабинете, усмиряя буйную психику. Потом майор сорвался с места и кинулся в больницу, где ему сообщили утешительные новости. Состояние Кутеповой стабильное, кризис миновал. Жить будет!
Романюк на допросах монотонно твердил, что ни в чем не виноват. Мол, не понимаю, в чем меня обвиняют. Глаза у парня потухли, он вздрагивал от каждого резкого звука. Замула начал заикаться, но держался дерзко, бросал саркастические замечания, за что получал не очень чувствительные затрещины. Леся Приходько быстро погружалась в какой-то анабиоз, переставала реагировать на раздражители, равнодушно смотрела перед собой, ничего не замечала. По приказу Шелеста экзекуторы обходились без рукоприкладства, ограничивались ярким светом в лицо, психологическим прессингом.
В четыре часа дня майор отдал приказ прекратить допросы, всех задержанных отвести в камеры. Противно было на душе. Он никогда не чувствовал себя бездушным палачом, искренне верил, что вершит закон и справедливость, а сегодня душу что-то сдавило.
Он прикорнул на жестком диване в соседнем кабинете и в шесть вечера вскочил с больной головой. Надо же, целых два часа проспал! Сколько полезных дел можно было сделать за это время!
Зевающего Гальперина майор отправил спать на тот же диван, сам сидел за столом, нахохленный как петух, листал какие-то бумаги. Его не покидало странное чувство, что пока он спал, произошло нечто очень важное.
– Разрешите, товарищ майор? – В кабинет просунулся капитан Кисляр. – К старшему сержанту Гусличу обратился местный житель, некто Левко Кирык. У него есть интересная информация по поводу одного из наших фигурантов. – Глаза капитана как-то плотоядно заблестели. – Он сейчас у меня в кабинете. Привести к вам или сами пожелаете подойти?
У Станислава неприятно засосало под ложечкой. Он предпочел размять кости, прогулялся.
В епархии Кисляра под хмурыми взорами двух оперативников прозябал мужичок не самого аристократичного вида, в залатанном пиджачке, мешковатых брюках. Он нервно приглаживал пятерней чахлые волосинки на макушке, заметно волновался.
– Вот это и есть наш дорогой Левко Кирык, – представил его Кисляр. – Ребята, спасибо, погуляйте.
Сотрудники НКВД послушно испарились. Мужичонка вскочил, вытянулся по стойке смирно.
– Вольно, пан Левко! – заявил Шелест и усмехнулся: – Сиди уж, нечего тут прыгать. Признавайся, чем знаменит.
– Мы чуть не шлепнули этого паршивца в прошлом месяце, – проговорил Кисляр. – Сейчас в аккурат сороковины справляли бы. Но он вроде одумался, на путь исправления встал, даже пару схронов нам выдал. Пан Левко у самого Назара Горбацевича в охранном взводе лямку тянул. Сейчас на элеватор чернорабочим устроился, семью кормит. Двое детенышей у него.
– Федор Ильич, побойтесь Христа, – взмолился Кирык. – Вы же про меня знаете, чего неправду-то вешаете? Я у бандеровцев всего полмесяца пробыл. Хлопцы по дворам ходили, насильно меня загребли. Служить, говорят, некому, нашу родную украинскую независимость защищать. Да откажись я, сразу к стенке встал бы. Не был я у Горбацевича в охране. Там настоящие псы служили. Меня просто иногда временно привлекали для усиления, ставили на пост у штаба. А как ногу сломал в августе, так сразу утек из этой армии. А что, причина уважительная, им сломанные ноги не нужны. Разрешили мне к семье вернуться эти отцы-благодетели, чтоб их!..
– А теперь про тот самый вечер, Левко, после польской резни. Ты бабу еще помянул.
У майора снова неприятно засосало под ложечкой, но он не менялся в лице.
– А, про эту бабу, – Левко озадаченно почесал затылок. – А что же про нее рассказывать-то, гражданин начальник? Баба как баба. Только странная какая-то. В общем, так было дело, гражданин начальник. Я и не вспомнил бы о ней ни хрена, но гражданин капитан меня подталкивал, возвращал к тому дню. Вот и всплыло.
– Короче! – потребовал Шелест.
– Пятнадцатого июля прошлого года это было. Вы не подумайте, я не участвовал в истреблении ляхов. Это проверить можно. Мы с хлопцами штаб охраняли в Возыре, нас на усиление прислали. Да и слава богу. Я к полякам хорошо отношусь. За три дня до этого люди Горбацевича гуляли по району, жгли все подряд, ляхов резали и стреляли. – Кирык поежился. – Потом два дня потише было. Так вот, пятнадцатого вечером…
– Ты уверен, что это было именно пятнадцатого? – перебил его Шелест.
– Да, гражданин майор. Ведь на следующее утро нам объявили, что партизанскую базу накрыли и всех, кто там был, к праотцам отправили.
Слушать этого мужика было трудно и неприятно. Суть его рассказа сводилась к следующему.
Штаб Горбацевича в Возыре располагался в средней школе, стоявшей на улице Загорской. Кирык и сам когда-то учился там.
Он стоял на посту недалеко от лестницы, зевал, очень хотел спать. Тут-то Кирык и заприметил эту бабу. Часов девять вечера было, уже электричество включили. Она в сопровождении офицера шла по коридору, вся измазанная, в легкой фуфайке. Месяц жаркий, но если ты в лесу живешь, то без этой одежки не обойдешься.
Они прошли мимо Левко, остановились у кабинета Горбацевича. Он облюбовал себе учительскую.
Офицер постучал, баба платок сняла, волосами эдак тряхнула, чтобы легли красивее, повертела головой. В этот момент Левко ее и «сфотографировал». Миловидная такая, молодая. Дверь открылась, оба зашли в учительскую.
Потом Горбацевич на лестницу вышел, и беготня началась.
– Опознал он эту бабу. Я показал ему фотографию Олеси Приходько, – торжественно заключил Кисляр.
– Ага, как сунул мне гражданин капитан под нос фотокарточку, так я и задумался. Ведь видел уже эту гражданку, – поддакнул Кирык. – Долго думал, вспоминал. А потом как молнией по башке!..
Майор сохранял показную невозмутимость, а внутри у него все кипело, включилась вибрация. Вот он, момент истины. Не лежала Леся в овраге без сознания, когда товарищи ее пропали. Она добралась до Возыря и явилась в школу, где ее проводили к Горбацевичу.
Он мрачно смотрел, как смущенный Кирык подмахнул какую-то бумажку и засеменил из кабинета.
«Этот тип может врать, – твердил про себя Шелест. – Мужичонка хитрый, себе на уме, сбрешет и не покраснеет. Может, добровольный сообщник бандитов или они его заставили. Пойди проверь. Сейчас уже никто не восстановит события того вечера. Посмотрим, что скажет Леся».
– Мне жаль, товарищ майор, – пробормотал Кисляр.
Он пристально наблюдал за лицом майора, о чем-то явно догадывался. Тоже хитрый змей.
– Надо допросить Приходько. Всякое случается.
– Допросим, – отрезал Шелест. – Отправьте человека за этим субъектом, Федор Ильич. Глаз с него не спускать! Попытается с кем-то связаться – следить, не брать без моего приказа.
Станислав разбудил Гальперина, ввел в курс. Тот моргал, тер виски. Потом, когда спускались в подвал, ворчал, мол, теряем красивых женщин одну за другой. Сперва по ранению, потом по причине предательства.
– Ты сам-то веришь, командир, что Леся Приходько могла предать целый партизанский отряд? – Он дерзко посмотрел майору в глаза и понизил голос, чтобы не услышал часовой.
Шелест колебался. Доверять на сто процентов нельзя абсолютно никому. Советская власть, конечно, родная и справедливая, но временами такое творит!..
Гальперин понятным жестом удалил часовых подальше, сунул Шелесту ключ. Майор распахнул дверь одиночной камеры, оглядел выщербленные стены, крохотное зарешеченное окно под потолком, выходящее на улицу, женщину, сидящую на нарах в смиренной позе.
Она сразу почувствовала недоброе, прочитала в глазах майора что-то страшное для себя, побледнела и поднялась. Задрожали губы, симпатичное лицо быстро обрастало пятнами.
– Мы тут кое-что выяснили, Олеся Владимировна, – вкрадчиво начал Шелест. – Давайте начистоту. Это ведь вы продали Горбацевичу партизанский отряд Глинского?
Женщина заплакала.
Вот и все. Еще недавно она держалась, возмущалась, приводила массу аргументов, клялась в верности коммунистическому государству. И вдруг сломалась в одно мгновение, кончился запас прочности. Леся обмякла, опустилась на нары.
История ее предательства была довольно стандартной. Леся никому не рассказывала, кто отец ее дочери. Отмахивалась, мол, наш человек, советский. Только сволочь редкая, бросил меня и дочку. Служит сейчас на Дальнем Востоке в рядах Тихоокеанского флота, даже письма не напишет.
В реальности же этот парень заведовал лечебным отделением одной из центральных больниц. Там они и познакомились в ноябре тридцать восьмого, зачали дочку Лизу.
Через год советские танки уже катались по городским улицам, а НКВД чистило квартиры с неблагонадежной публикой. Роды и арест любимого практически совпали. Он был убежденным националистом. Как сказал бы коммунистический оратор на трибуне, клейма ставить негде. Пожениться не успели, любимого расстреляли. Отсюда и пошло.
Олеся внедрилась в партизанский отряд по приказу старших товарищей. Она долго не могла вырваться из Росомача. История с полковником Елисеевым дала ей такую возможность.
Шелест не вытягивал из нее все детали. На это существуют следователи. Пусть они отрабатывают свой хлеб.
Но душу майора что-то царапало, не давало ему покоя.
– Вы долго находились в партизанском отряде, – сказал Шелест. – Участвовали в акциях против оккупантов и их приспешников из УПА. Зачем вы это делали? Хотели втереться в доверие, заслужить репутацию героической партизанки?
Она еще ниже опустила голову. Офицеры переглянулись.
– Вы понимаете, что следствие и суд будут недолгими, вас расстреляют? – спросил Станислав.
– Да, понимаю. – Она задрожала. – Следствие будет быстрым. Ведь признание – царица доказательств. Кажется, именно так говорил товарищ Вышинский.
– Да. Итак, смею вас уверить в том, что следствие будет стремительным. Надеюсь, ваших родных сия участь минует. Но эту тему мы уже обсуждали. Хотите облегчить свою участь, Олеся?
– Как я могу это сделать? – Она непроизвольно вздрогнула.
– Если ваша помощь окажется действенной, то судебные органы сохранят вам жизнь. Я не обманываю, это обычная практика. Вы часто контактируете с людьми из леса?
– Иногда. Но они не приходят домой, я сама выхожу к ним. Моя мама ни о чем не догадывается.
– Тогда вы можете знать, где находится их базовый лагерь. Если не в курсе или не желаете говорить, то я ничем не смогу вам помочь. Покажете дорогу?
Леся колебалась, кусала губы. Слезинки скопились у нижних век, но не спешили проливаться.
– Вы знаете, где база Горбацевича? – настаивал Шелест. – Это Росомач?
– Да. Но не тот участок урочища, где была база Николая Федоровича. Это на западе, там, где скала Ведьмин Клык. Туда ведет единственная дорога. Есть несколько троп.
– Дорога контролируется?
– Да, конечно. Но есть пара тропок, где охрана ведется формально. Там никто не ждет нападения.
– Можете показать на карте?
– Я попробую.
От такой перспективы захватывало дух. Появилась возможность накрыть всю базу, разделаться раз и навсегда с Назаром Горбацевичем! Причем сделать это малой кровью, решительным прорывом.
На оперативном совещании присутствовали сотрудники контрразведки Смерш, капитаны Есаулов и Кисляр. В комнате царило деловое возбуждение. Люди склонились над картой, где, со слов Приходько, был помечен примерный район нахождения банды. Местность сложная, насыщенная скалами и пещерами. Можно подобраться незаметно. Но штурм втихомолку не проведешь. Придется окружать, брать в блокаду.
– Операция секретная, – предупредил Шелест. – Языком не болтать, все делать быстро!
– Секретно все равно не получится, товарищ майор, – заявил комендант Есаулов. – Пехота не иголка, шапку-невидимку на нее не наденешь.
– Но это не мешает работать быстро! – отрезал Шелест. – Перекрыть все выходы из города в южном направлении, никого не выпускать. Задержим связника, получим дополнительную фору. Выступаем перед рассветом, в четыре часа утра. Нужно несколько закрытых машин. Не пешком же топать. Место сбора вот здесь, на опушке. – Он ткнул пальцем в северо-западную оконечность Росомача. – Надеяться только на Приходько мы не будем. Федор Ильич, у вас есть два часа на то, чтобы найти лояльного человека, знакомого с местностью. Сегодня никому не спать. Завтра отдохнем. Итак, на что мы можем рассчитывать, товарищи офицеры?
Кисляр пообещал два десятка сотрудников, имеющих боевой опыт. Есаулов – взвод красноармейцев. У Губина ноль, все в карауле, оголять объекты нельзя. Катастрофически мало! Шелест связался с полковником Березиным, изложил ему ситуацию и получил уверения в том, что два взвода бойцов, имеющих опыт боев на пересеченной местности, прибудут через три часа. Действительно не иголка, в тайне не сохранить. Вся надежда на перекрытые дороги и глазастых дозорных. Всем работать, никому не спать!
Оставшись один, он пил маленькими глотками остывший чай и таращился на карту, для пущего удобства прибитую к стене. Что-то не сходилось, не давало майору покоя. Ему не нравилось все то, что сейчас происходило, хоть тресни. А почему – непонятно.
Он заново анализировал события последних суток, подбивал их под общий знаменатель. Станислав никак не мог объяснить самому себе один элементарный факт: почему Леся призналась? Шелест не ставил под сомнение ее вину. Да, признание – царица доказательств, основа работы оперативника и следователя.
Майор чисто по-человечески не мог понять, почему эта женщина так быстро и резко сломалась. До этого она категорически от всего открещивалась, с жаром доказывала свою невиновность, по минутам расписывала, где была и что делала. И вдруг призналась.
Олесю впечатлили воспоминания Левко Кирыка? Но это единственный человек, который указал на нее. Если вдуматься, не такая уж и трагедия. Кто такой Левко и кто она? Ее слово против его. Кому поверят, бывшему бандеровцу или героической партизанке?
Но признание есть признание, с этим не поспоришь.
В восемь вечера майор спустился в подвал, где находились камеры предварительного заключения. Часовой вытянулся по швам. Он забрал у парня связку ключей, отправился в дальний конец коридора, приоткрыл окошко.
Леся неподвижно сидела на нарах, смотрела в одну точку. Она вздрогнула, когда скрипнуло железо, втянула голову в плечи.
Дальше Шелест не пошел. Он с минуту угрюмо смотрел на нее, потом со злостью захлопнул оконце и двинулся обратно. Станислав вставил ключ в замочную скважину, заскрипела дверь.
Иван Романюк стоял под крохотным окном и смотрел наверх так, словно взглядом собирался выломать решетку. Он вздохнул, повернулся. В отекшем лице не осталось ничего жизнерадостного.
– Выходи, Иван, – проворчал Шелест. – Ты свободен. Из города не выезжай, посиди в общежитии, пока все не уляжется.
Романюк сглотнул.
– Ты что, не понял?
– Нет, гражданин… товарищ майор.
– Вали отсюда, пока я не передумал, – заявил Шелест. – Тебя уже ни в чем не подозревают. Извиняться не буду. Сам понимаешь, какое время.
– Вот черт!.. – Глаза Романюка заблестели.
Майор посторонился. Романюк неуверенно переступил порог, замялся в коридоре, недоверчиво разглядывая зевающего часового.
– Вы уверены, товарищ майор?
– А ты сам-то в себе уверен?
– Я-то никогда в себе не сомневался. Спасибо, товарищ майор! В это трудно поверить.
– Но ты уж постарайся.
Шелест шагнул по проходу, открыл вторую дверь.
Тарас Замула лежал на нарах, отвернувшись к стене. Он слышал шум, но вряд ли что-то понял. Арестант медленно повернулся, поднялся, почесал вихрастый затылок, в котором, похоже, расплодились вши.
Он вскинул глаза, с печальной усмешкой посмотрел на Станислава и спросил:
– Священник будет перед казнью, товарищ майор? Уже пора, да?
– Пора, – проворчал Шелест. – Во дворе эшафот достраивают. Героем возомнил себя, Тарас? Чеши отсюда, пока я не передумал. С тебя и Романюка снимаются все подозрения, вы чисты перед законом и Советской властью. Она нижайше извиняется и просит прощения. – Он не хотел язвить, само выходило.
– Вот это да! – восхищенно пробормотал Замула, вылетая в коридор. – Я знал, что разберутся, по-другому не могло быть! Иван, чтоб тебя! – Он на радостях хлопнул по плечу растерянного Романюка. – Ты тоже свободен. Я же говорил, что никто из нас не виноват.
До парней доходило медленно, первая радость прошла. Они переминались посреди коридора, смотрели по сторонам. В их компании кого-то явно не хватало.
Майора контрразведки Смерш снова охватывало странное чувство. Еще не сомнения, нет, но какое-то предвестие таковых, подспудное опасение, что он поступает неправильно.
– Минуточку, – проговорил Романюк и задумался.
Этот парень по жизни соображал не очень быстро. Особенно в тюремных условиях.
– А кто предатель-то, выяснили, товарищ майор? Где Леся? Ее тоже освободят?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – заявил Шелест и поморщился. – Не ваше дело. Топайте отсюда. Из города не уезжать! Иван, сиди в общаге, Тарас, дуй домой и ни шагу оттуда.
– Хотите сказать, что Леся предала своих товарищей? – дошло до Замулы.
Опровержения не последовало.
Молодые люди опешили, недоуменно переглянулись. Потом заговорили одновременно. Мол, это ошибка. Не может такого быть! Леся ни в чем не виновата, ее оговорили. Органы не ошибаются, но сейчас их ввели в заблуждение.
Шелест снова боролся со своими демонами, не мог избавиться от мысли, что кто-то из присутствующих старается больше, чем того хочет. Неужели все в этом мире надо подвергать сомнению? Нет, это дьявольское искушение. Есть истина. Она установлена!
– А ну хватит! – рявкнул майор. – Замолчали разом! Хотите обратно в камеру? Так это я мигом, только скажите. Марш отсюда!
Он исподлобья смотрел, как они уходят. Вместе с ними пропадало ощущение совершаемой ошибки. Нет ее! Есть недостойные сомнения, которые ничем не обоснованы.
Но стоило Станиславу подняться в кабинет, как его вновь затрясло. Навалились сомнения. Он гнал их, выметал, как сор из избы.
Гальперин дремал на кушетке. Он вернулся из госпиталя полчаса назад, принес утешительные известия, что больная через месяц-другой пойдет на поправку, и с молчаливого дозволения отца-командира завалился спать перед дальней дорогой.
У майора тоже имелось время отдохнуть, но он не мог себе такого позволить.
Со станции Мазовая доложили, что два взвода обстрелянных красноармейцев готовы к отправке, ждут последних указаний.
– От кого указаний? – разозлился Шелест. – От Господа Бога? Сегодня я за него!
Станислав вызвал Кисляра и без объяснения причин приказал ему установить наблюдение за Романюком и Замулой.
Тот удалялся, ворча под нос:
– За Кирыком следи, за этой парочкой тоже. Где я вам столько людей найду? С фронта выпишу?
За окном уже стемнело – одиннадцатый час вечера. Мерцала настольная лампа.
Майор никак не мог найти себе покоя, перебирал бумаги, начинал вдруг чистить пистолет.
Вышел на связь капитан Губин, сообщил, что три закрытых грузовика отправлены в указанном направлении, можно встречать. «Указанное направление» – это задний двор заброшенной консервной фабрики на Торговой улице. Шелест планировал выступить оттуда в четыре часа.
Он погружался в какое-то подобие медитации. Отключались чувства, работали только мозги. Майор выстраивал логическую цепь из фактов и событий. Перед его глазами вставали люди, их разговоры, нюансы поведения. Да разрази их гром!
В первом часу Шелест грозным рыком поднял Гальперина, дал ему полторы минуты на сборы. В четверть второго они спустились в подвал, отобрали у охранника ключи и отправили его подальше. Гальперин остался скучать в коридоре, поглядывал в приоткрытую дверь.
Шелест вошел в камеру, сел рядом с женщиной. Она напряглась, поежилась, робко посмотрела ему в глаза и снова уткнулась в свои колени.
– Что происходит, Леся? – вкрадчиво спросил Шелест. – Я умею разбираться в людях. Зачем ты на себя наговариваешь? Хочешь получить смертный реальный приговор за причастность к массовой гибели советских граждан?
Она сморщилась, зашмыгала носом. Ну, детский сад с барабаном!
– Живо рассказывай, как было на самом деле! – потребовал Стас. – Ты ведь не предавала партизан, честно воевала на своем участке фронта. Не ври. А ну, посмотри мне в глаза.
Олеся не могла это сделать. Она действительно сломалась. А контрразведка этому еще и поспособствовала.
– Слушай, девица красная, хватит ломаться! – рассердился Шелест. – По-твоему, нам делать нечего, вот и носимся с тобой, как с писаной торбой? Не понимаешь, что тебя все равно обманули бы?
Ох уж эта неистребимая женская натура, лишенная элементарной логики, хоть какого-то подобия здравого смысла. Она ревела, как девчонка, у которой отобрали куклу. Гальперин из коридора недоуменно хлопал глазами.
Разразился сумбурный поток подсознания. Олеся не думала, что ее так быстро раскусят. Нет, конечно, никакая она не предательница, как и все нормальные люди, ненавидит фашистов и их приспешников, возомнивших себя борцами за независимую Украину. Нет другого государства, кроме Союза Советских Социалистических Республик! О чем ведут речь эти сволочи, садисты и убийцы?
Все, что она рассказывала про тот день, когда их группа подверглась нападению, – чистая правда. О судьбе полковника Елисеева ей ничего не известно. К Горбацевичу она не ходила, вообще не знакома с этим убийцей.
Подозрение и арест стали для нее потрясением. Жизнь сломалась. Даже если ее отпустят, пятно не отмоется. Но шансов на освобождение практически нет.
Жуткий страх за ребенка, в котором она души не чает, за маму, у которой начинаются тихие проблемы с психикой.
После вчерашнего допроса ей в камеру через уличное окошко кто-то подбросил записку Оконце крохотное, стекло отсутствует. Его заменяет сеть из стальной решетки. Сквозь нее вполне можно просунуть бумажку, свернутую в трубочку.
«Тебе придется признаться, что это ты сдала националистам базу Глинского, – примерно так гласило послание. – С тобой все равно кончено, чекисты живой не выпустят. Не признаешься, мы уже сегодня зарежем твою мать и дочь. Попросишь защиты, все равно прикончим. Помни об этом каждую минуту. Их жизнь зависит только от тебя.
Скажешь, что сможешь провести солдат на нашу базу в урочище. Схема маршрута прилагается. Что будет происходить дальше, не твое дело. Тогда твои родные не пострадают. А тебе все равно конец.
Помни, мы постоянно следим за тобой. Записку съешь».
Олеся решила показать записку Шелесту, кинулась к двери и встала. Она рыдала как ненормальная. Да кому в этом мире есть дело до ее дочурки? Только ей! Чекисты и контрразведчики – безжалостные роботы, им плевать на живых людей! Проняло так, что сама себя не узнала.
Она выплакала годовой запас слез и решила, что признается в том, чего не делала. Но как? С какого вдруг перепуга?
Пока колебалась, пришел майор, выложил историю про некоего Левко Кирыка. Бандеровцы грамотно сунули в замес эту никчемную личность. Вот Леся и призналась.
– Теперь вы все знаете. Что будет с моей дочерью?
– Что с запиской?
– Проглотила, – пролепетала женщина. – Они этого требовали.
Какая же дура! Хотя не исключено, что эта женщина рассуждала логично. Далеко не все сотрудники компетентных органов похожи на Шелеста.
– Ты отдаешь себе отчет в том, что нас за Ведьминым Клыком поджидает засада? Погибнут все, и ты в том числе.
– Мне уже было все равно.
Да, конечно, ее предали, схватили невиновную. Так пусть теперь весь мир летит к чертям собачьим.
– Простите, товарищ майор, я, наверное, была не права. – Олеся уронила голову и залилась горючими слезами.
А злость майора была наиграна. У нее все равно ничего не вышло бы, раскололась бы под давлением собственной совести, не здесь, так в дороге, в лесу. Он был даже рад. Все менялось, делалось труднее, но появилась ясность хоть в чем-то! Главное, что эта женщина не предательница, а просто дура.
– Ты ведь нам поможешь в обмен на безопасность твоих родных?
– Да, конечно. – Олеся с надеждой подняла голову.
Остался сущий пустяк: пустить пыль в глаза бандитам, не попасть в засаду, заманить банду в капкан. На раздумья отпущены считаные часы.
Наблюдатели будут непременно. Кто-то должен доложить Горбацевичу, что войска выступили из города, движутся по указанному маршруту. Горбацевич собирается его уничтожить. Он бросит в бой всю свою банду.
Майор в крайнем возбуждении выскочил в коридор.
– Леха, все слышал? Тогда быстро ноги в руки и пулей лети к Кисляру! Людей на адрес Приходько. Увезти мать и дочь в безопасное место и тщательно охранять. В доме оставить засаду. Арестовать Левко Кирыка – это раз. Схватить и посадить обратно за решетку Романюка и Замулу – это два и три. Выполнять!
Гальперин сделал страшные глаза и умчался.
Шелест перевел дыхание, подмигнул ошалевшему часовому, вернулся в камеру и снова сел рядом с Олесей.
– Ну и начудила ты, девочка!
– Спасибо вам. Знаю, что вам трудно простить меня, но я искуплю. Я смалодушничала. У меня ведь нет никого, кроме мамы и дочки.
– Ладно, пока забыли. – Майор поморщился и спросил: – А ребенок-то твой и впрямь от бандеровца?
– Да куда там. – Олеся виновато потупилась. – Обычный парень, сбежал от нас на Тихоокеанский флот. Первым делом, говорит, Родину надо защищать.
– Подальше от фашистов, поближе к японским милитаристам. – Шелест усмехнулся. – Ладно, девочка, сиди пока здесь и думай о своем поведении.
– Но я должна идти с вами. – Олеся вскинула голову и зарделась. – Иначе не поверят.
– К сожалению, это так, – согласился Стас.
Он покинул подвал, бросил начальнику караула, чтобы тот усилил охрану и побежал наверх, перепрыгивая через ступени. Что такое с ним, почему так обрадовался?
Майор обрывал телефон. Где люди и обещанный транспорт? Потом кинулся к карте и начал жадно ее исследовать. Ясен пень, люди Горбацевича готовят засаду. Шпионы тоже ждут, когда начнут перемещаться войска.
Шелест не сомневался в том, что Горбацевич сам явится на место событий. Для него дело чести – поквитаться за неудачу прошлой ночи, за потерю Кишко, уничтожить крупную войсковую часть, заодно избавиться от офицеров контрразведки Смерш, мешающих ему жить и работать.
Шелест видел лишь одно идеальное место для засады. Там, где обрывался лес перед скалами. Полторы сотни метров открытого пространства, вокруг скалы, камни, деревья, рвы, именно то, что нужно для устройства безупречной западни. Пусть даже полк придет. Он весь окажется на этой поляне.
Появились Кисляр и Гальперин, оба какие-то грустные.
– Есть одна хорошая новость, товарищ майор, – объявил Гальперин. – Родные Олеси Приходько находятся в безопасности. Их увезли в караулку на вокзале. Там много солдат. О плохих же новостях вам доложит капитан Кисляр. Прошу, Федор Ильич. – Гальперин бочком сместился за стол, подальше от багровеющего командира.
– Виноват, товарищ майор. – Кисляр с нелюбовью покосился на хитрого контрразведчика. – Мы все сделали так, как вы приказали. Левко Кирык найден мертвым в своем доме. Над телом плачущая родня. Хорошо, что хоть ее бандеровцы пощадили. Дверь сломали, вошли, зарезали. Мой человек на улице караулил, а они с огорода. Это не все, товарищ майор. – Кисляр обреченно вздохнул. – Те двое тоже пропали. Романюк и Замула, стало быть. Их нет нигде.
– Товарищ капитан, вы в своем уме? – Шелест начал закипать. – Куда же они подевались?
– Но мы сработали оперативно, сразу, как вы сказали, – начал оправдываться Кисляр. – Я отправил людей в общежитие, на хату к Замуле. Там не было никого, товарищ майор. Складывается впечатление, что, выйдя из кутузки, они направились куда угодно, только не по домам. Их нет нигде, – повторил Кисляр. – Ни в живом, ни в мертвом виде. Мои люди сбиваются с ног.
– Вдвоем, что ли, ушли? – спросил Гальперин.
– Не могу знать.
Майору пришлось постараться, чтобы злоба его не плеснула за пределы личного пространства. Он носился по комнате, сунув руки в карманы галифе. Офицеры с опаской следили за ним.
Голова его гудела.
«Куда эти двое подевались? Кисляр, конечно, не виноват. Я поздно отдал приказ. Вместе уйти не должны, хотя кто их знает. Основная версия: предатель припустил к своим работодателям в лес. Решил не искушать судьбу. Понадеялся, что в ближайшие часы его искать не будут. Стоит ли суетиться, форсировать операцию? Все идет по плану, составленному предводителем бандитов. Предатель знает, что его деяние приписано Лесе. Ему волноваться нечего. Да и Горбацевич вроде не должен».
Вошел капитан Есаулов, на цыпочках прокрался к ближайшему стулу, заметил взгляд, устремленный на него, и виновато кашлянул.
– Прошу внимания, товарищи офицеры. Для тех, кто не знает – ситуация немного изменилась. Просьба поработать мозгами и высказать что-то дельное. Времени нет, будем выступать на полчаса раньше, чем планировали.
