Глава 11
Село Гребеши, расположенное к западу от Клещинки, доблестные бойцы повстанческой армии атаковали в ночь на 19 августа. Оно испокон веков было украинским, но это нисколько не помешало бандеровцам применить навыки, полученные при уничтожении польских поселений.
Вечером минувшего дня строители завершили там восстановление ремонтного цеха возрождающегося совхоза. Застелили заново крышу, заложили кирпичом проломы в стенах. Залили бетоном пол, все вычистили.
Через два часа здание вспыхнуло. Внутри прогремел сильный взрыв. Все деревянное, что имелось в цеху, занялось жадным пламенем. Просела и рухнула крыша.
В селе надрывался пожарный колокол. Толпа полуодетых людей – многие даже уснуть не успели после трудного дня – кинулась на пригорок тушить пожар. Лихорадочно работала колонка. Люди бежали с ведрами, баграми.
Матерился Василий Максимович Ус, производитель работ, заразивший часть населения своей решимостью и целеустремленностью. Лишь благодаря ему, коммунисту с двухлетним стажем, фронтовику, получившему ранение при освобождении Киева, производственные площади были восстановлены в сжатые сроки.
– О себе думайте, товарищи, о семьях, которые голодают. Работать надо. Дел у нас море. Не коситесь на лес! – убеждал он односельчан.
Но все было тщетно. Бандеровцы подожгли здание со знанием дела, заодно швырнули туда пару оборонительных гранат. Цех догорал.
Растерянные люди толпились на пригорке. Все валилось у них из рук.
Василий Максимович раздувал буденновские усы, призывал людей не стоять столбами. Возможно, что-то удастся спасти.
В это время и появились герои УПА. Они окружили пригорок, где стояли люди, и молча наблюдали за ними. Отблески света от пожарищ плясали по небритым лицам.
Селяне поздно заметили их, заволновались, стали перешептываться. Про огонь они сразу забыли. Кто-то попытался прорваться через оцепление в село. Его схватили за шиворот, швырнули обратно. Автоматная очередь пропорола землю под ногами. Люди в страхе закричали, сбились в кучку.
Бандеровцы подошли ближе, замкнули круг. Они держали автоматы наперевес.
– Кто вы такие, мать вашу? Чего вам надо? – прорычал Ус, хотя давно все понял. – Убирайтесь отсюда к чертовой матери!
Еще одна очередь пропорола воздух. Василий Максимович схватился за лохмотья простреленного уха, взвыл от боли.
– Неплохо, Зиновий, – заявил здоровяк Гаврила Крытник, колоритная физиономия которого до глаз заросла бородой.
Зиновий Гузенко презрительно сплюнул, передернул затвор. Не так уж и сложно научиться стрелять, когда повсюду столько мишеней.
Ус на подкосившихся ногах отступил в толпу. Там кто-то подхватил его за локоть и поддержал.
Банда окружила сельчан.
Вперед вышел рослый ссутулившийся мужчина в полувоенном френче. Он хромал, опирался на трость с резным набалдашником. Отблески пожара плясали по изувеченному лицу, превращали его в кошмарную маску. Половину физиономии иссекли рубцы и шрамы. Кожа натянулась так, что глаза оказались в разных плоскостях. Но это ничуть не мешало им переливаться демоническим блеском.
– Так-так. Мы очень рады приветствовать вас, дорогие сельчане. – Мужчина выговаривал слова тщательно, с заметным трудом. – По-видимому, здесь собрались все, кому небезразлична судьба советского имущества, у кого сейчас болит душа, кто не может без праведного гнева наблюдать за подобными безобразиями. Остальные спокойно спят в своих домах и в ус не дуют. Кстати, насчет Уса…
– Что тебе надо, Горбацевич? – прорычал тот. – Проваливай обратно в свою берлогу, не мешай людям жить!
Бандеровцы заржали. Кольцо сжалось, люди оцепенели. Испарился призрачный шанс убежать.
Василий Максимович смертельно побледнел, отнял руку от пострадавшего уха. По виску его стекала кровь.
Весельчак Павло Присуха хихикнул и заявил:
– Шикарно смотрится большевик, хоть в кино снимай! «Коммунисты, вперед!», или как там у вас? Назар Иванович, давайте ему второе ухо отстрелим. Для красоты, так сказать.
Прогремела очередь. Стрелок не стал дожидаться приказа Горбацевича.
Василий Максимович согнулся. Пуля развалила ухо, выдрала клок кожи с волосами. Брызнула кровь, залила голову.
Охнул седой мужчина, стоявший сзади, осел на землю. Ему досталась вторая пуля из короткой очереди.
Люди завопили в страхе:
– Не стреляйте!
– Что вы делаете?
– Мы же украинцы!
– Горбацевич, оставь людей в покое, они ни в чем не виноваты, – прохрипел Ус, едва не падая. – Меня стреляй, это я их сагитировал, а селяне ни при чем.
– И тебя стрельнем, если ты сам того хочешь, Василий Максимович, – язвительно проговорил Горбацевич. – Что ж вы, украинцы, с большевиками-то спелись? – с показным укором обратился он к толпе. – И не стыдно вам, сельчане дорогие? Мы за вашу независимость кровь проливаем, ночами не спим, с большевиками до последней капли крови бьемся, а вы!.. Ладно, хватит болтать. Ломарь, командуй! – Он махнул рукой.
– Назар, не стреляйте, подождите! – взвизгнул кто-то в толпе.
– Подождать? – Гаврила Крытник усмехнулся. – Письмецо родным и близким отписать хотите? Может, помолиться?
– Большевики не молятся, им и так хорошо! – заявил Присуха.
– Ну так огонь или как? – рявкнул Ломарь.
Стреляли не сразу, со вкусом, с расстановкой. Если быстро, то не интересно, ощущения не те. Простучали несколько очередей. Из кучки людей вывалились трое, упали, истекая кровью. Остальные истошно кричали, умоляли пощадить, взывали к небесам. Отчаянный мужчина сделал попытку вырваться, свалил зазевавшегося автоматчика. Его пристрелили в спину, не дали пробежать и пары метров.
Горбацевич с усмешкой наблюдал за экзекуцией.
Снова выстрелы – еще три трупа. Люди обезумели, одни ползали по земле, другие впадали в транс, замирали как соляные столбы. Толпа таяла на глазах. Бандиты выщелкивали жителей села по одному, по двое.
Вскоре в живых остался только Василий Ус. В него пока не стреляли. Голова мужчины была залита кровью, лицо тряслось, стучали зубы. Он не мог ничего сказать, хотя и пытался, потрясенно смотрел на груду мертвых тел, судорожно ощупывал себя, недоумевая, почему еще жив.
Тут две пули прострелили его плечи. Он дергался, истекал кровью, но не падал.
Палачи услышали команду и прекратили огонь.
– А теперь посмотри, Василий Максимович, что ты наделал, – прозвучал насмешливый голос главаря банды. – Все мертвы, никого не осталось, даже опереться не на кого. Заметь, товарищ коммунист, это не мы их убили, а ты. Улавливаешь мысль?
Сил стоять уже не было, Василий Максимович опустился на колено, потом завалился боком. Он оставался в сознании, дрожал, давился кровью.
Горбацевич приблизился к нему, поиграл пистолетом и спросил:
– Ждешь, Василий Максимович, что я тебя прикончу? А знаешь, в чем ирония создавшейся ситуации? В том, что не прикончу. Раны у тебя не смертельные, выкарабкаешься, если помощь вовремя подойдет. Забавно я придумал, да? Признайся, не ожидал такого? Живи, Василий Максимович, мне не жалко, тряси оторванными ушами, рви свою большевистскую душу. Как ты теперь людям в глаза смотреть будешь? – Он убрал пистолет в кобуру, плюнул на окровавленного человека и подумал, что такое вот решение действительно отличное.
Но бандеровцы загудели. Не всем оно понравилось.
– Все, хлопцы, достаточно здесь, – заявил Горбацевич. – Давайте по селу прогуляемся. Может, и там что-то интересное найдем.
Дежурная группа сотрудников НКВД и отделение автоматчиков на двух машинах прикатили в Гребеши только утром. Там никто не смог оказать сопротивление бандитам. Хата, в которой размещалось местное отделение милиции, сгорела, в ней обнаружили два обезображенных трупа. Третий страж порядка бесследно пропал.
С некоторых пор все происходящее вокруг Возыря привлекало повышенное внимание оперативников контрразведки Смерш. Они прибыли на место происшествия, когда там уже работали уполномоченные, а село оцепили автоматчики. Настя Кутепова зажала нос платком, покрылась пятнами, но трудилась вместе со всеми.
От здания, в котором располагался цех, уцелела лишь кирпичная кладка, да и то не везде. Руины еще дымились. Воздух был насыщен неприятным прогорклым запахом.
Село казалось вымершим. Люди попрятались.
Милиционеры работали молча. Они осматривали тела, бегло заполняли протоколы, украдкой косились на сотрудников Смерша и отворачивались. Трупы еще не убирали. Они лежали вповалку. В основном молодые мужчины, крепкие, физически развитые, несколько женщин, тоже не пенсионерки. Всех банально расстреляли. Бандитам было лень проявлять фантазию.
– Вот же сволочи, – прошептала Настя, прижимая к носу платок.
Запах разложения с восходом солнца начал забивать все остальные.
– Стас Игоревич, поправьте меня, если я не права. Ведь это же украинское село?
– Украинское, – подтвердил Шелест. – Но когда бандитов останавливали такие мелочи? Похоже, провинились люди, вышли за рамки. Вот и понесли наказание, чтобы другие боялись. Эти убийцы патриотами себя называют.
– Да уж, напатриотили, суки!.. – прошептал Гальперин, сжимая кулаки.
Шелест угрюмо смотрел, как со стороны Возыря приблизился очередной грузовик. Солдаты выпрыгнули, выстроились в две шеренги.
«Святое дело – помахать кулаками после драки», – с досадой подумал он.
Со стороны вымершего села к нему торопливо подошел запыхавшийся молодой мужчина, небрежно козырнул.
– Старший лейтенант госбезопасности Раевич. С кем имею дело?
Шелест показал удостоверение. Раевич не изменился в лице, лишь пожал плечами. Забегался человек.
– Чем порадуете, старлей?
– За хорошими новостями явно не сюда, товарищ майор. В этой штуке вчера ремонт закончили. – Он кивнул на дымящиеся руины. – На днях должны были оборудование завезти, технику подогнать. Планировалось от тридцати до сорока рабочих мест. Бандиты подожгли да еще и гранатами забросали. Народ помчался тушить. Бандиты всех окружили и расстреливали в порядке живой очереди. – Старший лейтенант покосился на скорбные останки. – Только здесь шестнадцать трупов да в селе два милиционера. Потом по домам пошли, народ кое-где постреляли. Там подсчет пока не проводили, слишком много всего. Бухгалтера этой конторы пытали, к столбу привязали и по кусочкам разбирали.
Потянуло ветерком, стало легче дышать.
– Председатель сельсовета в Гребешах имелся?
– Был да сплыл, – ответил Раевич. – Этот Ситников пытался тут порядок навести. Фронтовик, одноногий калека. Не выдержал человек, слабовольным оказался. Явился в район весь в синяках, покаялся, мол, не могу, давайте другого. Согласился понести ответственность. Василий Ус был активистом в этом селе, с его подачи и началось восстановление МТС. Поднимал народ, агитировал, будущее рисовал в радужных красках.
– И его, понятное дело, в первых же рядах… – пробормотал Гальперин.
– Не поверите, в живых оставили, – сказал Раевич. – Хитроумный ход, надо признать. Повязали вместе со всеми, на глазах у мужика всю толпу сподвижников положили, а ему лишь уши отстрелили да плечи пробили пулями. Мы первыми сюда примчались. Он тут по пригорку ползал, рыдал горькими слезами. Крови много потерял. Его в больницу увезли, врачи обещали на ноги поставить. Но какая жизнь у человека теперь, когда у него на глазах кончили всех, кто ему поверил? Бандеровцы тоже не идиоты, умеют мыслить творчески.
– Как я понимаю, были свидетели?
– Село же рядом. Многие видели, только вот хрен сознаются. Мы пацана Данилку нашли, вернее сказать, он сам к нам пришел. У него дядьку родного здесь пристрелили. При всех не хотел, побеседовали с ним, так сказать, в интимной обстановке. Он все видел, под горой в бурьяне отлеживался. Хотел вместе с дядькой бежать пожар тушить, да больно долго штаны искал. В общем, припозднился Данилка. Его счастье. Вот все и застал. Бандеровцы окружили толпу со всех сторон, тешились, людей стреляли. А потом над Усом глумились, жизнь ему пожаловали с барского плеча. По селу гуляли, песни пели, отделение милиции сожгли вместе с теми, кто там заперся. Урод какой-то ими командовал.
– В каком смысле урод? – встрепенулся Шелест.
– Во всех смыслах. Хромает, рожа изувечена так, словно ее по кусочкам склеивали.
– Горбацевич, – заявил Гальперин. – Вот же сука, снова размяться решил.
– Выходит, он скорее жив, чем мертв, – сказал Раевич. – Давно уже слухи гуляют, что эта сволочь не умерла, а продолжает командовать бандами. К сожалению, мы поздно появились, этих леших уже и след простыл.
Солдаты, прибывшие на грузовике, растянулись в цепь и двинулись к лесу. Впереди вышагивал молодой младший лейтенант и воинственно размахивал пистолетом.
– Куда они ушли?
– Да в лес, конечно. Только зря военное начальство солдатиков туда послало. В лучшем случае малины наедятся да обратно выйдут. В худшем… даже думать боюсь.
– Командир, может, отозвать бойцов? – предложил Гальперин. – Ведь это действительно тупо. Бандеровцы наверняка растяжек понаделали, могли засаду оставить.
– Не могу. – Шелест скрипнул зубами. – Я пехотой не командую.
Очередь простучала из березового леска, раскинувшегося по правому борту. Фуражку с головы майора как ветром сдуло. Машину повело. Гальперин ахнул и очень даже вовремя врезал по тормозам. Шквал свинца пронесся перед капотом, скосил ветки на другой стороне дороги. Он положил бы всех.
Нога Гальперина сорвалась с тормоза. Машина вильнула, устремилась к левой обочине, где благополучно и застряла. Двигатель не заглох, продолжал работать.
– Стас, что делать?! – выкрикнула Настя.
Снять штаны и бегать! Что еще остается?
Майор краем глаза успел заметить, что огонь по ним ведется только справа. Он проорал что-то на эту тему. Настя тут же перевалилась через левый борт и была такова. Автомат не забыла, тоже молодец. Гальперин выпрыгнул из машины резвым козликом, покатился в кустарник.
Шелест навалился грудью на коробку передач, стараясь не маячить выше борта. Его товарищи уже стреляли, пусть и через пень-колоду, просто так, для острастки. Они отвлекли внимание противника от машины.
В этот момент майор контрразведки и проделал нечто запредельное, цирковое. Он выбросил автомат наружу, схватился за борт обеими руками. Ноги его прочертили в пространстве кривую дугу, мир завертелся, а потом грянула боль, от которой майор окончательно озверел. Ребра трещали, содержимое черепа распирал огненный шар.
Катились в кустарник его товарищи, огрызались одиночными выстрелами. Машина пока прикрывала всех.
Стас стиснул зубы, проделал скачок, рухнул под кустами, вполз под растопыренные ветки. Просто замечательно, что неподготовленных людей не берут в контрразведку! Пули буравили землю там, где он находился мгновение назад. К черту эти замысловатые пятнашки со смертью!
Он катился, собирая на себя листву, бился о коряги и выгнутые корни. Щеки пылали, ярость рвалась наружу.
«Подловили, ублюдки! Как узнали, что здесь проедут сотрудники контрразведки Смерш? Мы километра на четыре удалились от Гребешей, где продолжалась войсковая операция, а сотрудники милиции разбирались с ночным налетом».
– Эй, все живы?
Никто не ответил, но подчиненные точно были живы. Они возились справа и слева, летела во все стороны прошлогодняя листва. Гнезда себе вили?
Шелест взял себя в руки, бегло оценил ситуацию. Засада расположилась в березовой рощице. Эти ребята до сих пор пребывали там и постреливали. Боевики не высовывались, держались поближе к земле. Укрытий там хватало – дебри папоротника, поваленные стволы. Дорога изгибалась впереди, метрах в семидесяти. На стороне, занятой оперативниками, вдоль нее стояла стена кустарника.
Он фактически не размышлял. Чувство самосохранения заткнулось, осталась только злость, многократно усилившаяся. Неужели и это стерпим?!
– Гальперин! Настя! – крикнул майор. – Оставайтесь здесь. Прикрывайте меня. Палите так, словно нас тут трое!
Он вспомнил расхожее выражение про самое страшное существо на свете – дурака с инициативой. Нет, это не про него!
Стас откатывался, пока не загремел в лощину, идущую параллельно опушке. Поднялся, побежал по ней, волоча за ствол «ППШ». Патронов в диске хватит на всех! Он спотыкался, падал на колени, снова бежал, считая шаги. Где этот чертов дорожный изгиб?
Майор выпрыгнул из лощины, забросил автомат за спину, ринулся через кустарник, закрывая лицо руками. Он оказался на дороге уже за поворотом, застыл, навострил уши.
Неподалеку шел бой. Отрывисто гремели «ППШ», тявкали как мелкие собаки немецкие «МП-40». Верным курсом идете, товарищ!
Стас перебежал дорогу, стал углубляться в лес. Потом он сменил направление, на цыпочках заскользил вдоль проезжей части, снял автомат со спины.
Он навалился на них с тыла. Эти твари оказались вовсе не титанами ума, мыслили прямолинейно. Они лежали, растянувшись в цепь, в зарослях папоротника, под березами.
Майор вылупился из кустарника у них за спинами и открыл огонь. Они метались у него в прицеле, орали как припадочные. Фактор внезапности сработал в лучшем виде.
Щербатому верзиле первая же очередь перебила пятки, которые он неприлично растопырил. Вторая порция свинца угодила в промежность. Боевик задергался, изогнулся, как радуга.
Бандитам надо было вскочить, сориентироваться, а он не давал им это сделать, косил без разбора, лупил по рукам, ногам. Они бросались на него с дикими криками и тут же падали, как мешки с картошкой. Израненные, окровавленные хлопцы вертелись, как недобитые мухи, орали что-то несусветное.
Трое вышли из строя, харкали кровью. Четвертый пустился наутек, пробежал три метра, упал, долбанулся башкой о корягу. Его автомат отлетел в сторону.
Тут в пространстве вдруг материализовался бородатый демон с воспаленными глазами и клочками растительности на щеках. Он в ярости бросился на майора, не замечая, как из пробитого лба выплескивается кровь.
Шелест тоже запыхался. Ноги еле держали его, отскочить он не успел. В последний момент дернулся автомат в руке Стаса, выплюнул все патроны, которые оставались в магазине.
Две пули попали в грудь боевика. Но того это мало впечатлило. В нем кипела ярость. Он сбил майора с ног, схватил за горло. Глаза его затягивала муть, но лапы конвульсивно сжимали шею клятого москаля.
Нет уж, хрен тебе! Покойникам не пристало драться. Шелест оторвал от себя пальцы, сведенные судорогой, сбросил тушу. Боевик колотился в конвульсиях, царапал землю, постепенно затихал. Ноги у Стаса дрожали, норовили переплестись, но он поднялся.
Какого черта! Дробно застучал немецкий автомат, затрещали ветки. Враг бил не прицельно, только это и спасло майора. Из леса бежал еще один боевик, молодой, в лихо заломленной мазепинке. Откуда он взялся?
Он был бледен, как осенний день, и палил от живота. Делать это из «МП-40» крайне не рекомендуется, поскольку толку от такой стрельбы будет ноль.
Шелест не успел выдернуть «ТТ» из кобуры. Прицельный выстрел отбросил боевика на ствол осины, он сполз по нему, делая бессмысленные глаза, волоча за собой красную полоску.
Со стороны дороги приближалась смертельно бледная Настя Кутепова. Она держала пистолет двумя руками, вытянув их на всю длину. Из ствола вился сизый дымок.
– Хороший выстрел, – пробормотал Шелест, переводя дыхание. – Спасибо, девочка. Откуда он взялся?
– Лошадок в овраге сторожил, – жизнерадостно пояснил Гальперин, выскочивший откуда-то сбоку. – Замечательно, командир! Теперь у нас есть своя кавалерия.
– Гальперин, твою дивизию, что ты несешь? Зачем нам кони? – Боль скрутила грудную клетку Стаса, он сморщился, сел на корточки.
– Во-первых, товарищ майор, у меня нет дивизии, – обиженно бросил Гальперин. – Была бы, я не бегал бы с вами по кустам, а сидел в штабе, как оно и положено белому человеку. Во-вторых, машине нашей капут пришел. Не обратили внимания, что из двигателя вьется дымок? Так что кавалерия нам крайне не повредит, будет на чем торжественно в город въехать после полного разгрома лютого врага. Вы тут лихо погуляли. – Он оторопело разглядывал тела, разбросанные неподалеку. – Могли бы хоть одного на развод оставить, товарищ майор. Поговорили бы с ним за жизнь.
– Со мной поговори, – проворчал Шелест.
Настя икнула, тоже села на корточки, взялась за живот. Изо рта у нее вылетела смешинка, а за ней – неудержимый хохот.
Злость майора перетекала в тяжелый сарказм. Завершающую часть пути они действительно проделали на лошадях. По прибытии расстроенный завгар сразу же определил их рядом с машинами.
– Смотри, бензином не пои! – предупредил его Гальперин.
Станислав поднялся в кабинет, скинул продырявленную фуражку, отряхнул обмундирование, вызвал дежурного и приказал:
– Кисляра ко мне!
Капитану, видимо, доложили, что офицеры контрразведки Смерш сегодня не в духе. Он явился как штык. С его нижней губы свисала веточка петрушки. Шелест поморщился.
Капитан большими глазами уставился на фуражку с разлохмаченной тульей. Она лежала на самом видном месте.
– Это что, товарищ майор? – спросил он.
– Брился, порезался, – объяснил Шелест. – Всех подозреваемых немедленно арестовать! Мне нужно повторять дважды, товарищ капитан? Хорошо, повторю. Замулу, Приходько, Романюка немедленно арестовать и посадить за решетку.
Может, Кисляр и хотел бы получить какие-то комментарии к такому распоряжению, но их не было.
Вскоре Шелест стоял у окна, скрестив руки на груди. Он мрачно смотрел на то, как конвой выгружает арестантов из машины и ведет в подвал, где находились камеры. Иван Романюк шел с гордо поднятой головой, как будто он никакой не арестованный. Он что-то бросил невозмутимым конвойным и сам же улыбнулся своей шутке.
Бить задержанных Шелест запретил. В случае сопротивления скручивать, но кулаки и приклады в ход не пускать.
Тарас Замула презрительно фыркал, шипел на сотрудников НКВД, которым это было глубоко до лампочки. Когда конвоир взял его под локоток, он дернулся, но смирился.
Леся Приходько была испугана. Она этого и не скрывала, вышла из машины, обняла себя за плечи.
– Вперед! – приказал охранник.
Она поколебалась, он терпеливо ждал, проявлял галантность.
Женщина неуверенно двинулась к двери, ведущей в черную пасть подвала. Ноги ее подкашивались, в глазах стояла тоска.
– Грустно все это, девочки, – задумчиво изрек Гальперин, который стоял рядом с командиром и тоже смотрел в окно. – Ну, задержали, а дальше-то что? Колоть, пока не запоют? Пытать, не кормить, мучить ярким светом?.. А если все трое признаются? Я так понимаю, нам нужно найти реального предателя, а не дело поскорее закрыть.
– Не знаю, Гальперин, – раздраженно пробормотал Стас. – Чую, что это один из них. Информацию в лес передает он. Нападение в березняке произошло не случайно, нас там ждали. Колоть бессмысленно, ты прав. Чтобы избавиться от мучений, люди часто сознаются в том, чего они не делали. Будем работать по старинке: проводить допросы, в том числе перекрестные, выяснять подробности их жизни за последний год, ловить на нестыковках, опрашивать людей, что-то знающих о них.
– Товарищ майор, что происходит? – севшим голосом проурчал Замула. – Я хоть и местный, а честно воевал в Красной армии, сражался в партизанах. Сейчас есть мысли вступить в партию, веду в типографии пропагандистскую работу. Я врагов всегда в кулаке держал! За что меня так?
«Не ты первый, – подумал Шелест. – Генерал Рокоссовский тоже сидел, а маршала Тухачевского и вовсе шлепнули».
– Тарас, мы подозреваем тебя в предательстве – в сдаче отряда Глинского и сотрудничестве с боевиками. Это серьезно, советую вдуматься. Я приказал отправить запрос товарищу Курганову. Ответ должен прийти завтра.
Майор всматривался в лицо арестанта. Оно обрастало пятнами, страх сочился из пор.
Запрос товарищу Курганову никто не отправлял по причине того, что его отряд передислоцировался в Польшу, где успешно резал электрические провода, взрывал водонапорные башни и пускал под откос все, что бегало по рельсам. Подтвердить или опровергнуть правдивость Замулы было некому.
Такое время. Живые люди растворялись в небытие, возникали из ниоткуда, из параллельного мира. У сотрудников Смерша имелась масса других дел. Им некогда было разбираться в запутанных биографиях фигурантов. Они брали всех, надеясь, что в этой куче обнаружится и истинный виновник того или иного преступления.
– Товарищ Курганов все подтвердит, – пробормотал Замула. – Я был в отряде на хорошем счету, участвовал в боевых операциях.
Шелест пытливо всматривался ему в глаза. Подсказок там не было.
«Придется ковыряться в подноготной: бытовые условия, соседи, куда уходит в нерабочее время, с кем общается, – подумал майор. – Кстати, не факт, что если он год назад сдал партизанский отряд, то и сейчас активно работает на бандеровцев. Они могут держать предателя в консервированном виде, как селедку, с прицелом на будущее».
– Ты проживаешь на улице…
– Домбровича, двадцать девять, – с готовностью подсказал Замула. – Старенькая хата, осталась от тетки.
– На словах ты предан Советской власти, Тарас, не скрываешь свое партизанское прошлое, ведешь агитацию в коллективе. Не боишься, что хату подпалят или гранату в окно бросят?
– Намекаете, что такое поведение – хорошее прикрытие для подрывной деятельности? – догадался Замула. – Обидно, товарищ майор! Вы подозреваете меня невесть в чем. Да, товарищ майор, веду агитацию, подал заявление в партию. Не боюсь, товарищ майор. – Замула поднял глаза. – Всех нас фашисты и бандеровцы не убьют. Тем более что драться я умею, защищу свой дом. Да и терять мне нечего. Ни семьи, ни детей.
– Тебе придется постараться, Тарас, чтобы убедить меня в своей непричастности.
– Я должен доказывать, что невиновен?
– А как ты хотел? – Шелест криво усмехнулся. – Мы живем в советском государстве. Нормы закона превыше всего. Тем более военного времени. А так называемая презумпция невиновности, о которой ты возмечтал, – пережиток глубокой старины. Советские органы подобными буржуазными глупостями не занимаются.
Замулу сменил Иван Романюк. Он тоже решительно не желал сознаваться, волновался, хмурился, разминал зачем-то кончики пальцев.
– Товарищ майор, за что мы арестованы?
– Иван, ты не хочешь написать чистосердечное признание в том, что сдал боевикам УПА партизанскую базу Глинского?
– Да нет же! – Иван побагровел от возмущения. – Чушь, бред, клевета! Товарищ майор, вас вводят в заблуждение. Никто из нас этого сделать не мог. Мы жизни готовы отдать за то, чтобы выгнать с советской земли фашистов и их приспешников! – Он насилу успокоился, взял папиросу, которую протянул ему майор, начал остервенело мять ее, въедливо уставился на Шелеста. – Товарищ майор, вы же не всерьез, просто проверяете версии, да? Я честно работаю в милиции. Мы каждый день рискуем жизнью. Товарищ майор, вам все равно придется меня отпустить, а я со службы вылечу, потому что находился под следствием, запятнал светлый образ советского милиционера.
Он, видимо, понимал, что ничего конкретного против него у контрразведки нет. Всего лишь подозрения, основанные на догадках и предположениях. Майор не проводил допрос в классическом понимании, просто беседовал и присматривался. Это придавало арестанту толику уверенности и дерзости.
Леся Приходько тоже это понимала. Но арест произвел на нее сильное впечатление. Видимо, в голове женщины не укладывалось, что самые профессиональные в мире компетентные органы могут арестовать человека, преданного Советской власти, и предъявить ему вздорные обвинения.
Или же Леся грамотно играла. Она сидела перед ним, ссутулившись, сжав ладони коленками, безжизненно смотрела на карандаш, скребущий по блокноту. В ней что-то сломалось. От нее веяло равнодушием, симпатичное лицо помертвело.
Майор выдавал дежурные фразы:
– Вас подозревают в государственной измене. Мы вынуждены ограничить вашу свободу перемещений. У вас есть шанс доказать, что вы не совершали того, что вам инкриминируют. Если же вы чувствуете за собой вину, то самое время признаться, облегчить свою участь.
– Да, я все понимаю, – пробормотала женщина. – Вам нужен виновный. Пусть этим человеком буду я. Мне не в чем признаваться, товарищ майор. Надеюсь, что когда-нибудь это недоразумение прояснится. Если меня осудят, кто-нибудь позаботится о моей дочери и маме? Лизонька – очень милый и ласковый ребенок. Ей всего четыре года, а она уже знает все буквы, может составлять слова. – При мысли о девочке ее глаза потеплели. – Со мной-то ладно, пусть все побыстрее кончится, но ребенок ведь ни в чем не виноват.
– Маленькие дети в нашей стране не пропадают, Олеся Владимировна, – сказал Шелест. – Если у органов не будет претензий к вашей маме, то она займется воспитанием внучки. В противном случае девочка будет передана в детский дом, где ей окажут надлежащие уход и заботу.
– Господи, вот этого я и боюсь! – Олеся опустила голову, чтобы скрыть набежавшую слезу.
Шелест неловко себя чувствовал, прятался за напускной суровостью. Злость испарилась, заныла совесть.
«Какая совесть на этой войне? – уговаривал он себя. – Такой же рудимент, как аппендикс! Но я словно на канцелярской кнопке сижу. В чем причина? В этой вот женщине? А если она враг? А ведь я – какое-никакое ответственное лицо».
– Но почему? – Олеся подняла голову, в глазах ее замерцал тусклый зеленый огонек. – На основании чего меня обвиняют?
– Вас подозревают, – поправил ее Шелест. – Если подозрения не подтвердятся, вы вернетесь к работе и к родным. Ваши товарищи по отряду подозреваются наравне с вами.
– Но почему именно мы? – Голос женщины задрожал. – Как вы это представляете? Нас разбросало по лесу, двое лежали без сознания, третий застрял в болоте… – Она осеклась и, кажется, наконец-то начала работать головой.
Потом Леся покосилась на фуражку, продырявленную бандитской пулей. Та по-прежнему лежала на столе.
Женщина недоуменно моргнула и спросила:
– Что у вас с фуражкой?
– Износилась, – ответил Шелест и улыбнулся.
