Хайди

Зои укладывается спать пораньше, жалуясь на головную боль и заложенный нос. То ли весенняя аллергия, то ли обыкновенная простуда. Трудно сказать – в это время года уже начинает летать пыльца деревьев, но сезон гриппа и простуд тоже еще не прошел. Поэтому на всякий случай даю дочке и анальгетик, и антигистамин. Под воздействием лекарств Зои бухается в кровать и мгновенно засыпает. Осторожно, чтобы не разбудить, целую ее в лоб.

По телевизору показывают какое-то реалити-шоу. Сидим с Уиллоу в гостиной. Она тихонько читает «Аню из Зеленых мезонинов», я пристроила на коленях ноутбук и делаю вид, что занята работой, но на деле сосредоточиться не могу. В голову лезут посторонние мысли. Уже три дня не была в офисе, и все это время про свои обязанности даже не вспоминаю.

Конечно, мое отсутствие в фонде заметили. Прислали красивый букет из роз и лилий, а еще открытку «Поправляйся скорее». И то и другое теперь стоит на кухонном столе. Каждое утро набираю номер нашей незаменимой секретарши Даны и, стараясь говорить в нос, сообщаю, что все еще не поправилась. Должно быть, грипп. Ругаю себя за то, что вовремя не сделала прививку. Жалуюсь на температуру тридцать девять, ломоту во всем теле и жуткий озноб – мол, надела на себя все, что было в доме, завернулась в десять одеял, и все равно мерзну. Остается только надеяться, чтобы Зои не заразилась. Впрочем, я ведь хорошая мать и интересы ребенка ставлю выше своих, поэтому дочку на прививку отвела. Потом разражаюсь очень правдоподобным кашлем. Даже не подозревала, что во мне дремлет такой полезный актерский талант!

Разумеется, все это бесстыдное вранье. В последнее время и в этом искусстве изрядно преуспела. Руби спит на полу, на коврике. Не свожу с нее внимательного взгляда, с нетерпением ожидая, когда девочка проснется. Стоит заметить, как малышка чуть шевельнула ручкой или у нее дрогнули реснички, сразу вскакиваю с кресла и спешу к ней, стараясь опередить Уиллоу. Можно подумать, мы дети, участвующие в игре, в которой надо успеть добраться до цели раньше соперника.

Стараясь показать, что действительно работаю, принимаюсь набирать на ноутбуке какую-то белиберду. Перевожу взгляд с Руби на Уиллоу, потом снова на экран и обратно. Даже голова закружилась. Из-за стены доносится смех Грэма и его новой пассии. Голос девушки звучит кокетливо, но неискренне. Значит, снова случайный короткий роман и ничего более. Впрочем, Грэм серьезных отношений и не заводит. Замечаю, как Уиллоу поднимает глаза от книги и тоже прислушивается. Смех у «гостьи» Грэма пронзительный, голос звучит визгливо. Тут наши с Уиллоу взгляды встречаются. Посмотрев в ее холодные голубые глаза, поспешно опускаю голову. Ее пожелтевший синяк вдруг наводит на мысль – интересно, что нужно сделать, чтобы заставить тихую, покладистую Уиллоу озлобиться? Сколько потребуется времени, чтобы дурное обращение породило в девочке ответную жестокость?

Не могу заставить себя на нее посмотреть. Кажется, во взгляде Уиллоу таится угроза. Гляжу на белую стену, на коллаж в деревянной рамке, составленный из наших черно-белых фотографий – Крис, Зои, я, кошки. Посередине коллажа деревянная табличка, на которой вырезано и вручную раскрашено слово «Семья». Похлопываю по карману фиолетового халата, в котором лежит швейцарский армейский нож. Мера предосторожности. «В конце концов, что ты о ней знаешь?» – сказал Крис. И был совершенно прав.

Тут Руби зашевелилась – заморгала, задвигала ручками. Но Уиллоу оказалась быстрее и добралась до малышки первой. Неуклюже поднимает ее с пола. Движения такие неловкие и неуверенные, что кажется, она вот-вот уронит девочку. Вскакиваю и рвусь вперед, собираясь поймать на лету падающего ребенка, но Уиллоу одним взглядом заставляет меня застыть на месте. В глазах читаю самодовольство и даже злорадство. Эта девушка насмехается надо мной, упиваясь победой. Неужели заметила, что я весь вечер только и ждала возможности взять эту прекрасную малышку на руки, когда она проснется? Едва не вскрикиваю от досады. Поспешно прижимаю ладонь к губам.

– Мэм, что с вами? – спрашивает Уиллоу, возвращаясь вместе с девочкой в кресло и заворачивая ее в розовое одеяльце. Когда не отвечаю, окликает меня: – Мэм!

Перемещаю руку с губ на разбитое сердце и вру:

– Ничего, все нормально.

Врать с каждым разом становится все легче и легче. Безо всяких проблем скрываю бушующую внутри бурю под маской спокойствия и невозмутимости.

Тут из спальни доносятся громкие звуки телевизора. Вспоминаю, что забыли его выключить. Видимо, началась реклама, во время которой звук, как всегда, прибавили. Нас громко и настойчиво уговаривают купить кондиционер для белья с запахом эвкалипта. Невольно рассердилась: разве можно так орать? Чего доброго, Зои проснется. Принимаюсь вслух ругать идиотскую рекламу, канал, телевидение в целом и даже кондиционер для белья с запахом эвкалипта, которым ни разу не пользовалась. Спешу по коридору в спальню и выключаю телевизор, с такой силой ткнув в кнопку, что телевизор сдвигается на подставке, задев стену. На двуспальной кровати, под одеялом с жаккардовым рисунком Зои переворачивается на бок, по-прежнему сжимая в руке пульт.

Сердце громко стучит в груди. Как же меня раздражает собственное бессилие! Безумно бесит. Стою, смотрю на экран выключенного телевизора и вдруг чувствую тошноту. Ноги становятся ватными, и я на какую-то секунду решаю, что у меня вот-вот случится сердечный приступ. В глазах темнеет, будто в забрызганных окнах. Тащусь в ванную и, сев на край ванны, опускаю голову между колен и жду, когда кровь снова прильет к мозгу. Протягиваю руку к крану и включаю воду, чтобы Зои, если проснется, не услышала, как я плачу. И тут обращаю внимание на резной крючок в виде красной птички. Рядом не слишком удачно замазанная вторая дыра в стене – напоминание, что в первый раз Крис повесил крючок криво.

Вещицу эту нашла на блошином рынке в округе Кейн, когда лет шесть-семь назад совершала с Дженнифер и девочками небольшую увеселительную поездку. Отъехали от города всего на сорок с лишним миль и добрались только до Сент-Чарльза, но учитывая, что в том году отпуска у нас обеих не было, даже это стало настоящим путешествием. Пока мы с Дженнифер рассматривали старинные коллекционные предметы, которые нам, откровенно говоря, были не нужны, Зои с Тейлор катались на красной тележке, ели хот-доги с попкорном и остались вполне довольны.

Тут замечаю, что цепочки с кольцом на крючке нет. Принимаюсь ощупывать шею и грудь, хотя отлично помню, что повесила ее сюда перед тем, как пожелать Зои спокойной ночи и поцеловать ее в лоб. Золотая цепочка с папиным обручальным кольцом, на котором выгравированы слова «Вместе навсегда», пропала.

Когда выключила свет и вышла из спальни, пошла на кухню мыть посуду. Потом достала из ведра мешок с мусором и отправилась к мусоропроводу. Потом села в гостиной с ноутбуком на коленях и принялась печатать первое, что взбредет в голову, тщетно ожидая, когда Руби проснется.

Эта девчонка украла обручальное кольцо моего отца. Для меня это такой удар, словно он умер еще раз. Сразу вспоминаю то утро, когда мама позвонила из нашего дома в Кливленде. Папа болел уже довольно давно, и такой исход не должен был стать для меня неожиданностью. И все же эта новость совершенно меня подкосила. Не говоря уже о тоне, каким сообщила ее мама. Ни следа печали. Голосом, каким говорят о погоде, мама произнесла: «Он умер». Я была совершенно ошарашена и застыла как громом пораженная. Долгое время верила, что врач ошибся, поставил неверный диагноз. Не может быть, чтобы у папы действительно был рак. Конечно, состоялись похороны. Стояла и наблюдала, как тело какого-то мужчины, похожего на моего папу, опускают в землю. Потом, как и подобает хорошей дочери, бросила на крышку гроба цветы, с которыми мама выходила замуж. Лавандовые розы. Но все это время думала, что хоронят кого-то другого, а не папу. Каждый день пробовала до него дозвониться, волновалась, когда не подходил к мобильному телефону. Иногда трубку брала мама и самым добрым, мягким голосом, на какой была способна, говорила: «Хайди, милая, ты ведь сама понимаешь, что так больше продолжаться не может». Но я вновь и вновь звонила. Тогда мама посоветовала обратиться к специалисту, к человеку, который мне поможет. И с Крисом этот вопрос обсудила. Но я отказалась наотрез. Совсем как после аборта – убийства Джулиэт. Тогда гинеколог тоже рекомендовал обратиться к психологу.

В Нью-Йорке уже почти десять часов. Достаю из кармана мобильник и звоню Крису, чтобы рассказать, что Уиллоу украла у меня кольцо. Однако к телефону муж не подходит. Жду десять минут и пробую снова. Крис сова, поэтому уверена, что он точно не спит. Должно быть, трудится в поте лица над этим своим меморандумом. Во всяком случае, так он мне сказал. Снова не дозвонившись, пишу эсэмэску: «Перезвони срочно». Жду еще двадцать минут, но ответа нет. И тут начинаю закипать.

Нахожу сайт отеля на Манхэттене, набираю номер ресепшн и прошу переключить звонок на телефон в номере Криса Вуда. Приходится шептать, чтобы не разбудить Зои, поэтому девушка несколько раз переспрашивает. Потом исполняет мою просьбу. Крис снова не берет трубку. Девушка извиняется и спрашивает, не хочу ли что-нибудь передать мистеру Вуду. Вешаю трубку. Что, если позвонить снова, но на этот раз попросить соединить меня с номером Кэссиди Надсен?

А может, бросить все да и рвануть в Нью-Йорк, никого не предупредив? Заявлюсь прямо в отель и подкараулю эту парочку. Своими глазами увижу, как они флиртуют и смеются над шутками, понятными только им двоим. Зайду в номер и увижу мужа и Кэссиди в халатах, попивающих шампанское и угощающихся клубникой. Конечно, клубникой, чем же еще? А на дверной ручке висит табличка «Не беспокоить».

Чувствую, как кровь приливает к голове. Даже в ушах зазвенело. Сердце бьется так громко, что, должно быть, даже крепко спящая Зои слышит. Снова начинает кружиться голова. Опять опускаю ее между колен и перевожу дух. Сама не своя от ярости, мысленно награждаю мужа и эту женщину самыми нелестными эпитетами, какие приходят в голову, и представляю, как самолет до Денвера падает и загорается.

– Пора давать Руби лекарство, – вдруг робко произносит эта девчонка. Эта воровка, укравшая папино обручальное кольцо.

Хочется закричать, однако удивительно спокойным тоном произношу:

– Ты взяла кольцо. Обручальное кольцо моего отца.

Едва удерживаюсь, чтобы не схватить ее за шею и не встряхнуть как следует. Уиллоу забрала самую дорогую мне вещь. Однако продолжаю сидеть на краю ванны. Провожу рукой по поле флисового халата, нащупав карман, где лежит швейцарский нож. Он складной, и внутри скрывается много полезных инструментов, которые при желании можно использовать и в качестве оружия – штопор, ножницы, буравчик и, конечно, само лезвие.

– Что? – слабым, растерянным голосом переспрашивает Уиллоу. Голос звучит обиженно, будто в этой ситуации жертва она. Можно подумать, это ее ограбили, ее добротой воспользовались. Голос девчонки звучит тихо, едва слышно. Она начинает торопливо, отчаянно мотать головой. – Нет, я не брала, – шепчет Уиллоу.

Однако при этом отводит глаза и нервно теребит пальцы. Она часто моргает, бледная кожа залилась краской. Так себя ведут, когда обманывают. Поднимаюсь. Уиллоу торопливо пятится обратно в спальню, бормоча себе под нос что-то про Иисуса, прощение и милосердие. Надо думать, это равносильно признанию.

– Где оно? – спрашиваю я, следуя за Уиллоу в гостиную.

Шаги мои тихи, но торопливы, поэтому быстро ее догоняю.

В мягких тапках из овечьей шерсти пересекаю комнату и хватаю Уиллоу за руку. Разворачиваю девушку к себе. Теперь ей приходится встретиться со мной глазами. Но мой взгляд Уиллоу выдерживает со стойкостью, выдающей закоренелую преступницу. Девчонка сразу отпрянула. Не любит, когда нарушают ее драгоценное личное пространство. Она поспешно прячет руки за спиной, чтобы я больше не могла ее схватить.

– Куда ты спрятала папино обручальное кольцо? – требовательно спрашиваю я.

Малышка наблюдает за нами с пола, жуя носочек в горошек, который только что стянула с розовой ножки. Ребенок весел, спокоен и не замечает напряженной, предгрозовой атмосферы в комнате.

– Я не брала, – повторяет свою ложь Уиллоу. Однако твердости в голосе не слышно – произнесенные слова напоминают бесхребетных червяков или пиявок. – Честное слово, мэм, я не трогала ваше кольцо.

Но, что бы Уиллоу ни говорила, глаза у нее бегают, выдавая коварный умысел. Место наивной, ранимой девушки, какой я ее когда-то считала, занимает хитрая, ловкая воровка. Непорядочная особа, научившаяся искусно втираться людям в доверие.

Уиллоу по-прежнему избегает моего взгляда, лишь неловко поводит плечами, будто и впрямь смущена. Ничего не скажешь, умелая притворщица. Речь Уиллоу тороплива, резка, отрывиста. Конечно же девчонка все отрицает: «Я не брала», «Честное слово». Но руки жестикулируют слишком энергично, а щеки покраснели. Все это лишь умелая актерская игра. Да она просто смеется, издевается надо мной! Смотрит невинными глазками, изображает овечку, а сама волчица. Видимо, нарочно торчала целыми днями на станции под дождем, надеясь, что найдется дура, которая пожалеет ее и заглотит наживку. Дура вроде меня.

– Куда ты дела кольцо? – уже с тревогой спрашиваю я. – Что ты с ним сделала?

– У меня его нет, – твердит девчонка. – Я не брала.

И опять принимается мотать головой из стороны в сторону, точно маятник.

Но я не сдаюсь:

– Нет, взяла. Меня не проведешь. Ты его сняла с крючка в ванной. Кольцо моего отца.

– Мэм, – умоляющим тоном произносит Уиллоу.

Девчонка так жалка, что почти готова пожалеть ее. Однако понимаю, что ее мольбы – лишь бездарный спектакль. Уиллоу снова пятится. Делаю шаг вперед. Она вздрагивает всем телом. Нащупываю нож в кармане фиолетового халата и, стиснув рукоятку, выдавливаю одно слово:

– Уходи.

Чувствую, как нож дрожит в руке. Мысленно прошу Уиллоу: «Только не давай мне повода…» Та снова качает головой. Светлые волосы падают на широкораспахнутые глаза. Губы выговаривают одно слово:

– Нет, нет…

Потом Уиллоу начинает униженно просить, чтобы не гнала ее на ночь глядя и позволила остаться хоть ненадолго. Снова припустил дождь, капли барабанят по окну. Пока ливень не слишком сильный, но вполне может разойтись.

– Уходи, – повторяю я. – Уходи сейчас же, пока я не вызвала полицию.

Делаю шаг по направлению к стоящему на столешнице телефону.

– Пожалуйста, не надо! – взмолилась Уиллоу. – Можно я утром уйду?

И косится на дождь, льющий за окном.

– Верни, – твердо произношу я. – Верни то, что украла.

– Пожалуйста, мэм, – тянет Уиллоу. Потом вдруг прибавляет: – Хайди…

Будто пытается до меня достучаться, пробудить сострадание. Однако реакция прямо обратная. Такая фамильярность и наглость вызывают лишь раздражение. Нахальная выходка лишний раз напоминает, с какой бесстыдной, беспардонной особой имею дело. Все остальное – лишь ужимки, призванные усыпить мою бдительность. Эта жалкая мошенница обманом проникла в мой дом и обворовала меня. Потом надо проверить, что еще она стащила. Польскую вазу, бабушкин жемчуг, кольцо Криса?

– Для тебя – миссис Вуд, – холодно поправляю я.

– Миссис Вуд, я правда не трогала ваше кольцо. Клянусь. У меня его нет.

– Значит, уже продала, – киваю я. – Куда? В ломбард?

В районе Линкольн-Парк есть один. Да, точно. На Кларк-стрит висит вывеска, а под ней табличка: «Покупаем золото». Вспоминаю, как сегодня днем ненадолго прилегла вздремнуть. Должно быть, тогда Уиллоу и украла кольцо. Хотя нет, я ведь повесила его на крючок сегодня вечером, перед тем как выключила свет в спальне, навела порядок на кухне и села работать с ноутбуком. Вернее, делать вид, что работаю.

Нет, в ломбард сбегать Уиллоу бы не успела. «А может, я перепутала?» – растерянно думаю я. Такое часто бывает, когда делаешь что-то постоянно, изо дня в день. Думала, что отнесла кольцо в ванную сегодня, а на самом деле это было вчера. Зато одно знаю точно – взяла его именно Уиллоу.

– Сколько тебе заплатили? – резко спрашиваю я.

Девчонка не отвечает. Повторяю вопрос:

– Сколько тебе дали в ломбарде за папино обручальное кольцо?

Пятьсот долларов? Тысячу? Сунув руку в карман, вожу большим пальцем по гладкой рукоятке швейцарского ножа. Нащупываю острое лезвие. Похоже, порезалась. Как течет кровь, не чувствую, но, должно быть, капля или две уже впитались в карман халата.

Между тем Уиллоу начинает ходить по всей квартире и собирать вещи. Бутылочки, молочную смесь, свои рваные джинсы, кожаные ботинки на шнуровке, зеленое пальто, старый чемодан из кабинета. Потом тащит все это в коридор и кучей сваливает возле двери. С мрачным видом поворачивается ко мне. Картинное отчаяние на ее лице сменилось стоической готовностью покинуть мой гостеприимный кров. Но когда Уиллоу входит в гостиную и наклоняется, собираясь поднять ребенка с пола, не могу не вмешаться. Только через мой труп, думаю я, но вслух говорю совсем другое:

– Ты не сможешь как следует о ней позаботиться. Сама понимаешь. Если бы не я, Руби могла бы умереть от этой инфекции.

Да, если не лечить инфекцию мочевыводящих путей, может начаться заражение крови. Без медицинской помощи дело может закончиться летальным исходом. И я не сгущаю краски – между прочим, так сказала врач в клинике, когда спрашивала, как давно болен ребенок. Когда девочка стала нервной, когда в первый раз поднялась температура?

– Неделю назад. Может, две, – печально, с сожалением в голосе произнесла Уиллоу.

Но я сразу посмеялась над ее искренним ответом и сказала:

– Да что ты! Какие неделю-две? Всего несколько дней.

Можно было представить, что о нас подумает врач. Не лечили ребенка неделями! У младенца столько времени держится температура, а мы и не чешемся! Повернувшись к доктору, выразительно закатываю глаза, призывая ее разделить мои чувства. Говорю: «Никакого чувства времени. Ох уж эти подростки. Что день, что неделя – без разницы».

Врач – похоже, сама мать подростка – понимающе кивает и соглашается.

В последнее время ложь срывается с языка с удивительной легкостью, не требуя никаких усилий. Иногда даже сама начинаю верить в собственную искренность.

– Заберешь девочку, – грожу я, – заявлю на тебя в полицию. Обвиню и в краже, и в жестоком обращении с ребенком. Здесь, со мной, Руби будет лучше.

Пусть Уиллоу подумает о благе дочери.

– Когда встретила тебя на улице, – напоминаю я, – у девочки был сильный жар. Вся попка в волдырях, экзема… Бедного ребенка не мыли неделями, еда у вас почти закончилась. Удивительно, как она воспаление легких не подхватила или от голода не умерла. И вообще… – прибавляю я, потихоньку подбираюсь ближе к Руби. Отлично понимаю, что, если Уиллоу воспротивится, буду драться за малышку. Выхвачу из кармана нож, а потом в случае чего скажу, что это была самооборона.

Но по глазам Уиллоу вижу, что девчонка готова уступить. Силу и оружие в ход пускать не придется. Для нее ребенок лишь бремя, обуза. У нее же ни капли материнских чувств. Это я чувствую острую потребность взять девочку на руки, а когда мне в такой возможности отказано, чувствую себя потерянной. Это я чувствую отчаянное желание быть с ней рядом. Я, но не она.

– Младенец тебе только помешает, – заканчиваю фразу я. Догадываюсь, что Уиллоу от кого-то убегает, прячется. От кого, не знаю. Должно быть, от человека, который поставил ей желтый синяк, будь то мужчина или женщина.

– Вы ведь будете о ней хорошо заботиться? – произносит Уиллоу. Звучит не как вопрос, а как просьба. «Мне надо, чтобы вы хорошо о ней позаботились».

Отвечаю, что да. Лицо мое смягчается. С языка само собой срывается:

– Да-да, конечно. Очень хорошо.

Прямо как ребенок, которому обещают подарить котенка при условии, что он будет как следует за ним ухаживать.

– Но тебя под своей крышей больше не потерплю, – прибавляю уже более жестким тоном. Балансирую между необходимостью заполучить ребенка и выставить Уиллоу за порог. – Воровка нам в доме не нужна.

Девчонка снова порывается возразить:

– Я не…

Перебиваю:

– Просто уходи, и все.

Не желаю больше слушать ложь и оправдания. Почувствовав, что не верю в ее невиновность, Уиллоу, чего доброго, примется жалобить меня рассказами о том, как ей нужны деньги.

Нет, эта девчонка украла папино обручальное кольцо, отнесла в ломбард и продала. И поэтому теперь она должна уйти.

Уиллоу не прощается. Только еще раз спрашивает:

– Значит, позаботитесь? О Руби?

Однако искренней заинтересованности в словах не чувствуется. Уиллоу задает вопрос лишь для порядка – должно быть, думает, что так положено в подобной ситуации. Своеобразный этикет. Перед тем как оставить своего ребенка посторонней женщине, надо убедиться, что он в надежных руках. Однако, глядя на девочку, Уиллоу на секунду замирает, а голубые глаза, кажется, даже наполняются слезами. Крокодиловы слезы, думаю я. Вот лицемерка.

Уиллоу подходит к девочке, гладит по головке и шепчет «до свидания». Потом отворачивается и идет к двери, на ходу вытирая рукавом неискренние слезы.

– Буду любить, как родную дочь, – обещаю вслед Уиллоу и запираю за ней дверь. Смотрю в окно, чтобы убедиться, что девчонка ушла. Уиллоу уныло тащится по улице под холодным апрельским дождем. Потом гляжу на малышку, не в силах отвести глаз от ее пухлых щечек, белых волосиков и сияющей беззубой улыбки. «Моя, – проносится в голове. – Теперь ты моя девочка».