Крис

Когда наконец получаю возможность поговорить по телефону с Хайди, слышу, как хнычет ребенок. Спрашиваю, что с девочкой, но единственное, что жена отвечает:

– Ждем, пока подействует тайленол.

Голос звучит так, будто Хайди что-то делает одновременно с разговором. Должно быть, укачивает Руби, чтобы та наконец успокоилась и замолчала.

– Опять жар? – интересуюсь я, печатая на ноутбуке. «Риски, связанные с приобретением размещаемых эмиссионных ценных бумаг…» Едва слушаю подробные рассуждения Хайди. Температура не такая уж высокая, говорит жена и называет конкретную цифру, которую не смогу вспомнить даже под пытками, а потом рассказывает про поход к врачу в какую-то клинику в Лэйквью.

– Обратись в органы опеки, и все проблемы будут решены, – напоминаю я.

Больше не придется возиться с незнакомыми подростками и их детьми. Но Хайди только отмахивается:

– Давай не сейчас, Крис.

Повисает пауза. Жена не хочет, чтобы я снова читал ей нотации и повторял, что поселить у себя в доме незнакомую бродяжку – это полная дикость. К тому же наша квартира и для троих-то тесновата, не то что для пятерых. Не говоря уже о том, что, давая крышу над головой Уиллоу, мы оба рискуем очутиться за решеткой по обвинению в укрывательстве.

«Акции, предлагаемые для продажи…» Между тем Хайди продолжает рассказ о том, как ребенка показывали семейному врачу в клинике в Лэйквью. Чтобы ни у кого не возникло подозрений, выдали Руби за дочку Хайди. Трудно представить жену матерью младенца. Дело конечно же не в возрасте – при других обстоятельствах жена вполне могла бы родить ребенка. Но мы уже так отошли от всей этой кутерьмы – подгузников, бутылочек, прочих обременительных хлопот.

Однако врач и не стала особо вникать, чей ребенок. Единственное, что ее обеспокоило, – упорно держащаяся температура, а Хайди с Уиллоу просто стояли в кабинете, надеясь, что доктор предложит какое-нибудь чудодейственное средство и исцелит малышку.

По голосу слышу, как Хайди устала. Должно быть, на голове опять воронье гнездо и душ принять не успела. Когда Хайди долго не моет голову, волосы у нее обвисают, точно лапша. Под карими глазами, должно быть, мешки, да и глаза покраснели. И координация нарушилась – в середине разговора слышу, как Хайди роняет банку с газировкой. Представляю, как коричневая жидкость впитывается в паркетный пол.

– Вот дерьмо! – восклицает Хайди.

Моя жена никогда не говорит «дерьмо». Наверное, сейчас ползает по полу на четвереньках и вытирает колу бумажным полотенцем. Волосы падают на лицо, но она лишь небрежно перебрасывает их через плечо. Что Хайди сейчас нужно, так это принять приятный расслабляющий душ и как следует выспаться. Вдобавок жена стала рассеянной, как будто в голове одновременно проносится множество самых разных мыслей. Одним словом, ситуация сказывается на ней не лучшим образом.

Хайди говорит, что каждый день добросовестно мазала попку ребенка кремом, поэтому сыпь уже почти прошла. Врач даже внимания на нее не обратил. Когда исключили все другие причины жара, доктор с помощью катетера взяла у девочки анализ мочи и поставила диагноз – инфекция мочевыводящих путей.

– Инфекция? Отчего?

Невольно морщусь. Жжение при мочеиспускании – штука неприятная. А катетеры еще хуже.

– От несоблюдения гигиены, – просто отвечает Хайди.

Еще бы, ребенку же бог знает сколько времени не меняли грязный подгузник, вот бактерии и сделали свое дело – началось воспаление. Теперь девочке дают антибиотики, а матери – то есть Хайди – показали, как правильно вытирать ребенку попку. Хотя уж этот урок жена усвоила на отлично. И в меня его вдалбливала, когда Зои была маленькой. Интересно, что сейчас поделывает Уиллоу? Должно быть, сидит на диване, уставившись в телевизор. Она это любит. Впрочем, чего ждать от неопытной матери? Уиллоу сама еще ребенок, а детям надо про все напоминать. Чтобы мыли руки. Чтобы ели овощи. Чтобы застилали кровать. Чтобы правильно вытирали своим детям попку.

Частный детектив Мартин Миллер мне пока не перезвонил. Размышляю, как бы ускорить расследование. Может, все-таки могу дать ему какую-то важную информацию, которая наведет на след? Однако поиски в Интернете ни к чему не привели. Подумываю, не сфотографировать ли нашу Уиллоу Грир. Однако уверен, что девчонка откажется наотрез, да и Хайди эту идею не одобрит. Вспоминаю потрепанный коричневый чемодан. Когда Уиллоу выходит из кабинета, прячет его под раскладной диван, будто надеется, что так мы с Хайди забудем о его существовании. Может, при случае пошарить внутри? Вдруг наткнусь на документы или мобильный телефон?

Мартин предлагал взять у девчонки отпечатки пальцев. Например, со стакана или с телевизионного пульта – в общем, с любого предмета, до которого дотрагивалась Уиллоу. По отпечаткам можно определить, что она не та, за кого себя выдает. Мартин подробно объяснил, как сохранить отпечатки, чтобы потом их можно было отправить для анализа в лабораторию. Но со всем этим придется подождать до возвращения из командировки.

У. Грир мне так и не ответила. Неужели привела в исполнение многочисленные угрозы и все-таки покончила с собой? А может, сидит себе спокойненько в своей чикагской квартире и нарочно ничего не пишет, чтобы у всех создалось такое впечатление. Мне-то откуда знать? И все же каждый день проверяю свой аккаунт в «Твиттере» – на всякий случай.

– Ее заинтересовала родинка, – продолжает Хайди, прерывая мои размышления.

– Кого? Какая родинка?

– Как это – кого? Врача.

– A-а, родинка у девочки? – откликаюсь я, припоминая довольно крупное пятно сзади на ножке. Обратил внимание, когда Хайди только привела Уиллоу с малышкой в дом и размотала синее полотенце, в которое была завернута девочка после ванны, чтобы помазать сыпь кремом.

– Да, – отвечает Хайди. – Сказала, такое пятно называется капиллярная гемангиома.

И как только запомнила? Даже выговорить трудно. Хайди принимается долго и нудно объяснять, отчего появляются такие пятна. А потом прибавляет, что врач сказала – при желании эту самую гемангиому можно удалить с помощью лазера. Хайди заявляет, что мы должны серьезно об этом подумать. «Мы». В смысле она и я. Будто речь идет о нашем ребенке.

Представляю, как жена, с уныло обвисшими волосами, мешками под глазами и усталым лицом, говорит все это в телефонную трубку.

– Врач сказала, что, когда девочка подрастет, будет стесняться этого пятна. А в младенчестве процедуру сделать легче, потому что сосуды меньше.

У меня пропадает дар речи. Даже не знаю, что ответить. Открываю рот и снова закрываю. Наконец меняю тему:

– Как Зои?

– Нормально, – отвечает Хайди.

Про пятно разговор больше не завожу. Принимаемся обсуждать погоду. Все-таки голос у жены совершенно измученный. Взвалила на себя слишком тяжелую ношу. Мне ее почти жаль. Почти.

Но тут вспоминаю, как мы с Хайди жили до рождения Зои и до того, как вынужденный аборт произвел на нее более тягостное впечатление, чем жена хотела показать. Перепрыгивая через две ступеньки, мы с ней каждый субботний вечер поднимались на крышу многоквартирного дома, где тогда жили, и любовались фейерверками на Нэви-Пиер, пирсе на берегу озера Мичиган. Вспоминаю, как сидели вместе на веранде на одном шезлонге и пили из одной бутылки пива. Смотрели на чикагские виды: центр Джона Хэнкока, Сирс-Тауэр – тогда ее еще не успели переименовать. Тогда у нас была куча планов. Мечтали объехать весь мир, увидеть Великую Китайскую стену, Голубые пещеры на греческом острове Закинф, вместе принять участие в соревнованиях по троеборью. Однако после рождения ребенка обо всем этом пришлось забыть. А ведь с самого начала не хотел, чтобы мы с Хайди превратились в одну из тех семей, где у обоих супругов своя жизнь, и единственное, что их объединяет, – интересы детей.

Мечтал, чтобы мы с Хайди стали партнерами, командой. Но теперь мы больше напоминаем конкурентов. Спортсменов, сражающихся за противоборствующие команды. И все же невольно сочувствую Хайди – одна, без помощи, вынужденная возиться с этой девицей и ее ребенком. Впрочем, Хайди никто не заставлял, это была ее инициатива.

Никак не могу выкинуть из головы записку, которую Уиллоу подложила мне в портфель. Всего одно слово: «Да». Вчера, когда сел в самолет, достал ее снова. А потом еще раз, когда заселились в роскошный отель в самом центре Нью-Йорка. И когда вернулись и Кэссиди, Том и Генри разошлись по своим номерам, заглянул в нее опять. Кэссиди еще так кокетливо помахала рукой, желая спокойной ночи…

Сижу на свежем белоснежном постельном белье в своей величественно обставленной комнате. Перед окном высится кирпичная стена соседнего здания, расстояние до которой составляет меньше десяти футов. Снова вынимаю записку и держу на ладони. Обращаю внимание на каждую деталь. Где Уиллоу взяла этот фиолетовый стикер? Почему почерк такой неровный? Уиллоу нервничала? Спешила? Держала в другой руке ребенка? Или она всегда так неаккуратно пишет?

Интересно, когда Уиллоу подбросила записку в портфель? Вечером, как только мы легли спать? Ночью, потому что не могла заснуть из-за воспоминаний о людях, которые плохо с ней обращались? А может, рано утром? Услышала мой будильник, проснулась и, пока я принимал душ, подкралась к стоявшему возле двери портфелю. Трудно сказать.

С тех пор, как я обнаружил ее записку, прошел день. На сегодня встречи закончены. Том, Генри и Кэссиди ждут меня в баре отеля через двадцать минут. Думаю, сказать ли Хайди про записку. Хотя зачем? Узнав, что девчонку и правда обижали, – во всяком случае, если верить ее словам, – Хайди, чего доброго, настоит, чтобы мы оставили ее насовсем. Как котят. «Они будут жить у нас» – и весь разговор.

Вдруг раздается стук в дверь. Хайди реагирует молниеносно.

– Кто там у тебя? – резко спрашивает она.

Вру:

– Заказал ужин в номер.

Не говорить же, что перед намеченными посиделками в баре Кэссиди обещала зайти и прочесть мой меморандум о предложении, чтобы проверить, нет ли ошибок. Встаю с кровати и направляюсь к двери. По пути рассказываю Хайди, как весь вечер просидел над меморандумом, который, между прочим, собирался закончить еще в выходные. Пойти поужинать не успел, вот и заказал сэндвич с индейкой и чизкейк. Закончу работу, посмотрю матч, поем и лягу спать.

Открываю дверь. Я не ошибся – на пороге стоит Кэссиди. Губы накрашены такой яркой красной помадой, что не могу смотреть ни на что другое. Многозначительно подношу палец к губам, а потом громко – так, чтобы Хайди слышала, – спрашиваю:

– Принесли кетчуп, как я просил?

Кэссиди подавляет смешок. Испытывая немалые угрызения совести, благодарю «официанта» и захлопываю дверь. Когда Хайди говорит, что не будет больше меня задерживать, а то сэндвич остынет, испытываю облегчение.

– Люблю тебя, – произношу в трубку.

– Я тоже, – как обычно, отвечает Хайди.

Бросаю телефон на кровать. Наблюдаю, с каким уверенным видом Кэссиди расхаживает по моему номеру. Будто по своему собственному. Другая на ее месте застеснялась бы, застыла бы в дверях, ожидая, когда ее пригласят войти. Но только не Кэссиди.

Замечаю, что она переоделась. Только Кэссиди придет в голову переодеться из одной приличной одежды в другую ради того, чтобы выпить в баре. Строгий черный костюм Кэссиди сменила на платье в греческом стиле – приталенное, без рукавов. Цвет красно-коричневый. Кэссиди усаживается в низкое желтое кресло, закидывает одну длинную ногу на другую, задает вопросы сначала про меморандум, потом про Хайди.

– Как у нее дела?.. Нормально, – отвечаю я, разворачивая окно с меморандумом во весь экран и протягивая ноутбук Кэссиди. При этом стараюсь, чтобы наши руки не соприкасались. – Хорошо.

Усилием воли заставляю себя смотреть ей в глаза, и только в глаза, а не на ноги, губы или декольте красно-коричневого платья. Грудь у Кэссиди прямо-таки идеального размера – не слишком большая, не слишком маленькая. И фигура в целом стройная и гармоничная. Пропорции соблюдены безупречно. Извинившись, сбегаю в ванную и стою там, рассматривая расставленные возле черной раковины средства гигиены – шампунь, кондиционер, лосьон, мыло. Открываю упаковку с мылом и умываюсь холодной водой, надеясь хоть так отогнать мысли о груди Кэссиди Надсен. И о стройных ногах. И о губах. Алых губах цвета кайенского перца.

Кэссиди окликает меня из комнаты. Вытирая лицо полотенцем, выхожу из ванной и сажусь рядом с ней, во второе низкое желтое кресло. Придвигаюсь к круглому столику. Вместе изучаем текст меморандума. Стараюсь сосредоточиться на долях, акциях и ценах, а не на накрашенном пальчике, порхающем по строчкам, и на красно-коричневом подоле, почти касающемся моей ноги.

Разобравшись в меморандуме, направляемся вниз. В лифте едем вплотную друг к другу. Кэссиди наклоняется ко мне и передразнивает мужчину с накладкой из искусственных волос, который стоит к нам спиной. Сама посмеявшись над собственной пародией, Кэссиди будто без всякой задней мысли дотрагивается до моей руки. Интересно, что думают люди, глядя на нас? Я с обручальным кольцом, она – без. На кого мы больше похожи – на коллег, приехавших в Нью-Йорк в командировку, или на мужа-ловеласа и его любовницу?

В баре отеля сразу усаживаюсь на металлический стул с краю, так что Кэссиди приходится расположиться на низком диване с Томом и Генри. Посидели, выпили. Пожалуй, даже перепили. Болтаем, обмениваемся офисными сплетнями, с удовольствием посмеиваемся над другими сотрудниками и клиентами. Потом принимаемся отпускать шуточки насчет жен. Не обошли и Хайди.

Кэссиди отпивает маленькой глоточек коктейля «Манхэттен». На бокале остаются следы рубиново-алой помады. Потом произносит:

– Вот поэтому, джентльмены, я замуж выходить не собираюсь.

Гадаю, что она имела в виду. Кэссиди не хочет становиться мишенью для сомнительных острот или сама отказывается высмеивать того, с кем поклялась быть вместе в горе и в радости, в здравии и в болезни, пока смерть не разлучит их? А может, в браке Кэссиди не устраивает именно требование соблюдать супружескую верность?

Позже, в туалете, пьяный вдрызг Генри сует мне в руку презерватив.

– Вдруг пригодится? – со знающим видом хохотнул он. Да, Генри Томлин в своем репертуаре.

– Спасибо, конечно, но мы с Хайди давно уже презервативами не пользуемся, – отвечаю я, и все равно запихиваю упаковку в карман брюк. Не хочется оставлять ее лежать возле раковины.

Генри наклоняется ко мне, обдав перегаром от старого доброго виски – теннессийского, «Джек Дэниелс». Видно, решил вспомнить проведенную в южных штатах молодость.

– А я не про Хайди, – шепчет он, подмигивая.

За временем совершенно не следим. Том решает угостить всю компанию за свой счет. Мы с ним заказываем по пильзнеру, Генри – опять «Джек Дэниелс», Кэссиди – коктейль «Алабама Сламмер». Перед тем как пить, снимает с края бокала фрукты – дольку апельсина и мараскиновую вишенку – и отправляет в рот. Бармен предупреждает, что заведение скоро закрывается.

Совсем забываю, что оставил телефон в номере на кровати, под складками белого покрывала.