Эта гостиница была последним местом, где Алексей хотел бы остановиться. Еще пять лет назад так и было. Но за последнее время его чувства эстета слегка подпортились унылым бытом психиатрической больницы. Теперь его устраивала комната, пропахшая средством от насекомых, кровать, застеленная серым застиранным бельем, и остывшая глазунья с липнущим к зубам желтком на ужин. Теперь на свободе его устраивало все. Все, кроме того, что, по решению суда, он не должен приближаться к жене и детям. Пусть они теперь не принадлежали даже самим себе, он все равно хотел их вернуть.

Он бросил сумку с вещами к изголовью и сел на идеально застеленную постель. Возможно, стерильный запах и аккуратность в мелочах отвлекали, например, от насекомых или грызунов, которых в этой части города наверняка было с избытком. Алексею было наплевать на вредителей, тем более что никто так не умеет вредить, как человек, и особенно сам себе. Ему надо было тогда разобраться. Или уехать, побыть в одиночестве и все обдумать. Возможно, вернувшись домой через пару дней, он застал бы ту же картину, он застал бы ИХ, но, по крайней мере, его бы не упекли в больницу на пять долгих лет. Если бы да кабы… Алексей печально улыбнулся. Скинул обувь и вытянулся на кровати прямо в одежде. Умение человека находить правильные решения после того, как уже наделал ошибок, не сравнимо ни с чем. Это человек умеет лучше всего.

Леша закрыл глаза, на минутку попытался вспомнить лица детей, жены. Удалось почти. Искаженное лицо Стасика заставило Алексея открыть глаза. Страхов сел. Кровать скрипнула, матрац отозвался гулом. Что-то отвратительное, назойливое было в этом гуле. В голове Алексея этот звук никак не связывался с изношенностью мебели. Он скорее напоминал… жужжание насекомых? Осы?!

Страхов подскочил с кровати, скинул покрывало и простыню, перевернул матрац и замер. Они были там. Осы облепили всю фанерную обрешетку. Они были в постоянном движении — ползали, взлетали с одних и садились на спины других. Леша не видел гнезда, но знал, что оно где-то там, где-то под ними. Если, конечно, матрас не был этим гнездом.

Алексей медленно вернул матрац на место. Ни одна оса не покинула своего «гнезда», но гул стал громче, агрессивнее. Твари были недовольны, что их потревожили. А потом все стихло. Леша взялся за край матраца, поднял его совсем чуть-чуть, чтобы убедиться, что насекомые заняты своим делом. Приподнял еще немного, не веря своим глазам, он смотрел на фанерную решетку. Абсолютно чистые ламели — две у изножья были треснуты, но никаких следов пребывания насекомых не было. Леша знал, что отказ от лекарств спровоцирует новые видения. Знал и отказался намеренно. Потому что видения были ему нужны. Он должен был увидеть тварей, чтобы вернуть семью.

Страхов прошел к уборной. Дернул за ручку. Дверь не поддалась, будто была заперта изнутри. Алексей дернул еще раз, и дверь из прессованного картона с противным скрипом отворилась. Разбухшее от влаги полотно входило в коробку плотно, а через несколько открываний дверь грозила вообще расслоиться и потерять презентабельный вид.

Леша включил свет. Гул дросселей люминесцентного светильника разбавил тишину. Алексей прошел к раковине и включил воду. Из крана полилась вода кофейного цвета. Леша отдернул руку. Воспоминания о доме нахлынули с новой силой. И снова он подумал, что с лекарствами этого бы не произошло. Лекарства не давали переступить ему грань. Грань, за которой он должен был находиться, иначе… Таблетки были в сумке у кровати. Даже если побежать и принять сразу две, их действие наступит не ранее чем через полчаса. Полчаса на грани. Твари его все равно не оставят. И если они собираются его убить, то полчаса им хватит, чтобы убить его, оживить, а потом снова убить.

Нет! Будь что будет!

Он повернулся к ванне. Вода полилась и там. Леша был уверен, что, когда вошел, штора с розовыми разводами была открыта, обнажая пожелтевший край. Сейчас штора была закрыта, а за ней кто-то стоял. Человеческая тень была неподвижна. Алексей потянулся к шторке, тень приблизилась, и Страхов отдернул руку. Тень замерла. Леша, не выпуская из вида ванну, шагнул к унитазу. На секунду обернулся, чтобы сорвать крышку с бачка. Сработал слив, и зажурчала вода. Страхов снова повернулся к ванне, держа на изготовку увесистую крышку.

Штора была отдернута, а ванна пуста. Бачок наполнился водой, и все стихло. Только гул светильника над зеркалом нарушал тишину. Зловещую, отвратительно тягучую тишину. Они пугали его. Леша взял крышку в одну руку, повернулся к двери и отшатнулся, едва не выронив свое орудие. Перед ним стоял обнаженный Андрей. Пять лет, конечно, не такой и большой отрезок времени, но на людей он может подействовать пагубно. Сына Алексея это не коснулось. Он будто вчера пришел из армии. И хотя первой мыслью было обнять сына, здравый смысл победил — Леша шагнул назад и поднял перед собой крышку.

Андрей усмехнулся. Из ноздри выползла огромная оса, заползла на нос, дернула крыльями и замерла. Следующая вылезла из вздернутого уголка губ. Проползла по щеке и замерла под глазом. Она была не меньше первой, но более беспокойной. Леша был уверен, что жужжит только вторая. Когда осы полезли отовсюду, Страхов замахнулся, но ударить сразу не мог. Барьер, какая-то заслонка не давали ему понять, что перед ним не сын, что в человеке не может жить рой ос. Здравый смысл вновь вышел победителем. Крышка бачка врезалась в ухмыляющееся лицо Андрея и почти не встретила сопротивления. Звук словно о фаянс ударилось множество горошин. В следующий миг все тело Андрея брызнуло миллионом насекомых. Осы разлетелись, а потом снова собрались, но уже просто в рой, чтобы атаковать человека. Страхов бросил в них крышку, которая со звоном разбившейся посудины врезалась в стену. Пока твари не собрались вновь, Алексей выскочил в комнату. Там его ждала Жанна с детьми. Стасик держал в руках какую-то книгу, а Алена блокнот.

«Уж они-то должны были измениться за пять лет», — подумал Леша.

Но они выглядели так, будто он отсутствовал пару недель. Алена повернула блокнот к Леше.

— Папа, смотри, что я нарисовала…

Наташа ненавидела переезды. Наездившись с родителями в детстве, она болезненно переносила любой переезд. Сейчас, сидя на узлах и коробках в собственном дворе, она раздраженно осматривала дом. Строение вполне удовлетворяло ее потребностям. На первом этаже располагалась кухня, гостиная, санузел и комнатка, которой предназначено стать палатой. На втором было три спальни.

Наташу воротило от всех этих тюков и коробок, разбор которых мог затянуться не на один месяц. Хорошо, хоть Костя пообещал отпроситься и помочь ей. Наташа взяла первую коробку с надписью «кастрюли» и понесла на кухню.

Единственное, что ей не понравилось в этом поселке, — это мертвая тишина. Машины проезжали редко, ни лая собак, ни кудахтанья кур. Даже ветер, начинавший трепать листву, казалось, замирал, чтобы не потревожить покой людей. Нет, это, скорее всего, из-за перемены мест. Переехать из пусть небольшого, но шумного города практически в деревню и не заметить разницы может только глупец. Кстати, и поменять мегаполис на вымирающий поселок мог тоже только глупец, к коим ее муж конечно же себя не относил.

Наташа вышла за второй коробкой. Поискала с надписью «тарелки», но не нашла и взяла верхнюю — «игрушки». Она почему-то думала, что коробка окажется намного легче, чем с кастрюлями. Но «игрушки» буквально оттягивали руки. Конечно, после распаковки может оказаться, что в «кастрюлях» — книги, а в «игрушках» — тарелки. В суматохе переезда всякое возможно, но по весу в коробке не иначе лежат гантели Костика.

У порога Наташа запнулась, и дно коробки разошлось. Из нее высыпались, как ни странно, игрушки. Она выругалась и, перевернув коробку начала собирать туда машинки и солдатиков. Размышления неизбежно привели бы ее к Илюше, но она всеми силами пыталась отвлечься. Думала о новом доме и старой квартире. В Донском у них была двухкомнатная квартира. Наташа хотела продать ее и, доложив, купить трехкомнатную. В общем, ее мысли были далеки от частного домовладения.

Она посмотрела на часы. Время близилось к полудню. Ее привезли сюда в десять. Пока разгрузили… Полтора часа прошли незаметно. Костя должен был подъехать позже, привести отца и сиделку.

— А пока я одна, — в тишине ее голос прозвучал словно пушечный выстрел. — Вот куда ты меня завез? — уже шепотом спросила Наташа.

Она подняла лисенка — мягкую игрушку, выигранную в тире, кажется, в Анапе. Посмотрела в тряпичную мордочку. Один глаз висел на ниточке, будто кто-то специально выдрал его. Наташа потрогала его, и (черная бусинка словно этого ждала) глаз оторвался, скатился по руке, отскочил от ступеньки и скрылся где-то под крыльцом. Кабанова положила лисенка поверх одноруких роботов и бесколесных машин. Илюша заглядывал внутрь всего, что можно было разобрать или просто сломать. Весь в отца. Костя все ремонтировал сам. Конечно, это он так один думал. Но дальше того, чтобы разобрать ее фен, телефон и еще кучу всего, у него не доходили руки.

Одноглазый лисенок теперь, конечно, мало чем отличался от игрушек-инвалидов, но собственное правило заставило Наташу отставить коробку и полезть под крыльцо. Она подстелила какую-то картонку и встала на колени. Среди маленьких камушков гравия бусинку можно искать с тем же успехом, что и иголку в стоге сена. Но она увидела ее практически сразу. Глаз лисенка лежал у фундамента дома. Наташа потянулась. Нет. Слишком далеко. Крыльцо было низким, поэтому даже такая хрупкая женщина, как Наташа, не могла заползти туда на четвереньках. Надо ложиться. Она подстелила еще бумаги и легла. Протянула руку и достала черную бусинку.

Вдруг справа какое-то движение, будто с крыльца кто-то спрыгнул. Она взглянула через вытянутую руку и ахнула. В проеме между землей и крыльцом Наташа увидела ноги. Детские босые ноги. Она замерла. И тут же отругала себя за ребячество.

«Ну чего ты испугалась, дурочка? Это же всего лишь ребенок».

Ей стало смешно, что она, как маленькая девочка, спрятав голову под крыльцом, решила, что остальных ее частей не видно. Наташа вылезла, встала и пошла к ребенку. Но у крыльца никого не было. Она посмотрела за дом, под крыльцо. Ни ног, ни их обладателя не было видно. «Надо завязывать с романами ужасов на ночь», — подумала Кабанова и, бросив бусинку-глаз в коробку, понесла ее в дом. Два любопытных детских глаза проводили ее из-за соседского забора.

Костя собрал бумаги и кинул их в стол. Запер ящик на ключ. Он спешил домой. Домой! Детское, давно забытое чувство нахлынуло на него. Он мечтал о доме. Давно мечтал. Жить в двухкомнатной квартире с родителями он смог недолго. Съемное жилье не то чтобы было не по карману, но как только Костя представлял, что мог бы эти деньги вкладывать, например, в ипотеку, ему становилось дурно. После трагедии прошлым летом все решилось быстро и бесповоротно. Едва закончив с похоронами, Константин оставил заявки в двух крупных банках, принялся объезжать округу в поисках подходящего дома. Самое странное, что, несмотря на косые взгляды сослуживцев, соседей и знакомых, это его здорово отвлекло от потери сына и матери. Потерять в один день двух любимых людей… Трех — отец тоже не оклемался после той аварии. Растение, за которым нужен беспрестанный уход. Он винил отца в гибели мамы и Илюши. Сначала винил, но потом пришло осмысление. Это авария, которых в год по России более ста восьмидесяти тысяч происходит. Это как рулетка. Сраная русская рулетка. Костя не только ипотекой занимался, он вычитывал официальные заключения, вникал в статистику. Черт бы побрал эту статистику. Набор сухих цифр без боли и сожалений, без скорби и утрат, будто говорилось о спичках или скрепках. Двадцать четыре тысячи погибших за год и среди них Илья и мама.

Костя вытер слезу. Год слишком маленький срок, чтобы боль от утраты притупилась и не ранила душу. Возможно, и жизни не хватит — чтобы заглушить ее. Единственное, что его отвлекало, это суета, которую он сам себе создал. Сбор документов, ожидание решения, поиск подходящего жилья… А теперь он будет занят домом. Покрасить фасад, проверить проводку и сантехнику… Работы хватит, а он и не против.

Костя подошел к старенькому минивэну отечественного производства, повозился с ключами и, наконец найдя нужный, открыл дверь. Ему казалось, что от скрипа двери могли сработать сигнализации автомобилей в непосредственной близости от него. Отцовская «Надежда», стоявшая в гараже лет пять, забытая всеми. До дня катастрофы так и было. После аварии Костя ни разу не задумался об утрате имущества. Отец в тот вечер взял его «Додж Калибр». Хорошая машина, взятая по лизингу. Хорошая машина, но никого это не спасло. В общем, оставшись без «колес», стало трудно решать проблемы. А их навалилось… Вот и пришлось взять этот тазик с болтами. Хотя старушка исправно служила, почти не капризничала. Уже год он на ней «и в огонь, и в воду». Даже дом искал на ней.

Поиск дома занял месяца три. Костя едва не согласился на обложенную кирпичом деревянную хибару на окраине Подлесного. Он предполагал, что банк может не одобрить его вынужденный выбор, хотя риелторы его убеждали в обратном, но Костю беспокоило другое. Жить в доме, который тебе не приглянулся даже со второй попытки, хуже, чем жить в двушке с отцом-инвалидом и сиделкой. Он отказался от этой затеи. Срок одобрения банком подходил к концу, а Костя не имел ни одного варианта. Не имел и даже не представлял, где его взять. Он объехал все близлежащие деревни и поселки, просмотрел кучу объявлений и причудливо пересекающиеся с ними предложения местных риелторов. И ничего. То дом мал, то комнаты, то потолки низкие, то окна узкие, то вид перед домом отвратительный, то соседи некрасивые. Костя и сам понимал, что это маразм какой-то. Его придирки ни в какие ворота. Если вид, окна и потолок можно отнести в строительную категорию, то конкурс красоты для соседей — это в категориях психических заболеваний. Но он успокаивал себя поговоркой «Покупаем не дом, а соседа». Поэтому то, что он часто видел у продающихся объектов, вызывало в лучшем случае грусть. Соседи были отвратительны как внешне, так и внутренне. У Кости сложилось такое впечатление, что это вполне себе самостоятельное племя, выращенное где-то на другой планете.

Но потом произошло чудо. Он нашел тот самый дом, который очень долго искал. А самое главное — по обе стороны от участка соседей не было. Он даже не спросил, почему оба дома пустуют. Его все устраивало. Кроме того, дом был чудесным и еще по одной причине — Костя не замечал его на протяжении двух лет, что проезжал на работу через Васильевку. А возможно, его действительно не было. Долго ли при нынешних технологиях возвести двухэтажный дом. В общем, Костю не интересовало прошлое этого дома, он собирался все начать сначала, и дом будет значимой деталью в его настоящем и будущем.

Это было предупреждение. Предупреждение не соваться в дом. И, надо полагать, оно было не от официальных представителей власти. Алексей решил не медлить. Твари боятся его, раз уж решили припугнуть. Когда появились Жанна с детьми, Леша едва не сдался. Твари знали его слабое место, вот и обратились близкими.

Страхов вышел из гостиницы в шесть утра и направился к автобусной станции. Минут сорок езды с одной пересадкой в Донском давали ему время еще немного подумать. Хотя времени подумать у него было с лихвой. Пять лет достаточно, чтобы распланировать дальнейшую жизнь не только свою, но и персонала с пациентами всей психиатрической больницы. Выйдя из застенков режимного объекта, он знал, что будет делать и куда пойдет, но каждый метр, каждый шаг, сделанный в сторону злосчастного дома, дарили сомнения. Лешу не страшила уголовная ответственность, его пугало до колик, до судорог в конечностях то, что он никогда не сможет вернуть свою семью. Он вспомнил последнюю встречу с двойниками в гостинице. Ухмылки, осы, рисунок дочери. Что он значил?

Тягостное ощущение от вечерней встречи было слегка разбавлено. Настроение не улучшилось, но легкость определенно пришла.

Алексей вышел при въезде в Васильевку. Решил пройтись пешком. Как подступиться к дому, он еще не знал. Пока надо было побыть где-нибудь поблизости. Первым на ум пришел Роман — сосед напротив, любитель «стрельнуть» сигаретку и понаблюдать в бинокль за соседями. Не исключено, что он до сих пор злится на Алексея за отобранное ружье. Сам виноват. Да и если с документами все в порядке, наверняка ему его вернули. Слабое утешение, что пять лет приличный срок, чтобы забыть человека, не то что его проделки, все-таки было. Иначе придется ночевать под его забором. Потому что к забору своего… к забору дома, когда-то принадлежавшего ему, он подойти пока не решался. Если твари за двенадцать километров так смогли нервы помотать, у дома они церемониться не будут. Они убьют его.

Эта мысль, словно разряд тока, заставила ноги быстрее двигаться. Они убьют его. Если в номере они предупреждали, говорили «не суйся», то рядом с домом с ним будет покончено. Впервые со дня освобождения (и из лечебницы, и от таблеток) эта мысль напугала его. Он понял, что может умереть, так и не простившись с детьми. Со своими детьми и с Жанной. С той Жанной, которая боялась ос, с той Жанной, которую любил больше жизни.

Фариде не нравилась работа сиделкой. Вымывать дерьмо, подтирать слюни и, самое бредовое, разговаривать с тем, кто тебя даже не слышит. Это все равно что разговаривать с фиалкой на окне. Дерьмо. Она ехала сюда не для этого. По образованию методист дошкольного воспитания, она могла бы работать воспитателем в детском саду или учительницей младших классов, но у себя на родине она получала бы гроши, а здесь, в России, она была иностранкой, и самое лучшее, что ей светило в детском саду, это должность нянечки. И снова дерьмо. Вымывать и подтирать, но хоть можно было все это делать молча. Но зарплата у нянечки в разы меньше, чем та, которую пообещали ей в семье Кабановых.

Старик был парализован. В его говне было больше жизни, чем в глазах. Влажных, как два яичных белка. И если б не деньги, обещанные ей за уход, она бы и пальцем не пошевелила. Старик раздражал Фариду, и иногда она не сдерживалась — дергала его дряхлые руки до хруста в суставах, чтоб только никто не видел, и ругала его на своем языке, вполголоса. Это не давало эмоциональной разгрузки в полной мере, но небольшое успокоение приносило.

Телефон зазвонил, когда Фарида усаживала с очередным крепким словцом на языке своих предков старика в кресло. Она чертыхнулась уже по-русски и посмотрела на дисплей. Костя. Натянув нежную улыбку, как будто собеседник ее увидит, Фарида нажала зеленую трубку.

— Да, Костя, — заискивающе произнесла сиделка.

Выслушала, кивая, а потом убрала трубку в карман джинсов. По мере того как сходила улыбка со смуглого лица, глаза становились холоднее.

— Ну поехали, старикашка.

Фарида толкнула старика в грудь, отчего его голова завалилась набок и тонкая нить слюны потянулась из уголка рта.

— Ты отвратителен! — Фарида скривилась и вытерла подбородок и рот мужчине салфеткой.

Развернула кресло и толкнула к двери.

Ей нравился Костя, но, как только она представляла его на месте старикашки, симпатия, а уж тем более желание пропадали. Ее не посвящали в семейные тайны — она не знала, по какой причине старик оказался в таком положении, но что-то ей подсказывало, что это может быть врожденным. А это значит, что у Кости плохая наследственность. А ей не нужен обездвиженный муж. «Эй, — остановила сама себя Фарида. — Размечталась. У него жена есть».

От мыслей о Наталье Фариду передернуло. Жена не стена, как говорят здесь. А ее дед говорил: «Халат — того, кто его надел, конь — того, кто на него сел». Фарида очень хотела надеть и непременно сесть.

— Давай помогу.

Фарида вытолкнула кресло из подъезда, когда навстречу им вышел Константин. Она с улыбкой на губах слегка наклонилась вперед и втянула воздух. От Константина хорошо пахло, и она очень надеялась, что ее шумные вдохи при встрече с ним остаются незамеченными. Он перехватил кресло и покатил его к распахнутой двери «Надежды». Очень надеялась. Иначе этот «халат» ее не подпустит к себе.