Четверг. 3 июня
Должно быть, она уснула и какое-то время проспала, потому что, открыв глаза, поняла, что на дворе глубокая ночь и мертвая тишина. Чувствуя какую-то смутную вину, пошатываясь и не вполне понимая, где находится, Анника встала и пошла в спальню, взглянуть на детей.
Эллен безмятежно посапывала с большим пальцем во рту, и Анника осторожно вытащила его. Погладила дочку по головке, и Эллен довольно шмыгнула носиком, но не проснулась. Калле, изредка всхрапывая, крепко спал с открытым ртом.
«Он придет, — подумала она. — Папочка вернется к нам, обязательно вернется».
Ей была невыносима сама мысль о том, что все может сложиться и по-другому. Надо отвлечься от душевной боли. Анника знала только один способ. Она пошла в кабинет и включила компьютер.
Она начала писать и написала обо всем: о шантаже Каролины, о ее тайне, о ее ослеплении Тореллом, о том, что сказал Бернард, и о реакции Эббы, о своих собственных умозаключениях, о приезде полиции.
Закончив, она отправила текст двум адресатам — К. и Янссону. Оба письма она сопроводила одним и тем же заголовком: «Примечание: запрет разглашения!»
Пусть делают что хотят.
Она выключила компьютер и некоторое время неподвижно сидела за столом, глядя в окно. Летняя ночь отливала черной синевой. Дул ветер, но было тепло. В старом доме Гопкинса горел свет — на кухне и в цокольном этаже. В доме Эббы было темно. Наверное, она еще не вернулась из больницы.
Глаза горели от переутомления, но сна не было. Она вошла в ванную и остановилась в двери, глядя на ванну. Она была пустая и чистая: Анника отполировала эмаль замшей. Никаких больше мертвых женщин в ее ванне.
Она вздохнула, вздох перешел во всхлип, а затем в рыдание.
«Он вернется, — подумала она. — Он должен вернуться домой. О, Господи, сделай так, чтобы он снова вернулся ко мне!»
Она уселась на унитаз и подперла голову руками, прислушиваясь к своему тяжелому дыханию. Удары сердца отдавались в ушах, руки мелко дрожали.
«Как ты мне нужен. Я люблю тебя. Прости меня, прости».
— Я же не хотела тебя обидеть, — прошептала она.
Она заплакала, обхватив руками голову, и плакала до тех пор, пока не иссякли слезы. Она не могла больше плакать, в доме стояла тишина, а в душе поселилась невероятная пустота.
Анника посидела еще несколько минут, а потом встала, чувствуя себя совершенно разбитой и измотанной.
«Все устроится, все устроится само собой. Не знаю как, но все уладится».
Она взяла зубную щетку, потянулась к тюбику и обнаружила, что он пуст. Почистила зубы водой, потом вымыла лицо дорогим мылом и причесалась. Внимательно посмотрела на себя в зеркало — какие у нее припухшие и отчужденные глаза. Она нагнулась через раковину ближе к зеркалу; лицо покрыла тень, смазавшая черты.
Она закрыла глаза, выпрямилась, вновь открыла глаза и оглядела ванную.
Все сияет, блестит и пахнет хлорной известью.
Анника выключила свет и вышла на лестничную площадку. В окутавшей ее темноте почему-то стало легче дышать.
«Все зависит от меня, — решила Анника. — Я все сделаю, если захочу. Главное — начать. Хуже уже не будет».
Она сделала несколько шагов к лестнице, когда раздался трескучий грохот. Звук был каким-то нереальным, как во сне, и показался Аннике страшно далеким. Она не испугалась, скорее удивилась. За грохотом тут же последовал оглушительный звон разбитого стекла.
Что за черт?..
Она выбежала на лестницу. В лицо ей ударил порыв ветра. Фигурное окно рядом с входной дверью было разбито и зияло, впустив в дом ночь. Анника подошла ближе, и только теперь до нее дошло, что случилось. От страха у нее зашевелились волосы. Кто-то среди ночи бьет стекла в ее доме. Кто-то подошел к крыльцу и разбил фигурное окно…
Сердце Анники бешено забилось, она задышала так, как будто бежала длинную дистанцию. Перескакивая через три ступеньки, кинулась к разлетевшимся по полу осколкам, и в это время дом потряс второй удар. На этот раз над головой Анники.
Разбилось окно в спальне Эллен.
Она повернулась и бросилась наверх. Рывком распахнула дверь дочкиной спальни, и в этот момент в разбитое окно влетел какой-то тяжелый темный предмет с приделанным к нему тлеющим фитилем.
Еще до того, как предмет упал на пол, Анника поняла, что это.
Большая стеклянная бутылка, полная жидкости и заткнутая горящим матерчатым фитилем. Коктейль Молотова.
Когда бутылка ударилась об пол, разбилась и в комнате вспыхнуло ревущее пламя, Анника закрыла дверь. Жар огня проникал сквозь дверь, обдавал горячей волной. Анника отбежала от двери, слыша, как воет огонь за тонкой дощатой филенкой. Господи, этого не может быть. В следующий момент разбилось оконное стекло в комнате Калле. Через полуоткрытую дверь Анника видела, как на детскую кроватку упал тяжелый кирпич. Она понимала, что надо бежать в спальню, но не могла пошевелиться. Она безвольно смотрела, как в разбитое окно влетает еще одна бутылка с горящим фитилем в горлышке. Если это тоже бутылка, то последняя ли?
Столб огня ударил в потолок спальни Калле, как только бутылка разбилась, ударившись о стену над кроватью сына. Мгновенно испарившийся бензин вспыхнул, огонь начал стремительно пожирать занавеску с машинками и книжную полку из ИКЕА.
Анника смотрела на огонь как зачарованная, не в силах сдвинуться с места. Жар такой невыносимо горячей волной обдал ее волосы и кожу, что она инстинктивно попятилась к закрытой двери спальни.
Дети. О господи, дети!
Она с трудом открыла дверь и ввалилась в спальню, закрыла дверь. Под одеялом виднелись маленькие силуэты детей. Прочь отсюда, прочь!
Самое опасное — это дым, убивает дым, а не пламя, во всяком случае, сначала. Она взглянула на закрытую дверь и увидела, что ядовитый дымок уже просачивается сквозь щели. Она бросилась к кровати и сорвала с Эллен одеяло.
— Дети! — неистово закричала она, бросив одеяло на пол и стараясь заткнуть щель между дверью и полом. Потом она снова метнулась к кровати. — Эллен! — закричала она, ставя дочку на ноги. — Эллен, нам надо быстро бежать из дома!
Девочка испуганно смотрела на мать, ничего не понимая со сна. Анника подхватила девочку на руки и подбежала к окну, чувствуя влажное от пота горячее тельце под пижамкой.
— Эллен, — прошептала Анника, едва дыша. — У нас пожар. Я помогу тебе выбраться отсюда. Ты побежишь к изгороди, сядешь там и будешь ждать меня и Калле. Поняла?
Девочка громко заплакала.
— Мамочка, — кричала она, — мамочка, нет, мама!..
Анника расцепила обвившие ее шею ручки Эллен и поставила девочку на пол у окна. Потом вернулась к кровати и сдернула одеяло с Калле.
— Калле! — крикнула она, тряхнув мальчика за плечи и срывая простыню с половины Томаса. — Калле, иди к окну, встань рядом с Эллен. Наш дом горит!
Мальчик сел, ничего не понимая. Белая повязка на голове выделялась в темноте ярким пятном. Анника слышала, как за дверью ревет пламя.
— Калле, сюда!
Она бросилась к дочери, скручивая простыню в тугой жгут. Этот жгут она обмотала вокруг туловища кричавшей девочки. Нет, она не хочет, чтобы ее обвязывали простыней, она хочет к папе. Эллен, ничего не соображая, бросилась к двери. Анника поймала ее.
— Эллен! — крикнула она. — Эллен, послушай меня. Мы умрем, если ты не будешь меня слушаться!
Калле громко плакал у окна, трясясь всем телом. Углом глаза Анника заметила темную полоску на штанине, Калле обмочился.
— Мама! — кричал он. — Я не хочу умирать!
«Я не смогу ничего сделать, — мелькнуло в голове Анника. — Мы все умрем. Я ничего не смогу, это невозможно».
Где-то в глубине души она понимала, что так думать нельзя, что все зависит от нее, она спасет детей и спасется сама.
Она поставила дочку рядом с Калле, потом крепко обняла обоих.
— Вот что мы сделаем, — сказала она с ледяным спокойствием. — Мы начнем с тебя, Калле. Ты большой мальчик, ты справишься. Это очень легко. Я обвяжу простыню вокруг твоего живота, это будет как веревка. Я спущу тебя на террасу. Ты будешь стоять там и поможешь Эллен, когда я спущу и ее. Понятно?
— Я не хочу умирать, — хныкал Калле.
— Калле, — она приподняла пальцами его подбородок и заглянула сыну в глаза, — слушай меня, Калле. Ты мне поможешь. Ты большой мальчик и поможешь сестренке, когда я спущу ее вниз. Она еще такая маленькая.
— Я не маленькая, — сказала Эллен, и Анника, попытавшись улыбнуться, погладила дочку по щеке.
— Ты права, — быстро проговорила Анника. — Помоги мне спустить Калле вниз.
Эллен серьезно кивнула. Слезы ее мгновенно высохли.
Анника завязала голубую простыню на животе Калле.
«Смогу ли я это сделать, — подумала Анника. — Не уроню ли я его?»
В комнату повалил дым, края двери начали тлеть и обугливаться.
— Ладно, — сказала Анника, открывая окно, — ты готов?
Она заставила себя улыбнуться сыну, когда у него снова задрожали губы и он побежал было к двери. Анника быстро подняла его на подоконник, развернула лицом к саду и спустила его ножки с подоконника. Она привязала простыню к переплету оконной рамы и подтолкнула мальчика к краю. Мальчик вскрикнул от страха, жгут рывком натянулся, скользнул вниз еще на полметра, но Анника сумела его остановить.
Что, если он выскользнет из петли? — подумала она и отпустила простыню еще немного, потом еще. Потом еще, пока она не закончилась.
Она не могла выглянуть в окно и посмотреть, далеко ли еще до террасы.
— Ты внизу, Калле?! — крикнула она.
Мальчик не ответил.
— Тебе еще далеко?
Нет ответа.
Придется рискнуть.
Она взяла себя в руки и отпустила простыню и поняла, что Калле пролетел еще сантиметров двадцать и приземлился на террасе. Она бросила простыню и выглянула.
— Калле, у тебя все хорошо?
Мальчик сидел, свернувшись клубком, на террасе, глядя на дом.
— Мама, — закричал он, — у нас горит кухня!
В спальне было уже нечем дышать от дыма. Дверь горела.
— Калле, я сейчас спущу Эллен. Помоги ей, когда она окажется внизу!
Не ожидая ответа, она склонилась к дочке.
— Теперь твоя очередь, — сказала она, пытаясь улыбаться. — Калле уже внизу, он тебе поможет. Это хорошо, правда?
Девочка кивнула и терпеливо стояла, пока Анника дрожащими руками обвязывала ее другой простыней. Потом она посадила девочку на подоконник и столкнула вниз, как Калле.
Рывок был не таким сильным на этот раз, Эллен была намного легче своего брата.
Анника опустила Эллен еще на метр.
Жар обжигал спину, мысли путались. Потеряв способность связно думать, Анника вскочила на подоконник и бросилась вниз. Она летела вперед и вниз, со второго этажа на террасу, когда комната за ее спиной превратилась в море бушующего пламени.
Она упала на стоявший на террасе стол.
Ударилась ногами о середину столешницы, которая прогнулась под ее тяжестью. Боль пронзила все ее тело. Анника проехалась на четвереньках к краю стола, но каким-то чудом удержалась на нем и ухватилась за один из стоявших возле стола стульев.
Мир остановился. Анника закрыла глаза и вздохнула.
Боль стихла. Она села, выпрямила ноги. Они болели, но были целы.
Дети? Что с ними?
Она с трудом слезла со стола и выпрямилась. Невыносимо болели бедра.
Калле и Эллен стояли рядышком возле террасы, приподнявшись на цыпочки и стараясь заглянуть через перила.
— С вами все в порядке? — спросила Анника, осторожно спускаясь к ним. Она все еще не была уверена, что у нее целы все кости. — Вы не ушиблись?
Дети покачали головой. Ветер трепал их волосы.
За спиной Анники от жара лопнуло оконное стекло, веером брызнули осколки. Она инстинктивно наклонилась вперед, прикрывая собой детей.
— Пошли, — сказала она, беря их за руки. — Надо отойти подальше от дома.
Дети послушно пошли за ней, держа ее за руки, в пижамках, босиком по мокрой от росы траве к дому Эббы. Вдали послышались сирены пожарных машин и карет скорой помощи. В стоявших вокруг домах начали зажигаться огни.
В этот момент она увидела его.
Все ее тело напряглось, превратившись в комок нервов, пропитанных адреналином. Руки снова задрожали.
Он стоял за живой изгородью и смотрел в ее сад. Ее он не видел, так как, выгибая шею, внимательно смотрел на второй этаж горящего дома, переступая с ноги на ногу, чтобы лучше рассмотреть.
— Мама! — крикнул Калле и протянул руку в сторону Вильгельма Гопкинса. — Это наш глупый сосед!
Анника шикнула на него и пригнулась.
«Я не хочу, чтобы он знал, что мы живы, — подумала она. — Он не видел, как мы вышли, и думает, что победил».
Беззвучно переступая босыми ногами, Анника и дети прокрались через дорогу в сад Эббы.
— Мама, почему загорелся наш дом? — спросила Эллен.
Анника облизнула сухие губы и с трудом ответила:
— Знаешь, в домах иногда случаются пожары.
У Эллен задрожали губки.
— А где папа?
— Папа на работе, — объяснила Анника. — Папа сегодня работает допоздна.
— Вы поссорились, — сказал Калле.
— Где Поппи? — вдруг спросила Эллен. — Мама, где Поппи и Людде? Мама, они сгорели?
Она тихо и беспомощно заплакала и рванулась назад, к дому. Анника едва успела поймать ее.
«Я не могу больше здесь оставаться, — подумала Анника. — Я не могу оставаться здесь и видеть, как на глазах моих детей горит их дом. Я не могу допустить, чтобы они поняли, что наши соседи подожгли наш дом и смотрят, как мы заживо в нем горим».
— Поппи, — безутешно рыдала Эллен. — Я хочу Поппи…
Сотовый телефон лежал в кармане.
Анника вытащила его и посмотрела на дисплей. Никто не звонил. Томас не звонил. Сообщений тоже не было.
Она позвонила Томасу, но его телефон был выключен. Информация доставлялась в центр сообщений. Что она может сказать? Что делать? С чего начать?
Она закончила вызов и позвонила в такси.
Но у нее нет денег, да и куда ей ехать?
Она посмотрела на дом.
Лопнули все остальные окна. Огонь полыхал теперь во всех комнатах. Вой сирен стал ближе, но пожарные уже ничего не смогут сделать. Скоро рухнет крыша.
Ей хотелось плакать, но слез не было. Ей хотелось кричать, но она словно онемела.
Дети тесно прижались к ней с обеих сторон, и она поняла, что не должна здесь стоять.
Целью поджога были дети. Бутылки с зажигательной смесью бросили в их комнаты. Было три коктейля Молотова. Один бросили на первый этаж, один в комнату Эллен, третий — в комнату Калле.
Горючую смесь не бросили в их с Томасом спальню.
«Они знали, что я первым делом кинусь спасать детей. Мы не должны были выйти отсюда живыми. Мы должны были умереть».
В этом было что-то личное.
Месть. Месть просто за то, что они здесь жили.
Вильгельм Гопкинс покинул свой пост у живой изгороди и направился к крыльцу. Остановившись, он тщательно вытер ноги, прежде чем войти в дом.
«Ты заплатишь за это, — подумала Анника. — Пусть это будет последнее, что я сделаю в своей жизни, но ты дорого за это заплатишь».
Через несколько минут на подъездную дорожку к дому Эббы свернуло с дороги вызванное такси.
Анника вместе с детьми села на заднее сиденье и назвала шоферу адрес Анны Снапхане.
— Черт, — сказал таксист, округлившимися глазами глядя на пылающий дом. — Кто-нибудь вызвал пожарную команду?
В этот момент к дому Анника подъехала первая пожарная машина.
— Мне надо будет подняться в квартиру, — хрипло сказала Анника шоферу. — У меня нет денег. Вы подождете, пока я поднимусь и спущусь?
— Нет, так дело не пойдет, — ответил таксист, посмотрев на странную пассажирку в зеркало заднего вида.
Она закрыла глаза и откинулась на подголовник.
— Я очень вас прошу, это горит мой дом.
Он тронулся и медленно поехал мимо пожарной машины. По дороге они встретили мчавшиеся по Винтервиксвеген к месту пожара машины скорой помощи. Их синие мигалки разрывали черноту ночи.
Ночь скоро кончится, вдруг подумала Анника.
Такси ехало вдоль берега к городу. На западе небо было еще непроницаемо темным, но сзади в салон такси лился свет, и это был не отсвет пожара. Скоро солнце выкатится из-за горизонта, подумала Анника.
— Как начался пожар? — спросил шофер.
— Я не могу сейчас об этом говорить, — ответила Анника.
Дети с обеих сторон жались к ней, свернувшись клубочками на сиденье, и она беспрерывно гладила их по волосам и пижамкам. Вскоре детей укачало, и они уснули.
Убедившись, что дети спят, она взялась за сотовый телефон.
К. ответил на звонок по прямому телефону сразу.
— Не ждал услышать тебя еще несколько часов, — сказал он.
— Мой дом горит, — бесцветным голосом сообщила Анника. — Кто-то специально его поджег. В детские комнаты бросили по коктейлю Молотова.
Инспектор молчал. Было слышно, как он шуршит какими-то бумагами.
— Ты не пострадала? — спросил он наконец.
— Я спустила детей из окон на террасу по простыням.
— Можно ли спасти дом?
— Никаких шансов, он сгорел дотла.
Инспектор вздохнул.
— Ну, ты знаешь, что делать… — сказал он.
— Я знаю, кто это сделал, — выпалила она. — Это Вильгельм Гопкинс, старик, живущий рядом. Это он позвонил в полицию насчет машины Бернарда Торелла. Он стоял в кустах и смотрел на пожар, когда мы выбрались. Это он поджег.
— Почему ты так думаешь?
Анника отбросила волосы со лба и только теперь поняла, что вся вымазана сажей.
— Он пытался избавиться от нас с того момента, как мы приехали. Он ездит на машине по моей лужайке, он портит своей газонокосилкой мою цветочную клумбу.
— Но это же не обязательно значит, что он хотел убить тебя и твою семью.
— Он с самого начала пытался от нас избавиться. Он копал…
Она замолчала. Сил говорить больше не было.
— Это было что-то сугубо личное, — сказала она наконец. — Тот, кто это сделал, хотел причинить мне страдания. Сначала разбили окно на первом этаже и подожгли лестницу, чтобы мы не могли выбраться. Потом он разбил стекла в детских спальнях. Я сама видела, как кирпич влетел в спальню Калле, а потом в разбитые окна он бросил бутылки с бензином. В детские спальни. В детские спальни!
Она тихо заплакала.
— Я сейчас по горло занят Бернардом, — сказал К. — Приезжай завтра, когда немного поспишь. Тогда и поговорим.
— Хорошо, — сказала Анника.
Она еще раз попыталась позвонить Томасу.
Ответа не было. Абонент недоступен.
Оставьте сообщение после сигнала. Бип.
Несколько секунд она бесшумно дышала в молчавшую трубку, глядя, как огни пригорода мелькают за окнами. Потом откашлялась. Надо сказать ему, что случилось и что с детьми все в порядке.
Потому что его там не было. Его там не было.
Ей пришлось справляться одной. Он оставил ее, и ей пришлось самой спасать себя и детей.
Такси проехало границу Рослагстюлля и покатилось к центру Стокгольма.
Анника нажала отбой.
Кошечка, часто дыша и чувствуя, как потеют ладони, шла в зону паспортного контроля. Как же она ненавидит эту гребаную страну. Даже аэропорт источает самодовольство: малолюдный, со вкусом отделанный, эффективный. «Арланда» — что за название для аэропорта, какое-то изуродованное словосочетание, попытка произнести air landing?
Она попыталась включить разум и поняла, что дело вовсе не в географическом положении. Нет, дело было в том, что касалось ее лично, как всегда. Она упустила некоторые вещи, не слишком важные, но этого могло хватить, чтобы все остальное пошло прахом.
И во всем виноваты здешние люди. Что за народ здесь обитает?!
В этой стране ненормальная полиция. Они сидят в своих крошечных комнатках и занимаются всякими погаными мелочами, искренне считая, что занимаются самым важным на свете делом. Они не стесняются пользоваться в своих мелочах самыми современными технологиями. Как же все это раздражает!
Были еще эти ублюдки, законопослушные, наблюдательные граждане. Они везде, они все замечают, все аккуратно записывают, а потом звонят в свою чудесную любезную полицию и рассказывают обо всем, что показалось им подозрительным. Какие ничтожества, какие неудачники и слабаки! Даже в какой-нибудь сраной глуши, прогуливаясь с собакой, они остановятся и позвонят, чтобы о чем-нибудь доложить. Как они вообще могут так жить?
Но хуже всех была эта маленькая героиня, эта ах какая расчудесная журналистка. Какая она добросовестная! Как она вникает в детали! Как она точна и аккуратна!
Значит, они ее опознали. Чудесно! Многие защитные барьеры рухнули, но далеко не все. Повреждения серьезны, но все еще можно поправить.
Очередь продвигалась медленно и рывками. Она вздохнула, поставила сумку на пол и проверила, в кармане ли маленькая коробочка. (Когда она оказывалась в общественном месте и ей предстоял контакт с властями, она всегда следила, чтобы коробочка была под рукой.)
Да, эта маленькая журналистка… Ну что ж, теперь она навсегда перестанет сочинять свои репортажи.
Кошечка попыталась ощутить спокойную гордость за хорошо сделанную работу, но почему-то не смогла.
Подстроить смерть на пожаре — это грязная работа, ниже ее достоинства. Пожар — слишком громоздкий и ненадежный инструмент.
Но на этот раз все прошло как по маслу. Коктейли Молотова упали точно в детских спальнях. Она следила за пожаром до тех пор, пока не загорелся весь дом и приехали пожарные расчеты. Из входной двери никто не вышел, никто не выпрыгнул из горящих детских спален. Ни одна «скорая помощь» не смогла увезти обугленных детишек.
«Вот как я тебя проучила, сука», — подумала она.
Но расслабиться и успокоиться она все равно не могла. Никаких поводов для тревоги нет. Ее российские документы хороши настолько, насколько могут быть хороши поддельные документы. Паспортом пользовались всего один раз. У них нет никаких оснований связать ее русскую личину с подлинной личностью.
«Не говори „гоп“», — одернула себя Кошечка.
Квартиру в Коста-дель-Соль конфисковали, так же как и виллу в Тоскане (это не имело особого значения, так как итальянцы тоже были изрядные сукины дети — вечно задирают нос, не хуже чем эти шведы). О том, чтобы вернуться домой, в Бостон, не могло быть и речи. Но счета в швейцарском банке уцелели, вместе с квартирой в долине Бекаа. Ливан — чудесная маленькая страна. Она там была почти счастлива. Нет, ей не о чем жалеть, совершенно не о чем.
Вот и ее очередь. Она поправила очки на носу и просунула в окошко паспорт, улыбаясь и стараясь напустить на себя скучающий вид.
Все, скоро все это будет позади.
Полицейская сучка за стеклом принялась внимательно рассматривать паспорт, — потом что-то настучала на клавиатуре своего компьютера. У Кошечки забилось сердце. Она нервно облизнула губы и судорожно сглотнула.
Да давай же, мать твою!
Женщина за стеклом внимательно посмотрела на нее, потом сильно развернула паспорт. Аккуратнее! — захотелось сказать Кошечке. — Он же новый!
— Какие-то проблемы? — спросила она на ломаном английском.
Женщина не ответила — высокомерная ведьма. Вместо ответа она сняла телефонную трубку, набрала какой-то номер и стала ждать. Она подняла глаза и испытующе посмотрела на Кошечку, как будто хотела словно рентгеновскими лучами просветить ее до самых бездонных глубин души. Женщина что-то сказала в трубку на своей ужасной скандинавской тарабарщине, выслушала, что ей ответили, и положила трубку. Потом она встала, задвинула стул под стол и вышла в коридор из двери своего аквариума. Кошечка внимательно следила за ее действиями. Офицер полиции шла прямо к ней. Но, странное дело, Кошечка вдруг поняла, что не может сдвинуться с места. Хуже того, она вообще не испытывала ни малейшего желания бежать.
— Мисс Хаусман? — сказала женщина, остановившись перед Кошечкой и взяв ее за локоть. — Мисс Френсис Хаусман? Прошу вас пройти со мной.
Кошечка сразу поняла, что ее опознали. Когда-то ее назвали Френсис — в честь первой женщины — члена американского правительства.
Кошечка сунула руку в карман и раскрыла коробочку.
— Надо было слушать папу, — сказала она.
Нащупав капсулу, она молниеносно бросила ее в рот.
Надо было выйти замуж за Гранта, подумала она и раскусила капсулу с цианистым калием.
