Среда. 2 июня

Анника подумала, что сейчас умрет, когда зазвонил будильник. Тело ныло и болело от усталости; было такое впечатление, что она не спала целый год.

Она перевернулась на спину, опасливо скосила глаза и увидела, что рядом кто-то лежит. Но это был не Томас, а Эллен. Волосики разметались по подушке. Анника наклонилась над дочкой и стянула одеяло с ее личика. Реснички ее подрагивали, значит, девочка спала.

Радость моя, подумала Анника и осторожно провела ладонью по головке Эллен.

Потом она снова легла на спину и напряженно прислушалась к звукам на кухне.

Нет, вода из кранов не течет, газетные страницы не шелестят, посуда не звенит.

Надо надеяться, что Томас ушел, подумала она.

Значит, выяснение отношений откладывается до вечера.

Вечером она ему не позвонила. Томас тоже ее не искал. Когда она вернулась домой, он уже спал, и она пробралась в постель рядом с ним и Эллен, не разбудив их.

Сегодня он ушел и не стал ее будить, и Анника облегченно вздохнула.

Эллен неловко зашевелилась и сладко потянулась, напомнив Анника Вискаса, старого, давно почившего кота.

Надо встать, подумала Анника. Надо приготовить завтрак и отвезти детей в детский сад.

Калле сегодня тоже пойдет в свою группу.

У нее сжалось сердце: ее мальчик такой ранимый.

Если бы она могла что-то сделать.

Если бы у нее была власть, была сила.

«У меня есть сила», — подумала она.

Анника смотрела в потолок, собираясь с мыслями.

Есть способы и средства обрести силу, даже если ее у тебя раньше не было. На самом деле это легко. Всю свою жизнь она только этим и занималась. Сила не дается бесплатно — она всегда имеет цену, но в этом случае Анника была готова платить;

«У меня есть выбор, — подумала она. — Я смогу, если захочу…»

Она повернулась на бок и подползла к дочери.

— Эллен, — прошептала она. — Пора просыпаться.

Она принялась гладить ребенка по волосам, и Эллен наконец открыла глаза и принялась сонно поводить головой, пока не увидела Аннику.

На личике обозначилась улыбка — эта улыбка! — излучавшая непоколебимую уверенность и безусловную любовь. Потом послышался сонный голос:

— Мамочка!

Влажные со сна ручки обвили шею Анники, она ощутила сладкий запах детской кожи и хлопковой пижамки. Анника заключила дочку в объятия и принялась ее покачивать. Пролежать бы так целую вечность, баюкая родное дитя!

— Мы сегодня пойдем в садик, мамочка?

— Да, — прошептала в ответ Анника. — Сегодня у нас день садика.

Девочка высвободилась из материнских объятий и счастливо запрыгала на абсурдно дорогом матрасе.

— Сегодня я доделаю сумку! — закричала она. — Я делаю сумку, мама, с красными кармашками и пуговицами.

— Это будет очень красивая сумка, — серьезно сказала Анника.

Она остановила машину перед зданием детского сада. Было около девяти, и на площадке собралось уже много детей. Анника внимательно присмотрелась к этой толпе, ища взглядом двух крепких мальчишек с дорогими прическами и в кроссовках.

Вот. Вот они. Стоят у забора и пинают трехколесный велосипед.

— Пошли, — сказала Анника, выключив зажигание. — Скоро начнется собрание.

Эллен расстегнула ремень безопасности и выпрыгнула из машины, но Калле не торопился. Он провел пальцами по повязке на голове.

— Можно, я сниму это, мама? — спросил он.

— Нет, нет! — воскликнула Анника. — Ты занесешь в рану грязь. Пообещай мне, что не будешь трогать повязку, ладно?

Мальчик кивнул.

— Что, если они снова ко мне пристанут? — спросил он.

Анника наклонилась к сыну.

— Калле, — сказала она, глядя ему в глаза, — я торжественно тебе обещаю, что Алекс и Бен никогда больше не пристанут к тебе. Я об этом позабочусь.

Вздохнув, Калле кивнул и вылез из машины.

— Привет, Калле, — окликнула его с крыльца Лотта. — Поможешь мне сегодня провести собрание? Ты принесешь книжки!

По лицу Калле скользнула улыбка, он отпустил руку Анники и побежал к воспитательнице.

«Скоро их загонят внутрь, — подумала Анника. — У меня осталась одна минута».

Пульс у нее участился. Она чувствовала, как удары сердца толчками отдаются в голове. Она пошла сквозь толпу детей, и поле ее зрения становилось все уже и уже. Вот оно превратилось в узкий туннель, в конце которого она различала две маленькие фигурки, двух шестилеток, которые продолжали пинать велосипед у забора.

И вот они оказались прямо перед ней, у ее ног. Но они не замечали ее, продолжая с криками пинать велосипед. Она наклонилась над ними.

— Бенджамин, — сказала она тихо, крепко взяв мальчика за руку.

Ребенок удивленно посмотрел на нее снизу вверх и перестал кричать. Она наклонилась еще ниже, вплотную приблизив к нему свое лицо.

— Бенджамин, ты обидел Калле?

У мальчика от неожиданности открылся рот.

— Я хочу сказать тебе одну вещь, — прошептала Анника. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных слов. — Если ты еще раз обидишь Калле — когда-нибудь, — то я тебя убью. Ты меня понял?

Глаза мальчика округлились, как два блюдца. Он все понял, и в глазах появился страх.

Она отпустила Бенджамина и взяла за руку Александра.

— Александр, — произнесла она зловещим шепотом, дыша ему в лицо, — если ты еще раз обидишь Калле, я достану тебя из-под земли и убью. Понятно?

Мальчик задрожал и в страхе уставился на Аннику. Она отпустила его и посмотрела на обоих.

— И вот что еще. Это касается не только Калле, но и всех других детей.

Анника поднялась, повернулась к ним спиной и пошла прочь — к машине в конце туннеля.

Она въехала в город с ощущением, что ведет самолет, а не машину. Казалось, колеса не касаются земли, как будто она ехала по небу сквозь темные облака.

Она сделала глупость? Глупость? Глупость?

Да наплевать, подумала она, чувствуя, как колеса снова коснулись земли. Если надо, то она снова это сделает.

Небо было дымного серого цвета, моросил мелкий дождь, когда она припарковала машину.

Она поднялась в редакцию, еще раз подивившись ее тесноте и, как ни странно, малолюдности.

Берит была уже на месте; она сидела за столом и писала, водрузив на нос очки.

— Продолжение? — спросила Анника.

— Кто. знает? — задала Берит риторический вопрос. — Кто вообще может что-нибудь обещать? Кто санкционировал произвол? Кто вел переговоры с иорданским правительством? Я разберусь в этой страшной путанице. Как твои дела?

Анника привычно села на место Патрика.

— В субботу, видимо, что-то случилось, — сказала Анника. — Было совещание нобелевской группы, потом состоялся семинар, а после него вечеринка, а потом, вечером, произошли события, следствием которых стало убийство сначала Эрнста Эрикссона, а затем Ларса-Генри Свенссона.

— Послушайте меня, наконец! — крикнул от своего стола Спикен.

Анника и Берит, встрепенувшись, оглянулись в его сторону.

Шюман взобрался на стол, как в старые добрые времена, — босиком, расставив ноги на ширину плеч. Так бывало, когда вечерняя газета поступала в продажу вечером, а в это время сотрудники и репортеры писали, редактировали, подбирали фотографии для нового выпуска, который отправляли в типографию в 4:45 утра. Другими словами, Шюман вел себя так, как было принято раньше.

Но прежнего эффекта не было.

Во-первых, стол был слишком хлипким для массивной фигуры шефа, а во-вторых, вокруг стола находилось слишком мало восторженных сотрудников редакции, внимавших словам главного редактора.

Но он стоял, размахивая свежей газетой, поворачиваясь во всех направлениях.

— Я держу в руке лучший номер нашей газеты за всю ее историю. Никогда еще никто не проявляя к ней такого интереса! Нас цитируют АП, АФП, Рейтер и Си-эн-эн.

Сотрудники смущенно переглядывались. Большинство из них не работали в те былинные времена, когда все сидели в бумажной пыли. Теперь многие занимались только онлайновыми версиями, работали с коммерческими радиопередачами или, в лучшем случае с гламурными приложениями. Многие из них вообще в глаза не видели и никогда не читали реальной, настоящей газеты.

— Берит написала о том, как сотрудникам иностранной спецслужбы позволили вольно действовать на территории Швеции, — этот материал появится в следующем номере, — торжествующе гремел Шюман с возвышения. — Мы увидим, как все вцепятся и в эту историю. Мы будем и дальше разрабатывать расследования Анники, касающиеся нобелевских убийств. Мы оповестили весь мир о том, кто стоит за этими убийствами, и о том, что они продолжаются. Это великий для нас день. А теперь продолжим работу!

В прежние времена такую речь встретили бы восторженной овацией.

Но теперь люди просто смущенно постояли перед столом и тихо разошлись по своим рабочим местам.

Анника и Берит, скрестив руки на груди, сидели рядом с тревожными лицами.

— Время над ним не властно, — сказала Берит. — Иногда я сомневаюсь: он вообще соображает, что делает?

— Думаю, как раз начинает соображать, — возразила Анника. — Он должен заставить газету работать, и только что попытался это сделать. Он хочет увлечь за собой всех, кто здесь работает. Ему надо показать всем, что такое настоящая журналистика.

— Ты хочешь сказать, что важно то, что мы говорим, а не то, что у нас теперь есть широкополосный Интернет? — невинно поинтересовалась Берит.

— Да, примерно так, — ответила Анника. — Кстати, знаешь, что я сделала сегодня утром? Я напугала до смерти двух мальчишек, которые все время задирали Калле.

— О-хо-хо, — вздохнула Берит. — Они же будут преследовать тебя в кошмарных снах.

Анника вздохнула.

— Пусть преследуют, зато Калле будет хорошо. Так кто, как ты думаешь, знал об экстрадиции Джемаля из Бандхагена?

— Все выглядит приблизительно так: правительство по собственной инициативе санкционировало экстрадицию. Правительство воспользовалось одним из параграфов закона о терроризме, параграфом о слежении за иностранцами. На этот параграф они ссылаются всегда, когда не хотят, чтобы все знали, что они делают. Ну, ты понимаешь — государственная безопасность и все такое прочее, где правительство является высшим авторитетом.

— Это то самое новое законодательство?

— Нет, эти законы действуют уже больше тридцати лет, и применяли их раз, наверное, тридцать. Так что, надо сказать, правительство ими не злоупотребляет. Но каждый раз применение их вызывает подозрения, потому что власти редко говорят о том, что стоит за этим решением. Если случай не является экстраординарным, то правительство запрашивает рапорт миграционной службы, а затем окружной суд рассматривает дело и принимает решение. Но по каким-то неведомым мне причинам эти случаи почти всегда оказываются экстраординарными…

— Но не может же правительство просто так вышвыривать из страны людей, зная, что их ждут пытки? — спросила Анника.

— Нет, конечно, не может, — кивнула Берит. — Согласно тому же закону, правительство может приостановить или отменить экстрадицию, если есть риск, что человека на родине приговорят к смертной казни или подвергнут пыткам. В таких случаях применяют принудительную регистрацию подозреваемого в терроризме. Подозреваемый должен определенное число раз в неделю являться в полицию, чтобы доказать, что он чист… Этот гласный надзор может продолжаться до трех лет, а потом дело передают в суд.

— Значит, гораздо легче просто выставить подозреваемого из страны, — сказала Анника.

— Особенно если мимо совершенно случайно проходят американцы, — заметила Берит.

— Кого мы обвиняем на этот раз?

Берит бросила на стол стопку бумаг и сняла очки.

— С чисто формальной точки зрения офицера полиции безопасности, который бездарно провел экстрадицию. Его зовут Антон Абрахамссон. Он позволил контролировать экстрадицию служащим иностранной полиции. Это техническая ошибка, большого скандала не будет. Дело в другом — как вообще можно хватать слесаря из Бандхагена, голословно обвинять его в терроризме и депортировать?

— Что говорит этот офицер полиции безопасности?

— Я не смогла с ним связаться, — ответила Берит. — Он находится в отпуске по уходу за больным ребенком.

— Как это удобно, — сказала Анника.

— А разве нет?

— Что говорят по этому поводу в Министерстве юстиции? — спросила Анника и подумала о Томасе.

— Они говорят, что министра проинформировали об этом случае только седьмого января, то есть через несколько недель после экстрадиции.

— Ты этому веришь?

Берит вздохнула.

— Для Джемаля это не имеет никакого значения, — сказала она. — В Министерстве иностранных дел утверждают, что получили гарантии гуманного обращения с Джемалем. Наш посол навещает его в тюрьме один раз в месяц и говорит, что он нормально себя чувствует, но Фатима утверждает, что на его теле остались рубцы после перенесенных пыток.

— Ну что ж, тебе надо самой на него посмотреть, — предложила Анника.

— Сегодня как раз хочу позвонить в посольство и узнать, смогу ли я в следующий раз вместе с ними пойти в тюрьму, — согласилась Берит.

Анника подняла с пола сумку и отошла к столам сотрудников дневной смены, чтобы не мешать Берит работать и сделать несколько звонков.

В прошлую субботу что-то случилось, Анника была в этом абсолютно уверена.

Что-то спровоцировало эти новые нобелевские убийства, или это уже убийства Каролинского института? Может быть, они вообще не имеют никакого отношения к работе Нобелевского комитета?

Она набрала коммутатор Каролинского института и попросила соединить с Биргиттой Ларсен.

Зазвучали гудки — первый, второй… четвертый, пятый…

Биргитта обычно подходила к телефону сразу, поэтому Аннике была уже готова отключиться, когда на другом конце провода взяли трубку.

— Алло?

— Биргитта? Здравствуй, это Анника Бенгтзон из…

Из трубки послышались безудержные рыдания.

— Биргитта? — встревоженно спросила Анника. — Что с тобой? Ты слышала о Ларсе-Генри?

Животные, — с трудом проговорила Биргитта Ларсен. Было похоже, что она плачет уже несколько часов.

— Животные? — переспросила пораженная Анника.

Профессор громко высморкалась в трубку и несколько раз тяжело вздохнула.

— Все мои подопытные животные убиты, — сказала она дрожащим голосом. — Кто-то убил их прошлой ночью.

Анника живо представила себе ряды плексигласовых контейнеров, в которых белые и черные мышки устраивали гнезда из тряпочек и возились с коробками из-под яиц.

— Кто-то убил? Как?

— Мышам свернули голову, а кроликов и крыс забили до смерти.

— Господи, кто же мог это сделать?! — воскликнула Анника.

— Полиция подозревает одну из организаций защиты прав животных, но я в это не верю. Никто не знает, где находится лаборатория с виварием. Никто не взламывал замки, и убиты были только мои животные. А Ларс-Генри? Ты слышала? Это же ужасно!

— Это я его нашла, — сказала Анника.

Биргитта снова высморкалась.

— Да-да, мне об этом сказали. Правда, что он был обезглавлен?

Анника с трудом сглотнула.

— Ты не против, если я приеду? — осторожно спросила она.

— Нет-нет. Почему бы тебе и правда не приехать?

Анника положила трубку и пошла к столу Спикена, волоча за собой тяжеленную сумку.

— Я поеду в Каролинский институт, — сказала она, — а писать буду дома.

Редактор, не подняв головы, хрюкнул в ответ что-то невразумительное.

— Мне хотелось бы знать, получу ли я деньги на бензин. Я езжу по редакционным делам на своей машине, — сказала Анника.

Спикен удивленно воззрился на нее.

— Не понял намека.

— К кому мне обратиться? — не унималась Анника.

Он пожал плечами и протянул руку к зазвонившему телефону.

— Можешь ездить на велосипеде, — сострил он, — или плавать. Да, слушаю, Спикен… Добрый день, черт возьми, я слушаю…

В воздухе висел надоедливый моросящий дождь, когда Анника остановила машину возле «Черного лиса». Дул холодный, порывистый ветер, раскачивавший верхушки деревьев. Как ни странно, но пахло осенью.

Неужели лето уже кончилось? — подумала Анника.

Она вышла из машины и пошла в отдел Биргитты Ларсен, в красивое здание «Астры». У крыльца ее пропустила к двери группа студентов.

— Расскажи мне все. — Биргитта выдвинула из-под стола стул, когда Анника вошла в ее светлый кабинет с предупреждением о радиоактивности.

Профессор биофизики проплакала все утро, но сейчас держалась молодцом, хотя эта бравада давалась ей с большим трудом.

— Полицейские сюда приезжали? — спросила Анника, садясь на стул. — Что они говорят по поводу убитых животных?

— Меня уже допросили, — ответила профессор. — Сейчас полицейские в лаборатории. Так что случилось вчера?

— Я поехала в загородный дом Свенссона в Фогельброландете, чтобы задать ему несколько вопросов, — заговорила Анника.

— А, я поняла, — сказала Биргитта Ларсен и положила на стол пакетик с печеньем. — Зачем ты это сделала?

— Мне показалось, что в субботу что-то произошло, и захотелось выяснить, что именно, — ответила Анника, жестом отказавшись от печенья. — Что-то произошло на самой встрече, или во время семинара, или в буфете. Произошло какое-то событие, повлекшее за собой убийство Эрнста, а потом и Ларса-Генри. Думаю, что и убийство животных из той же цепи.

— Ну хорошо, — Биргитта Ларсен вытерла пальцы о халат, — но я все время была там и не заметила ничего необычного. Что же могло случиться?

В тоне женщины слышалось какое-то фальшивое оживление. Но было видно, что нервы ее натянуты, в глазах плескалась тревога.

— Это я хотела бы узнать от тебя, — сказала Анника.

— О, но я ничего не знаю, — произнесла Биргитта, глядя на шоколадное печенье.

Анника, доверившись своему инстинкту, наклонилась к Биргитте.

— Биргитта, — произнесла Анника, глядя в глаза женщине, как она делала, когда разговаривала с не в меру расшалившимся Калле, — ты что-то от меня утаиваешь. Ты не рассказываешь мне о Каролине, и думаю, ты сама панически боишься того, что знаешь. Эрнст мертв, Ларс-Генри тоже мертв, и ведь ты знаешь, как они умерли.

Кто-то убил их и надругался над телами. Этот человек забил его гвоздь в глаз Ларсу-Генри, а вторым гвоздем пробил горло и вбил в позвоночник. О чем это тебе говорит?

Анника продолжала не отрываясь смотреть Биргитте в глаза, наполнившиеся страхом и слезами.

— О боже мой… — простонала Биргитта Ларсен.

— Теперь еще убиты твои животные, и о чем это тебе говорит, Биргитта? Это предостережение, не так ли? Что ты знаешь, что важное ты знаешь о ком-то?

Профессор несколько раз моргнула, потом закрыла лицо руками и расплакалась.

Анника терпеливо ждала, когда Биргитта успокоится.

— Это не имеет никакого отношения к происходящему, — сказала Биргитта Ларсен, взяв себя в руки. — Это было так давно, об этом знали только я и Кари — это касалось только нас, — и только мы…

— Что? — спросила Анника.

Биргитта тяжело вздохнула и безвольно опустила плечи.

— Я бы не хотела, чтобы это стало достоянием гласности. Это может омрачить память о Каролине и повредить моей работе.

Говорила Биргитта спокойно, почти по-деловому.

— Ты — мой источник, — сказала Анника, — твои права защищены законом. Я не могу ничего писать без твоего разрешения.

Биргитта Ларсен кивнула, комкая в пальцах носовой платок.

— Мне нелегко об этом говорить, — произнесла она после долгого молчания. — Ведь я молчала целых двадцать лет.

Анника молча слушала.

Профессор закрыла глаза и снова умолкла, собираясь с мыслями.

— Мировое признание пришло к Кари после того, как ей удалось развить открытие Худа и Тонегавы, обнаруживших гены иммуноглобулинов, — заговорила Биргитта. — Статья Каролины была опубликована в «Сайенс» в октябре 1986 года. После этого ее назначили профессором и избрали в Нобелевскую ассамблею.

Анника кивнула. Это было ей известно.

— Проблема заключалась в том, что «Сайенс» не принял первый вариант статьи. — Голос Биргитты стал тусклым и скучным. — Редакция потребовала подтверждения результатов, это обычная практика, но Каролина знала, что ее данные абсолютно надежны.

— То есть произошло то же самое, что со статьей Эрнста о рассеянном склерозе, — сказала Анника.

— Именно, — подтвердила Биргитта, не поднимая глаз. — Но зачем, скажите на милость, тратить еще три месяца на то, чтобы повторить уже имеющийся результат?

Анника все поняла, когда посмотрела Биргитте в глаза.

— Каролина пошла на обман, — предположила Анника. — Она не стала повторять эксперименты и представила подложные результаты.

Биргитта Ларсен снова опустила глаза и кивнула.

— Это не значит, что исследование было неполным или сфальсифицированным. Все было сделано на высшем уровне. Просто Каролине не захотелось влезать в скучную, ненужную рутину. Не одна она занималась фабрикацией этих результатов. Я ей помогла. Каролина была на конференции в Хельсинки, и я заполнила ее фальшивые отчеты и отослала их в редакцию.

Анника смотрела на Биргитту, не веря своим ушам.

После того как на опыты потрачены годы, какой смысл экономить на спичках и подвергать риску свою репутацию?

— Зачем вы это делали? — спросила она.

Биргитта высморкалась.

— Работа была выполнена безупречно, — сказала она. — Кари была уверена в этом на сто процентов. Редакторы «Сайенс» просто проявили излишнее рвение, а Каролине очень хотелось поехать на конференцию в Хельсинки.

— Но кто-то об этом узнал, — предположила Анника.

Биргитта поколебалась, но потом кивнула.

— Но я не знаю кто — Кари никогда мне об этом не говорила. Но она сделала что-то постыдное, чего очень стеснялась, для того, чтобы этот человек молчал. Я не знаю, что она сделала.

— Кто-то шантажировал Каролину, — сказала Анника. — Кто-то требовал от нее услуг за свое молчание о подделанных результатах.

Тяжело вздохнув, Биргитта снова кивнула.

— Не знаю, когда именно это произошло, но тот человек, видимо, опять связался с Кари незадолго до ее смерти.

— Почему ты так думаешь? — спросила Анника.

— Прошлой осенью она однажды сказала, что больше не поддастся на угрозы. Именно так и сказала, что «больше не поддастся». Однажды она дала себя запугать, но решила никогда впредь не поддаваться страху.

— Когда это было?

— Сразу после того, как были названы имена лауреатов прошлого года — Визеля и Уотсона.

— Кстати, они гомосексуалисты? — спросила Анника. — Они пара?

Профессор удивленно посмотрела на нее:

— Конечно. Ты не знала?

— Прости, — потупилась Анника, — я просто долго не работала. Так что случилось потом?

Биргитта Ларсен потерла лоб кончиками пальцев.

— Здесь-то и начинаются сложности, — сказала она. — Буквально за несколько недель до смерти Кари произнесла очень загадочную фразу. «Помни, — сказала она, — что если со мной что-нибудь случится, то объяснение вы найдете в моем архиве. Я обо всем написала».

— И что же она написала? — спросила Анника.

— Вот в этом-то и проблема, — ответила Биргитта Ларсен. — Я говорила в полиции, что Каролине угрожали и что данные об этом есть в ее архиве, но мы не нашли сам архив. Искала я, искала полиция, искал муж Каролины Кнут, но мы ничего не нашли. Мы так и не узнали, кого она так боялась.

— Ты говорила полицейским, что научный прорыв Каролины был связан с обманом?

Биргитта непроизвольно дернулась.

— Не думаю, что здесь уместно слово «обман», — поморщилась она.

— Но ты ничего не сказала?

— Нет, я не сочла нужным.

Анника внимательно посмотрела на Биргитту. Она явно продолжала что-то утаивать.

— Из тех людей, что присутствовали в субботу на семинаре и в буфете, кто-нибудь знал Каролину в восьмидесятые годы?

Биргитта Ларсен приподняла брови и задумалась.

— Приблизительно половина присутствовавших. А что?

Анника посмотрела на часы.

— Мне надо написать статью о Ларсе-Генри, — сказала она. — Я могу сослаться на тебя, когда буду писать о его смерти. Ты можешь сказать о нем, как одна из его коллег?

— Это был возмутитель спокойствия, настоящий смутьян, — ответила Биргитта Ларсен. — Если бы он не умер, нам пришлось бы искать способ от него избавиться.

Анника задумчиво кивнула.

— Я не стану писать об этом в первом абзаце, — пообещала она. — Кстати, почему ты сказала, что о Ларсе-Генри надо было позаботиться после смерти Каролины?

Биргитта Ларсен встала.

— Каролина желала присматривать за всеми и за всем. Если бы не Альфред Нобель и его память, то на их месте был бы Ларс-Генри Свенссон и его карьера. Иногда это приводит в отчаяние, как ты уже могла заметить.

«Но где же ты сама была вчера вечером? — внезапно подумала Анника. — Откуда ты узнала о смерти Эрнста Эрикссона? Неужели тебе действительно звонил Сёрен Хаммарстен?»

— Мне надо идти, заняться моими бедными животными, — сказала Биргитта Ларсен.

Анника вышла вместе с ней из кабинета.

— Кто мог точно знать, какие животные твои?

Но Биргитта Ларсен, не услышав вопроса, торопливо пошла прочь по коридору.

Из Каролинского института Анника поехала прямо домой, извлекла из сумки компьютер и притащила его в кабинет на второй этаж. Какое это все же неудобство — постоянно включать его в сеть, присоединять беспроводные модемы для того, чтобы проверить почту и что-нибудь написать.

Как было хорошо иметь на работе кабинет, а дома стационарный компьютер.

Подготовив ноутбук к работе, она позвонила К. Он не ответил, и Анника отправила ему почтовое сообщение с просьбой уделить ей время в течение дня, не особенно, правда, рассчитывая на успех. После ее дерзости с неразглашением она понимала, что едва ли может претендовать на его первоочередное внимание.

Накануне вечером Шюман взял у нее интервью о том, что она видела в Фогельброландете; потом он написал статью, которую Анника отредактировала. Домой она пришла в два часа ночи и теперь расплачивается плохим самочувствием.

Может быть, сначала ей стоит лечь и поспать?

Надо отдохнуть и хорошенько обдумать идею.

Ларс-Генри Свенссон был не такой уж выдающейся личностью, чтобы отвести под его некролог целую полосу. Сварливый старый профессор, которому зачем-то вбили в глаз гвоздь.

Надругательство над трупами всегда вызывает интерес, но если она правильно помнит, «Квельспрессен» только что писала об этом в связи со свежим убийством. Может быть, стоит проверить факты и притвориться, что это нечто совершенно новое?

Она вошла в сетевой архив «Квельспрессен» и нашла написанную Патриком три недели назад статью.

Статья была довольно нахальная, эксплуатировать тот же сюжет пока рано.

Может быть, стоит написать, что эти убийства не имеют отношения к Кошечке и к убийствам на нобелевском банкете, так как их отличает особая жестокость и наличие личностного мотива? Она даже набросала черновик такой статьи.

Анника снова вошла в Интернет, проверила свой архив в почтовом ящике [email protected], но не успела она напечатать пароль, как ее пальцы застыли над клавиатурой.

Помни, если со мной что-нибудь случится, то вы все найдете в моем архиве. Там я все написала.

Анника уставилась на экран.

В моем архиве. Там я все написала.

Она пододвинула к себе телефон и позвонила в Каролинский институт.

Биргитта Ларсен все еще находилась в лаборатории и занималась своими подопытными животными.

— У Каролины был какой-нибудь другой почтовый адрес, помимо электронного адреса в Каролинском институте? — спросила Анника, чувствуя, что задыхается от волнения.

— Нет, — безучастно ответила Биргитта Ларсен. — Не думаю, а что?

Было такое впечатление, что звонок Анники отвлек ее от важного дела.

— Вы переписывались друг с другом по электронной почте?

Она слышала, как что-то упало на пол и профессор довольно громко застонала.

— Мы переписывались постоянно. Каждый день происходили тысячи разных событий — встречи, семинары, рабочие вопросы, ну и наш кружок, конечно. Если бы ты только знала, как много у нее было идей…

— И она всегда пользовалась институтским сервером? — спросила Анника. — То есть своим рабочим адресом [email protected]?

Биргитта на мгновение умолкла.

— Да, если не считать женской группы.

— Женской группы?

— Нашей сети общения — «Амазонки Альфреда».

Амазонки Альфреда?

Биргитта Ларсен смущенно откашлялась.

— Это была не моя идея, — поспешила сообщить профессор. — Я не фанатка Нобеля. Адреса группы женского общения придумала Каролина. Все они имели какое-то отношение к Альфреду Нобелю. Я была Софи Гесс, что всегда считала оскорблением, как будто слыла в группе вымогательницей, расточительницей и глупышкой, всегда просящей денег. А что она могла еще думать?..

Анника закрыла глаза и попыталась за водоворотом слов понять, о чем говорит собеседница.

Значит, Каролина назначала адреса электронной почты всем членам женской группы, группы «Амазонки Альфреда»?

— Она говорила, что Альфред очень любил Софи и что я не должна обижаться, потому что Софи была обаятельной и очаровательной, иначе Альфред…

— Биргитта, — перебила ее Анника, — у Каролины был в Интернете адрес, отличный от того, каким она пользовалась для работы?

— Ну да, — ответила Биргитта Ларсен, — именно это я и пытаюсь тебе сказать.

— Значит, у нее был адрес, каким-то образом связанный с Альфредом Нобелем? Какой? Берта фон Зуттнер?

— Нет, — сказала Биргитта Ларсен. — Она была Андриеттой Алсель.

Кем?

— Кем?

— Матерью Альфреда Нобеля. Я думаю, что Кари так видела свою роль. Она считала своим долгом заботу об Альфреде, о сохранении его памяти. Она считала, что должна пронести по жизни его видение, и хочу сказать, что иногда она воспринимала эту миссию слишком серьезно…

— Какое имя домена? — спросила Анника.

— Имя чего? — не поняла Биргитта.

— Имя домена — Hotmail, Yahoo, Nameplanet, какое?

— Откуда же я могу это знать?

Анника подавила стон.

— Но кто же знает адрес, по которому ты отправляла письма?

— Знаешь что? — повысила голос Биргитта Ларсен. — Я всегда считала это пустой забавой. Мне совсем не нравилось, что я Софи Гесс, и я не обращала внимания на все эти игры. Зачем тебе это нужно?

— На электронном адресе можно хранить архив, — сказала Анника. — Я попробую его откопать.

— Ну попробуй, если это тебе надо, — сказала Биргитта Ларсен, вздохнула и отключилась.

Андриетта Алсель?

Анника уставилась на экран.

Сколько комбинаций можно испробовать, не пытаясь найти имя домена?

Можно написать имя и фамилию слитно, через дефис, используя заглавные буквы или подчеркивание.

Какой самый распространенный и популярный домен, на котором легко зарегистрировать свою почту?

Hotmail и Yahoo, но Google тоже завел домен Gmail, и Nameplanet тоже до сих пор работает.

Анника вошла в свою рабочую почту и попыталась составить нужные комбинации с именами доменов.

В итоге получилось шестнадцать писем.

Она отправила их все.

Сообщения, отправленные на несуществующий адрес, возвращаются с пометкой Delivery Error Report от Mail Delivery System.

Остальные сообщения будут доставлены по зарегистрированным адресам. Все отправленные ею сообщения, озаглавленные «Проба», исчезли в киберпространстве.

Осталось только сидеть и ждать.

Андриетта Алсель, мать Альфреда Нобеля. Какое отношение ко всему этому имеет Альфред Нобель?

Анника протерла глаза.

Что могло произойти в субботу? Какое событие повлекло за собой все эти убийства? Какое отношение все это имеет к премии, к Нобелевской премии по медицине?

Она вошла на сайт www.ki.se, на домашнюю страницу Каролинского института, и нашла информацию о процессе отбора кандидатов.

Вся процедура занимает около года. В сентябре приблизительно по трем тысячам адресов во всем мире рассылают анкеты людям и учреждениям, которые имеют право номинировать кандидатов на премии. Среди адресатов члены Нобелевской ассамблеи Каролинского института, Шведская Королевская академия, предыдущие лауреаты Нобелевской премии по медицине, а также видные ученые и университеты в Швеции и в других странах.

Анника зевнула. Надо спуститься на кухню и заварить кофе, но она решила не отвлекаться.

Все адресаты должны были до февраля дать свои предложения. С марта по май предложенные имена представляли на суд специально отобранных экспертов, которые оценивали работы номинантов. В конце мая эксперты представляли Нобелевскому комитету свои оценки.

То есть сейчас наступил именно этот момент, подумала Анника.

В течение лета, до августа, Нобелевский комитет составляет рекомендации и представляет их Нобелевской ассамблее. В сентябре комитет готовит перечень имен потенциальных лауреатов и передает список в ассамблею. Список подписывают все члены Нобелевского комитета. Список обсуждают в ассамблее на двух заседаниях.

В начале октября проводят голосование, и лауреат избирается простым большинством голосов. После этого имена лауреатов объявляются публично. Решение является окончательным и не подлежит пересмотру.

Таким образом, подумала Анника, самое решительное прореживание списка происходит в начале лета, то есть сейчас.

Дальше Анника прочитала, что вручение премии проходит десятого декабря, в день смерти Нобеля. Премия состоит из медали, диплома и подтверждения денежного вознаграждения, которое составляет в наше время десять миллионов шведских крон.

Это большие деньги для одного человека, но ничто по сравнению с суммами, которыми привыкли оперировать в фармацевтических компаниях.

Ценность заключается в самой премии, подумала Анника. Это высокая честь — стать лауреатом Нобелевской премии. Как вообще можно оценивать ее деньгами? Стать лауреатом Нобелевской премии — это значит доказать всем, что ты совершил величайшее благодеяние для человечества.

«Господи, — подумала она, изо всех сил моргая глазами, — как же я устала».

Она встала из-за стола, прошла в спальню, легла на кровать поверх покрывала и мгновенно уснула.

Проснувшись, Анника долго не могла сообразить, сколько времени она проспала. Может быть, пятнадцать минут, а может быть, и восемь часов.

На улице было по-прежнему пасмурно, тот же безрадостный серый день, когда она уснула.

В полной растерянности она встала, отметив, что пустила слюни на подушку.

По дороге в туалет посмотрела на часы.

Она проспала два часа.

Посидев в туалете пару минут, Анника засомневалась, что у нее хватит сил встать.

Потом она вспомнила об отправленных письмах, и это придало ей энергии.

В почте было пятнадцать писем.

Пятнадцать писем, вернувшихся назад, так как были отправлены по несуществующим адресам.

Все вернулись, кроме письма, отправленного по адресу [email protected].

Значит, этот адрес был зарегистрирован.

Она вошла в yahoo.se, щелкнула mail и записала andrietta ahlsell, как ID пользователя.

Пароль?

Что попробовать в первую очередь?

Альфред?

Неверное имя пароля.

Так, что дальше?

Каролина.

Неверное имя пароля.

Как звали ее мужа?

Кнут?

Неверное имя пароля.

Она прокрутила страницу и прочла:

Попробуйте сделать следующее:

Активированы ли на компьютере клавиши заглавных букв?

Если да, то нажмите Caps Lock и повторите попытку.

Забыли ID или пароль или неверно их написали?

Вы можете заново активировать ID или пароль, подтвердив конфиденциальную информацию.

Ничего не получилось?

Попробуйте восстановить логин.

Анника нажала «Получить новый пароль».

На экране появилось новое окно. Анника потерла утомленные глаза, наклонилась вперед и прочитала:

Для того чтобы получить новый пароль, вы должны правильно ответить на секретный вопрос:

Как называлась ваша первая школа?

Как называлась школа, куда отправили юную Каролину?

Анника пододвинула к себе телефон и еще раз набрала номер Биргитты Ларсен. Профессор находилась в кабинете и, как обычно, сразу сняла трубку.

— Первая школа Кари? Это была французская школа. Каролина была неисправимым франкофилом, настоящим снобом, если тебя интересует мое мнение. Что ты нашла?

— Я позвоню позже, — ответила Анника и положила трубку.

В нужном поле Анника записала French.

Открылось следующее окно.

Создайте новый пароль.

Подтвердите пароль.

Анника выбрала Alfred.

Экран мигнул.

Добро пожаловать, Каролина!

У Анники перехватило дыхание. У Каролины был аккаунт в электронной почте, и она его взломала!

Она быстро просмотрела страницу. Она выглядела так же, как и обычная стартовая страница любого почтового ящика.

У вас одно (1) непрочитанное сообщение.

Слева перечислены обычные папки: входящие, черновики, отправленные, спам, удаленные. В папке «Входящие» она обнаружила и присланную ею «пробу».

Ниже списка находился заголовок «Мои папки».

Среди них была и папка, озаглавленная «Мой архив».

Чувствуя, как учащается ее пульс, Анника открыла эту папку.

В папке было шесть сообщений. Все были отправлены Андриетте Алсель от Каролины фон Беринг. Озаглавлены они были так: «В тени смерти», «Цена любви», «Величайший страх», «Разочарование», «Воля Нобеля» и «Альфред Бернхард».

Анника принялась открывать и читать их по очереди.

Отчаяние и растерянность нарастали по мере того, как она прочитывала эти короткие сообщения.

Никаких секретов в них не было.

Это были рассуждения о герое Каролины фон Беринг, трагические комментарии о жизни и смерти Альфреда Нобеля.

Она навела курсор на последний, шестой документ, тяжело вздохнула и щелкнула мышкой.

Этот документ был написан в сентябре прошлого года, за три месяца до смерти Каролины.

Анника принялась читать, и чем дальше она читала, тем медленнее это делала.

ТЕМА: Альфред Бернхард.

КОМУ: Андриетте Алсель.

Да, его так зовут — Альфред Бернхард, как его великого тезку, как Нобеля, но его фамилия Торелл.

Стоит ему войти, как в помещении становится светлее.

Если во время лекции в аудитории находится Торелл, то он производит магическое действие, все в зале становится причудливо золотистым, пропадает скука и натянутость.

Когда Бернхард рядом, я оживаю, мои выводы и умозаключения становятся ясными и четкими, его присутствие делает меня интересной и одухотворенной.

В его присутствии другие люди теряют дар речи, а некоторые испытывают неясную тревогу.

Раньше я их презирала.

Нельзя сказать, что я была влюблена в него (это совсем другое чувство), скорее я была обольщена или, скорее, очарована. Он обладал особым качеством влияния на людей, и если бы учился более прилежно, то из него вышел бы превосходный врач.

Но он предпочел стать ученым.

Я вбила себе в голову, что он делает это ради меня.

Ради меня.

Так он воздействовал на людей: в его присутствии все мы, серые мыши, чувствовали себя избранными.

Он связался со мной, спросил, не найдется ли у меня места докторанта. Я была польщена, не знала что и думать. Он хочет работать со мной, над моим проектом. Его желание было подтверждением моего таланта, моего педагогического и научного совершенства. Мне ни разу не пришло в голову, что его карьерный выбор стал следствием его посредственных успехов в учебе.

Каролина, Каролина, до каких же пор ты будешь такой наивной?

Претенденты на докторантуру приходили, но я их выгоняла. На одну из них я даже накричала — на молодую женщину из Чехословакии, которая поставила на карту все, чтобы получить место, — я выгнала ее, и мои щеки горят от стыда, когда я вспоминаю эту сцену. Ее звали Катериной. Это была маленькая темноволосая женщина. Она оставила дома, в заложниках, мужа и малолетнюю дочь, чтобы проводить исследования в Каролинском институте (это было еще до падения железного занавеса). Иногда она просто плакала — так тосковала по своим пробиркам. Однажды она — весьма, впрочем, неохотно — пришла ко мне и обвинила Бернхарда в очень странных вещах.

Он неприветливо ее принял, не давал ей работать и постоянно притеснял.

Катерина была убеждена в том, что он поменял наклейки на ее пробирках, отчего ее опыты закончились полной неудачей. Она была в этом абсолютно уверена, и я помню, как тогда разозлилась.

Как она посмела прийти ко мне с этой абсурдной сплетней? Как она могла? Есть ли у нее чувство чести? Через неделю я добилась ее исключения из института, и она отправилась в свой бетонный подвал в Праге, где и было ее истинное место.

Я до сих пор не знаю ее дальнейшую судьбу. Я не знаю, что произошло с ней, когда она вернулась домой. Ее дочь уже выросла, теперь это взрослый человек.

Я часто думаю о тебе, Катерина.

Господи, почему я тогда никого не слушала?!

Потом с обвинениями в его адрес ко мне пришла еще одна женщина. Это была Туула, умнейшая финская девушка из шведской деревни на восточном берегу Ботнического залива. Она была на пути к блестящему открытию и в то время заканчивала набросок статьи, которую уже приняли в «Журнал биологической химии». В институте у Туулы уже сложилась отличная репутация.

На свои исследования она потратила три года, три года недосыпания, три года пренебрежения к личной жизни, но она говорила, что дело того стоило. И оно действительно стоило.

Она улыбалась, говоря это. Тогда я впервые увидела, как она улыбается.

Она улыбалась до тех пор, пока к ней не пришел Бернхард и не напомнил ей об одной оказанной им ей услуге: о какой-то мелочи, в каких мы никогда не отказываем друг другу.

Он попросил Туулу включить его в соавторы статьи, и, естественно, Туула отказала. Естественно! Не было никаких оснований включать его в список авторов. Бернхард попросил ее поразмыслить до пятницы, сказав, что ей же будет лучше, если она передумает.

Но Туула не передумала. Она бросила ему вызов, и это очень дорого ей обошлось.

В понедельник, придя в лабораторию, она увидела, что кто-то отключил ее холодильник и приоткрыл дверцу морозильной камеры. Результаты трехлетнего труда растаяли, превратившись в зловонные комки на дне пробирок.

В тот же день Туула уволилась из Каролинского института. Она переехала в Кембридж и повторила там все свои опыты. Она опубликовала их результаты в «Сайенс» спустя два с половиной года.

Только после этого она рассказала мне обо всем в длинном письме, которое я тотчас сожгла.

Время шло, Бернхард окончательно распоясался и перестал спрашивать разрешения. Он просто воровал чужие результаты и публиковал их под своим именем. Бесплатные помощники писали ему докторскую диссертацию, а он лишь потирал руки от удовольствия. Одна талантливая женщина, я забыла ее имя, фактически защитила за него диссертацию.

Мое пробуждение было особенно болезненным.

Я всегда трепетно относилась к животным. В те дни мы работали с самыми разнообразными видами и во всех лабораториях, а не только в специально отведенном для этого здании.

Однажды я пришла в лабораторию довольно поздно вечером, чтобы посмотреть, как себя чувствует заболевший накануне щенок. Свет в здании был выключен, все двери в коридоре, ведущем в лабораторию, были заперты. Свет горел только в операционной.

Я решила, что кто-то просто забыл выключить свет, и пошла в операционную, но на полпути меня остановил дикий вой какого-то животного. Среди полок двигались какие-то тени.

Там был человек, мучивший несчастное животное. Страшный, леденящий душу звук заглушил мои шаги, и вскоре я увидела, что происходит.

Это был Бернхард. Он зафиксировал кошку в аппарате для стереотаксических операций и удалял ей матку. Он не обезболил животное, и кошка страшно кричала от невыносимой боли. Никогда в жизни не слышала я такого ужасного крика. Он обездвижил кошку винтом, вкрученным через основание черепа в мозг. Я видела лицо Бернхарда в профиль. Он был в экстазе. Он был вне себя от удовольствия и радости.

Мне казалось, что я упаду в обморок, но я устояла.

Я стояла в тени, пока кошка, привинченная к аппарату, истекала кровью, до тех пор, пока она не умерла и не перестала кричать. Бернхард, довольный результатом, сидел у стола, держа в руке матку с нерожденными котятами и торчащими в две стороны маленькими придатками.

Потом он тщательно вымыл стол и сжег в печи труп кошки, как мы делали тогда, а потом написал отчет об опыте.

Исследование зрительного нерва — так он обозначил цель операции.

После этого он выключил свет и, насвистывая, пошел по коридору из лаборатории.

Всю следующую неделю я провела дома, мучаясь от нервной лихорадки и желудочных спазмов.

Вернувшись на работу, я вызвала Бернхарда — этого институтского обольстителя.

Я сказала, что прекращаю договор о его докторантуре и дала ему полчаса на то, чтобы покинуть здание.

Но Бернхард лишь улыбнулся.

— За что? — просто спросил он.

— За кошку, — ответила я.

— О, — изрек он и тряхнул головой, продолжая улыбаться.

— Я даю вам тридцать минут, — сказала я.

— Не думаю, что они мне понадобятся, — ответил он.

Он рассказал мне о групповой фотографии, сделанной на конференции в Хельсинки. Он спрятал ее в надежном месте с документами, подтверждающими дату, когда она была сделана.

Он также отыскал данные о том, когда были сделаны мои дополнительные исследования для статьи в «Сайенс», и — вы не поверите! — даты полностью совпадают.

Даты совпадают.

Бернхард Торелл засмеялся. Он смеялся долго и никак не мог остановиться.

— Вот так, моя дорогая Каролина, — сказал он, подойдя ко мне вплотную, — ты утвердишь мою докторскую диссертацию и сделаешь это не позднее весны.

— Никогда, — сказала я, всем телом ощущая страшный предсмертный крик несчастной кошки.

Но я сделала это, сделала, сделала, сделала…

Я пропустила его диссертацию.

Я подчинилась, и мне до сих пор стыдно своей слабости.

Я никогда и никому об этом не рассказывала, даже. тебе, Биргитта.

Но теперь я должна это сделать, ибо он вернулся.

Он снова здесь, и на этот раз он требует большего.

Ему нужна Нобелевская премия, Биргитта. Нобелевская премия по медицине за изучение процесса старения группой фирмы «Меди-Тек». В противном случае он грозит мне разоблачением. Но на сей раз этот номер у него не пройдет. Я сказала ему об этом. Никогда, скорее я умру.

Он мне не поверил. Я вижу, что он мне не верит. Для него выбор очевиден, и он считает, что решение очевидно и для меня.

Но он ошибается.

Когда Бернхард это понял, он предъявил мне ультиматум.

Оглашение имен лауреатов состоится через три недели, и если премию получит не «Меди-Тек», то я умру.

Очень театрально, сказал он. Как та кошка.

Но теперь речь идет об Альфреде, о Последней воле и завещании Альфреда Бернхарда Нобеля, и слава Всевышнему, что есть вещи, находящиеся не в нашей власти.

Анника закончила чтение, но продолжала сидеть, глядя на экран и испытывая головокружение и дурноту. Ощущение было таким же, как час тому назад, когда она проснулась, не зная, сколько времени проспала. Теперь она не понимала, давно ли начала читать письма Каролины.

Бернхард Торелл.

Был ли он на семинаре в субботу?

Должно быть, да.

Насколько важна была для компании «Меди-Тек» Нобелевская премия?

Она потянулась к телефону и набрала номер Биргитты Ларсен.

— Я нашла архив Каролины, — сказала Анника, прежде чем профессор успела ответить. — Она пишет о своем обмане и о человеке, который ей угрожал. Биргитта, прошу тебя, расскажи, что случилось в субботу, и я пришлю тебе письма Каролины.

— Нет! Не твое дело принимать здесь решения!

Анника, не отвечая, перечитала последнюю строчку текста Каролины:

Но теперь речь идет об Альфреде, о Последней воле и завещании Альфреда Бернхарда Нобеля, и слава Всевышнему, что есть вещи, находящиеся не в нашей власти.

— Хорошо, — сказала Анника. — Тебе решать. Или я кладу трубку, или ты рассказываешь мне в точности все, что случилось в субботу.

— Это секрет, — заявила Биргитта Ларсен.

— Отлично, — отрезала Анника и положила трубку.

Она спокойно сидела, прислушиваясь к треску в голове, и прикидывала, сколько времени потребуется Биргитте, чтобы найти ее номер телефона и позвонить.

Потребовалась одна минута двадцать секунд.

— Я единственный человек, которому Кари говорила о своем архиве, — уязвлено и зло сказала Биргитта Ларсен. — Как ты его нашла?

— Мне нужно все, — сказала Анника. — Все, начиная от заседания Нобелевского комитета до семинара и буфета. Для работы мне нужна вся информация. Когда ты окончишь рассказ, я перешлю тебе всю почту Каролины.

Биргитта Ларсен громко и демонстративно застонала.

— Но не могу же я дословно повторить, что и кто говорил в субботу. Все намного сложнее, чем кажется.

— Я внимательно тебя слушаю, — стояла на своем Анника.

Раздался следующий стон.

— Ладно, — сдалась Биргитта. — Вот что произошло в субботу.

Она задумалась на несколько томительно долгих секунд.

— Все, что связано с номинированием на Нобелевскую премию, не подлежит разглашению в течение пятидесяти лет. Имена номинантов, имена и мнения экспертов.

— Я поняла, — сказала Анника.

— Нобелевский комитет состоит из шести человек: председателя, вице-председателя, трех членов и секретаря Нобелевской ассамблеи.

— Могу предположить, что это существенно, — сказала Анника.

— Тебе придется проявить терпение, — осадила ее Биргитта Ларсен, — ибо то, что я сейчас расскажу, не подлежит разглашению в ближайшие сорок девять лет. В прошлом году Каролина отказалась подписать документ о номинации компании «Меди-Тек» на Нобелевскую премию. Остальные пять членов не могли понять почему, но Каролина отказалась, не объясняя причин.

У Анники забилось сердце.

— Что сделала компания «Меди-Тек», чтобы заслужить Нобелевскую премию?

— Я же говорила, что они нашли способ тормозить дистрофию аксонов.

— Ах да, — вспомнила Анника. — Неиссякаемый источник жизни. Какую — в денежном исчислении — они получили бы премию, если бы им ее присудили за это конкретное открытие?

— Нобелевская премия? В денежном исчислении? Для «Меди-Тек»?

Биргитта задумалась.

— Забавно, что ты спрашиваешь об этом, потому что Эрнст действительно занимался этим вопросом. Он был единственным в институте человеком, который разбирался в этих вещах. Признание и спрос на неиссякаемый источник жизни, как ты его назвала, подстегнутый присуждением премии, могли принести компании «Меди-Тек» пятьдесят миллиардов долларов, считал Эрнст, но, может быть, и вдвое больше.

Пятьдесят миллиардов долларов.

Триста пятьдесят миллиардов крон, подумала Анника. Неужели такие деньги вообще существуют?

— С чисто формальной точки зрения «Меди-Тек» должна была фигурировать в предварительном списке номинантов, — продолжила Биргитта Ларсен, — но Каролина была тверда как кремень. Она сказала, что подаст в отставку, если Сёрен будет продолжать настаивать на своем.

— Ты сама это видела?

— Конечно нет! Меня избрали в Нобелевский комитет только в этом году. Мне рассказала Кари.

— И что случилось в прошлую субботу?

— Произошло приблизительно то же самое. Компанию «Меди-Тек» снова предложили номинировать на премию, и снова это предложение исходило от Сёрена Хаммарстена. Эрнст с самого начала уперся и без обсуждения отказался вносить компанию «Меди-Тек» в список. Сёрен был в ярости, сказал, что это коррупция и подковерные игры. Эрнст взорвался и назвал Сёрена патентованным лакеем. Ну, ты представляешь, что после этого началось и на что все это было похоже. У других членов комитета тоже были кандидаты, которых они хотели либо продвинуть, либо отвергнуть, — так что заседание получилось очень шумным.

— А потом?

— После заседания члены комитета отправились на семинар, а потом большинство пошло в буфет. Ларс-Генри, которого в прошлом году исключили из комитета, явился на семинар. Мы не могли его выгнать, потому что семинар — мероприятие, открытое для всех сотрудников института.

— Он начал ругаться во время семинара?

— Во время самой лекции он вел себя тихо, но потом, на фуршете, достаточно много выпил. После семинаров у нас обычно бывает бесплатный буфет и бокал красного вина, но за остальное надо платить. Деньги Нобеля предназначены для выплаты премий, а не для оплаты выпивок на институтской лужайке.

— И что было дальше? — проявила нетерпение Анника.

— О, на вечере он затеял ряд жарких и шумных дискуссий.

— Ларс-Генри что-то говорил о Бернхарде Торелле?

— Да, он наскакивал на него и выкрикивал много…

— Это были какие-то личные обвинения?

— Он говорил, что ему хорошо известно, что за тип этот Бернард, что он пойдет на все, лишь бы наложить лапу на Нобелевскую премию. Потом он сказал, что пусть Бернард остережется, что ему не удастся легко отделаться, потому что он, Ларс-Генри, знает, что делал Бернард с подопытными животными. Каролина рассказала ему про кошку. Она виделась с Ларсом-Генри и сказала, что Торелл — это воплощение зла…

— Он это говорил? — удивилась Анника. — Каролина рассказала ему про кошку?

— Ларс-Генри был очень дружен с Каролиной, — несколько раздраженно произнесла Биргитта Ларсен. — Он был совсем другим до того, как она умерла. Вероятно, она рассказывала ему многое из того, что…

— Мог ли Бернард узнать, что Эрнст не допустил включения «Меди-Тек» в список номинантов?

— Нет, — ответила Биргитта Ларсен, — это практически невозможно.

— Биргитта, — спросила Анника, — а не мог ли Торелл каким-то образом узнать конфиденциальную информацию о том, что говорилось на заседании комитета? Мог кто-нибудь ее сообщить? Это вообще возможно?

Биргитта задумалась на несколько секунд.

— Он долго о чем-то говорил с Хаммарстеном, — сказала она наконец, — но Сёрен не мог…

— У тебя открыта почта? Сейчас ты получишь письмо от Каролины.

— Да, почта у меня открыта.

Анника отослала текст, озаглавленный «Альфред Бернхард», на адрес профессора Ларсен в Каролинском институте.

— Да, я получила письмо. Ты хочешь, чтобы я сразу его прочитала?

— Да, я не кладу трубку, — сказала Анника.

— Неудовлетворенные литературные амбиции Кари, — вполголоса пробормотала Биргитта.

— Читай дальше, — посоветовала ей Анника.

Профессор читала, было слышно, как тяжело она дышит.

Закончив чтение, Биргитта долго молчала.

— Ты могла сказать Бернарду нечто такое, что заставило его разозлиться и почувствовать себя неуверенно?

— Что ты имеешь в виду? — хрипло спросила профессор Ларсен.

— Он знал, что эти животные твои? — сказала Анника. — Знал? Ты показала их ему, и он их убил. Что ты ему сказала?

— Ничего, мы просто поболтали, что называется, о том о сем.

— Вы говорили о старении, о компании «Меди-Тек»?

— Среди прочего, — ответила Биргитта.

— Если ты внимательно прочитала текст, — тихо произнесла Анника, — то увидела, что Каролина признается в обмане. Но о твоем участии в нем она не упоминает. Ты чиста. Ты не возражаешь, если я перешлю текст в полицию?

Было слышно, как Биргитта Ларсен тихо плачет на другом конце провода.

— Нет, — прошептала она наконец. — Не возражаю, сделай это.

Анника снова открыла почту и переслала сообщение К.

Когда Анника забирала детей из сада, у нее пылали щеки и тряслись руки. За все художества придется платить, так что, видимо, пора открывать кошелек.

Площадка была пуста, на ветру тихо покачивались качели.

Лотта играла с Калле и Эллен, когда Анника вошла в сад. Других детей в группе не было.

— Привет, крошки, — сказала Анника, обнимая подбежавших к ней детей. — Я смотрю, вы последние.

— Линда играет в куклы с младшими девочками, — улыбнувшись, сказала Лотта. — Был трудный день?

Анника вскинула брови.

— Ты не поверишь, если расскажу, — ответила она.

— Эллен закончила сумку, — сказала Лотта, вставая. — Ты возьмешь ее домой, Эллен?

Девочка кивнула.

— Сейчас я принесу, — сказала Лотта и пошла в швейную мастерскую.

Анника наклонилась к Калле и осторожно пощупала повязку. Она немного запачкалась.

— Сегодня все было хорошо? — спокойно спросила она.

Мальчик кивнул.

— Но Бен и Алекс рано ушли домой, а Алекс описался.

Анника вспыхнула до корней волос.

— Господи, — произнесла она.

— Мы его дразнили, — мстительно сказал Калле. — Обозвали его зассанцем.

Анника крепче, чем хотела, взяла сына за руку.

— Калле, — строго сказала она, — ты не должен так обзывать Александра. И вообще никого. Ты же не хочешь, чтобы тебя называли зассанцем?

— Но он же меня обзывал, — угрюмо возразил Калле.

— Я знаю, но не надо отвечать злом на зло, — сказала она, поражаясь собственному лицемерию.

— Я хочу есть, мама, — плаксиво затянула Эллен.

— Хорошо, сейчас мы поедем домой, — сказала Анника.

По телевизору началась детская передача, и Анника разрешила детям сесть перед телевизором, а сама принялась готовить ужин. Для начала она нарезала овощи и филе индейки, потом поставила на огонь рис и достала из шкафа кокосовое молочко, перец, рыбный соус и мелко нарубленный кориандр. Пока она стелила на стол салфетки и расставляла свечи, в котелке закипело масло.

Она не работает все время. Она приходит домой и готовит еду, даже если работает полный день.

Анника нервно огляделась — не забыла ли она чего, пока не вернулся Томас. Торопливо смахнула пыль со столов и утрамбовала мусор в ведре.

Томас вернулся в тот момент, когда Анника снимала с огня котелок.

— Привет, — нежно приветствовала она мужа. — Ты пришел как раз вовремя, ужин почти готов.

Томас поставил портфель на пол и как был, в ботинках, вошел на кухню. Не взглянув на Аннику, он открыл морозилку и достал оттуда два мороженых.

— Что ты делаешь? — изумилась Анника. — Я сейчас накрою на стол.

Не говоря ни слова, он повернулся к ней спиной и пошел к детям.

— Калле, Эллен, — позвал он негромко, но Анника слышала каждое его слово. — Пойдите пока в свои комнаты. Вот, возьмите по мороженому, а мне надо поговорить с мамой.

— Но нельзя же есть мороженое до ужина, — рассудительно возразила Эллен.

— Сегодня можно, — сказал Томас, и Анника тупо смотрела, как Эллен аккуратно снимает фольгу с мороженого.

— Спасибо, папа, — сказал Калле, наскоро обнял отца и побежал наверх.

Томас стоял, не глядя на Аннику, до тех пор, пока наверху не исчезли все — дети, Людде и Поппи. Анника застыла на месте, держа в руках котелок и красивый литой треножник, видя, как муж медленно поворачивается к ней лицом.

Его глаза, о боже, его глаза. Налитые кровью, зло прищуренные — это был чужой, незнакомый ей человек. Она инстинктивно сделала шаг назад, зацепившись пяткой за ножку стола.

— В чем дело? — спросила она. — Что случилось?

Он сделал несколько шагов к ней, и теперь она увидела в его глазах печаль, затаенную, неизбывную печаль. Господи, что могло случиться?

— Что ты наделала? — хрипло спросил он.

— О чем ты?

Это как-то связано с детьми, с тем, что она сказала Бенджамину и Александру?

Он остановился перед ней, взял из ее рук котелок и треножник и поставил их на гранитный стол, расплескав кокосовый соус.

— Ты давно это знала?

О нет, только не это.

— Что?

— О Софии, — с ледяным спокойствием ответил он.

У Анники бешено забилось сердце.

— Почему ты ничего мне не сказала? — спросил он, на этот раз повысив голос. Он сжимал и разжимал кулаки, словно стараясь разогнать кровь в пальцах.

Анника отвернулась.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она.

— Перестань мне лгать! — закричал он, схватил ее за плечи и с такой силой развернул к себе лицом, что Анника чуть не упала.

— О, — простонала она, глядя в его красное, искаженное злобой лицо.

— Давно ты притворяешься?! — заорал он. — Как ты могла так со мной поступить?

Анника вдруг почувствовала, что вот-вот взорвется от неистового, внезапно вспыхнувшего гнева, от которого у нее перехватило дыхание.

— Я? — хрипло сказала она. — Как я могла так с тобой поступить? Ты что, спятил, поганый урод, ублюдок?

Последнее слово она выкрикнула так, что брызнувшая изо рта слюна попала в лицо Томасу. Он остановился, не дойдя до жены. Руки его бессильно упали.

— Ага, — сказал он. — Вот так, значит?

— Что — так? — спросила она, борясь с головокружением.

— Вот что ты на самом деле обо мне думаешь. Вот почему ты не прикасаешься ко мне. Вот почему наш брак превратился в гребаную показуху — в «украшение дома» и «ландшафтный дизайн».

Он отвернулся, взмахнул руками и принялся крича расхаживать по кухне.

— Я живу в грязной лжи! Я живу как самый последний в мире дурак, думая, что все, что я вижу, — правда. Я изо всех сил стараюсь помогать, стараюсь хвалить, стараюсь интересоваться твоими идиотскими книжными идилли…

Она подбежала к нему и влепила пощечину — ударила не сильно, ей просто хотелось заткнуть ему рот.

— Ты испорченное, эгоцентричное дерьмо, — заговорила она, с удивлением слыша свой абсолютно спокойный голос. — Я люблю тебя, тебя любят дети, у тебя хорошая работа, где тебя ценят, я потратила шесть миллионов на дом для тебя, я готовлю тебе еду, а ты еще смеешь хныкать? Ты дуешься, стонешь и находишь поводы, а теперь ты решил возложить всю вину на меня!

— Ты думаешь, что знаешь ответы на все вопросы, — ответил он, и Анника увидела, что у. него дрожат руки. — Ты думаешь, что знаешь все, как твои газетные дружки.

Анника смотрела на мужа, видела его плохо скрытый гнев и вдруг испытала ни с чем не сравнимое удовлетворение.

— Здорово ты это перевернул, — сказала она. — Можно подумать, что газета виновата в твоей супружеской неверности.

Он разозлился до такой степени, что потерял дар речи.

— До чего же вы все самодовольны! — выплюнул он ей в лицо. — Например, Берит. Она сегодня написала целый подвал о том, в чем ни черта не смыслит. Ты — такая же…

— Это чушь, — сказала Анника.

— …Она сама верит всей той лжи, которую написала об этом иорданском террористе? Она всегда верит в то, что пишет?

Он и в самом деле считает, что во всем этом деле он — пострадавшая сторона, подумала Анника, чувствуя, как ее гнев растворяется в неподдельном изумлении. Он стоит здесь, перед ней, и считает себя невинной жертвой.

— Это невероятно, — сказала она, — ты где-то болтаешься, трахаешься на стороне, а потом мы все должны тебя жалеть.

Томас отвернулся, поднял руки, провел ладонями по волосам, потом резко обернулся.

— Ты всегда права, ты никогда не ошибаешься! — заорал он. — Ты лгала, притворялась и дурачила меня несколько месяцев, и так было всегда. Ты нарисовала себе картину мира, и всякий, кто с тобой не согласен, просто идиот!

Анника скрестила руки на груди, сопроводив жест презрительным фырканьем.

— Ты и в самом деле превратился в высокомерного говнюка, — сказала она, опершись о кухонный стол.

Томас шагнул к ней и вскинул руку.

Анника изо всех сил постаралась не моргнуть.

— Прекрасно, — процедила она. — Теперь ударь меня. Это единственное, чего недоставало для полной картины.

— Датская королевская семья, — сказал он вдруг. — Кронпринц, принцесса и их ребенок. Он собрался подорвать их вместе с собой во время визита американских военных кораблей в феврале.

— Посмей только меня ударить, — пригрозила она.

Томас опустил руку.

— Он убивал детей, Анника. Он проходил подготовку в Пакистане и Афганистане. Официальным предлогом его отсутствия была поездка домой для помощи престарелым родителям, но на самом деле он изучал профессию подрывника в Хайберском ущелье. Есть вещи, которых ты не знаешь. Есть множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Какой ты важный и значительный? — язвительно проговорила Анника. — Мне упасть на колени?

Казалось, Томас сейчас заплачет.

— Ты никогда не давала мне шанса, — сказал он. — Почему ты ничего не говорила?

Анника сглотнула и потерла лоб ладонью. Кухня кружилась, как карусель.

— Как ты об этом узнал? — спросила Анника. — Она позвонила?

— Конечно позвонила. Она хочет, чтобы мы снова встретились.

Анника засмеялась так, что у нее заболела голова.

— Боже, какая патетика, — произнесла она, отсмеявшись.

— Я ухожу, — сказал Томас. — Ухожу немедленно.

Анника вдруг ощутила такое непробиваемое спокойствие, что перестала воспринимать звуки. Она смотрела на Томаса, на отглаженный ею ворот его рубашки, на щетину, которую она, казалось, физически ощущала, на широкие плечи и всклокоченные волосы.

— Если ты уйдешь, — выдавила она из себя, — если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.

Он по-прежнему смотрел на жену чужими, прищуренными, налитыми кровью, мертвыми глазами.

— Хорошо, — сказал он, повернулся и пошел прочь.

Она смотрела ему вслед, видя, как он шагает по паркету, поднимает с пола портфель, открывает входную дверь, всматривается в моросящую серость, переступает порог и, не оглянувшись, закрывает за собой дверь.

Анника поставила еду на стол. Позвала детей. Усадила их и велела есть. Она налила детям молока, поставила на стол рис и даже сама немного поела.

— Почему вы так громко кричали? — спросил Калле, и Анника закрыла глаза.

— Мы просто очень устали, — ответила она.

— А где папа? — спросила Эллен.

— Папе надо вернуться на работу, — ответила Анника.

Дети ели плохо, испортив аппетит мороженым. Она не смогла заставить их доесть, отправила смотреть кино, а сама убрала со стола и поставила посуду в мойку.

Движения были резкими, как при ускоренной съемке. Казалось, она не понимала, где находится, совершенно оторвавшись от реальности.

— Мама, — позвал ее Калле, — я устал.

Анника устроилась рядом с ним на диване и усадила себе на колени.

— Наверное, это от ушиба, — сказала она. — Не хочешь лечь спать пораньше?

— Я хочу спать с тобой, мамочка, — сказала Эллен, прижавшись к матери.

— И я тоже. — Калле уютно свернулся с другой стороны.

Анника обняла детей, едва сдерживая слезы.

— Можете спать со мной оба, — сказала она. — Вы хотите?

— А как же папа? — спросила Эллен.

— Папе тоже найдется место, — сказала Анника, взяла детей за руки и стащила с дивана. — Ну, пошли!

Дети улеглись по обе стороны широкой двуспальной кровати, а Анника села между ними и принялась рассказывать им истории, обнимая и баюкая их.

«У меня есть дети, — думала она. — Он не сможет отнять у меня детей».

Когда они уснули, Анника осторожно встала, задернула занавески, вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь, и пошла в детские спаленки.

Эллен — эта трудяга и рукодельница — была целыми днями чем-то занята, вся обстановка в комнате говорила о постоянном движении и неуемной энергии.

Калле был более скрытным, спокойным, любил все раскладывать по полочкам. Анника посмотрела на расставленные ровными рядами машинки.

Она немного прибралась в их комнатах, собрала с пола одежду, рисунки и фломастеры, а когда наклонилась, чтобы подобрать с пола яблочную кожуру и обертку мороженого, на нее вдруг неведомо откуда навалилась отчаянная, безысходная тоска.

«Томас, — думала она, — ведь я тебя так люблю. В самом деле люблю. Прости меня, прости!»

В доме зазвонил телефон. Анника бросила на пол альбом Эллен и побежала вниз. Это он, это он!

Какая же она дура, она просто глупая разрушительница! Мы можем сесть и спокойно поговорить, нам есть что терять.

Она схватила трубку и счастливым, радостным голосом сказала:

— Алло!

— Что ты натворила? — спросил ледяной женский голос.

Кто это?..

— Алло? — переспросила она.

— Это мама Бенджамина. Что ты натворила? Ты угрожала убить моего ребенка?

Ах вот оно что. Анника потерла глаза и прижала ладонь ко лбу.

— Да, — прошептала она, — я это сделала.

Женщина на другом конце провода взорвалась.

— Ты что, совсем с ума сошла? Ты пришла в сад и пригрозила убить маленького ребенка!

— Да, а ты знаешь почему?

— Тебя надо запереть! Изолировать от общества! Тебя нельзя оставлять на свободе.

— Твой сын сбросил моего сына с двухметровой высоты. Ему наложили десять швов на рану, у него сотрясение мозга. Врачам пришлось сделать МРТ, чтобы удостовериться, что нет кровоизлияния в мозг. Твой сын мог убить моего мальчика, но ни тебе, ни твоему мужу нет до этого никакого дела.

— Это не одно и то же, — сказала женщина. — Это не так страшно, как угроза убить ребенка.

— Нет, — устало возразила Анника, опустившись на стул. — Это не так страшно. Знаешь, что на самом деле страшно?

На другом конце провода наступило недолгое молчание.

— Что? — спросила женщина.

— Самое страшное, что я не шутила, — сказала Анника. — И если бы мой сын сделал другому ребенку то же самое, то я надеюсь, что его родители тоже напугали бы его до смерти.

— Этого не может быть, — сказала женщина. Гнев в ее голосе уступил место удивлению. — Ты не можешь говорить это серьезно.

— Могу, — возразила Анника. — И я надеюсь, что ты сможешь объяснить своему сыну, что он поступил плохо. Я знаю, что нельзя было угрожать маленькому мальчику, я сознаю это, но если он снова нападет на Калле, то я за себя не отвечаю.

— Ты же взрослый человек, ты должна подавать детям пример, — сказала женщина, уже не так агрессивно.

— Скажи, что бы сделала ты, если бы Калле так ударил твоего сына, что ему пришлось бы делать МРТ головы?

Женщина помолчала.

— Наверное, я сделала бы то же, что и ты, — наконец призналась она.

— Хорошо, — сказала Анника. — Спасибо.

Она положила трубку и вдруг почувствовала, что ее мир переворачивается.

Кошку замучили в аппарате для стереотаксических операций, из глаза Ларса-Генри торчал гвоздь. Неужели это ты грозилась убить ребенка?

Поднятая рука готового ударить ее Томаса, повязка на голове Калле, молчаливая мольба Боссе в машине, если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.

Она, пошатнувшись, встала и на неверных ногах проковыляла в туалет, где ее вырвало.

Ты придумала себе мир, и всякий, кто с тобой не согласен, — идиот.

Он убивал детей, Анника.

Тяжело дыша, она стояла, склонившись над унитазом. Удары сердца отдавались в висках болезненными толчками.

«Мне надо с кем-нибудь поговорить. Я не могу больше сидеть здесь одна».

Она медленно поднялась наверх, посмотрела на спящих детей, бесшумно открыв дверь спальни. Она прислушалась к их тихому дыханию. Оба крепко спали.

«Он вернется, — подумала она. — Папа обязательно вернется».

Она посмотрела в окно, сдвинув в сторону занавеску. В доме Эббы горел свет. Значит, она вернулась от кузины из Даларны.

Анника показалось, что стены сейчас сойдутся и раздавят ее. Вдруг он не вернется?

Что же, она так и будет сидеть здесь одна и ждать?

Она прошла на лестничную площадку, вошла в спальню Эллен, вышла, зашла в спальню Калле и вышла.

Ничего, если они побудут дома одни, а она пока зайдет ненадолго к Эббе?

Но вдруг позвонит Томас?

Она не может уйти, она должна ждать его звонка.

Но она же может переадресовать звонки, и тогда его звонок не разбудит детей.

Она спустилась вниз и выглянула на улицу сквозь резное кухонное окно.

Кто там приехал? Может быть, это Томас?

«Нет, я не могу больше сидеть дома», — подумала Анника.

Она набрала команду переадресации звонков, ввела номер своего сотового телефона, проверила заряд его батареи, положила телефон в карман и пошла к выходу.

На улице было уже темно, хотя стоял еще ранний летний вечер. Темные тучи затянули небо серым бетонным сводом.

Как же ужасно за городом в плохую погоду, подумала она. Все цвета исчезают, остаются лишь оттенки серого. В городе всем хватает места, улицы и площади — общественные места, где никого не угнетает присутствие других людей. Здесь все стиснуто, несмотря на то что больше простора.

«Почему я сейчас об этом думаю? — удивилась Анника. — Как я могу беспокоиться за мир и гармонию с соседями в такой момент?»

Вильгельм Гопкинс, словно прочитав ее мысли, возник перед ней на дороге как привидение. Он ткнул пальцем в сторону стоявшей возле ее дома красной спортивной машины.

— С меня хватит! — выкрикнул Гопкинс. — Мое терпение лопнуло. Я сейчас же звоню в полицию!

Анника даже не взглянула в его сторону.

Красный «вольво» Эббы стоял на подъездной дорожке к ее дому. Фонтан был выключен, загон Франческо пуст.

Анника поднялась по ступеням крыльца и нажала кнопку звонка. Было слышно, как его эхо отдается в доме. Франческо не залаял. Не было слышно и шагов. Эхо звонка стихло, и Анника, спустившись с крыльца, обошла дом.

Машина издавала легкое потрескивание. Наверное, она проделала долгий путь, а теперь медленно остывала. Свет горел и на первом и на втором этаже. Анника снова поднялась на крыльцо и позвонила.

Никакой реакции.

Она выглянула на дорогу.

Вильгельма Гопкинса тоже не было.

Анника прислонилась к двери и постучала в окно.

— Эбба?.. — неуверенно позвала она. — Эбба, ты дома?

Может быть, соседка хочет побыть одна? Она долго ехала домой и теперь, наверное, лежит в ванне и не хочет мокрая бежать к двери…

В доме раздался какой-то резкий звук — как будто на пол уронили что-то тяжелое.

Анника замерла на ступеньках.

— Эбба! — закричала она, изо всех сил нажимая кнопку звонка и надавив на дверь. — Эбба, что случилось?

Дверь распахнулась, и Анника удивленно сделала шаг назад.

— Боже, — сказала она, заглянув в прихожую.

В ней никого не было.

— Что такое?.. — вслух произнесла она, входя в дом. — Эбба? Эй!..

Она сделала еще несколько шагов и посмотрела вверх, на лестничный пролет.

Дверь за ее спиной захлопнулась, и Анника, как ужаленная, резко оглянулась.

У закрытой двери, прислонившись спиной к стене, стоял улыбающийся Бернард Торелл, держа в руке длинноствольный пистолет.

— Посмотрите, кто это! Молодая докторантка! — сказал он. — Как мило. Входи, прошу!

У Анники на мгновение остановилось сердце. Она, не в силах отплатить ему такой же лучезарной улыбкой, молча смотрела на Торелла.

— Какого черта тебе здесь нужно? — спросила она.

— О, теперь вспомнил, — сказал он, слегка склонив голову набок. — Ты репортер, не так ли? Одна из тех, кто лезет ко всем с вопросами и сует нос туда, куда куда их не зовут.

Анника оглянулась.

— В шведском языке нет такого выражения, — сказала она. — Где Эбба?

— О, она, конечно, дома, — сказал Бернард Торелл. — Проходи в гостиную!

Дулом пистолета он указал на вход в библиотеку, и Анника сделала несколько неуверенных шагов, не желая поворачиваться к Тореллу спиной. Он грубо толкнул ее вперед, и Анника непроизвольно шагнула, ударившись головой о косяк.

Она стиснула зубы от боли, не желая своим вскриком доставить ему удовольствие. Он подошел ближе и втолкнул ее в библиотеку. Она споткнулась обо что-то большое и упала головой вперед у самого камина.

Приподнявшись на локтях, Анника посмотрела, обо что она споткнулась.

Это был Франческо, точнее, его труп. Собака была застрелена в голову, застрелена совсем недавно. Куски мозга лежали рядом с убитым псом, кровь медленно вытекала на персидский ковер.

Анника, не сказав ни слова, поднялась на ноги.

Эбба, заливаясь слезами, лежала, свернувшись, на диване, прижав колени к подбородку и обхватив руками лодыжки. Она даже не посмотрела на Аннику. Как зачарованная, Эбба смотрела на труп Франческо.

Анника потопталась на месте, не зная, что делать дальше.

Бернард Торелл — законченный садист, получающий наслаждение от чужой боли и горя. Какое удовольствие для него слушать рыдания Эббы.

Кошка в тисках, гвоздь в глазнице.

У Анники едва не подкосились ноги. Что он им приготовил, что их ждет? Он их убьет и изуродует трупы?

«Не поддавайся страху, — приказала она себе. — Ни страха, ни боли».

Она обернулась к доктору фармацевтической компании:

— Я спросила серьезно. Какого черта тебе здесь нужно?

Бернард Торелл между тем пересек комнату, встал у дальней стены и одобрительно кивнул.

— Будь любезна, сядь рядом с этой плаксой. Спасибо. Я зашел на минутку, взять одну вещь, — сказал он, указав пистолетом на портрет Беатриче Ченчи.

Анника прошла по комнате, не отрывая взгляда от Торелла.

Я давно охотился за этой картиной, — сказал он. — Три года назад я пропустил аукцион в Петербурге, и все это время пытался обнаружить ее следы. Но ты хорошо ее спрятала!

Он с улыбкой кивнул Эббе.

Анника села рядом с Эббой и взяла ее за руки. Женщина не реагировала. Она неотрывно смотрела на мертвую собаку.

— Зачем тебе нужен этот старый портрет?

— Мне нужен не портрет и не рама, мне нужна Беатриче, — ответил Торелл.

— Она была всего лишь убийцей, — сказала Анника. — Почему ты так ею заинтересовался?

По красивому лицу Торелла пробежала тень раздражения.

— Ты ничего не знаешь о Беатриче. — Торелл направил на женщин пистолет. — Ты знаешь, что она убила своего отца, Франческо Ченчи, но знаешь ли ты, что послужило орудием убийства?

Анника не ответила.

Бернард опустил пистолет и произнес уже более спокойным тоном:

— Она убила его двумя гвоздями, один вбила ему в глаз, а второй — через горло в позвоночник.

Анника почувствовала, что ее сейчас вырвет.

— Я думала, что она залила ему в ухо расплавленный свинец и выбила зубы, — выдавила она из себя.

Бернард Торелл весело рассмеялся, сверкнув бесподобными глазами.

— Ты слишком серьезно воспринимаешь наследие Нобеля, — ухмыльнулся он. — «Немезида» — это не фактологическое описание жизни и смерти Беатриче Ченчи. Пьеса куда глубже. Это нравственное рассуждение о возмездии и вине, о власти церкви и грехах отца.

Анника удивленно воззрилась на этого человека. Воля Нобеля, власть церкви и грехи отца.

Почему он стал убивать людей, как Беатриче Ченчи?

— Ты знаешь, как ее заставили признаться в убийстве? — спросил Бернард Торелл. — Знаешь, чем сломили ее ватиканские палачи?

Анника опустила голову и принялась молча рассматривать ковер.

— Они сбрили ей волосы, — начал рассказывать Торелл, — раздели донага и связали руки за спиной. Потом ее за руки подвесили в воздухе, за руки, связанные за спиной. Ты можешь себе это представить? Можешь? Представь ее себе! Вот она висит перед тобой, голая, худенькая, с маленькими грудями. Ее поднимают все выше и выше, вот подняли уже на высоту двух метров, а потом она падает, и руки ее выворачиваются из суставов. Беатриче теряет сознание.

Бернард рассмеялся.

— Но этой пыткой они не смогли выбить из нее признание. Только после того, как в камеру пыток привели ее братьев и те все рассказали судьям, Беатриче сдалась, поняв, что сопротивляться дальше бессмысленно.

Анника закрыла глаза. Где-то на краю сознания мелькала неуловимая мысль. Какое-то смутное воспоминание. Кто ей это говорил? Сам Торелл? Или это была Берит?

Солнце, жара, трава.

Я сохранил ферму в Рослагене после гибели родителей…

Наверное, ты удивляешься, откуда я все это знаю, — сказал он. — Может быть, думаешь, что я все это придумал? Нет, я это не придумал.

Анника продолжала сидеть с закрытыми глазами.

Она вспомнила. Вспомнила тот день в редакции, вспомнила Берит с чашкой кофе и с крошками, прилипшими в углах ее рта.

Саймон Торелл, венчурный капиталист, первым сделавший на этом капитал. Он и его жена погибли в Альпах в автокатастрофе, если я правильно помню. Трагическая история…

— Александр Дюма, — говорил между тем Бернард Торелл. — Он изучил все материалы следствия и суда над Беатриче. Все это в подробностях описано в «Знаменитых преступлениях», том первый, часть вторая. Глава называется «Ченчи».

Власть церкви. Грехи отцов. Все это описано в духовном завещании Нобеля.

Анника открыла глаза и посмотрела в лицо Бернарду.

— Ты находишь какую-то связь между собой и Беатриче, — сказала она. — Ты очарован ею, потому что сделал то же, что и она. Ты убил своего отца так же, как она убила своего.

Бернард Торелл вскинул брови и улыбнулся.

— Ты что-то сделал с машиной, чтобы они разбились, — предположила Анника. — Что ты сделал?

— Это была трагическая случайность, — ответил он.

— Откуда ты знал, что надо делать? — спросила Анника. — Ты же был тогда совсем ребенком.

Бернард Торелл пересек комнату, подошел к портрету, снял с него застекленную раму и стал восхищенно вглядываться в лицо женщины-ребенка.

— Шестнадцать, — сказал он, лаская взглядом картину. — Мне было шестнадцать лег, примерно столько же, сколько было Беатриче.

Боже мой, подумала Анника. Он — чудовище.

— Что же ты сделал с тормозами? — спросила она, неимоверным усилием воли заставив себя говорить спокойно.

Бернард повернулся к Аннике и махнул пистолетом в сторону дороги:

— Ты видела на улице красный «ягуар»? Модель шестьдесят третьего года. Я восстановил его целиком — до последнего болта, последней гайки. Я получил его в подарок от дяди, когда мне было четырнадцать лет. Перерезать тормозную магистраль в папиной машине было делом одной секунды.

Сердце Анники сильно забилось, и она вонзила ногти в ладони, чтобы выровнять дыхание.

— Зачем? — спросила она. — Зачем ты это сделал?

Бернард Торелл посмотрел на нее, и Анника вдруг сразу все поняла. Господи, как же это просто.

— Ты думаешь, что Альфред Нобель писал и о тебе? — спросила она. — Ты искренне считаешь, что литературное завещание Нобеля — это на самом деле история твоей жизни?

Наклонив голову, Бернард внимательно слушал Аннику.

— Да, ты искренне считаешь себя Беатриче, — уверенно повторила Анника. — Твой отец был так же богат и влиятелен, как Франческо, и он надругался над тобой, да? Он изнасиловал тебя, как изнасиловал Беатриче ее отец?

Бернард Торелл направил на Аннику пистолет, и она заметила, что на этот раз оружие дрожит.

— Но ты ошибаешься. — Анника продолжала твердо смотреть ему в глаза. — Ты не Беатриче Ченчи, и ты никогда не будешь похож на нее. О тебе никто и никогда не напишет пьесу. Ты никогда не будешь мстителем за погубленную невинность и растоптанную справедливость.

— Ах вот как, — сказал он и опустил пистолет. — Но здесь ошибаешься ты.

— Нет, — сказала Анника. — Справедливость существует — и здесь, и за гробом.

Слова Анники позабавили Торелла, он засмеялся, но она уловила в его смехе нотки неуверенности.

— Ты никогда не получишь Нобелевскую премию, — сказала она. — Ты ведь и сам это знаешь?

Улыбка исчезла с его лица, он быстро шагнул к Аннике.

— Каролина сделала все, чтобы ты не получил ее в прошлом году, — сказала она, — а Эрнст сделал все, чтобы ты не дождался ее и в этом году. Теперь ты сядешь в тюрьму, а значит, не получишь премию и в будущем.

Торелл презрительно засмеялся:

— Да? И кто же меня поймает — уж не ты ли?

В следующее мгновение двери с грохотом распахнулись, послышались громкие голоса, и в библиотеку вломились полицейские в касках и бронежилетах. Торелл отвернулся от женщин и повел пистолетом в сторону двери. Полицейские направили автоматы на Торелла.

— Брось пистолет! — приказал один из полицейских.

Эбба заплакала еще громче.

Бернард Торелл со страхом смотрел на полицейских.

— Черт возьми, в чем дело? — спросил он.

— Положить оружие, два шага назад!

— Но я же ничего не сделал, — возразил он. — Чего вы от меня хотите?

Полицейские стали не спеша приближаться к Тореллу, и он поднял руки.

— Хорошо, хорошо, вот я уже кладу пистолет на стол. Устраивает?

Он вскинул голову и улыбнулся полицейским.

Черт бы его побрал, подумала Анника. Он уверен, что сможет очаровать и их.

— Это какое-то недоразумение, — произнес Торелл. — Я зашел сюда на минутку, чтобы забрать картину.

Полицейские надели на него наручники и повели к выходу.

В дверях он остановился и печально посмотрел на Эббу.

— Тебе стоило поучить своего пса хорошим манерам, — ухмыльнулся он. — Мне кажется, он обосрался.

Полицейские увели Торелла, но Анника, как пригвожденная, продолжала сидеть на диване. Эбба, наоборот, сползла с дивана, шатаясь, подошла к убитой собаке и обняла ее мертвое тело.

В комнату вошли, а потом вышли несколько полицейских в обычной форме. Они переговаривались друг с другом и по полицейским рациям, которые постоянно трещали и попискивали. Анника не могла понять, о чем они говорили. Она слышала только безутешные рыдания Эббы, но была не в силах ее успокоить.

В библиотеку вошел инспектор К. и остановился в дверях.

— С тобой все нормально, крутая девушка? — спросил он Аннику.

Она молча кивнула в ответ.

Офицер прошел к камину и склонился над Эббой. Анника не расслышала, что сказал ей К. Он помог Эббе встать, отвел обратно к дивану, и она тяжело уселась рядом с Анникой.

— Как это все вообще произошло? — охрипшим голосом спросила она. Во рту держался отвратительный кислый вкус.

— Сейчас приедет скорая, — сказал К., обращаясь к Эббе. — Он не травмировал тебя физически?

Эбба покачала головой.

— У тебя шок, поэтому тебя ненадолго отвезут в больницу, в Дандерюд, чтобы осмотрели врачи, — сказал он и взял Эббу за руку. — Ты понимаешь, что я говорю?

Эбба кивнула.

— Откуда вы узнали? — спросила Анника, но К. жестом показал, что ответит позже.

— Ты можешь рассказать, что произошло? — спросил К. Эббу.

Женщина попыталась откашляться, потом глубоко вздохнула.

— Он… позвонил в дверь, — сказала она дрожащим голосом, переводя взгляд с Анники на К. — Я открыла, и он вошел. Он сказал, что хочет посмотреть картину, портрет Беатриче Ченчи работы Гвидо Рени. Откуда он узнал, что картина у меня?

Анника смущенно посмотрела на свои руки.

— Это я ему сказала, прости.

— Я сказала, что не пущу его в дом, не дам смотреть картину и не собираюсь ее ему отдавать. Тогда он застрелил Франческо и сказал, что застрелит и меня, если я не отдам ему портрет. Потом в дверь снова позвонили.

— Это была я, — пояснила Анника, глядя на К.

— Тебя зовут Эбба? — спросил К., положив ладонь на ее руку. — Знаешь что, сначала ты поедешь в больницу, а мы пока позаботимся о твоей собаке, а потом поговорим о том, что случилось, хорошо?

Он повернулся к Аннике:

— Как ты? Он тебя не тронул?

Она покачала головой.

— Мои дети спят в доме напротив, — сказала она. — Мне надо вернуться к ним.

— Подожди немного, — сказал К.

— Один вопрос… — Анника повернулась к Эббе:

— Ты не ехала на машине в понедельник в Барнхюсброне?

Эбба, ничего не понимая, уставилась на Аннику.

— Что? — спросила она.

— Мне показалось, что я видела тебя в машине в Барнхюсброне в понедельник.

— В понедельник? — переспросила Эбба. — Но я же говорила тебе, что в понедельник буду у Юхана и Тины.

Анника стало неловко за свой вопрос.

— Мне просто показалось, что это ты, — сказала она, — но я, должно быть, ошиблась.

Эбба попыталась улыбнуться.

— Не нужно извинений, это не твоя вина. Я очень рада, что ты пришла сегодня вечером.

Она помолчала, потом снова заговорила:

— И не переживай из-за соседей, они успокоятся.

К. пошел проводить Эббу до машины ожидавшей во дворе скорой помощи.

Анника осталась сидеть на диване. В комнату вошли двое полицейских и с трогательным почтением унесли труп Франческо.

— Ты не хочешь тоже съездить в больницу? — спросил К., вернувшись в библиотеку.

Анника покачала головой и отбросила с лица волосы.

— Теперь скажи мне, как вы оказались здесь? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Нам позвонил твой сосед, — ответил К.

Анника удивленно моргнула.

— Вильгельм Гопкинс? Откуда он знал, что Бернард Торелл здесь?

— Твой сосед позвонил в дежурную часть, чтобы сообщить о незаконно припаркованном автомобиле. Он заставил дежурного записать номер, а потом сказал его и оператору.

Анника откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

— Как вы вошли в дом?

— Дверь была незаперта, — пояснил К. — Я получил твое письмо, точнее сказать, письмо Каролины. Мы знали, что Бернард Торелл был в Юрсхольме в момент убийства Эрнста и в Фогельброландете, когда был убит Ларс-Генри, так что он уже был у нас на подозрении еще до того, как мы получили рассказ Каролины о том, что происходило все последнее время.

У Анники закружилась голова.

— Как вы могли это знать? — спросила она. — Как вы узнали, где находился Бернард?

К. не отвечал, и Анника удивленно посмотрела на него.

— Естественно, по его сотовому телефону, — ответил наконец К. — Преступники часто бывают невероятно глупы. Оба раза он звонил со своего собственного сотового телефона. Кстати, о глупых преступниках. Вчера вечером ФБР взяло одного поставщика криминальных услуг в Сан-Диего. Он стер информацию с жесткого диска и думал, что все в порядке, но через три с половиной часа ребята из ФБР восстановили его содержание, и там тоже всплыло имя Бернарда. Он использовал деньги своей компании, чтобы дважды нанять Кошечку.

Анника снова закрыла глаза.

— Значит, ты хочешь сказать, что уже следили за Бернардом Тореллом?

— Мы следили и за его машиной. Офицер в дежурной части знал, что его машина объявлена в розыск, и получил ее номер. Он очень удивился, когда наш старый законник с Винтервиксвеген продиктовал ему именно этот номер.

Анника безрадостно рассмеялась.

Выходит, Гопкинс сохранил ей жизнь. Какой абсурд.

— Но как вы узнали, где мы?

— Должен сказать, что вы здесь, за городом, очень внимательно следите друг за другом. Господин Гопкинс знал, где ты находишься. Но что делал здесь Бернард Торелл?

— Он действительно приехал за картиной, — сказала Анника. — Воображал, что очень похож на Беатриче Ченчи, считал себя мстителем за поруганную невинность и растоптанную справедливость.

Она посмотрела на К. и вдруг почувствовала, что давно беззвучно плачет.

— Его когда-то изнасиловал отец, и Бернард убил его за это.

— Я этого не знал, — признался К.

Анника посмотрела на потолок.

— Все остальные убийства были из-за денег, — сказала она. — Нобелевская премия по медицине должна была оправдать потраченные компанией «Меди-Тек» пятьдесят миллиардов долларов. Она стала бы крупнейшей в мире фармацевтической фирмой. Слушай, у меня дети дома. — Она неопределенно взмахнула рукой. — Можно, мы отложим допрос на завтра?

К. задумался на несколько секунд, потом кивнул:

— За тобой кто-нибудь присмотрит? Когда вернется Томас?

Анника улыбнулась сквозь слезы.

— Конечно, обо мне позаботится Томас. Я кое-что напишу для газеты и отошлю тебе копию. Не будет запрета на разглашение?

— Будет, — ответил он, — но ты можешь поступить, как посчитаешь нужным.

Она вышла из дома, пересекла лужайку, вошла в дом, поднялась по лестнице, вошла в спальню, обнаружила там крепко спящих в двуспальной кровати детей, вышла, закрыла за собой дверь и без сил повалилась на пол на лестничной площадке.

Назад: Вторник. 1 июня

Дальше: Четверг. 3 июня