13
2014 год
Как только я вхожу в дверь, меня охватывает неожиданное беспокойство. В целом это был чудесный день, несмотря на странный эпизод с отцом сегодня утром. Сейчас, когда мне больше не нужно волноваться из-за черного фургона, я должна быть в состоянии расслабиться. Все вроде встает на свои места. Возможно, поэтому мне и тревожно. Как только все налаживается, я обычно что-нибудь запарываю. Но не в этот раз.
– Как прошел твой день с Джеком? – спрашивает мама, в руках у нее корзина с бельем.
– Хорошо, – отвечаю я, и это действительно было хорошо. Даже отлично. Он невероятно целуется. Возможно, мне так показалось от переизбытка эндорфинов после стычки с журналистом, но это не важно. – Какой я была в детстве? – Мысль приходит мне в голову и слетает с языка практически одновременно. – Я была капризной? Робкой? Я не очень хорошо помню.
– Ты была… Ну, хочу сказать, что ты была идеальной, – рассмеялась она. Я понимаю, что в первый раз слышу ее смех. – Но ты любила покомандовать. Наряжала братьев, как кукол, и заставляла их устраивать показы мод.
– Правда? – Я пытаюсь представить Пола и Эндрю в такой роли. Не получается.
– Ты этого не помнишь? Наверняка у меня где-то есть фотографии.
– С удовольствием взглянула бы на них, – говорю я.
– Конечно, милая. Тебе нужно что-нибудь постирать?
– Нет, ничего не нужно, – отвечаю я. – Но все равно спасибо.
Она торопливо уходит в постирочную, а я сажусь на диван. Мне не очень хочется сейчас находиться в комнате Бек, в окружении того, что осталось от ее жизни. Журналист по-настоящему зацепил меня; не могу поверить, что такой жалкий парень сумел так напугать. Ему было наплевать на Бек; он просто увидел возможность карьерного роста и захотел извлечь собственную выгоду из ее трагедии. Она была для него источником дохода, а не живым человеком. Он считал, что с ней случилось нечто ужасное, но это не остановило его, не помешало писать ей СМС, преследовать ее. Преследовать меня.
Я не могу удержаться и снова ввожу в поисковике на телефоне ее имя, и на этот раз ищу видео. Сама точно не знаю почему, но хочу увидеть, как она двигается, как говорит. Хочу увидеть ее более живой, чем на тех статических фотографиях.
Я нахожу только одно видео, и Бек на нем нет. Видео называется «Город скорбит о пропавшей девушке на траурной акции со свечами». Сотни людей стоят на городской площади перед небольшой сценой. Камера движется между людьми, все они держат в руках светящиеся оранжевые фонари. Некоторые плачут. Видно несколько больших плакатов, на них – улыбающееся лицо Бек и надпись во все полотно «Вернись домой». В толпе я замечаю юную Лиззи, она смотрит по сторонам и ловит ртом воздух, как будто не может поверить в происходящее. Долговязый парень, чуть постарше, обнимает ее одной рукой, но я не вижу его лицо. Отец Бек стоит с микрофоном впереди.
«Пожалуйста», – это все, что ему удается сказать, потом он закрывает лицо рукой и начинает плакать.
На ступенях люди разложили игрушки, разные предметы и фотографии. Все эти фотографии могли быть моими. Я чувствую, как мне сдавило грудь. Камера фокусируется на девочке-подростке, она кладет на ступени пачку сладостей. За ней в тени я вижу отца Лиззи, который бросает туда же фирменную кепку «Макдоналдса». Мама Бек медленно подходит к микрофону. Она выглядит совсем иначе. Словно прошло тридцать лет, а не одиннадцать – так сильно она постарела с тех пор. Когда поднимается на подиум, она не плачет, и руки у нее не трясутся.
– Что смотришь? – спрашивает Пол, подсаживаясь ко мне.
– Да так, ничего, – отвечаю я, быстро выключив телефон. – Просто сижу в YouTube.
Он обнимает меня одной рукой.
– Хочешь сходить куда-нибудь вечером? – спрашивает он. – Может, поужинаем?
Он убирает мне за ухо выбившуюся прядь волос. На мгновение я задаюсь вопросом, не приглашает ли он меня на свидание, но это абсолютно нелепая идея.
– Было бы здорово.
– Не хочу, чтобы ты сошла с ума в четырех стенах.
Его тело так близко, что я ощущаю тепло, которое исходит от него. Я на секунду закрываю глаза, чувствую, как его пальцы поглаживают мои волосы. Потом сжимаю кулаки и отталкиваю его. Я не могу испытывать такие чувства.
– Эй, прекрати! Ты испортишь мне прическу! – заставляю себя говорить сердито.
– Да куда еще хуже! – со смехом отвечает он. – Даже не знаю, как сказать, сестренка, но тебе нужно подстричься.
– Еще чего! – восклицаю я с наигранным возмущением. Так лучше. Для меня будет безопаснее продолжать ребячиться и отшучиваться, пока не разберусь в своих чувствах.
В этот момент перед домом с визгом тормозит машина, раздается звук хлопающих дверей.
– Кто это? – спрашиваю я.
– Не знаю. Винс?
– Не, – отвечаю я.
Он поднимается, и странные вспышки света озаряют его лицо, когда он распахивает входную дверь.
– Эндрю? Пол? – спрашивает голос.
Пол захлопывает дверь с такой силой, что я практически подпрыгиваю на месте.
– Чертовы пиявки! – кричит он.
– Что? – ничего не понимая, спрашиваю я.
Он выглядит таким сердитым, лицо покраснело.
– Похоже, ресторан отменяется, – рявкает он и шагает вверх по лестнице.
Я встаю и осторожно выглядываю из-за штор. Перед домом стоят трое мужчин, один держит микрофон, у двух других на плечах видеокамеры, а на шее – фотоаппараты с огромными зум-объективами.
Похоже, я была не настолько убедительной, как думала.
К заходу солнца перед домом стоят уже восемь фургонов. Я с семьей сижу в гостиной. Все молчат, но комната заполнена звуками возбужденной болтовни снаружи. Время от времени раздается стук в дверь или окно. Иногда кто-то выкрикивает имя Ребекки. Я ужасно сожалею о стычке с тем журналистом. Если бы я могла повернуть время вспять. Хотя, наверное, это все равно бы произошло. Мой сотовый гудит. Это Джек. «Ты в порядке? О тебе был сюжет на ТВ».
Такой скорости я не ожидала. Включаю телевизор, перебираю каналы, пока не нахожу ту самую программу. Ведущий возникает на середине предложения:
«…одиннадцать лет назад, когда шла домой от автобусной остановки».
«Главному следователю Винсенту Андополису было нечего сообщить по делу».
На экране появляется Андополис. Лицо у него осунувшееся и уставшее, но вид все равно злой.
«В настоящий момент я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это, – говорит он во многочисленные микрофоны, которые журналисты суют ему в лицо. – От имени полиции и семьи Винтер я прошу немного времени и уважения, это сейчас крайне необходимо».
На экране снова возникает самодовольное лицо ведущего.
«В любом случае, если Ребекка Винтер действительно была жива все это время, то возникают сомнения относительно безупречности расследования Андополиса, а также профессионализма полиции в целом».
Новая картинка в кадре. Фотография. Это когда я возвращалась домой пешком и курила на ходу. Видимо, репортер сделал ее, пока я ковырялась с ключами. Снимок нечеткий, весь в пикселях, наверное, через лобовое стекло. Я прижата к входной двери, туловище чуть развернуто, словно я собираюсь взглянуть через плечо. Виден небольшой фрагмент моего лица. Только немного щеки и угол глаза. Но этого может быть достаточно. Для того, кто знал меня в жизни, кто может узнать меня по форме плеча, по осанке. Этого может быть достаточно для моего отца.
– Выключи это, – говорит Эндрю.
Когда на следующее утро приезжает полиция, мне на секунду мерещится, что они явились за мной. Красно-синие огни заполняют тихий дом. Но полицейские даже не заходят внутрь. Я слышу, как они разговаривают с журналистами, которые оккупировали лужайку перед крыльцом.
– Что они делают? – спрашиваю отца, который завтракает рядом со мной на кухне. Я боюсь сама выглянуть в окно: не хочу, чтобы они сфотографировали меня еще раз.
– Я позвонил им сегодня рано утром. Мне нужно на работу, а эти фургоны перегородили всю улицу.
– Они правда уедут просто потому, что полицейские им скажут? – Я ковыряюсь ложкой в каше. Есть сейчас что-то не хочется.
– Вероятно, нет. Им придется установить шлагбаум в начале дороги, – отвечает он. – До этого было то же самое. Они уехали неожиданно, когда им надоело.
В комнате снова наступает тишина. Потом отец встает, затягивает галстук и, взяв портфель, выходит из дома. Слышен нарастающий шум снаружи, вопросы, задаваемые наперебой, щелканье фотокамер.
Я сижу на диване рядом с Полом, который смотрит мультфильмы. Он одет в одни только хлопчатобумажные боксеры и облегающую белую майку. Я стараюсь смотреть на экран, а не на его великолепное тело. Мультяшный тигр в красном свитере с капюшоном катается на трамвае вместе со своей тигриной семьей. Я пытаюсь следить за сюжетом, но в действительности начинаю паниковать. Теперь, когда СМИ, сами того не желая, взяли меня на понт, осуществили мою угрозу, которую я даже не собиралась претворять в жизнь, единственный рычаг давления на Андополиса, который был у меня, исчез. Он по-настоящему зол на меня, и я понятия не имею, как это повлияет на его последующие действия. К тому же дом сейчас окружен камерами. Я в буквальном смысле в ловушке. Увязла в собственной лжи так, что не пошевелиться. Я пытаюсь сделать глубокий вдох; паника мне сейчас не поможет.
– Не думай так напряженно, – говорит, улыбаясь, Пол. – У тебя появятся морщины.
Я не осознавала, что он смотрел на меня все это время.
– Заткнись! – отвечаю я, радуясь возможности отвлечься.
– Извини, сестренка. Просто стараюсь присмотреть за тобой.
– Лучше за собой присматривай, – огрызаюсь в ответ. – Я уже вижу приближение неприятности.
Я щелкаю его по переносице. Он спокойно смотрит на меня, потом взапрыгивает на меня сверху, прижимая к дивану.
– И я тоже, – заявляет он, лизнув меня по лбу.
– Фу! – вскрикиваю я. – Не могу поверить, что ты это сделал!
– Поверь, – отвечает он и начинает щекотать меня под мышками.
– Хватит! – визжу я, корчась и извиваясь под ним. Но он сильный, и у меня не очень получается увернуться. Я чувствую его горячее тело, навалившееся на меня. Вдыхая его терпкий запах, я упираюсь ладонями ему в грудь и – ничего не могу с собой поделать – ощущаю упругие твердые мышцы. По коже у меня начинают бегать мурашки, я чувствую покалывание. Такого не должно быть. Я пытаюсь вырваться, но он лишь сильнее щекочет меня, прижимаясь животом к моему тазу.
Он выпускает нить слюны изо рта и удерживает ее над моим лицом.
– Твою мать, даже не вздумай! – кричу я, но продолжаю верещать и хихикать, как маленький ребенок. Меня влечет к нему. Пол всасывает слюну обратно и улыбается, и мне вдруг ужасно хочется поцеловать его. Обнять рукой за шею и притянуть к себе. Я хочу ощущать его горячие губы на своих губах, его руки, касающиеся моего тела.
– Поторапливайся, Эндрю, – говорит голос.
– Иду! – Он отталкивает меня.
Я оглядываюсь. По лестнице спускается Пол, уже одетый. Значит, это был Эндрю, с кем я дурачилась, а не Пол. Волосы у него были не уложены, поэтому я не поняла. Как такое возможно? Я быстро сажусь на диване, чувствую себя так, словно меня поймали на чем-то отвратительном и постыдном. Эндрю вприпрыжку бежит вверх по лестнице, чтобы одеться. Я чувствую себя обманутой, хотя он, конечно, и подумать не мог, что я их практически не различаю. В груди у меня раздувается комок вины.
Бек возненавидела бы меня, если бы знала, что я испытываю влечение к ее маленьким братьям. Хотя, наверное, она и так уже ненавидела бы меня сейчас. Ко всему прочему я не могу перестать думать о Джеке.
Спустя несколько часов я начинаю чувствовать себя в западне. Андополис не появился, и я не могу выйти на улицу. Эндрю и Пол куда-то ушли и еще не вернулись. Я лежу на диване, смотрю телевизор, а мама приносит мне тарелки с едой. Пишу Джеку сообщение с просьбой заехать. Если уж приходится торчать дома, то пусть хотя бы Джек развлечет меня. Поможет избавиться от чувства, что стены сжимаются вокруг меня. Он пишет в ответ: «Я на работе. К сожалению». Я в отчаянии. Уже готова отшвырнуть мобильник в сторону, как он тренькает, это снова Джек. «Все время думаю о нашем поцелуе».
Я переключаю каналы, пока не натыкаюсь на «Молодых и дерзких». Быстро разбираюсь в сюжете. Когда я вылетела из университета, просмотр этого сериала был главным событием дня. Я не пропускала ни одной серии. Я начала первый семестр с уверенностью, что преуспею в учебе. Но это состояние продлилось недолго. Я продолжала вставать рано утром, одеваться и уходить из дома чуть раньше отца, с сумкой полной учебников. Затем я просто шла в пекарню на углу и сидела там в дальнем конце, поедая пирожные с вишней и заварным кремом и листая липкими пальцами разные журнальчики. Убедившись, что отец уехал на работу, возвращалась домой и лежала на диване до самого его прихода.
Будучи студенткой университета, я могла не работать и по-прежнему жить дома, это вдруг стало нормально. Я знала, что отец гордится мной. Он смотрел на меня с любовью. Скажи я ему, что бросила учебу, все бы изменилось. Он бы спросил меня, что я собираюсь делать со своей жизнью, а у меня не нашлось бы ответа.
Начинаются трехчасовые новости. Основная тема: Ребека Винтер вернулась? Показывают все ту же размытую фотографию, немного моего профиля крупным планом. Я выключаю телевизор. Не могу смотреть на это.
– Я надеюсь, тебя это не расстраивает, милая, – говорит мама, появляясь в дверном проеме.
– Я в порядке, – пытаюсь улыбнуться ей.
В комнате Бек стены оклеены фотографиями Бек и ее друзей, и кажется, что в ее жизни просто не могло быть никаких забот. Я вспоминаю слова Андополиса. Что он там сказал? Что-то насчет рассматривания фотографий.
«Я всматривался в твои глаза и пытался раскрыть секреты, которые ты хранила».
Я подхожу ближе и разглядываю ее фотографии. Вот она сидит на траве с группой девочек, все в одинаковой некрасивой школьной форме. А вот они с Лиззи, обе сильно накрашенные, позируют перед камерой. На одном снимке Бек очаровательно улыбается, освещенная со спины ярким солнцем. Я смотрю в ее глаза, которые так похожи на мои собственные. Он прав. В них есть печаль, что-то, что не соответствует улыбке. Возможно, у нее действительно были какие-то секреты.
Я открываю шкаф и радуюсь, что наконец нашла себе занятие. Наверняка полицейские все это уже проделали. Но мне почему-то кажется, я могу обнаружить что-то, чего они не нашли. Не заметили же они то странное спиритическое заклинание, которое лежало в кармане платья Бек. Может, найдется еще что-нибудь, что они проглядели. Хотя дело не только в этом. Я чувствую, что она могла оставить что-нибудь, только для меня.
Я просматриваю все карманы ее одежды. Ничего, кроме нескольких грязных платков. С внутренней стороны шкафа висит сумочка. В ней школьное удостоверение, косметика и скомканный билет на «Поймай меня, если сможешь». Я стягиваю наволочки с подушек: помню, как прятала там неотправленные любовные записки, когда была в ее возрасте. Ничего. Поднимаю матрас, чтобы проверить, не завалилось ли что-нибудь между ним и реечным дном. Ничего. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Будь это моя комната, где бы я что-нибудь спрятала?
Ну конечно. Кровать. Рама сделана из белых металлических трубок, закрытых с каждой стороны черными пластиковыми пробками. Я снимаю одну и заглядываю внутрь. Здесь ничего. Но в другой что-то есть, на самом дне. Что-то цилиндрическое и блестящее. Я сажусь на ковер и просовываю в трубку руку, пока не нащупываю предмет. Я понимаю, что это, еще до того, как вытаскиваю находку. Бутылка водки. Наполовину пустая. Я открываю крышку и делаю глоток обжигающей жидкости.
Что имел в виду Андополис, когда говорил о секретах? Когда он сказал это, я была слишком рассеянна, полагая, что он раскусил меня. Но сейчас я размышляю об этом: получается, он думал, что она скрывает что-то, до того, как встретился со мной. Я не понимаю – какая разница, были у нее тайны или нет, если ее похитили на улице? Это же нельзя предсказать. Она просто стала жертвой случая. И почему он расспрашивал меня о лете до ее исчезновения? Почему думал, что я кого-то прикрываю? Это нелепо. Я снова смотрю на фотографию, где она улыбается, а глаза грустные. Она это предчувствовала? Знала, что ее ждет трагичный финал? Я поднимаю за нее бутылку, прежде чем сделать еще один глоток.
Когда я просыпаюсь, во рту у меня горит от жажды, язык как высохшая губка. В спальне темно, но вокруг опущенных жалюзи виден светлый контур: уже утро. Комната начинает кружиться, когда я пытаюсь открыть глаза, и неожиданно я понимаю, что меня сейчас вырвет. Я сдвигаюсь к краю кровати, чтобы суметь перегнуться, если меня начнет тошнить. Когда я двигаюсь, одеяло остается на месте; что-то тяжелое удерживает его. Переворачиваюсь на спину и открываю глаза. На кровати сидит мама и смотрит на меня.
– Они говорили, чтобы я разобрала вещи в твоей комнате. Устроила здесь чулан или использовала для других целей. Но я не могла. Я знала, что ты вернешься.
Она хлопает меня по лодыжке через одеяло. Я не знаю, что ей сказать. Прошло столько времени с тех пор, как у меня была мама, и я не знаю, нормально ли это, что она смотрит на меня спящую.
Но ощущение странное.
– Мальчики отправляются в воскресенье в Мельбурн, – говорит она с улыбкой. – Потом будем только мы.
– Отлично, – хриплю я. Воскресенье послезавтра. Кажется странным, что она радуется отъезду сыновей. Она внимательно смотрит на меня. Мне очень хочется, чтобы она ушла.
– Винс звонил, – говорит она наконец. – Хотел извиниться за то, что не приехал вчера. Возникли какие-то срочные дела. Он сказал, что скоро будет здесь.
Тошнота отступила, но в голове осталась пульсирующая боль.
– Ладно, не буду мешать тебе собираться. – Она поднимается, подходит к окну и приоткрывает жалюзи, впуская в комнату немного света. – Я поищу для тебя ту фотографию с показом мод.
– Ты не откроешь окно? – Свежий воздух помог бы мне. Но похоже, она не слышит меня: ничего не отвечая, выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Солнце слепит мне глаза, но помогает проснуться.
Я заставляю себя встать и пойти прямиком в душ. Стоя под теплыми струями воды, я чувствую головокружение. Так глупо было выпить всю ту водку одной. Если бы родители или братья зашли ко мне, я могла бы легко проговориться. А сейчас еще и Андополис возвращается. Расследование вовсе не закончено. Я так устала от него и его навязчивого чувства вины. И мне надоело играть беззащитную жертву; он слишком упивается этим образом.
Пока горячая вода стекает по моему телу, смывая отвратительное чувство дурноты, я стараюсь придумать новый план. Новый способ, как вынудить Андополиса навсегда оставить меня в покое. Такие мачо, как он, никогда не видят в молодых женщинах людей, а только объекты своих брутальных фантазий. Что же, если роль жертвы не работает, придется пойти на риск и впасть в другую крайность.
Выйдя из душа, я еще раз просматриваю вещи в шкафу Бек. В гардеробе каждой шестнадцатилетней есть что-нибудь распутное, дерзкое, и я уверена, Бек не исключение.
Я выглядываю в окно рядом с входной дверью. Улица пуста. В самом конце дороги желтеет несколько пластмассовых дорожных заграждений. На кухонном столе мама оставила для меня тарелку с двумя тостами с арахисовым маслом. Она разрезала их на треугольники, как обычно делают для маленьких детей. Интересно, твердую корочку она тоже начнет обрезать? Но я рада завтраку. Проглатываю все быстро, едва различая вкус и надеясь, что хлеб впитает в себя хотя бы немного алкоголя. Я слышу звук заворачивающих на подъездную дорожку колес. Видимо, Андополис уже здесь. Хватаю последний треугольный тост и иду на поиски мамы, чтобы попрощаться. Из-за двери спальни ответа не последовало, но я слышу какое-то движение в постирочной комнате. Входя туда, я вижу, что дверь в гараж наполовину открыта. Я понимаю, что еще никогда туда не заходила.
Толкаю дверь и ёжусь: здесь намного холоднее, чем в доме. Спускаюсь по трем узким ступенькам на цементный пол гаража. Немного пахнет плесенью и гнилью. Гараж заставлен коробками и книжными стеллажами, старыми детскими велосипедами, а в углу валяется скомканная грязная белая простыня. Странно, что мама это допустила. Кажется, она беспрестанно чистит весь дом, даже когда он безупречен. Свет тусклый, но из-за одного из стеллажей доносится шуршание.
– Мама?
Хлопок – и она появляется из-за книг, держа в руках фотоальбом.
– Иди в дом! – резко говорит она. – Здесь полно пауков.
Она как-то странно смотрит на меня, словно боится. Ее глаза бегают между мной и стеной сзади. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть, на что она смотрит, но там ничего нет, только коробки.
– О’кей, просто хотела попрощаться, – оправдываюсь я.
– Пока, – отвечает она и снова исчезает за полками.
Я сажусь в машину к Андополису, наслаждаясь выражением его лица: кажется, что его глаза вот-вот вылезут из орбит, когда он видит мой наряд. Это лучшее, что я нашла в шкафу Бек, – крохотная черная кожаная юбка и обтягивающая черная майка. Мне холодно и хочется покрепче запахнуть пальто. Но я оставляю его расстегнутым, чтобы Андополис не мог оторвать глаз от бледных ног своей маленькой жертвы.
– Почему вы на меня так смотрите? – спрашиваю я.
– Как так? – Он быстро отворачивается, включает зажигание и выезжает с подъездной дорожки. – Тебе лучше прикрыть лицо, когда мы будем проезжать мимо репортеров, – говорит он, прочистив горло.
Я наклоняюсь вперед, кладу руки на колени и накрываюсь пальто с головой. Я не хочу, чтобы они видели хоть какую-то часть меня. Когда их крики и возгласы стихают, я снова выпрямляюсь на сиденье.
– Когда они уедут? – спрашиваю я его.
– Они не будут здесь долго околачиваться. Если ты не станешь им ничего показывать. – Его взгляд снова метнулся к моим ногам.
Остаток пути он едет молча. Я обращаю внимание на его руки. Ногти обкусаны до самого мяса. Кое-где даже осталась запекшаяся кровь. Я по-настоящему доканала его. Мы паркуемся перед «Макдоналдсом» и наблюдаем, как несчастный персонал переворачивает бургеры и моет полы. Бек, должно быть, ненавидела эту работу. Спустя какое-то время я понимаю, что один из сотрудников мне немного знаком. Я прищуриваюсь, пытаясь вспомнить, где его видела. Он старше всех остальных; он облокачивается о прилавок, смеется с одной из девушек. Потом до меня доходит. Он был на одной из фотографий персонала «Макдоналдса» 2003 года, Лукас.
– А внутрь мы не пойдем? – спрашиваю я.
– Слишком большая вероятность, что тебя узнают, – отвечает он, снова оглядывая меня с ног до головы. Возможно, он просто не хочет заходить туда со мной из боязни, что люди примут меня за проститутку или типа того. Я замечаю, как его рука инстинктивно тянется ко рту; он тоже это замечает и заставляет себя остановиться, прежде чем его ноготь оказывается между зубами. Но я теперь знаю, что близка к цели. Он практически на пределе. Я почти сделала это; почти выиграла.
– Но вы возили меня в автобусе, – говорю я.
– Да, но это было до того, как ты обратилась к прессе.
– Я не обращалась к прессе.
– Ну да, конечно.
Какое-то время мы сидим в тишине.
– Ты начинаешь изматывать меня. – В его голосе звучит мольба. – Все, чего я хочу, – это помочь тебе.
– Ну, может быть, я не хочу вашей помощи. Может, мне и так хорошо.
Андополис ударяет рукой по рулю, и я подпрыгиваю от неожиданности.
– Черт возьми, Бек! Кто это? Кого ты покрываешь?
– Никого!
Он рычит от злости, включает зажигание и задним ходом очень быстро выезжает с парковочного места.
– Да как вы вообще можете предполагать, что я кого-то покрываю? – возмущаюсь я. – Не думаете, что я ненавижу человека, который украл мою жизнь?
Вообще-то это я украла жизнь Бек.
– Нет, я не думаю, что ты его ненавидишь.
– Конечно! Я ненавижу его больше всего в жизни! Вы ведете себя так, словно все это моя вина, словно я знала, что меня похитят. Откуда, черт возьми, мне было знать, что такое случится?
Я осознаю, что спрашиваю его по-настоящему.
– Если это вообще было, – бурчит он себе под нос, газуя.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.
Андополис ничего не отвечает.
Он как будто говорит загадками. С чего он решил, что Бек не испытывает ненависти к своему похитителю? Почему?
– Вы не верите, что я его ненавижу, – размышляю я вслух. – Думаете, я хорошо к нему отношусь?
Он ничего не говорит.
– Думаете, я люблю его? – вырывается у меня. Это звучит как обвинение, но он и бровью не ведет. Именно это он и думает.
А потом наконец до меня доходит; все встает на свои места. Как он смотрел на меня, словно на лгунью, когда мы стоял на том месте, где Бек похитили. Именно тогда он и начал сомневаться во мне.
– Вы считаете, что этот кто-то, кто знал… меня. – Я чуть было не сказала ее. Он молчит и едет дальше. Это равносильно согласию. – А что насчет телефона? Если ваша теория верна, как он там оказался?
– Подбросили, – отвечает он. Так уверенно, словно это доказанный факт.
– Это же бред!
– Бред – это думать, что в таком спокойном районе никто, даже какой-нибудь сосед-полуночник, не услышал бы, как пристают к девушке, – рявкнул он.
После его слов в машине повисает тишина. Он прав. Как я не додумалась до этого раньше? Спустя какое-то время я замечаю, что мы едем обратно тем же путем.
– Вы везете меня домой?
– Только если ты не помнишь, куда еще ходила в тот день, а так на сегодня все.
Но есть кое-что еще. Джек сказал, что Бек приходила к Лиззи, но той не было дома. Андополис почему-то не знает об этом.
– Завтра в то же время? – спрашиваю я, когда он подъезжает к моему дому.
– Я должен заняться настоящими жертвами, которые нуждаются в моей помощи и хотят ее.
– Значит, на этом все?
– На этом все, Ребекка.
Я знаю, что должна быть счастлива. Наконец-то я добилась того, чего хотела; Андополис отстанет от меня. Но я не испытываю радости. И не потому, что преступник может и сейчас тайно следить за мной, хотя эта мысль меня ужасает. Нет, дело в том, что Андополис сказал о жертвах. Бек была настоящей жертвой, а из-за меня правду никогда не раскроют. И никогда не будет наказания за то, что с ней случилось.
Я больше не хочу думать о Бек. Мне вдруг кажется, что она берет надо мной верх, начинает доминировать. Словно граница между нами размывается.
Как будто я на самом деле Бек Винтер – только ее бледная версия, не такая яркая и любимая, как оригинал.
Дома в гостиной надрывается телевизор.
«…Пропала в 2003 году по дороге с работы домой. Полиция пока не делает официального заявления, действительно ли Ребекка Винтер найдена после десятилетнего отсутствия».
– Привет, Бек, – говорит Эндрю, когда я вхожу в гостиную, – как все прошло с Винсом?
Он и Пол сидят на диване и напряженно смотрят на экран.
– Хорошо, – отвечаю я. Я не хочу это обсуждать. Я не хочу говорить им, что, кто бы ни был виноват в исчезновении их сестры, его никогда не поймают. Я не хочу говорить им, что все это из-за меня. Что я завалила расследование и человек, который похитил их сестру, никогда не пойдет под суд. Я отчаянно хочу сбежать от всего. Мне кажется, что я сто лет не вдыхала свежего воздуха. Но я не могу никуда выбраться без машины. Поэтому я поднимаюсь к себе наверх, надеваю гораздо более скромное платье и звоню Джеку. Сейчас только он может помочь мне почувствовать себя лучше.
Мы лежим в его постели, последние лучи солнца освещают комнату. Мы целуемся страстно и нежно. Кажется, что это может длиться вечно.
– Не могу поверить, что это происходит, – говорит он, осторожно касаясь моих волос.
– Знаю, – отвечаю я. Я от него без ума.
– Если бы кто-то сказал неделю назад, что я буду целоваться с Бек Винтер, я бы решил, что он сумасшедший. Просто псих.
Я улыбаюсь ему, но мне немного больно. Я ненавижу, когда он называет меня ее именем. Если бы я могла сказать ему правду.
– Ты выглядишь грустной, – говорит он. – О чем ты думаешь?
– Если бы мы могли быть абсолютно честны друг с другом, – отвечаю я и на секунду чувствую, что могу рассказать ему все. Но он отодвигается от меня и переворачивается на спину.
– Ты права, – говорит он. – Прости. Это было так очевидно, что я лгал?
Я догадываюсь, что он о той новой затее с Кингсли, когда я спросила, опасно ли это.
– Просто вижу людей насквозь, – объясняю я.
– А я нет. У меня это вообще не получается, – говорит он. Я знаю, едва не вырывается у меня.
– Ты не обязан рассказывать мне, – успокаиваю я его. Я больше не хочу говорить об этом. Я просто хочу, чтобы он снова поцеловал меня. Хочу наслаждаться им и ни о чем не думать.
– Нет, ты права. Мне кажется, ты сможешь понять. – Он снова поворачивается и пристально смотрит на меня. – Ты самый бескорыстный человек, которого я знаю.
Я не могу подобрать слов, поэтому молчу.
– Сотрудникам Красного Креста разрешено проходить в лагеря для беженцев. Я долго добивался этого распределения – даже на работу к ним устроился. Наконец меня направили туда. Через две недели я еду на остров Манус и собираюсь взять с собой скрытую камеру.
Я потрясенно смотрю на него. Я вовсе не это ожидала услышать.
– Собираюсь вести прямую трансляцию в блоге, – продолжает он. – Думаю, люди имеют право знать, что происходит.
– Но если ты попадешься, у тебя будут большие проблемы! Разве не он должен это делать?
– Кто?
– Кингсли! – почти кричу я. Не хочу, чтобы это делал Джек.
Он пристально смотрит на меня, словно немного в замешательстве. Затем медленно и ровно произносит:
– Знаешь, возможно, ты не настолько хорошо разбираешься в людях, как думала. Кингсли это я.
– Твою мать, – все, что я могу сказать. Он слишком этим увлечен; мне ни за что не удастся убедить отказаться от затеи. Он смеется в ответ.
– Неплохая реакция. – Он смотрит на меня, мягко водя большим пальцем по моему локтю. – Знаешь, это ведь ты изменила меня. Раньше меня интересовали смерть и боль, я обожал хеви-метал и кровожадные фильмы со сценами насилия и все такое. А после того как ты исчезла, я взглянул на вещи по-другому. Я не мог справиться со всем насилием и ужасом. Казалось, они завоевывают мир. Я хотел быть частью чего-то позитивного.
Я просовываю руку ему под шею и притягиваю его к себе – целую, чтобы он перестал говорить о Бек и о том, что с ней случилось. Я углубляю поцелуй и опускаю руку ниже, чтобы расстегнуть его брюки. Джек дергается в сторону от меня.
– Что не так? – спрашиваю я.
– Я не знаю. Ты этого хочешь?
– Да. А ты?
– Наверное. Я просто очень много об этом думал, – говорит он.
– Хватит думать, – отвечаю я, слегка откидывая его на спину.
Прижимаясь к нему, я снова пытаюсь поцеловать его, и на этот раз он отвечает мне жадным поцелуем.
Я сажусь на него верхом и снимаю платье через голову.
– Ты это себе представлял? – спрашиваю я.
– Да, – тихо отвечает он.
Затем я снимаю лифчик и трусики.
– И это? – Теперь я сижу на нем абсолютно голая, а он полностью одет. Он притягивает меня к себе. Его руки блуждают повсюду – по моей спине, грудям и наконец оказываются там, где надо. У меня из груди вырывается стон, контроль потерян. Джек переворачивает меня и сам оказывается сверху, быстро стягивает одежду и надевает презерватив, который лежал в ящике тумбочки.
Несколько секунд он смотрит на меня, обнаженную, на кровати.
– Ты такая красивая, – говорит он и опускается на меня всем телом.
Какое восхитительное чувство. Он наклоняется и целует меня, двигаясь все быстрее и быстрее. Наши влажные от пота животы трутся друг о друга. Он запускает пальцы мне в волосы; я обхватываю его за спину и направляю глубже.
– Я люблю тебя, Бек, – шепчет он. – Я всегда любил.
Затем он стонет и в изнеможении падает на меня.
Спустя какое-то время Джек засыпает, крепко прижав меня к себе, словно я нечто особенное и ценное. Мне плохо, я чувствую отвращение, хотя не уверена – к нему или к самой себе. Какой же я была дурой, если решила, что все началось, когда мы встретились у Лиззи. Конечно, все дело было в Бек. Только в ней. Я невыносимо завидую ей и из-за этого ненавижу саму себя. Впервые я жалею, что не убежала той ночью в темноту. Если бы я вообще никогда не приезжала сюда, то осталась собой.
Я больше не могу здесь находиться. Убираю руки Джека, вытаскиваю свой телефон из сумки рядом с кроватью и звоню в службу такси. Называю оператору адрес и слышу, как Джек ворочается за моей спиной; видимо, я разбудила его. Оператор сообщает мне, что машина в пути.
– Кто это был? – спрашивает Джек.
– Моя мама, – лгу я. – Она беспокоится. Мне нужно домой.
Я встаю и оглядываюсь в поисках своей одежды.
– Прямо сейчас? – Я слышу обиду в его голосе.
– Да. Она ждет меня к ужину. – Не могу заставить себя взглянуть на него. Я нахожу свои трусики и быстро натягиваю их. Но лифчика нигде нет. Я ищу по всему полу.
– Что-то не так?
– Нет, – говорю я, опускаясь на четвереньки. Под кроватью его тоже нет.
– Ты уверена?
Я нахожу бюстгальтер под рубашкой Джека. Быстро надеваю его, потом платье. Наконец заставляю себя посмотреть на Джека. Он сидит голый в постели и выглядит таким беззащитным, уязвимым: простыня сбилась вокруг живота, худая грудь обнажена. Я чувствую себя сволочью, которая выпрыгивает из постели, как только дело сделано. Как все те подонки, которые называли меня ласковыми именами и обещали позвонить, но больше никогда не объявлялись.
– Все хорошо. – А потом добавляю, ненавидя себя за это, но не зная, что еще сказать: – Я позвоню тебе.
Я знаю, что должна поцеловать его, прежде чем уйти, но не могу заставить себя подойти к нему.
Поэтому я вяло улыбаюсь Джеку и почти бегом спускаюсь по лестнице, чтобы дождаться такси перед домом.
И вот когда я стою на улице и уже чувствую себя виноватой – ветер треплет мои волосы, закатное небо становится по-вечернему серебряным, – приходит сообщение. Мой мобильник гудит, и я думаю, что это Джек с вопросом, что же было не так. Но это не он. Сообщение с того незнакомого номера.
«Немедленно уезжай, или все повторится».
