Я ни в чем не виновата.

Не я это начала. Если кого и винить, так тех девиц, Рейчел и Гэрмони. Это все они.

Они расхаживали по студии в одинаковых черных купальниках, с одинаковыми пучками из забранных вверх волос, выкрашенных в одинаковый карамельный оттенок, с одинаково распущенными ленточками на одинаковых пуантах. Всякий раз, проходя мимо нас с Ори, когда мы растягивались на полу, склонившись над коленями и сплетя руки так, что наши головы соприкасались, девицы отпускали шуточки. Говорили, что я уродка. Что у меня уши, как у слона. Обзывали то жирной, то скелетиной – что в голову взбредет. А как-то раз объявили лесбиянкой, хотя их самих было не разлепить, могли даже купальниками поменяться. Иногда я бывала у них целкой-невредимкой, иногда – мерзкой шлюхой. Причем Ори они не трогали. Наверное, потому, что до ее искусства в танцах им было как до неба, вот они и срывали зло на мне.

Порой одни девицы наезжают на других без всяких видимых причин. Невзлюбили, и все тут. Таких вещей не избежать, как не избежать того, что в апреле сходил снег и мы ставили на пол тазы и ведра, потому что крыша в танцевальных классах протекала.

Рейчел с Гэрмони возненавидели меня сразу и навсегда. Они ходили в балетную студию вместе. Гэрмони была на целую голову выше лилипутки Рейчел, только так их и можно было различить. Двигались и скалились в унисон. Они специально кашляли на меня, обрызгивая ядовитой вонючей слюной, а мисс Уиллоу думала, что они приболели. И у станка они занимали лучшие места.

На посторонний рассеянный взгляд – а нет никого рассеяннее взрослых – обе они танцевали почти идеально, делали то, чего от них ждали. Милые, гибкие, аккуратно причесанные.

– Превосходно! – кивала мисс Уиллоу после быстрого ассамбле Гэрмони.

– Блестяще! – говорила она Рейчел после девелопе.

– Девочки, – заявляла она нам четверым, будто мы подружки, – вы сегодня хорошо поработали.

Наша преподавательница замечала, только как мы выполняли балетные па. Она понятия не имела, какие мы на самом деле, какими становились, когда стягивали бледно-розовые трико, переодевались в джинсы и распускали волосы.

Хуже стало, когда к нам пригласили мальчиков. Они вторглись в наш девичий мирок, и пошло-поехало. Нам было по пятнадцать. Мальчиков трое, нас – тридцать. Мы легко подавляли их количеством и отгоняли от заказанной в перерыве пиццы. Но после их прихода все изменилось. Мы представали перед ними в заношенных купальниках, потные, красные. Они помогали выполнять поддержки, однако оказались такими неуклюжими и криворукими, что то и дело роняли нас на пол. Они не стоили нашего внимания. Кроме Джона.

Двое других были даже не танцовщиками, а футболистами – полный бред. Приходили раз в неделю и во время нашей разминки переминались у станка в своих футбольных гетрах. Наверное, тренер заставил, так что обходились с ними по-особому. На том, чтобы они надели балетные лосины, не настаивали. Два дебила в спортивных штанах отирались в зале и, гадко хихикая, пялились на наши задницы.

Каждый раз, когда они приходили, Гэрмони чуть из колготок не выпрыгивала. Даже губы красила, хотя к концу занятий вся помада стекала вместе с потом. А Рейчел пыталась завести с ними беседу, задавала дурацкие вопросы про футбол, а когда садилась на шпагат, оглядывалась, смотрят ли они.

Атмосфера установилась неприятная. Мальчики пялились на нас, мы на мальчиков. Воздух звенел от напряжения. Однажды я делала растяжку в коридоре и, наверное, сильно наклонилась, а вырез на купальнике был глубокий – видно все и даже больше. Я не думала, что кто-то пройдет мимо.

Раньше, до того как они появились, я спокойно растягивалась, где хотела.

Но мимо прошли Коди и его приятель Шон. Коди ляпнул:

– Смотри, да у нее сиськи есть.

А Шон ответил:

– Брось, кожа да кости! У девятилетних и то больше.

– Нет, ну за попку я бы подержался.

– Да ну, на двоечку.

– Не-не, попка на шесть баллов потянет!

И все это при мне!.. Коридор такой гулкий, что слышно все, что говорят в другом конце. А Коди, завалившись в класс, проехался по полу в грязных носках и подмигнул мне, словно я благодарить его должна за то, что поднял мой рейтинг до шести.

Самое ужасное, что теперь, когда нас с Гэрмони поставили впереди для примера остальным, я оказалась спиной и к нему, и знала, что он пожирает меня глазами, пока я приседаю в гран-плие. Я чувствовала его взгляд на своей заднице, когда разогревалась, когда растягивалась, когда наклонялась. Странное, тревожное чувство, от которого мурашки бежали по коже.

Потому я не могу объяснить, как случилось то, что случилось, хотя я знаю, что Ори ждала объяснений. Я оказалась в заднем репетиционном зале, но не одна, а с Коди. Я лежала на полу в его объятиях, хотя он мне даже особо не нравился. Никогда не думала о нем как о парне. Он был старше, и мы учились в разных школах, а тут, в студии, в танцах, он ничего из себя не представлял, так, неуклюжий первоклассник. Но в плане поцелуев и всего подобного опыта ему хватало. Он целовал меня в шею и за ухом, и мне было так хорошо, что я отбросила прочь все мысли, хотелось только продолжать. Он даже шикнул, чтобы я вела себя потише, а то кто-нибудь придет.

А потом я согнулась над ним, стоя на коленях. Ори спрашивала, заставлял он меня или нет. Наклонял ли рукой мою голову, стягивая с себя те самые идиотские треники, в которых – немыслимое дело! – ему разрешали ходить на балет. Уговаривал ли сделать это. Нет, не заставлял и не уговаривал. Никто ничего специально не планировал. О том, что девушки это делают, слышишь от подружек, или смотришь в кино, или в роликах на Ютьюбе. И тогда думаешь, что и тебе тоже надо, потому что все так делают. Правда, Ори?

Не уверена, что до конца все осознавала. Следовало сосредоточиться на движениях губ, при этом помогать себе рукой. Я сбилась с ритма, Коди дернулся, и я, видимо, задела его зубами. Он выругался.

И тут я услышала смех. Из-за зеркальной стены. Я испугалась, запаниковала, не смогла сразу влезть обратно в полуспущенный купальник. За стеной заржали громче. Смех был женский.

Там, за раздвижной зеркальной панелью, была кладовка для всякого хлама – старых костюмов и реквизита. Места, чтобы спрятаться, достаточно.

Но и тогда я не сразу сообразила, что происходит, пока меня не ослепила вспышка. Она разорвала темноту репетиционного зала, приправленная осуждающим гиеньим хохотом.

– Эй, кто там?

Я все не могла управиться с купальником, зато Коди молниеносно натянул штаны. Он подошел к панели и отодвинул ее.

Время застыло. Зеркала потемнели. В кладовке притаились Рейчел и Гэрмони, подружки-неразлейвода, в руках у них – мобильники, на лицах – подлые усмешки. Эти твари меня застукали, теперь я у них на крючке на всю оставшуюся жизнь.

– До скорого, – бросил мне Коди, будто мы собирались еще встретиться.

Девицы пошли за ним. Двери захлопнулись, и я осталась одна, скрючившись на деревянных досках, словно рухнула навзничь после неудавшегося гран-жете.

Я так и не знаю, было ли все это запланировано и подстроено, почему они оказались в подсобке именно в тот момент, когда по несчастливой случайности в зал зашли мы с Коди.

Когда Коди сказал «до скорого», я восприняла это буквально. Я ждала его после занятий, но он схватил рюкзак и ушел вместе с Шоном, как обычно. Я надеялась, что он позвонит или напишет, но у него даже номера моего не было. В Фейсбуке и в других соцсетях мы не дружили. Он не был подписан на меня, а я на него. Я увидела его только на следующей неделе, сперва на репетиции-разминке, в которой участвовали и мальчики, – меня снова поставили впереди для примера, а потом на занятии, где мы разучивали поддержки, – пятнадцать девочек на троих мальчиков, которые пытались неуклюже приподнять нас за талию. Он отирался возле Гэрмони. Я поймала ее взгляд в зеркале – потемневшие от пота волосы, беспощадные глаза. Она подмигнула.

Наверное, я должна была чувствовать смущение или стыд. Должна была похоронить эту историю и никогда не вспоминать о ней.

Однако весь стыд куда-то подевался. Я не чувствовала себя ни грязной, ни пристыженной.

Я чувствовала только ярость.

Я всегда знала, что у меня тяжелый характер. И вот теперь мой нрав повлиял на то, как я танцевала.

Мисс Уиллоу собрала нас, чтобы распределить роли для следующего спектакля. Ее глаза светились гордостью, когда она подошла к Ори – та будет танцевать Жар-птицу. Ласково смотрела она и на Гэрмони, которой досталась роль тринадцатой заколдованной царевны, той самой, что оказывается в объятиях Ивана-царевича после всех испытаний. Мне дали шестую или седьмую царевну. Даже Рейчел назначили первой, она будет танцевать в первом ряду! А меня поставят возле желтого, набитого поролоном мешка – вроде как золотое яблочко с волшебного дерева. Лучше бы декорации менять отправили, честное слово! Я в кордебалете, меня никто даже не вспомнит!

Когда я спросила мисс Уиллоу, она сказала, что в последнее время со мной творится неладное, что именно, она не знает, но во время танца все видно. Я словно не здесь, а витаю где-то в другом месте.

Я знала, в чем дело. Тому было две причины.

– Я их убью! – сказала я Ори как-то вечером.

Я бы заплакала, если бы умела плакать, как все нормальные люди. Тогда во мне бушевали эмоции, сейчас мне трудно отыскать их в себе. Хотя мне до сих пор больно, если вспоминаю о случившемся. Я по-прежнему злюсь на себя – что дала волю Коди, и поэтому нас застукали, что во мне взыграли дурацкие гормоны, что по глупости решила, будто мне нравится мальчик, и даже если он мне на самом деле не нравился, мне хотелось нравиться ему, чтобы и у меня был парень, как у Ори. Меня до сих пор слепит та вспышка. Она отразилась в зеркалах тысячью других. А может, их и была тысяча, откуда мне знать. Я все ждала сообщения с незнакомого номера, а в нем фотографию или хуже того – видео со звуком. И что все меня узна́ют – и родители, и одноклассники, и мисс Уиллоу. Я столько лет была балериной, танцовщицей, но все забудут об этом и станут звать меня шлюхой, хотя я сделала это всего лишь один раз.

Мы с Ори сидели у меня в спальне и по очереди отхлебывали из бутылки «Бакарди». Я орала как бешеная, однако мои родители не то что не поднялись наверх спросить, что случилось, но даже не позвонили. Если бы я зарубила там топором десять человек, они бы и ухом не повели, пока трупы не начали разлагаться.

– Хочу, чтобы они умерли в муках!

– Кто? Все они? Коди тоже?

– При чем тут Коди? Он всего-навсего парень. К тому же футболист. Что с него взять?.. Нет, Рейчел и Гэрмони.

Ори кивнула. За все время нашей дружбы она пережила множество моих истерик, причиной которых были эти двое. Она давно перестала их оправдывать, выдумывать им детские травмы, из-за которых они вели себя как последние дряни, чтобы придать им хотя бы получеловеческий облик. Обычно она молча слушала мою ругань. Но в тот вечер она стала задавать вопросы.

Помню розовое покрывало на кровати, розовые занавески. Помню, как я сползла с кровати на розовый пушистый ковер, и на меня вновь нахлынула тяжесть, как после того когда Коди, Рейчел и Гэрмони ушли из репетиционного зала, захлопнули за собой дверь и погасили свет. Такая свинцовая тяжесть, которую нельзя испытывать танцовщикам.

Ори сползла ко мне, села рядом, поджав ноги, и взяла меня за руку.

– Ты думаешь, они что-то сделают с этими фотографиями?

– Конечно, сделают! Не знаю точно, что именно, но сделают наверняка.

– А почему ты пошла с этим Коди? Я даже не знала, что он тебе нравится.

– У тебя есть Майлз.

– И что с того?

– И ничего!

Я сжала кулаки. Рейчел и Гэрмони не шли из головы.

– Хочу пытать их раскаленным утюгом! Отрезать им уши и послать по почте маме с папой! Отпилить ступни, и пусть танцуют всю ночь! Повесить и смотреть, как они задыхаются, и делать фотки!

– Ладно, ты напилась.

Она не понимала. Конечно, ее ведь они не трогали. Не следили за ней с телефоном в руках, чтобы застать в неподходящий момент. Не звали мешком с дерьмом и троллихой, не говорили, что она танцует как корова на льду. Никогда не окунали в унитаз ее рюкзак, не посыпали сбритыми лобковыми волосами блеск для губ. Не говорили, что ее и на пушечный выстрел не подпустят к труппе нью-йоркского балета, а они, может быть, помашут ручкой со сцены, если, конечно, вспомнят о ней, когда станут знаменитыми.

– Взять бы его…

Я вынула из рюкзака канцелярский нож, которым подрезала пуанты, и взмахнула им в воздухе. Однако нож был острый, а колпачок потерялся, так что я сунула его обратно от греха подальше, забыв, что хотела сказать.

Ори притихла – никогда ее такой не видела – и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– И что? Почему ты его в ящик не положишь? Спрячь куда-нибудь.

– Лица им порежу, вот что! – Я сбавила тон, потому что вдруг испугалась самой себя.

Остаток вечера мы так и пролежали на плюшевом ковре. Я говорила гадости, Ори слушала. Мы даже не стали прятать остатки «Бакарди». Вряд ли родители поднялись бы наверх, чтобы проверить. чем мы заняты.

И тут о стекло звякнул камушек с посыпанной гравием садовой дорожки. Я закатила глаза, но подняться не рискнула – слишком много рома плескалось внутри.

– Пойду скажу, чтобы он домой шел. – Ори встала, дыхнула в ладошку проверить, сильно ли от нее пахнет алкоголем, и открыла окно.

Я слышала, как она шикнула на Майлза, а он что-то прошептал ей в ответ. Меня тошнило от всех этих телячьих нежностей. Он не сказал ей «До скорого!», не оставил одну в темной комнате, скрюченной на полу. Майлз с Ори встречались уже полгода. И занимались сексом. И он не бросил ее после этого. Наоборот, признался, что любит, хотя она не смогла сказать то же в ответ.

Я снова стала думать о спектакле и о том, что произошло. Не знаю, что задело меня больше. То, что мисс Уиллоу сочла меня недостойной нормальной роли, или то, что эти трое со мной сотворили. Да, и Коди тоже. Они сплавились в моем воспаленном мозгу так, что не разделить. Мне просто хотелось быть для кого-то важной. Иметь значение. Чтобы от меня не могли отвести глаз, любовались изгибами моего тела, смотрели сияющим взглядом.

Как Майлз смотрел на Ори.

Я закрыла глаза. Комната поплыла. Перед мысленным взором предстали картины будущего, о котором я страстно мечтала, – я прима-балерина, меня обожают режиссеры и хореографы. Затем картины сменяются. Передо мной плывут сцены жестокой расправы.

Конечно же, я на такое не способна. Наутро мне станет легче. Мы с Ори знаем – в запале можно наговорить что угодно. Но мы не дряни и не дуры.