Следовало бы подождать, пока она появится в дверях камеры с охапкой постельного белья в руках, затем познакомиться и рассказать ей, что к чему, как я рассказывала Дамур. Но по вторникам и четвергам после обеда я развозила книги, а был как раз вторник.

Большинство из наших не горели желанием тратить свободное время на старые пыльные книжки, однако были и те, кто хотел убежать от реальности. К тому же не все книжки в библиотеке были старыми. Некоторые еще пахли типографской краской. Прочесть такую – все равно что получить в столовой горячий обед одной из первых, а не в конце очереди, когда все успевало остыть и превратиться в невнятную склизкую жижу.

Кое-какие книги добавили в библиотеку совершенно напрасно, судя по замусоленным страницам на эротических сценах. При мысли о том, чем занимались девочки под одеялом, открыв главу из «Клана Пещерного медведя», меня начинало подташнивать. Впрочем, каждая прочитанная нами книга приносила своего рода спасение, нужно было лишь отыскать тайный лаз, впиваясь глазами в страницу и жадно глотая слова.

Обычно я катила тележку сначала мимо камер верхнего яруса, потом спускалась в нижний. У дверей камер я замедляла ход. Послеобеденное время отводилось для досуга, камеры не запирались, нам разрешали ходить по корпусу и даже приглашать к себе гостей – не больше, чем двое за раз. Я молча стояла на пороге. Почти всегда кто-то из девочек просил почитать что-нибудь.

Я протягивала книжный кирпичик, его тут же хватали нетерпеливые руки. «Энн из «Зеленых крыш», том из серии про «Академию вампиров», зачитанный до дыр экземпляр «Над пропастью во ржи» или «Говори», Библию, Бхагавад-Гиту, инструкцию по ремонту двигателя «Мустанга» 1982 года выпуска. Я видела, как одна девочка прятала под комбинезон – поближе к сердцу – истрепанный том «С добрым утром, полночь». Кстати, с тех пор я его так и не видела.

Моя работа слишком важна, чтобы пренебречь ею даже ради новенькой.

Я растерялась, обнаружив, что тележка исчезла. Библиотека (пусть это всего лишь несколько полок в холле) была разграблена: полупустые полки, на полу вперемешку валялись карточки с именами должниц. Но из колеи меня выбила именно тележка – деревянный монстр на колесах, тяжелый и неповоротливый. Куда она могла подеваться? Мне хотелось вопить во всю глотку.

До сих пор никто не притрагивался к моей тележке, никто не хапал за раз столько книг. Интересно, кто это у нас такой книгочей?

А может, все гораздо хуже? Книжки взяли не читать?

Что, если их давно изорвали на мелкие клочки и утопили в туалете?

Я двинулась к ближайшему посту охраны. Досадно, сегодня дежурила Блитт, пропитанная кофе и высокомерием. Она никогда не подшучивала над нами, как Марблсон, когда бывал в хорошем настроении, или Лонг, когда заступал на дежурство вместе с Марблсоном. И пусть она не издевалась над девочками, как Минко, расстегнув верхнюю пуговицу на форменной рубашке от душившей его ярости, тем не менее связываться с ней не хотелось.

– Я только что была в библиотеке, – выпалила я, постучав в дверь, чтобы привлечь ее внимание.

Блитт смотрела по телевизору репортаж о суде над Орианной Сперлинг.

– Ты хотела сказать, в холле, заключенная? – хмыкнула Блитт, отрывая глаза от экрана.

Она никогда не звала нас по именам или фамилиям. Некоторые из наших считали, что таким образом она хотела дать нам понять, что мы не более чем пыль на подошвах ее ботинок, но я полагала, что Блитт просто-напросто не слишком умна и не в состоянии всех запомнить.

Как же я бесилась, если человек отказывался звать библиотеку библиотекой! Дело в том, что книги и учебники из обязательной программы хранились в другой части здания. Брать их оттуда нам не разрешали, по ним мы только учились. В них не писали записочек, их не тянули с собой в постель, чтобы пережить прекрасный сон или отличнейший оргазм (как хвастали некоторые из наших, но большей частью, конечно, привирали). Книги из моей библиотеки – те, что жертвовали тюрьме через церковь, или те, что отдавали нам частные школы, когда приобретали себе новые экземпляры, – принадлежали нам, и больше никому.

Переносить заключение, когда тебе принадлежит хоть что-то, куда легче, и Блитт об этом знала, именно поэтому она упорно называла библиотеку холлом.

– Где – моя – тележка? – отчеканила я.

Мне нечасто доводилось открывать рот, тем более беседовать с охранниками, так что весь нерастраченный пыл я вложила в эти слова. Вышло громко. Я занесла кулак. Садануть бы им прямо в стекло! Оно непробиваемое, а жаль. Вот бы услышать звон осыпавшихся осколков.

– Уймись, заключенная! Хочешь в карцер угодить из-за какой-то тележки? Гроб деревянный с четырьмя колесами, было бы о чем переживать!

Пренебрежительный тон отрезвил меня, будто удар плеткой по голой спине. Она знала, где тележка, значит, надо выудить у нее, что случилось. Из ушей у меня валил пар, но я опустила кулак и постаралась вообразить себя в тихом спокойном месте, где-нибудь вроде Флориды. Иногда помогало.

– А может, тебя посещений лишить? На две недели, а? Или вообще на месяц?

Она нарочно меня провоцировала.

– Ах, да! Совсем забыла. К тебе же никто не приходит. Никто и никогда.

В глазах закипела горючая жидкость, лишь отдаленно походившая на слезы. С трудом мне удалось совладать с собой и выровнять дыхание. Я разжала кулак.

Блитт ждала. Ждала долго. Наконец вымолвила, моргая из-за очков свинячьими глазками:

– Я видела Уорд с твоей тележкой в третьем корпусе.

– Каннибальшу? – взревела я, представив, сколько обслюнявленных волос найду потом в книжках. Она же все страницы изжует! Какой кошмар!

Блитт пожала плечами.

– Я думала, вы с ней договорились. Тебя не было, ты припоздала.

– Меня сегодня только из одиночки выпустили, всего минут на двадцать задержалась. Ну, может, на полчаса.

И тут я вспомнила, что краем уха слышала, как наши что-то говорили про Кеннеди.

– А Кеннеди… – как бы не выдать, что Лола ее колотила, – выздоровела уже?

– А ты что-то знаешь об этом?

– Нет, ничего.

– Ее сегодня выписали из лазарета. А вот твою сокамерницу, которая поджарилась, еще нет, – хмыкнула Блитт.

– А вы разве не слышали? Ко мне сегодня новенькую подселяют. – Я кивнула на экран.

У Блитт отвисла челюсть. Смешно.

Я рысью понеслась в третий корпус в надежде застать там Кеннеди. Блитт даже не окрикнула меня, чтобы я шла спокойно.

Кеннеди как раз выходила из корпуса, толкая перед собой тележку. Вся в синяках, лицо по цвету походило на кусок бекона (бекон я не ела с тринадцати лет). Но шагала она вполне бодро. Тележка вильнула в сторону, Кеннеди попыталась ее выправить, не смогла, и та воткнулась в противоположную стену. Упал томик стихов Рембо. Милое мальчишеское лицо шмякнулось об пол, но Каннибальша даже не остановилась.

Удивительно, что она вообще осталась жива после того, как Лола ее отделала.

– Кеннеди! Стой!

Она с трудом обернулась. Похоже, ей больно поворачивать голову. Ухо у нее распухло и посинело, как баклажан. Человеку, помнящему, что значит принимать чужие страдания близко к сердцу, даже стало бы ее жаль, наверное.

Однако мне наплевать на тот мешок из мяса и костей, на котором хорошенько оттопталась Лола. Мне наплевать на Лолу и на то, что она опасна, что может избить кого угодно – кто уж там будет следующей. Я сама изувечу Кеннеди, только бы вернуть мою тележку, мои книги.

Кеннеди вцепилась в тележку мертвой хваткой.

– Теперь я книжки развожу, Эмбер! – Когда она говорила, в уголках рта растягивались белые нити слюны. Она отпустила одну руку и утерла ею нос. – Тебя на кухню перевели.

Не может быть! Меня не было всего три дня. И почему Сантосуссо мне не сказал?

Колеса скользнули по полу, будто коньки по глади ледяного застывшего озера, тележка впечаталась в Кеннеди, отбросив ее к стене, затем, откатившись назад, устремилась по коридору прочь.

Это не я, тележка сама! Честное слово!

Меня схватили. Ноги повисли в воздухе. Только не одиночка, пожалуйста, только не новый срок. Худшее из наказаний для нас – лишний год, месяц, неделя, год, проведенные здесь.

Но меня держали руки в зеленом комбинезоне.

Джоди. Одна лишь Джоди здесь больше и сильнее меня.

– Хватит уже с Кеннеди. Ей и так досталось.

Наши глаза, не сговариваясь, устремились к куче тряпья на полу. Куча привстала и оперлась спиной на стену, затем сунула в рот прядь волос.

Между нами стояла тележка – уже ничья, вокруг валялись деревянные щепки. Книжки разлетелись в разные стороны.

Я протянула было к ним руку, но на мое предплечье легла тяжелая ладонь Джоди. Развязной походочкой подошла Пичес.

– Здорово, сучки! – бросила она, переводя взгляд с кучи тряпья на нас с Джоди. Та все сжимала меня в медвежьих объятиях, хотя я больше не вырывалась.

Пичес принялась подбирать книжки. Какое благородство! Подозрительно… Кеннеди захныкала. Джоди пригладила мне волосы, одернула комбинезон.

– Что с тобой, Эмбер? Ты ведь никогда не дерешься.

Джоди много знала о насилии. Маленькой девочкой она ночами пряталась в шкафу, а повзрослев, однажды встала во весь рост и дала отпор, после чего ей пришлось убежать из дома. Она жила на улице, применяя там полученные дома навыки – их хватило с лихвой, и на этой волне она оказалась здесь с нами в «Авроре-Хиллз». Уж Джоди-то могла распознать человека, склонного к насилию.

Пичес кивнула, не сводя с меня глаз.

– Да-да, ты здесь одна невиновная! – Она как будто повторила слышанные ранее слова.

В ее устах это звучало вовсе не комплиментом. Она назвала меня слабачкой, назвала трусихой.

Я шагнула к тележке, однако Джоди меня остановила. Чего они добиваются? Хотят сказать, что я не с ними? Что я чужая? Что мы не вместе против всего мира?

Тем временем Пичес сложила книжки и проверила колеса, одно из них не прокручивалось – тележка с самого начала была с браком, но Пичес об этом не знала. Она пнула его с досады.

– Слушай, Эмбер, ты ни при чем. Просто тут творится столько всего, ты не представляешь.

Почему же, очень хорошо представляю. Им невдомек, что я все время была наготове – присматривалась, прислушивалась, принюхивалась. Мне известно больше, чем кому-либо.

– Можно я возьму свою тележку?

Они молчали.

– Можно я возьму свою тележку?

– Книжки будет развозить Пичес, – пробубнила Джоди. – Так лучше. Она все разузнает и нам расскажет.

– Да, разузнаю и расскажу.

Джоди с усилием развернула тележку, Пичес тут же схватилась за ручку.

Снизу донесся отчаянный рев Кеннеди:

– Мне сказали, что книжки буду возить я!

Никто из нас и ухом не повел. По крайней мере, в этом мы были заодно.

В коридоре раздались шаги охранника. Мы бросились врассыпную. Пичес укатила мою тележку, Джоди метнулась в другую сторону – весьма шустро для такой громилы, и даже Кеннеди встала и поплелась вперед.

Я развернулась и пошла в другую сторону – не в библиотеку, не к Блитт на пост, не во второй корпус. Мне некуда идти. В камере сидит чужачка. Так что я пошла куда глаза глядят. Заставляла себя думать о Флориде. Сперва Кеннеди, а затем Джоди и Пичес отняли у меня все, что имело смысл, и теперь мне нигде нет места.

Проходя мимо лазарета, я услышала голос.

– Эмбер, Эмбер, где ты была? Куда ты? Иди сюда.

На койке возле двери лежала Дамур. У нее в ногах сидели несколько девочек. Дамур, с ног до головы замотанная в бинты, походила на мумию, но говорить у нее получалось, пусть очень хрипло. Из-под бинтов торчали волосы. Когда-то светлые, теперь они напоминали сажу.

Она махнула мне и продолжила:

– Все, что мы сделали, сделаем снова! – Дамур закрыла глаза и повела забинтованной рукой. – Все, что мы видели, увидим три раза. Двери открылись. Откроются еще. Мы побежим. Тебя, Эмбер, схватят три раза. Новая девочка станцует в своей комнате. И Натти пусть не ставит ей подножку. Скажите ей. И плющ, который в окнах. Вы говорите: «Нет, Дамур, не надо!». Три лета, три лета повторится то же самое. А на четвертое – все. И на пятое…

Дамур вещала, будто провидица, а мы слушали, открыв рты. Дикая чушь! Или нет? Три раза, сказала Дамур. Но я будто бы уже слышала, как она говорит об этом. Только бы никто не заметил моей растерянности.

– Что с ней? – спросила я шепотом.

– Молнией ударило, – ответила Крошка Ти.

– Да нет, она на изгородь полезла, и ее электричеством шибануло. Думаешь, из-за него?

Ти пожала плечами.

– Ладно, таблетки получила, так что пойду.

В руках у нее был бумажный стаканчик, который, должно быть, выдала ей медсестра, хотя поблизости никого из сотрудников не было видно. Она швырнула его в мусорку и ушла. За ней потянулись остальные. Мы с Дамур остались вдвоем, как оставались в прежние времена в тесной камере за запертой дверью.

– Ты понимаешь, да, Эмбер?

Я кивнула. Отчасти это было правдой. К тому же я видела кое-что, о чем Дамур понятия не имела.

Я хотела рассказать ей о незнакомке, но тут Дамур пальцем показала на стену и затрясла головой так, что бинты съехали вниз, и под ними показалась обгоревшая кожа. Она закрыла глаза.

Я обернулась, ожидая увидеть белые стены лазарета. Мне думалось, что все происходящее – причуды плавленого мозга Дамур. Как хорошо, если бы так.

Но я увидела корявые цветные надписи. Снова граффити. Опять вездесущая Бриджет Лав, тот-то плюс та-то равно то-то, опять то же жуткое «Покойтесь с миром».

Больше того, выбитые серые блоки зияли в стене, как выщербленные зубы. С потолка сыпалась едкая серая пыль, мелкая и вездесущая. Сквозь выбоины в стенах виднелась заросшая сорняками парковка, на которой не было ни единого автомобиля. Кроны деревьев наплывали на бетонную стену ограды, плющ разросся пышнее прежнего. Природа пыталась поглотить нас без остатка.

Какое значение время имеет для вечности? Есть ли смысл ставить засечки на стенах, отмечая прошедший день?

Я подняла глаза к потолку. Сквозь крошащуюся дыру виден был кусок синего чистого неба. Снаружи стоял прекрасный августовский день.

Я со всех ног бросилась прочь из лазарета.

Стоило убраться подальше от Дамур, как все вернулось на свои места – стены в коридоре были привычно зелеными, как мой комбинезон. Откуда я знаю, что отныне носить мне его веки вечные? Я бежала той же дорогой, шаг в шаг, что бежала когда-то. Все повторяется. Выхода нет.

Пусть мы стараемся забыть о том, что все это уже было, до конца избавиться от навязчивых мыслей не получается.