На следующий день я заставляю Томми сесть за руль. Скоро дам ему отставку.

Сарабет сказала, что поедет с нами, пусть даже ее укачивает в машине и я не разрешу выбрать музыку. Пришлось дожидаться, пока она закончит работу. Потом она разнылась, что замерзнет – а мерзнет она всегда, даже самым жарким летом, – и я велела ей взять у меня в шкафу какой-нибудь свитер. Потом мы сочиняли отмазку для родителей, так что выйти из дома удалось уже после обеда. Томми припарковался на улице, зайти в дом не пожелал и не соизволил объяснить, почему.

Мы с Сарабет подошли к машине, но внутри никого не оказалось. Обойдя вокруг дома, мы обнаружили Томми в саду камней – как раз под окнами моей спальни. Причем не одного.

Томми, прислонившись спиной к садовой решетке, коротко мне кивнул, однако не сделал ни шагу навстречу. Наверное, стоило все-таки ответить на его эсэмэски вечером после спектакля.

И тут из тени выходит второй. Я чуть не падаю, приходится ухватиться за стену. Чтобы они не заметили, притворяюсь, что подвернула ногу.

Потираю лодыжку, выпрямляюсь, киваю.

– Привет, Майлз!

Майлз! Рыцарь Ори без страха и упрека, единственный и неповторимый. Сегодня он во всем черном и – надо же! – умудрился совладать с вихром на лбу. За три года, что мы не виделись, Майлз стал выше и гораздо угрюмее.

Он кивает в ответ, не произнося ни слова. Я перевожу взгляд с одного на другого. Томми и Майлз. С каких пор они дружат? Типа шагу не могут ступить друг без друга, или что вообще происходит?

Томми упорно отводит глаза, смотрит мне под ноги. Несмотря на жару, я в закрытых сандалиях. Знает же, я терпеть не могу, когда он пялится на мои ступни. Бейсболку Томми нацепил козырьком назад, руки так и чешутся повернуть ее нормально. На щеках клочки какого-то пуха. До меня доходит, что он пытается отрастить бороду. Какой кошмар! Балетные мальчики никогда не отращивают бороды.

– Привет, Томми! Привет, Майлз! Я и не знала, что ты поедешь!

Сарабет… Интересно, у нее в памяти хоть что-то дольше двух секунд удерживается?

– Сейчас нам Томми все расскажет. Да, Томми?

Я жажду объяснений. Мне очень интересно, с чего вдруг он притащил с собой этого типа, если я решила поехать в тюрьму. Я вообще позвала Томми только из-за машины. Свою я уже продала, а родители Сарабет не разрешали ей брать их минивэн. Причем я ведь сказала Томми, что это мои личные дела, не надо совать в них нос! А он зовет с собой бывшего парня Ори!

Томми тянет меня в сторону.

Я-то думала, хочет извиниться или хотя бы объяснить, что тут делает Майлз, но он лезет целоваться. Интересно, этот болван понимает, что у меня скоро начнется новая жизнь, в которой нет места прежним глупостям? Он никогда не спрашивал меня ни о чем вроде: «Мы расстаемся или как?» Или: «Твою лучшую подругу обвинили в убийстве, ты была свидетельницей на процессе, а потом она умерла в тюрьме из-за массового отравления. Теперь ты хочешь, чтобы я тебя туда отвез. Что случилось?»

Толкаю его, чтоб не колол своей щетиной мне лицо.

– Что он тут делает?

Краем глаза наблюдаю, как Сарабет старательно улыбается и пытается вести светскую беседу с Майлзом. Надо будет шепнуть ей попозже, что он встречался с Ори.

– Я позвал.

– Это еще зачем?

– Он знает дорогу. Бывал там раньше.

– У тебя навигатор есть.

Томми обижается. Он за Майлза горой. Майлз, видите ли, хочет с ней повидаться. Я и говорю: а ты в курсе, что ее там вообще-то нет, она умерла? Томми: так что теперь, Майлзу не ехать? Он же ей письма писал и даже навещал ее вместе с отчимом, а ты?.. Не думала, что ему столько известно об истории с Орианной. Они даже знакомы не были.

Приходится захлопнуть рот.

– Ладно, едем уже.

Машу рукой Сарабет. Та оступается и рушит бордюр каменного сада. Вот же слонопотам!

Майлз ухмыляется, уверенным шагом идет к калитке и нащупывает потайную щеколду. Он в курсе, как она открывается, потому что частенько бывал здесь, только вот приходил не ко мне.

Наверное, именно тогда между мной и Ори что-то неуловимо изменилось. Она начала встречаться с этим Майлзом – понятия не имею, что она в нем нашла, – и ее уже не было рядом все время, как я привыкла.

Ори подходила к окну, обменивалась с ним таинственными жестами, не раскрывая мне их значение, а потом поворачивалась (в моей-то собственной спальне!) и говорила:

– Майлз хочет поболтать, я спущусь на минуточку?

Пока обувалась и натягивала кофту, обязательно спрашивала:

– Пойдешь со мной?

Это ведь был мой дом.

Разумеется, я отказывалась. Делать мне больше нечего, смотреть, как они облизываются у меня в беседке.

– Нет-нет, иди, я тут посижу, все в порядке.

Возвращалась она всегда поздно, на цыпочках. Я уже ложилась, устав ждать. Ори потихоньку устраивалась рядом, потому что я изо всех сил делала вид, что сплю. Она звала меня шепотом, но я не откликалась. Поворочавшись, моя подруга взбивала подушку и, отыскав наконец удобную позу, коротко вздыхала. Конечно же, я все слышала, как тут не услышишь. От ее вздоха веяло счастьем, оно наполняло комнату воздушными пузырьками. Я не открывала глаз.

– Едем уже, – говорю я.

Все вместе идем к нелепой зеленой машине Томми с непомерно большими шинами и белой полосой посередине – тоже мне, гонщик. Я и слова не успеваю вымолвить, как Майлз садится на переднее сиденье, а мне приходится лезть на заднее вместе с Сарабет. Та нудно бубнит, напоминая, что ей может стать плохо и, если она вдруг попросит притормозить, значит, ее укачало, чтобы Томми был в курсе.

Майлз тут же утыкается в телефон. Я впервые заподозрила, что у Ори роман, именно по эсэмэскам в телефоне. Она постоянно их отправляла и получала. Сперва она пыталась скрыть от меня, решив, что мне это не понравится. В общем-то, я и не обрадовалась.

– Как тебе там, впереди, хорошо? Смотрю, ножки вытянул! – обращаюсь я к Майлзу.

Мои коленки упираются в сиденье. Он не реагирует. От него прямо исходят ядовитые пары ненависти, сейчас стекла запотеют. Наверное, мысленно насылает на меня дождь из лягушек, загадывает, чтобы земля разверзлась или меня ураганом снесло.

Трогаемся с места. Вдруг чувствую тепло чужой ладони на плече. Сарабет. Старается утешить.

Ее прикосновение вызывает у меня прилив воспоминаний.

Они связаны не с Сарабет, она мне никто. Но ладонь на плече… Если бы Ори была с нами в машине, она попросила бы не обращать на Майлза внимания, а сама просунула бы голову между передними сиденьями и велела ему быть полюбезнее.

Она терпеть не могла, когда меня обижали. Опять-таки с самого начала она могла сойтись с любой из девочек из нашей школы, ей достаточно было улыбнуться. Общались бы втроем – Рейчел, Гэрмони и Орианна. Может, вдвоем – Гэрмони с Орианной, а Рейчел дали от ворот поворот. Гэрмони стала бы звать ее Ори. А мы бы виделись только мельком – за упражнениями у станка или в общем номере. Однако Ори почему-то выбрала меня. Может, потому, что со мной больше никто не дружил?

В ней сидело стремление защищать слабых и угнетенных. Если все вокруг старательно избегали кого-то, Ори нарочно подходила поболтать, сглаживала углы, помогала почувствовать себя человеком. Взять хотя бы Майлза. Где она только его откопала?

Прищурившись, рассматриваю его в зеркале. И тут до меня доходит. Получается, ее дружба со мной – тоже благотворительность?

На самом деле ехать недолго. Наблюдая за моими метаниями, любой сказал бы, что до «Авроры» несколько дней пути, что тюрьма находится чуть ли не в другой стране. Да, она расположена на севере рядом с озером Онтарио неподалеку от канадской границы. И это недалеко. Даже если Томми планирует соблюдать все скоростные ограничения, поездка займет не дольше трех часов. На экскурсию на Ниагару ехать дольше.

– Зря ты ее надела, – вдруг произносит Майлз.

Первые слова с тех пор, как мы выехали на трассу. Он обращается к Сарабет – должно быть, они знакомы по школе, оба ходят в муниципальную.

Сарабет краснеет. Она вообще то и дело заливается краской. Если мисс Уиллоу хоть чуть-чуть поправляет ее у станка, Сарабет мгновенно становится пунцовой и веснушки у нее походят на капли крови. Белыми остаются лишь кончик носа, руки и ноги. В памяти вдруг всплыло, что я прозвала Сарабет Малиновкой.

– А что не так? – пролепетала она.

Я уже поняла. Майлз имел в виду толстовку, которую она взяла у меня из шкафа. Полосатый свитер с капюшоном. В полоску – оранжевую, желтую, синюю и зеленую. Я бы ни за что не купила такой попугайский наряд. Еще одна вещь, что осталась от Ори.

Майлз помнил эту толстовку. Помнил Ори в этой толстовке. Он из тех парней, что обращают внимание на одежду.

– Он имеет в виду толстовку, – подсказываю я.

– Ой, так это же не моя, я у Ви взяла.

Майлз переводит взгляд на меня. Впервые с момента встречи.

– Ты украла ее до или после того, как упекла Ори в тюрьму?

Я теряю дар речи. И тут Томми яростно давит на сигнал, как будто на дороге возник олень, но никакого оленя не было, и Ори не вернется, никогда не вернется, она умерла.

И к тому же Майлз прав.

– Какая, нахрен, разница, где чья футболка? – орет Томми. – Майлз, это съезд или нет?

Тот отворачивается, смотрит на дорогу. Мы подъезжаем к воротам тюрьмы, ставшей могилой для тех девочек.

Мне нужно посмотреть на это место до того, как уеду, уеду навсегда. Знаю, что подобраться близко не удастся, там все заперто и огорожено. Но может быть, мы увидим вышку или колючую проволоку. Что-нибудь, что расскажет о ней.

Хотя… разве этого достаточно?

Вскоре мы оказываемся на узкой запутанной дороге посреди леса. Я никогда тут раньше не была, однако именно так все себе и представляла. Асфальт бугристый, весь в ямах, даже меня укачало, а Сарабет так вообще опускает голову на колени и жалуется на тошноту. Дорога, петляя, уходит вверх по склону, но сообразить, где мы находимся, мешают деревья. Небо над нами сжимается до крошечной заплатки, просвечивает между верхушками крон. Почти приехали.

Чувствую, что замерзла, хочется попросить назад толстовку, а больше ничего не чувствую.

Проезжаем мимо погнутого дорожного знака:

По-прежнему ничего не чувствую.

Майлз говорит, что надо остановиться еще до того, как показались ворота. Он и правда бывал тут раньше. Томми раздумывает, где лучше припарковаться. Переживает, как бы не поцарапали его драгоценную машину. Поблизости что-то не видно парковки для долгожданных посетителей.

И вот я стою у ворот воспитательной колонии, в одной руке букет полуувядших гвоздик, который мы купили по пути, в другой зажато перышко с костюма Ори. Что-то мне подсказывает: она хотела бы, чтобы я оставила его здесь.

Не знаю, как, но она все увидит. Посмотрит на нас сверху и поймет. И отпустит меня. Мы пойдем разными дорогами. У меня впереди огни большого города, Джульярд, слава – все, чего я так хочу. У нее – темная бездна вечности.

Подхожу к неказистой свалке из вещей, которые нанесли посетители. Остальные держатся чуть поодаль, за что я им благодарна. После первого покосившегося указателя «Аврора-Хиллз» – 11 миль» мы не встретили ни одной машины. Вокруг никого – ни скорбящих родственников, ни зевак. Томми может не волноваться за машину.

Здесь только мы и полинявшие плюшевые игрушки.

Я опускаюсь на колени. Как много свечей, и ни одна не горит. Все медвежата, которых я видела на фотографиях, по-прежнему на месте. Другие игрушки тоже. Синий дельфин. Кукла с пластмассовой головой почернела, одна нога полностью сгнила.

Музыкальная шкатулка. Внутри крошечная балерина, такая же, как на моем браслете. Родители дарили мне подвески каждый год на день рождения. Ори нравился мой браслет. Я ношу его до сих пор. Кручу заводной ключ. Заиграла музыка, балерина начала кружиться. Хрупкая фигурка легко ломается. Вот уже никто не танцует, только музыка продолжает играть. Сую балерину себе в карман джинсов.

Те трое стоят позади, наблюдая за каждым моим движением. Шли бы себе подобру-поздорову. Так хочется побыть одной.

Между прутьями решетки покоробленный дождем квадрат картона, на котором нацарапано: «Отбросы общества! Вы отвратительные монстры!» Кто-то же не поленился приехать, чтобы оставить его.

Закрываю глаза, дышу глубоко. Пытаюсь думать о Нью-Йорке. Гаденький голосок внутри нашептывает, что не видать бы мне Нью-Йорка как своих ушей, если бы Ори не посадили или – что лучше? хуже? – вообще оправдали.

И тут раздается голос Майлза:

– Вход справа. В ограде есть дыра. Сама тюрьма наверху холма. Идти недалеко.

– Надо же! – Томми пытается изобразить удивление, хотя наверняка знал заранее.

– Стойте, – протестует Сарабет. – Я думала, мы просто положим цветы! Мы что, внутрь пойдем?

Она достает телефон, чтобы сфотографировать букет.

– Мы в такую даль тащились! – возражает Томми. – Что теперь, тут постоим и обратно? Майлз говорит, там есть вход. Идем!

– Есть, есть. Я раньше заходил.

– Скоро стемнеет… – пищит Сарабет и поворачивается ко мне.

– Возьмем фонарики, – предлагает Томми. – Вряд ли они нам понадобятся, но все-таки.

– Это же незаконное проникновение! – продолжает Сарабет.

Ее никто не слушает.

Томми бежит назад к машине и возвращается с ручным фонариком. Говорит, что у него только один, но можно и телефоном подсветить, если вдруг что. Он приволок баллончики с краской. Наверное, купил перед тем, как за нами заехать.

Майлз смотрит только на меня. В глазах у него черно, как в омуте, волосы растрепались от ветра, на губах играет ядовитая усмешка.

– Ви! – пищит Сарабет. – Вайолет! Вы правда туда собираетесь? Может, я возле машины подожду?

Я даже ухом не веду. Парни тоже.

Майлз был ближе с Ори, чем я. Он приезжал сюда, а я нет. Он видел то, чего я не видела. Он знает слишком многое, а я не знаю.

На память начинает приходить много всякого разного. Она ведь все-таки рассказывала мне, что между ними происходило. И о том дне, когда они переспали у него дома, тоже. О том, как все прекрасно. Как бережно и нежно он с ней обошелся. Наверное, мне надо было восхититься, но я не сумела выдавить из себя ни слова. Почему ей все, а мне ничего? В танцах у нее все получалось с полушага, так что дома она практически не занималась. И растяжка, и гибкость были у нее от природы, ей не приходилось потеть часами, чтобы укрепить лодыжки. Она не спала в пуантах, чтобы растянуть стопу. А теперь у нее появился любящий парень!

– Думаешь, нам стоило подождать? – спросила она, потому что я молчала.

– Кто я такая, чтобы тебе указывать. Ты всегда поступаешь, как хочешь. Разве тебя когда-нибудь волновало, что я думаю?

Гадкий вопрос, на который она не ответила.

И вот Майлз стоит передо мной, сжимая кулаки, подначивает пойти туда, будто уверен, что у меня кишка тонка.

– Идешь?

Это не Томми он спрашивает и не Сарабет.

Так что, я иду? Иду, чтобы увидеть место, где она провела последние дни своей жизни, где съела отравленный обед, где ее в последний раз вырвало? Или все-таки кишка действительно тонка? Хватит ли сил? Есть ли у меня сердце? Смешно! Точнее, было бы смешно, если бы не было так грустно, ведь это последние слова Ори, обращенные ко мне в зале суда. Она бросила их мне в лицо, когда ее уводили охранники. В глазах Ори бушевала ярость, которой я прежде не видела. Да, так она и сказала.

– Все на твоей совести, Ви. У тебя вообще сердце есть?

Есть. Клянусь, что есть. А сейчас покажите мне дырку в ограде.