ДСП
Рассказ этот называется «ДСП» потому, что содержит некоторые секретные тайны, и если у вас нет допуска, то вам его лучше не читать. В крайнем случае забыть немедленно после прочтения и уничтожить устройство, на котором вы его читали. Тогда специально обученные люди не станут вас долго пытать, а сразу убьют. А с вашей стороны это будет очень благородно: сэкономите иголки для страны и электроэнергию для подключения пыточных утюгов и паяльников. И не говорите потом, что я вас не предупреждал!
В чём нельзя упрекнуть государство СССР, на мой взгляд, так это в остром желании защитить своих граждан от военной угрозы со стороны проклятого капитализма. Ни денег не жалели, ни людей, ни риска в прожектах, грандиозность которых тяжело оценить, не увидев воочию хотя бы один из них.
Как, например, схрон для подводных лодок в городе Гаджиево.
– Чо, пошли в тоннель-то сходим?
– А что там станем делать?
Идти было лень.
На дворе сверкал ярким солнцем июнь, и вяло тёк очередной парко-хозяйственный день. Парко-хозяйственный день, если вы не в курсе, это такой вид почти что боевой подготовки, когда люди с высшим и средне-специальным образованием в субботу, вместо того, чтоб вяло разлагаться в кругу семьи, убирают мусор на закреплённой за ними территории. Очень повышает боеготовность и престиж службы.
Нам с секретчиком Михалычем, как старым (Михалыч) и опытным (я) бойцам, был доверен для уборки объект «Дивизийная свалка». Но мы, как старые и опытные бойцы, считали намного ниже своего достоинства даже имитировать какую-либо деятельность и поэтому цедили отвратительно тёплое пиво и курили за штабом дивизии. Прямо под окнами её командира.
– Ну посмотрим хоть на безумный размах инженерной мысли и пиво охладим заодно.
– Эка тебя, старик, с бутылки развезло! Тридцатник на улице почти, как ты его охладишь-то?
– Ой, пошли уже, дрищ. Просто слушайся старших!
– Так-то я майор целый, тащ старший мичман!
– А мне сорок лет! Я тебе в отцы гожусь. Почти.
В это время мы уже загребали ластами в сторону тоннеля. Печальные галстуки висели из карманов наших брюк, воротники рубашек были расстёгнуты до пупов, а пилотки усиленно впитывали пот с затылков. Жара в Заполярье – то ещё удовольствие, да.
– Э! Бизоны, стоять! Куда пошли?! – орёт с отлива помощник командира.
Он юн и зелен, как кипарис, и не заслужил ещё права убираться на стратегически важных объектах (типа дивизийной свалки) и поэтому ползает по склизким вонючим камням вокруг пирсов и собирает бычки с остатками туалетной бумаги.
– А кто на пиво не скидывался, тот вопросов не задаёт старослужащим! Морской закон! – отмахивается от него Михалыч, и мы сворачиваем за скалу.
Что удивительно в Гаджиево (во всяком случае, так было в те времена), так это контраст между внешней суровостью службы, старательно доводимой до абсурда, и полнейшим распиздяйством личного состава. Отвлекусь на пару строчек и объясню, что я имею в виду, одним случаем.
Стою как-то вахтенным инженер-механиком. Ночью уже, совсем поздно, звонит мне помощник дежурного по кораблю – молоденький, только старлея получил. Киповец ГЭУ.
– Что мне делать, – спрашивает, – нужен совет.
– Что тебе делать с чем?
– С дежурством по кораблю. Дежурный ушёл и обещал вернуться, а сам не вернулся.
– В смысле – «дежурный ушёл»? Куда ушёл?
– Не знаю, оделся в парадную форму одежды и ушёл.
– Так. Сейчас приду.
Дежурному по кораблю категорически запрещается покидать корабль всеми инструкциями, приказами, уставами и законами логики. Кроме того, дежурный по кораблю вооружён пистолетом, и до этого момента я считал такую ситуацию невероятной в принципе.
– Оружие его где? – спрашиваю уже в центральном.
– Не знаю. Не видел, с ним он выходил или нет.
– Иди в каюту его и поищи.
А сам звоню старпому:
– Доброй ночи, Константин Львович!
– Да какая же она добрая, если ты звонишь в полтретьего ночи? Докладывай.
– Дежурный по кораблю убыл с корабля в неизвестном направлении. На соседних бортах нет (вернулся киповец и отрицательно покачал головой), оружия нет…
– И ты из-за этого меня разбудил?
– В смысле?
– В прямом! Пошли пару человек по кабакам пройтись в посёлок: это же минёр! Сдали нервы, пошёл нажраться – тоже мне «чэпэ»!
И дал отбой. Вот и до сих пор не знаю, от чего я тогда больше охуел: от поступка минёра или от реакции на него старпома.
…Тоннель впечатляет даже отсюда. От воды залива его отделяет полоска серой земли. Повсюду однообразно-унылая, но прекрасная своими расцветками, бесконечностью и первобытностью природа Заполярья: вкруг чёрно-синего залива бесконечные сопки, покрытые мхом, какой-то красной травой, мелкими кустарниками и тем, что здесь называют «деревья». В этот пейзаж вполне логично и не вызывая удивления вписался бы птеродактиль, но никак не идеально круглая дыра сорокаметрового диаметра в скале. С огромным барельефом Владимира Ильича над ней. А когда заходишь внутрь, то нет абсолютно никакой возможности не выдохнуть. Вот только что ты стоял на жаре, вокруг тебя обычный шум, который мозг уже впитал и обнулил до уровня фона: море, птицы, техногенные лязги, трески и крики, и тут резко, ровно через один шажок, изо рта начинает валить пар. Кругом снег, лёд и угасающий через несколько десятков метров дневной свет, и звонкое эхо от твоего вскрика «Ничего себе!» скачет куда-то вдаль, как шарик для пинг-понга, и затухает где-то минут через двадцать. Если кто-то из вас был в Керчи в июне двухтысячного и слышал звонкое «А-а-а-ать, ать ать!» откуда-то из-под земли, то это сто пудов был я. По реальности, данной мне в ощущениях, именно там примерно этот тоннель и должен был заканчиваться.
– Видал? – спросил Михалыч, деловито закапывая пиво в снег.
Как два маленьких мураша, мы уселись на площадку из ржавой арматуры и немедленно принялись болтать ножками над двадцатиметровой… ну… почти бездной, на дне которой в воде плавали льдины.
– Михалыч! Вот как это вообще можно было построить? А? Я тебя спрашиваю!
– В гранитной, заметьте, товарищ майор, скале!
– Ну. В гранитной скале. Это же как будто титаны какие-то делали!
– Ага. Узбеки это делали, с киргизами, в основном. И прикинь, мало им было, что они хуйню эту в скале выгрызли, так они ещё и барельеф Ленина сверху заебашили. Восемь! Метров! В диаметре! Вот что это?
– Воинская доблесть, я считаю! Мол, смотрите, супостаты, именно здесь наши лодки и спрятаны, попробуйте достаньте!
– Ага. А подводники тут такие гуляют по стапелям, ну чаи там распивают, в гости друг к дружке ходят, курят и карандаши точат, а за дверью – ад и полный пиздец человечеству. А потом выходят, когда у всех уже снаряды кончились, и начинают хуярить энд ебашить из всех калибров по врагам революции!
– Зачем? Вот в чём вопрос.
– Что зачем?
– Ну уничтожать остатки человечества? Ради чего?
– Ну как. Чтобы знали, блядь!
– А сами потом что они делать станут, эти героические, но теперь уже ужасно одинокие подводники?
– Ну здрасьте. Поплывут потом в Африку какую, где сохранились остатки родово-племенных строев, построят там себе гору Олимп и начнут возрождать, так сказать, человечество. С негритянками, например.
– Они ж там все страшные наверняка, негритянки-то эти в племенах.
– А что делать, Эдуард Анатольевич! Не для удовольствия же, а для возрождения разумной жизни на планете! Вот на твоих «Акулах» как всё планировалось?
– А примерно так всё и планировалось. Чуть что – «Акулы» сразу под лёд и шоркаются там полгода, а потом: «Здрасьте, господа империалисты, мы не видим ваших высоко поднятых от восторга рук!»
– А прожекты были у вас там такие, как этот, безумные по широте своего размаха?
– Был, Михалыч, один. Ракеты же на «Акулах» твердотопливные. Они точные, безопасные и с огромной дальностью полёта. Но. Возник один нюанс – больно уж они большие получились. Всякие там америкосы, чтоб не париться особо, клепают свои «стратеги» десятками и пасут их всё время недалеко от наших берегов. Случись что, неизвестно ещё кто кого, то ли наши противолодочники с летунами их, то ли они нас. Как повезёт, в общем. Ну и хули тогда? Подумали наши полководцы – построим большие лодки, делов-то? Автономность им рассчитаем на сто двадцать суток, по двести боеголовок на каждую запихнём и под лёд их, шельмецов, запустим. А пусть-ка попробуют там с ними побороться! А то на чистой воде и дурак сможет, а подо льдом каждая «Акула» как папа будет! И построили ведь! Шесть, Михалыч, корпусов умножаем на двести, итого выходит: тысяча двести боеголовок с индивидуальным наведением каждая сидели бы подо льдом и ждали своего часа.
– Грандиозно, да.
– Несомненно. Но понимаешь, Михалыч, ракеты же на лодки грузить чем-то надо. Большие ракеты – большой кран нужен. Один такой есть в Северодвинске на «Звёздочке» и… И всё. И вот стали они кран строить прямо в губе Нерпичья, где «Акулы» базировались. Вот можешь ты себе, Михалыч, представить самый большой по твоему, сундуковскому разумению, кран?
– Могу!
– Представляй.
– Представил.
– А теперь увеличь его в два раза ввысь и вширь. Увеличил?
– Ага. Это же, блядь, в голове не укладывается!
– Ну вот. Как они его туда привезли, это науке неизвестно. Привезли, собрали, построили подстанцию для него с бесперебойным и автономным питанием, ну домов там наставили для обслуживающего персонала, может, даже садик какой со школой замутили и начали вести ветку железной дороги от Мурманска до этого крана.
– Провели?
– Не, километров восемь или десять не дотянули. Оказалось, что в то место, где стоит кран, «Акула» подойти не может, потому что река Западная Лица постоянно наносит туда ил, глину и песок. И как будто мало этого, но по загибам железной дороги ракету подвезти невозможно. Не знаю, расстреляли кого за это дело или повесили, но забросили проект в девяностопятипроцентной готовности. Так вот и стоит, Михалыч, этот кран с этим мини-посёлком, только железную дорогу всю на металл растащили.
– Охуеть.
– Ну.
– По пиву?
Мы вышли на солнышко и, щурясь под его лучиками, стали потягивать холодненький напиток, молчали какое-то время. Я осиливал тоннель, а Михалыч – кран.
– О, смотри, там дивизия вроде строится. Прикончили ПХД!
Мы с Михалычем привели себя в порядок и побрели строиться.
– Почему опаздываем? – рявкнул было на нас командир дивизии, крайне интеллигентный, в общем, товарищ. Единственный на моей памяти, который старательно избегал употребления ненормативной лексики. Не всегда ему это удавалось, но он старался.
– Тащ капитан первого ранга! – бодро доложил Михалыч. – Мы заканчивали работы на объекте! Решили, что пока всё не уберём, то нечего и начинать было!
– Молодцы! – обрадовался командир дивизии. – Вот она, ответственность, достойная моряка! Вставайте в строй!
Помощник, конечно, строил нам страшные рожи, но кто на него, выскочку, внимания будет обращать? Помощников в дивизии – шесть из шести возможных вариантов, а вот комдивов три – я один из двух на шесть экипажей.
Как я уже упоминал, СССР стремился во что бы то ни стало победить в третьей мировой войне и это ему, скорее всего, удалось бы. Но вот о людях своих он не думал совсем. Вернее, не то что о людях, а о том, какими способами и какой ценой они будут исполнять свои обязанности. Или наоборот, думал и верил, что из них, если что, и гвоздей наковать можно.
Есть на востоке Онежского полуострова село Нёнокса, и никому оно неизвестно, начиная от Калининграда и заканчивая Владивостоком. Ну село себе и село, а в двух километрах севернее его есть ещё один посёлок – Сопка, вообще никто про него не знает. Никто, за исключением подводников с Камчатки. Они-то уж знают даже координаты всех полигонов вокруг этих посёлков. А всё почему? А всё потому, что херачат они по этим полигонам своими баллистическими ракетами в целях обучения личного состава. В этих посёлках сидят северные военные, которые знают всё о таком же полигоне на Дальнем Востоке, потому что по нему стреляем мы. И готовят, соответственно, нам целеуказания для наших ракет.
Если вы смотрели всякие художественные фильмы на эту тему, то я вам расскажу сейчас правду. Целеуказания в головы баллистических ракет вводятся с помощью перфокарт. Специально обученные люди в посёлке Сопка, которые служат там от лейтенантов и до полковников, получив приказ, набивают стопку перфокарт, упаковывают их в специальный контейнер, контейнер – в портфель, портфели обвязывают тросом, опечатывают и приковывают к руке какого-нибудь капитана, например. Капитан садится на велосипед и едет на нём до ближайшей железнодорожной станции, там он прячет велосипед в кусты, садится на дизель и едет в Северодвинск, в Северодвинске он добирается до порта, где его ждут подводники. Подводники уже устали от пьянства и активного отдыха, они измаялись от красоты Северодвинска и твёрдости почвы под ногами, они сучат ножками и хотят уйти в море поскорее – поправить своё здоровье. Они уже загрузили ракету, и их командир написал на ней мелом какую-нибудь надпись, сообразно своему чувству юмора и залихватскости натуры (Александр Сергеевич писал «Лети с миром!»), и им, этим подводникам, не терпится уже стрельнуть этой самой ракетой, попасть ею в заданную точку и заработать пару медалек парням в штабах. Ну где уже этот сраный капитан с целеуказанием?
Уставший и пыльный капитан, который провёл в дороге несколько часов и часть из них – пешком и на велосипеде, с портфелем спускается на борт.
– Почему так долго? – Капитан уже привык, что он всегда долго, и не реагирует на это замечание командира.
На корабле немедленно объявляется тревога (на всякий случай, а вдруг пульнёт ракета?) и проверяются целеуказания. На разных этапах оно может не пойти – перфокарты, вы же понимаете. Во всяком случае, те из вас, кто помнит, что это такое…
– Не идёт, тащ командир!
– Проверили?
– Трижды!
Ну да, два часа уже сидим по тревоге. Капитан собирает перфокарты, пакует их и двигается в обратный путь пешком-автобус-пешком-дизель-велосипед из кустов – перебивка перфокарт. Потом в обратном порядке. И так до тех пор, пока перфокарты не пройдут проверку.
Та ещё работёнка, доложу я вам, зато капитаны эти всегда стройные и подтянутые, хоть и пыльные, как мешки из-под картошки. А вы говорите!..
