Стресс
– А от так у нас ебут! – радовался командир, глядя в потрёпанный морской бинокль в сторону СРБ. – За хвост и об палку! Ну-ка, скажи интенданту, пусть мне чаю принесёт – чувствую, это надолго!
Я рассказывал уже, но не знаю, запало ли вам в память, что нас очень любили проверять всякие московские комиссии по разным поводам и без. В этом их можно понять: они там в Москве служат Родине не щадя ничего своего, а мы тут вино пьём, икру трескаем и вряд ли любим их Родину с такой же самоотверженностью и отвагой. Ну и что, что мы в моря бегаем, стреляем ракетами и так редко гибнем в последнее время? А журналы? Вы, блядь, видели, как эти подводники их ведут? Представляете, сколько у них там нарушений? Стрельнуть-то и дурак может, а вот документацию в порядке содержать или там, допустим, отчёты все вовремя сдавать – это вот высшее военное мастерство.
Или физподготовка. Ну что может быть важнее для подводника, чем умение бегать кросс – а ежели на врага в штыковую придётся, сможет ли? Надо же проверять, правильно? И вот у них, значит, в Москве там тополя пушат, и солнце плавит асфальт, а поедем-ка мы, думают себе офицеры из Главного штаба, проверим, как эти шпроты кросс бегают. Правда, по приезде в Мурманск оказывается, что в Мурманске зима ещё и снега по яйца, но что теперь – обратно ехать, не солона, так сказать, ебавши? В армии тоже люди же служат, и все они, естественно, могут ошибаться. Все, кроме офицеров Главного штаба.
И вот лучший экипаж дивизии, флотилии и, может быть, вообще всего мира, поставив на вахту самых пухленьких и малоподвижных астматиков во главе с командиром в кремовых рубашках (в нагрудных карманах – удостоверения личности, проверяют на старте и на финише) и с номерами на груди, сначала мёрзнет, пока они УАЗик свой до дивизии дотолкают по сугробам, а потом потеет, прыгая по сугробам, как газели по саванне. Весёлая картина, доложу я вам, жаль, что вы не видели. В этом деле главное – что? Как и в любом другом, в этом деле главное – отдаться процессу полностью, и тогда всем вокруг становится непонятно, отчего им так весело, блядь, – серьёзное же мероприятие. Всем приезжим – в смысле, местные-то завидуют – в таком спектакле поучаствовать не удалось! Потом проверяющие, с трудом сдерживая слюну, ожидают вполне ожидаемого флотского гостеприимства – ну там сауна, поросёнок на вертеле и секретчицы в подтанцовке. Но не тут-то было – в восемнадцатой дивизии сауны адмиральской нет, оказывается (ну а на кой она нужна, когда вон пять саун под боком стоит… ну две-три, как минимум), и поросят никто на вертел не насаживает, и секретчицы все замужем за офицерами штаба, в основном. Не, ну в столовой накрывают им там почти белые скатерти, чай и печенье «Шахматное» – от пуза жри, хоть лопни. А потом уже по результатам проверки могут и в ресторан сводить, если результаты приемлемые. Зверские условия для проверяющих, согласитесь? Мало того, что уши мёрзнут в фуражках, так и печень сухая, как лист. Ну вот кто после таких зверств будет любить стратегических подводников? Я бы точно не стал!
Приехала к нам как-то специальная московская комиссия по секретности и ОУС (особым условиям службы). Время для страны тогда было тяжёлое и ходили слухи, что комиссия эта ездит по частям и соединениям, чтоб на законодательном уровне надбавку эту за ОУС к нашим огромным денежным окладам уменьшить – не такие уж они и особые, по мнению некоторых товарищей, эти условия у нас. Не с парашютами же мы прыгаем, а значит – что тут особенного? Любая проверка – это стресс, а тем более под флагом лишения тебя части благосостояния. А тем более у подводников с их ранимыми и нежными душами – им же стресс вообще противопоказан по медицинским показаниям и с точки зрения всеобщего гуманизма на планете.
– Так, – сказал командир, вернувшись из штаба, – в штабе по результатам проверки всё плохо, сейчас приедут к нам. Книгу выдачи оружия посмотри, верхнего профилактически выеби заранее, вахтенные пусть пломбы по отсекам пробегут посмотрят, ну и… Да не знаю, короче, проверь всё, что успеешь. И это, побриться бы тебе не мешало, дружок!
– Вот ещё, – говорю, – жиголо я, что ли, каждый день кожу свою насиловать?
– Как Толкунова приезжала, так аж синий был!
– Ну так то ж Толкунова, а то – два майора из Москвы, тоже мне – невидаль!
– Два майора и полковник! Ладно, я у себя, позовёшь, как появятся…
– Центральный – верхнему! УАЗик дивизийный к пирсу причалил!
– Тащ командир, приехали, встречать пойдёте?
– Кто? Я? Ты дурак, что ли? Я – командир атомного ракетоносца – пойду клерков штабных встречать? Вот уж хуй!
– Так, – говорю дежурному трюмному, – чувствую, что командиру они не нравятся, а значит, что? Правильно! Значит, нам они тоже не нравятся! Как наверх поднимусь, переборки закрой в центральный и клапана вентиляции тоже – пусть наддуется отсек, чтоб встреча порадушнее вышла!
Ну там пилотку надел правильно, поубавив военно-морского шика, куртку застегнул до подбородка, повязку «Рцы» напялил чуть не до подмышки – картинка, в общем, а не солдат! Правда, портупея уже от старости разложилась вся и держится между собой только благодаря проволоке, но это ничего – так боевее выглядит даже.
Торжественно поднимаюсь наверх и выхожу к трапу. На пирсе стоят московские офицеры – их сразу видно, непуганые какие-то и лощёные. Но не то что нормальным лоском от солёного ветра, пыли и языков пламени, а как будто мастикой натёртые просто – тьфу, срамота!
Верхний вахтенный их под прицелом держит.
– Вы зачем, – говорю, пока спускаюсь по трапу, – товарищ верхний вахтенный на офицеров автомат наставили?
– А они на корабль пытались прорваться, товарищ дежурный!
– А отчего не стрелял тогда, как положено по инструкции? – подбавляю я в голос гнева.
Верхний растерянно хлопает ресницами и молчит. Главное, чтоб сейчас стрелять не начал.
– Товарищ полковник! Дежурный по кораблю капитан-лейтенант Овечкин! Кому и как о вас доложить?
Все трое мне честь отдают. Не, ну точно не местные.
– Товарищ дежурный, мы с проверкой к вам из штаба вооружённых сил. Вам должны были довести.
Ну чудак-человек, честное слово. Ну нет в уставе других слов, для приветствия незнакомых полковников, ну должен же знать, ну.
– Разрешите ваши документы!
Показывают. Достаю список из кармана и сверяю – всё сходится.
– Всё нормально? Можно проходить? – интересуется полковник.
– Никак нет, товарищ полковник! Не могу пустить вас без дозиметров – запрещено! Вам должны были на СРБ выдать!
– А, это вот эти вот штучки? – и один из майоров достаёт из саквояжа (боже, какие милашки, с саквояжиками, прям как в кино) три дозиметра.
– Именно они! Будьте добры, на одежде разместите их у себя!
Ну, прицепили кое-как. Побежали наверх, вернее, я побежал, а они сзади тяжело дышат. Не, они в нормальной физической форме, ничего такого, но беготня по морским трапам – это особое искусство и постигается только многократными тренировками, а это они ещё вертикального трапа не видели.
– Вот, – показываю рукой вниз, – будьте добры!
– Может, мы после вас?
– Нет, – вру, – мне положено последним.
А потому что смотреть, как штабные офицеры в зелёной форме спускаются в рубочный люк – это удовольствие особого сорта. Между горящим огнём, текущей водой и ползущими по трапу крокодильчиками лично я выбрал бы крокодильчиков.
Спустились они втроём, толкутся прямо под трапом, грубо нарушая корабельный устав, за что я одному из них на плечо наступил. В центральный можно спуститься через перескопную площадку через почти обычную железную дверь, но нет, я обязательно должен повести их в обход, через девятнадцатый отсек – через трап и две переборки.
– Товарищи офицеры, прошу! – и показываю на первую переборочную дверь, всем своим видом демонстрируя, что и сюда мне нельзя впереди них ползти.
Свистит давление опять же из девятнадцатого. Подергали они за кремальеру туда-сюда, быстро разобрались в устройстве шестерёнчатого затвора и ну переборку толкать, а она не толкается, дрянь такая! Они сильнее – ноль реакции. Со всей силы – приоткрылась, и оттуда давление радостное прыг им навстречу – фуражки долой, волосы врастопырку, приятный страх в глазах, и переборка потом ка-а-ак жахнется – они же её со всей силы давят, а давление пять секунд и сравнялось.
– Товарищ майор, прошу прощения, но нужно нежнее с переборочным люком – нельзя так, нам же в море потом ещё ходить.
Майоры краснеют оба и с фуражками подмышками вслед за полковником лезут в девятнадцатый, потом враскоряку сползают по трапу и – вуаля! Ещё одна, мать её, переборка.
– Товарищ дежурный, давайте всё-таки вы, может быть?
– Есть! – бодро отвечаю я и двумя пальчиками (давление-то уже выровнялось) нежно и плавно открываю люк в центральный пост. – Прошу!
В центральном командир, старпом, секретчик Саня и мичман, ответственный за спецсвязь. Полковник попросил ему документацию прямо сюда принести, чтоб не ходить никуда, за что старпом погрозил мне кулаком, а майоры ушли с секретчиком и связистом проверять секретность и спецсвязь.
Как обычно, всё у нас оказалось из рук вон плохо – там не так прошнуровано, там росписи помощника не хватает, там пластилин не того цвета, там ещё хуйпоймичего. Старпом, в основном, вяло оправдывался, а командир молча поскрипывал зубами. Так, подумал я, что-то мне совсем не хочется быть свидетелем всему вот этому вот, и приказал тихонько вызвать мне подсменного верхнего вахтенного.
– И вот тут! – никак не унимался полковник, глядя в свои записи. – Вот тут за вами «Марьята» следила, а где написано в вахтенном журнале, что вы акустический портрет искажали? Почему вы вообще позволили ей за собой следить?
– Так! – не выдержал командир. – Позвольте, я расставлю некоторые точки над «ё». Если после выхода секретной лодки по секретному плану в секретный полигон нас там ожидает «Марьята», то это вы, товарищ полковник и ваши коллеги, позволяете ей за нами следить, очевидно, не совсем хорошо выполняя свою работу по охране секретов! А я, если во время манёвра уклонения и сдачи задачи не записал в вахтенный журнал, что запустил компрессор и два насоса, то пидорас, конечно, но, прошу заметить, высококвалифицированный, хорошо обученный и на отлично выполняющий свою задачу пидорас! И, товарищ полковник, не знаю, как у вас в штабе в городе-герое Москва, но у нас, возле сохи, так сказать, не принято делать замечание начальнику при его подчинённых!
Все дружно покраснели, за исключением командира; командир сел обратно в кресло и с деланным равнодушием уставился в потолок.
– Прошу разрешения, тащ! Вызывали? – в центральный заскочил подсменный верхний матрос. Если матрос и удивился такому обилию незнакомых людей в центральном посту, то буквально на секунду – был он уже дембелем, и зелёные полковники совсем не возбуждали в нём страха.
– Тащ командир, – встал я по стойке «почти смирно», – время выдавать оружие и менять верхнего вахтенного, не могли бы вы попросить посторонних убыть из центрального поста?
Верхний вахтенный, который сменился полтора часа назад и должен был заступать только через шесть с половиной часов, сделал то, что всегда делают матросы в таких ситуациях – впал в ступор. Что, кстати, абсолютно правильное решение – не имея достаточных исходных данных для решения проблемы всегда лучше сначала впасть в ступор, обнулить мозг, а потом уже разбираться. Да шучу я – вы же не матросы, откуда у вас возьмутся такие ситуации?
– Я в салоне, – сказал командир и вышел.
– Товарищи офицеры, – вступил старпом, – прошу в салон командира!
– А чо мне заступать-то? Я ж тока сменился? – забубнил матрос, почувствовав себя без посторонних как рыба в воде.
– Не паникуй, полосатый, иди спи. Так, для кордебалета тебя вызвал.
– Так они же будут выходить, увидят, что старый стоит вахтенный!
– Уатсон, вы правда думаете, что московские штабные офицеры вас в лицо различают? Я вас умоляю, спите спокойно, дорогой товарищ!
Сидим с трюмным мичманом в тишине центрального. Неловко, конечно, в тишине, но и обсуждать тут нечего – надо же подождать, пока напряжённость спадёт. Звонит бортовой телефон, который дивизийный.
– Восемьсот шестой Овечкин! – докладываю в холодный чёрный пластик.
– А восемьсот седьмой где? А восемьсот пятый? Да, блядь, комиссия же на борту высокого полёта, можно же нормально представляться?
– Тащ контр-адмирал, так они в салоне у командира.
Это наш командир дивизии, пожалуй, самый суровый из всех командиров дивизий, которых я знал.
– Ну? И что там происходит?
– Ну… так… всякое… То не так, это не этак.
– Чо мямлишь-то, давай, нормально рассказывай!
– Да, тащ контр-адмирал, какие-то они вообще… не знаю!
– Ну, давай, давай, поплачь в мое могучее плечо!
– Я не могу в дивизию прибежать, я же дежурным стою по кораблю!
– А ты в трубку плачь! А я из неё твои слёзы на плечо себе лить буду!
– Не, ну как – я в центральном, три мичмана, матрос, а они командира тут пытаются в журналы носом тыкать. Ну ё?
– Согласен. Какие-то непуганые! Надо, блядь, постоять за честь! Как я зол! Вот ты видел меня злым когда-нибудь?
Да тыщу раз только за прошлую неделю! У нас он так, бывало, ругался, что даже офицеры краснели – сильно болел за своё дело, только поэтому. «Кто сказал, что я грязно ругаюсь матом? Мой мат – чист, как простыня Шахерезады, светел как рассвет, прозрачен, как слеза младенца и остр, как меч самурая! И вообще – это не мат, а грубый военно-морской юмор!»
– Никак нет, тащ контр-адмирал, ни единого разочка!
– Ну вот сейчас я зол, как никогда! Ладно, отбой!
Провожать офицеров штаба пошёл старпом, а я рассказал командиру, что звонил комдив и обещал разобраться.
– Да? Жаль, что не удастся этого увидеть! Уж больно сочен, гад, когда в гневе – глаз не оторвать!
– Сан Сеич! – докладывает сверху старпом. – УАЗика нет, они пешком в дивизию двинулись. Но вижу, что, вроде как комдив за СРБ стоит, ждёт их. Вернее, как стоит, – нервно ходит кругами.
– Да ладно? Штурман – бинокль! – и командир рысью метнулся наверх. – Эдуард! – кричит уже из-под люка. – Бинокль мне наверх! Живо!
СРБ не очень далеко от нас, и с нашей-то высоты и так всё видно, но в бинокль-то, понятно, лучше. Эх, как жаль, что не слышно! Но судя по тому, как чайки в ужасе разбегаются по заливу, забыв про крылья, там концерт ещё тот. Было видно только, что на фоне белой рубашки и белой фуражки лицо у комдива краснее кирпича и разговаривает он строго короткими словами, складывая их в короткие предложения. Иногда он тыкал в офицеров штаба пальцем, но не так, что прямо тыкал, а так, когда палец за миллиметр до одежды останавливается.
– Красавец! – удовлетворённо хмыкал командир. – Смотрите, сейчас фуражкой махать начнёт!
И тот правда снял фуражку, махал ею в сторону губы Большая Лопатка, тряс ею над головой и в итоге грохнул ею о землю.
– Вот сейчас в Китае-то тряхануло, да, тащ командир?
– Да как бы цунами Японию не смыл.
Избиение младенцев продолжалось не очень долго по флотским меркам: минут пятнадцать, может, или двадцать. К его концу даже дежурные из ЗКП флота повылазили и тихонько сидели за маскировочной сеткой, учась, я не сомневаюсь в этом, командному языку и убедительности выражений. А потом штабные побрели в сторону дивизии, а комдив побежал к нам. Я заранее ждал его на трапе, выпятив грудь и сложив руки по швам.
– Сми-и-и-и-ирна! – рявкнул я, когда комдив побежал по трапу со всей возможной придурью в голосе.
– Чо орёшь, как сумасшедший?
– Рад вас видеть, тащ контр-адмирал!
– С каких это пор?
– А вот с этих вот самых, но вообще всегда!
– Так. Тоже смотрел, что ли?
– Так точно!
– А кто разрешал?
– А я забыл спросить, так всё быстро произошло – мы прям растерялись все!
– «Же не манж па сис жур», добавь ещё, чтоб мне вас жалко стало!
Когда комдив спустился в центральный, командир со старпомом ему аплодировали стоя в прямом смысле этого слова, а он опять покраснел:
– Отставить подъёбывать старшего начальника!
– Мы от чистого сердца, вы что! Я такого даже в цирке не видел! А что вы так завелись-то?
– А сами виноваты! Я сначала хотел их так просто взъебнуть за то, что они дозиметры не сдали, а эта охуевшая рожа полковничья у меня, у контр-адмирала, спрашивает, а, мол, почему УАЗик за нами не прислали? Нет, ну, блядь, я – командир дивизии – пешком пришёл, а за ними машину слать нужно было? Я, конечно, сначала вежливо поинтересовался, а не позволят ли они мне их на собственных руках в дивизию отнести, чтоб пылью нашей недостойной не осквернять их ботинки. Так это мурло мне говорит, что он и это в рапорте отразит! Сука, не, ну вот те крест, не собирался я так котлы разводить, Саша… Но, блядь, доколе, я вас спрашиваю? Так же от стресса и полысеть можно! А ты хули за перископом спрятался, думаешь, я тебя не вижу?
– Так точно! – выхожу я из-за выдвижных. – Думал, что не видите!
– Почему не брит?
Молча надеваю пилотку.
– Пилотку нахуя надел?
– Ну чтобы сразу ко второму пункту перейти, тащ контр-адмирал! По первому виноват!
– Саша, ты их мало пиздишь, я тебе говорю!
– Да я их вообще ни разу, тащ контр-адмирал! Предлагаю для снятия стрессу пройти в салон!
– Ну дык, а чего, ты думаешь, я к тебе прискакал? В губы целоваться? Конечно же, стресс снимать! Пошли, а то так орал, что аж в горле пересохло!
Не знаю даже, чем закончилась та проверка и дошли ли до нас её результаты. В скором времени мы в очередной раз стали собираться на стрельбу полным боекомплектом и не до этого было, стрессы и нервотрёпки от проверок ушли на второй план, выпустив на первый бульканье воды в цистернах, плеск волн, дельфинов и развевающийся потрёпанный белый флаг с синим крестом, – то есть именно те вещи, которые и придавали смысла существованию в то время.
А любой стресс, и я это точно знаю, пройдёт, как проходит и всё остальное, оставив только смутные воспоминания о себе на коре головного мозга, заменив себя на что-то приятное. Главное – правильно его снять.
