Глава 8. Плохая посуда не разбивается…
«Изменений не происходит лишь с высшей мудростью и низшей глупостью». – Настя процитировала на память строчки Конфуция. И добавила: все остальное же поддается изменениям. Сегодня китайский мудрец помогал ей смириться с собственным несовершенством и давал надежду на скорое изменение упрямо неблагоприятных обстоятельств. Она уже составила список дел на грядущий день. Он был коротким: звонок Бодлеру, Гарику, посещение библиотеки, благо дело, одна из них работала в воскресенье. Однако человек полагает, а судьба располагает. Сюрпризов на сегодня она не предусматривала. Но воскресное утро началось именно с них. То есть на ее горизонте неожиданно объявился Игорь Старицкий. Как появился? Очень просто, собственной персоной в холле Настиной резиденции для сотрудников и студентов. Позвонил снизу, представился и потребовал срочного разговора. А она искала встречи с ним! На ловца и зверь бежит! Хотя кто был дичью, а кто ловцом? На этот вопрос отвечать было рано.
– Спасибо, что согласились встретиться, – протянул руку Старицкий. Рука его была сухой и горячей, а рукопожатие неожиданно сильным. Он смотрел на нее сверху вниз, хотя Настю с ее метром шестьюдесятью семью назвать маленькой было трудно. Но Старицкий был гораздо выше. Худой, смуглый, с подвижным лицом и с полудлинными черными волосами, рассыпающимися по плечам, скрипач был идеальным образчиком музыканта. Впечатление дополняли горящие глаза, тонкие нервные пальцы, беспрестанно теребящие манжеты белоснежной рубашки.
– Согласилась, и с удовольствием, – улыбнулась Настя, – не каждый день вас просит о встрече главный дирижер симфонического оркестра и скрипач-виртуоз!
– Тогда, может, благодаря моей звездности и к просьбе моей отнесетесь поблагосклоннее.
– Чем могу, помогу, – с готовностью отозвалась Столетова, сегодня она была вежливой и приятной в общении барышней, мама бы порадовалась.
– Я звонил Нике, и она мне сказала, что черновики Вельтэна у вас.
– Да, – просто подтвердила она.
– Мне они необходимы, – потребовал он.
– Но Ника дала их мне, и я еще не закончила работу, – возразила Настя, слегка потерявшая свою симпатичность во всех отношениях.
– Я могу их просто сфотографировать, – предложил Старицкий.
– Все черновики?
– Не все, мне нужны только некоторые, если вы позволите мне просмотреть с вами вместе, я выберу те, которые мне нужны.
– Тогда поднимемся ко мне, – пригласила Столетова, – почему вас интересуют его черновики?
– Мы проводили с ним очень интересный музыкальный эксперимент, работа была по-настоящему захватывающей и для меня, как музыканта, имела очень важное значение. Видите ли, Эдуард предложил мне воспроизвести церковные византийские песнопения.
– Но я не видела в его бумагах ничего похожего на ноты.
– Нет, нот там и быть не могло. Речь шла о высоте и амплитуде звука. Он обращался к моему таланту музыканта, чтобы я из его предположений создал музыку. И в один момент у нас даже получилось нечто замечательное. Но, к сожалению, мы этот отрывок не записали. Думали поработать над ним на следующий день, но его в распоряжении Эдуарда уже не было, – грустно добавил Старицкий.
– Открытие Эдуарда имело какое-то отношение к тайной музыке орфических мистерий?
Старицкий видимо напрягся. Вопрос явно оказался неожиданным. Впрочем, после недолгого колебания продолжил:
– Вы хорошо осведомлены. Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Вельтэн был уверен, что вплотную приблизился к разгадке техники перемещения человеческого сознания в иной мир. Хотя, если так задуматься, церковная музыка всегда напоминала человеку о вышнем мире, или, как мне сказал один из моих знакомых, которого трудно заподозрить в сентиментальности, указывала душе «дорогу домой».
– «Дорогу домой», хорошо сказано, – задумчиво заметила Настя и вспомнила свою первую Божественную литургию в Александро-Невской лавре. Впечатление было настолько сильным, что она до вечера не могла успокоиться.
– Мне тоже нравится. Кстати, вы слышали когда-нибудь идею о том, что церковное пение является отражением модели, находящейся за пределами обычного слухового опыта?
– Честно говоря, нет.
– Об этом мне рассказал Эдуард. Для него это было очевидностью. Я относился к этому более скептически, но с тем, что церковная музыка носит особый характер, был согласен. Церковное пение, как и вся уникальная среда храма, все действа направлены на одно: вырвать молящегося из сегодняшнего дня с его заботами, из обычной, повседневной жизни и как бы установить связь с миром вышним. В задачу любой религии входило возвысить человека и приобщить его к небесному миру красоты и гармонии.
– Воссоздать утерянную связь с Богом, – вспомнила Настя хорошо забытое.
– Вот именно, построить мостик между божественным и человеческим, начать диалог человека и Бога.
– И вы искренне считаете, что это возможно и что в какой-то момент религиозным деятелям, неважно какой религии, удалось найти эту особую гармонию, эту особую музыку?
– Вы что-нибудь слышали об уникальной византийской музыке?
– Нет, – честно призналась молодая женщина.
– Для Эдуарда именно в ней сохранились легендарные мелодии Древней Эллады, и, с другой стороны, они были идеальным образчиком церковного пения, потому что ничего светского в них не было.
– И в этой музыке он пытался найти особую гармонию? – не без сарказма поинтересовалась Настя.
– Я, повторяю, относился к этому опыту скептически, но Эдуард искренне верил в возможность, и, самое главное, у него были доказательства.
– Доказательства? Какие?
Старицкий развел руками:
– Если бы я знал, но помню, что он многократно рассказывал о своей поездке на Афон и усмехался, что, оказывается, для него не было никакой необходимости отправляться в такую даль, сокровище всегда было рядом с ним!
– На Афон? – воскликнула Настя. – Эдуард де Вельтэн ездил на святую гору Афон?
– Да, правда, несколько лет назад, и мне особенно ничего об этой поездке не известно. Честно говоря, мне не терпится посмотреть черновики Эдуарда.
– А что вы надеетесь найти, если не секрет?
– Одну схему, думаю, что она поможет мне восстановить хотя бы один отрывок. Никак не могу найти нужную высоту.
Настя провела его к обеденному столу, который за неимением лучшего заменял ей бюро. Старицкий стал торопливо перебирать листочки, откладывая в сторону некоторые. Следом достал мобильник и сфотографировал.
– Попробую дома разобраться, со скрипкой, вы знаете, у меня подлинный Страдивари, и, когда я к ней прикасаюсь, у меня такое ощущение, что становлюсь другим человеком, и даже не человеком, а каким-то совершенно иным существом. Чувствую иначе, думаю иначе, даже дышу иначе.
– Услуга за услугу, – спохватилась Столетова, заметившая, что музыкант собирается откланяться.
– Я вас слушаю.
– Мне необходимо, чтобы вы мне устроили встречу с одним человеком.
– Я устроил? О ком идет речь?
– О Вальтере Дильсе.
– Вальтер – сложный товарищ, но попробую, он, если я не ошибаюсь, пока не покинул регион.
Визит музыканта оставил двоякое впечатление. С одной стороны, она была откровенно рада и их разговору, и новой информации о поисках Эдуарда и его поездке на Афон, и обещанию Старицкого устроить ей встречу с Дильсом. С другой стороны, ее напрягало, что черновики де Вельтэна были по-прежнему ей непонятны. Она отложила в сторону отобранные Старицким листки и стала их просматривать один за другим. Все те же непонятные схемы и значки. Хотя если присмотреться, определенная логика в этом все-таки была. Стала просматривать материалы по византийской музыке, но основная масса информации была на греческом языке. Позвонила Нике:
– Ты не могла бы мне помочь с переводами?
– Большой текст?
– Даже не текст, а материалы в Интернете. Просто просмотри со мной и коротко перескажи. Полчаса, не больше.
– О’кей, на полчаса, – согласилась гречанка.
Она встретила Настю внизу.
– За покупками сбегала, – объяснила она, – с утра во рту маковой росинки не было, если не считать апельсинового сока. Не отрываясь работала.
– В воскресенье?
– А когда еще? – усмехнулась Ника. – Заходи.
– Срочная работа?
– Конечно, и, самое главное, очень хорошо оплачиваемая. Никогда не думала, что за переводы на греческий могут столько платить! – возбужденно тараторила сияющая от радости Ника. – Откликнулась на объявление, сразу предложили контракт, им понравился мой опыт переводов технической литературы. Кому-то быстро понадобилось переводить на греческий несколько статей из научного вестника! И за срочность платят двойной тариф! Я даже сначала подумала про розыгрыш, потребовала аванс, заплатили без проблем! Так что выходной не выходной, а за такие деньги я и по ночам готова работать! Тем более текст – легче не придумаешь, половина: числа и математические формулы, половина – одни повторения. Я уже почти все перевела, и 800 евро в кармане! И это не все, на следующей неделе еще должны прислать!
– Что за контора?
– Какой-то фонд! Богачи, деньгами разбрасываются! Хотя критиковать не буду, на мою же удачу! Показывай, что нужно перевести.
– Хочу побольше узнать о византийской музыке?
– Эд на ней собаку съел, – произнесла Ника, и глаза вмиг потухли.
– Извини, что сыплю соль на рану, – спохватилась Настя.
– Ничего, я большая девочка, справлюсь, – пожала плечами Ника, – показывай.
Они пролистали несколько сайтов, Ника переводила, а Настя записывала на диктофон. Через полчаса материала набралось больше чем достаточно.
– Спасибо, – с чувством произнесла Столетова.
– Давай кофе вместе выпьем, – предложила Ника.
– Не откажусь.
– А почему ты тоже заинтересовалась византийской музыкой?
– Старицкий на идею навел.
Никин бокал наклонился, и коричневая струя торжествующе оставила яркое пятно на голубой обивке дивана. Девушки засуетились, лихорадочно вспоминая бабушкины рецепты, промокая пятно, засыпая его солью и прыская пятновыводителем.
– Вот раззява, черт меня побери! – расстроенно бормотала Ника. – 800 евро заработала, а диван испортила!
– Да подожди ты расстраиваться, отнесем чехол в химчистку.
– Точно, завтра же этим займусь! – ухватилась за идею Ника.
Выйдя на улицу, Настя вытащила только что купленный одноразовый мобильник и набрала номер Бодлера. Хакер ответил сразу же.
– Откуда догадался, что это я? – поинтересовалась Столетова.
– Так, профессиональный секрет.
– Хотя какая я дура, банковская карта? – усмехнулась она.
Ответом было красноречивое молчание. Перевела разговор на другое:
– Что известно Борелю о совместных опытах Старицкого и де Вельтэна?
– «Отец Браун» уже встречался с музыкантом. Разговор был неофициальным, но, похоже, Старицкий вне подозрений. Алиби у него железное, он давал скрипичный концерт в Авиньоне, после которого состоялся фуршет и прочие увеселения. Относительно его встречи с Никой утверждает, что встреча состоялась по просьбе де Вельтэна. Ника передала ему несколько нотных записей, которые он должен был опробовать.
– И все? – разочаровалась Настя.
– Ты ожидала чего-то большего?
– Не знаю, чего я ожидала, – разочарованно произнесла она, – ну а с Вальтером Дильсом как?
– Тебе это понравится больше. В момент смерти Вельтэна он был в Клюни, причем один и в отеле. Хотя цель поездки была вполне официальная, на следующее утро он должен был участвовать во встрече со студентами Высшей школы искусств и ремесел.
– Ну а «отец Браун»? Он знает о связи Дильса и де Вельтэна?
– Теперь знает, – скромно ответил хакер.
– Ты стал осведомителем полиции?
– Чего не сделаешь в интересах дела, – заметил Бодлер.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны
После насущных забот дня, в момент полагающегося всем монахам послеполуденного отдыха, Бернар уединился в собственной каморке. Спать он не собирался. Важнее было продвинуться в собственном расследовании. И сейчас он чувствовал необходимость спокойно поразмыслить в уединении. Инфирмариус помнил уроки логики своего учителя: «Когда задача кажется тебе невыполнимой, а проблема неразрешимой, разбей ее на более мелкие части и рассматривай их одну за другой». Бернар решил последовать совету. Он вытащил сумку с письменными принадлежностями, устроился за столом, предварительно отодвинув в сторону горшочки с мазями и отварами. Положил перед собой кусок чистого пергамента и наточил гусиное перо. Еще раньше санитарный брат заметил, что все эти последовательные действия и сама атмосфера настраивали его на размышления. Теперь он был готов. Рука сама собой вывела «Primo», и он задумался.
Primo, в аббатстве появляется Гийом Ожье с учеником. Парижанина интересуют древние тонарии. Его принимают как почетного гостя. Кантору Гонорию поручают помочь Ожье в расшифровке тонариев. Возникало закономерное: почему теолога интересует священное пение? После вчерашнего разговора с Клементом кое-что прояснилось в сознании Бернара. Внимание к тонариям было не случайно. Если Сюжер и его посланники были уверены, что в певческих книгах была зашифрована магическая мелодия, то в стремлении ими овладеть ничего удивительного не было. Бернар представил себе следующую картину: поле битвы, выходит певец, выводит пару мелодий, и противная сторона бросает оружие или вообще падает бездыханной. Такое раньше казалось сказкой. Зато теперь, получалось, было явью. Только во благо ли было владение этим секретом? На этот вопрос ответа у него не было. Далее углубляться в эту мудреную область Бернар не стал. Только время зря потеряет и ни к какому точному выводу не придет. Решил не растекаться мыслию по древу, проскрипев пером по пергаменту и выведя «Secundo».
Secundo, в это же утро крестьяне принесли в монастырь тело бродяги. Конечно, на первый взгляд между этими двумя событиями не было никакой связи. Но оставить без внимания предупреждение Бригитты он не мог. Плюс ко всему бродяга был известен и дорог аббату. Отсюда и непонятный приход аббата в мертвецкую, и неподдельная печаль в глазах. Правда, имя Петр Достопочтенный назвать отказался. Но имело ли оно значение в расследовании Бернара? Единственное напрягало: почему аббат отказывался от наказания убийц. Были ли они слишком влиятельными? Одно дело – наказать разбойника и простого крестьянина, другое – обвинить в преступлении рыцаря или, еще того хуже, влиятельного сеньора. Скорее всего речь шла именно об этом. Тогда оставалось надеяться на карающую руку Божественного правосудия. Бернар прочитал молитву за упокой невинно убиенного и, перекрестившись, продолжил свой труд.
Tertio, смерть Ожье. Пока он не называл ее убийством, хотя внутренне был уверен, что именно это слово подходило к гибели Ожье. Теодориус был с ним согласен. Старая Бригитта говорила о силе любви. Мнение старой колдуньи подтверждали слова Руфина о том, что его учителю приказали умереть. Он их выпалил, конечно, в запальчивости и отчаянии. Жаль, что ему так и не удалось узнать побольше от Руфина. Ученик теолога замкнулся и до отъезда так ничего и не рассказал. Единственное, что удалось вырвать Бернару, были туманные слова о том, что Ожье убила неведомая сила. «Сила, за владением которой он приехал», – задумчиво повторил слова Руфина Бернар. Он вспомнил свой разговор с Теодориусом. Тогда аптекарь сначала удивился. И правда, какую силу могли заключать в себе древние тонарии? Музыка вызывала бурю чувств, она могла восхищать, заставлять радоваться или печалиться, напоминала о силе Божеской и слабости человеческой, но какое заклятие в себе она могла содержать, да еще такое, способное лишить жизни человеческое существо? Потом на память пришли слова Теодориуса о древнем певце, способном повелевать людьми и животными, силе музыки которого не могли противиться даже ангелы. Недавний разговор с Клементом подтвердил рассказ Теодориуса.
Quarto, с одной стороны, аббат поддержал Бернара в его расследовании, но реакция других монахов напрягала и закономерно ставила вопрос неприятный, но закономерный: был ли убийца одним из них или у него были сообщники в монастыре. Ансельм, конечно, утверждал, что убийца – пришлый человек. В пользу этой гипотезы говорил тот факт, что привратника на воротах не было. Любой мог пробраться в монастырь, даже если ворота были заперты, но засов на маленькой дверце рядом с привратницкой задвинут не был. Тогда убийцей мог быть кто угодно, любой из прошлого Ожье. Только подумал о прошлом, в голове всплыла маленькая, но необычная деталь. На нее он обратил внимание, когда занимался омовением тела погибшего. Тонзура Ожье (выбритый круг на голове католических монахов. – Прим. автора) была свежевыбрита и отличалась от загоревшего лица и шеи молочной белизной. Хотя это вполне могло быть объяснено ношением головного убора, что в жарких странах было обычной предосторожностью, защитой от палящего солнца.
Бернар встал. Ноги затекли от непривычно долгого сидения. Он натянул на голову капюшон, затянул веревку на поясе и вышел во двор. На улице вздохнул полной грудью, разведя руки, и решил поразмяться. Вокруг царила обычная суета. Шум молотков и крики рабочих, суетящиеся вокруг базилики поденщики. Почувствовав себя лучше, вернулся в каморку и стал просматривать записи, после недолгого раздумья добавил «quinto».
Quinto, перед внутренним взором встали полные холодного гнева глаза Клемента. Инфирмариус мог поклясться всем, чем угодно, что хранитель библиотеки ненавидел теолога. Только откуда такая вражда? Если верить Иосифу, а в его осведомленности Бернар не сомневался, то Ожье и брат Клемент знали друг друга давно. Их связывала глубокая дружба, и не только. Какая кошка пробежала между бывшими друзьями молодости и любовниками? Следом шла целая вереница деталей мелких, но он привык и ими не пренебрегать. Правда, теперь логический ряд выстраивать не стал, а занес все, без разбора: и факт, что сам теолог не стал участвовать в диспуте, предоставив эту честь ученику; посещение им лазарета и попытка разговора с Одилоном, и еще одно… Но, как ни напрягался, вспомнить эту деталь не мог. Решил не напрягаться, само собой вернется. В этот момент в каморку зашел Мартин и вскрикнул от испуга, заметив Бернара.
– Не бойся, это я! – опешил санитарный брат.
– Извините, сам не понимаю, что на меня нашло.
– Бывает, – согласился инфирмариус, – ты что-то ищешь?
– Д-да, – почему-то задрожал Мартин, и капельки пота выступили на лбу.
– Ты болен? – заботливо спросил Бернар.
– Н-нет, простите меня, но мне надо идти, приор потребовал свою мазь, а я никак не могу ее найти.
– Ты же знаешь, она всегда в лазарете на полке рядом со снадобьями от подагры, – удивился Бернар. Приора мучили боли в коленях, и раз в неделю Бернар готовил ему сложную смесь из трав и масел.
– О, глупец! Как я мог забыть, – простонал Мартин и, развернувшись, выскочил из каморки.
Бернар с удивлением покачал головой. Мартин в последнее время изменился. Все чаще застывал, путал рецепты, подпрыгивал от испуга, если кто-то подходил сзади. Только вчера Бернару пришлось вылить приготовленный учеником настой. К привычному вкусу примешивалась странная горечь. Выздоровлением больных Бернар решил не рисковать и не без сожаления вылил темную жидкость. Позавчера застал Мартина с братом Иосифом, и его ученик что-то рассказывал брату со слезами на глазах. Хромоножка успокаивающе гладил Мартина по руке. Бернар дал себе слово расспросить брата Иосифа, о чем они говорили и что происходит с его учеником.
* * *
– Почему тебя интересуют работы Эдуарда де Вельтэна?
Настя захлопала глазами. К подобному вопросу Тристана Готье готова она не была.
– Зайдем ко мне? – предложил руководитель проекта.
Удивленная Настя лихорадочно соображала, какую версию выдать на этот раз. Выкладывать карты на стол или нет? И откуда ему известно? Сережка проболтался? Воскобойникова она ввела в курс дела, рассудив, что во всей этой истории он был человеком посторонним и никакого вреда принести не сможет. Да и потом, нужно было как-то объяснить ее отлучки. Правда, во все детали не посвятила. Рассказала всего лишь, что Магнус был другом Бодлера, и тот попросил ее, Настю, узнать некоторые обстоятельства и потеснее познакомиться с Никой и ее кругом. Сережка было возмутился, но комментировать не стал, воздержался. В Гарике он сразу почувствовал соперника и, как человек логический и разумный, полагал, что к развенчанию Арутюняна в Настиных глазах нужно было подходить осторожно. Вспомнил наставления деда: «У любой влюбленной бабы на глазах розовые очки, попытаешься снять – станешь врагом, подожди, пока сами свалятся…»
Настя тем временем послушно следовала за Тристаном, сожалея, что ни одна мудрая идея в голову не приходила.
– Почему вы об этом спрашиваете? – вопросом на вопрос ответила она, заходя в кабинет, и как вкопанная остановилась на пороге. Прямо по курсу в кресле рядом с бюро Тристана сидел сухощавый мужчина с матовой кожей и ежиком цвета воронова крыла волос. Мужчину она знала под именем Вальтера Дальса, и только сегодня утром Настя просила Старицкого устроить встречу с ним. Зверь, похоже, бежал на ловца. Правда, излишней самонадеянностью Столетова не отличалась и сразу себя поправила, что было совершенно неизвестно, кто в данной истории был зверем, а кто ловцом. Вальтер Дильс абсолютно не выглядел на указанные в Википедии 55 лет, его раскосые серые глаза смотрели оценивающе, одет он был просто и элегантно. Настя, поднаторевшая в парижских бутиках, оценила эту элегантность эдак минимум в 5 тысяч евро, если не считать часов на запястье. Определять их цену она не решилась.
– Анастасия Столетова, Вальтер Дильс, – представил Тристан присутствующих. Причем комментариями утруждать себя не стал.
– Здравствуйте, Анастасия Столетова, приятно познакомиться, – встал и сделал несколько шагов навстречу ей Дильс. Рука у него была сухая и прохладная, рукопожатие крепким, дружеским, но глаза смотрели холодно, изучающе.
– Взаимно, – ответила любезностью на любезность она.
– Итак, ты так и не ответила на мой вопрос: почему тебя интересуют исследования Эдуарда?
– Мы с ним переписывались, и я рассчитывала на его помощь.
– Понятно, – хмыкнул явно не удовлетворенный этим ответом Тристан. – А что именно тебя интересовало в работах Эдуарда?
– Тайная музыка Орфея.
– Мелодии орфических мистерий? – приподнял брови Тристан. – И ты уверена, что они существуют?
– Я уверена, что они существовали, – поправила его Настя.
– Какое отношение ко всему этому имеют Сергей с Максимом? – спросил Готье.
От вопроса Настя слегка опешила. На самом деле ей в голову ни разу не приходила подобная мысль, что Воскобойникова и Феофанова могут причислить к ее поискам.
– Совершенно никакого, – четко ответила она, глядя в глаза руководителя их проекта, – ты прекрасно знаешь, чем они занимаются, и Орфей тут совершенно ни при чем!
– То есть с Эдуардом ты связалась не по заданию Воскобойникова?
– Повторяю, что нет!
Тристан перевел глаза на Дильса, словно спрашивая мнение последнего. Тот молчал.
– Мой интерес к исследованиям де Вельтэна только мой, и ничей больше! – продолжала настаивать Настя, не хватало еще, чтобы ее поиски навредили друзьям по институту. – Да и вообще не вижу связи между нашей системой оптического трекинга в виртуальной реальности и магической музыкой!
– А вы не думали, что техника погружения человека в виртуальный мир может быть схожа с техникой перемещения душ во время мистерий посвящения? – совершенно бесстрастным голосом задал вопрос Дильс.
Она запнулась. Действительно, подобная мысль ей раньше в голову не приходила.
– То есть вы думаете, мистерия посвящения была всего лишь иллюзией? Чем-то вроде мозгового интерфейса?
– Я не думаю, а выдвигаю различные гипотезы, – поправил ее Дильс.
– Музыка и сейчас используется для погружение в состояние транса, – пожал плечами Тристан.
– То есть вы не верите, что проводившие мистерию иерофанты действительно перемещали человеческое сознание в иной мир?
– Техника перемещения души, – хмыкнул Тристан, – объяви я сейчас такую тему научной работы, сразу в смирительную рубашку упакуют. Впрочем, ладно, Эд всегда был мечтателем. В любом случае эта его идея восстановить музыку мистерий мне всегда казалась чистой воды утопией, тем более даже если найти древнюю их запись, кто сможет ее расшифровать?
Следом разговор перешел на непосредственную работу, и больше к этой теме они не возвращались. Хотя у Насти осталось легкое ощущение какой-то недосказанности.
После беседы с Тристаном и Дильсом решила остаться в школе до вечера и закончить начатый перевод. Все равно ничего нового в их расследовании не было, а привлекать к себе излишнее внимание не следует. Воскобойников даже удивился такой сильной мотивации, даже ужинать не пошла, сказала, что сама доберется. Не заметила, как опустилась ночь. Школа опустела. Настя решила, что пора возвращаться. На общественный транспорт надеяться смысла не было. Последний автобус отходил в восемь часов вечера, а было уже хорошо за девять. Придется тащиться пешком. Благо дело, не так уж далеко: пятнадцать минут быстрой ходьбы. Вышла на улицу, холод продирал до костей. Настя потянула коротенькую курточку вниз, чтобы хоть как-то согреться. «Надо было пуховик натянуть», – отругала она себя за легкомыслие. Днем погода казалась почти теплой, но стоило солнцу спрятаться, как все встало на свои места: на деревьях и траве появился иней, стекла машин замерзли, а дорога стала скользкой. Вздохнула и захлебнулась свежей сыростью. В голове прояснилось. На улице было пустынно, фонари не горели, явно какая-то авария, только слабо освещенные подъезды домов. Стало не по себе, поспешила, стараясь не поскользнуться. Где-то через пять минут сзади послышались торопливые шаги. Сама не зная почему, заторопилась. Шаги сзади ускорились. Она оглянулась, ее нагоняла молчаливая мужская фигура. Лица видно не было: низко надвинутая шапка и шарф закрывали все свободное пространство, только глаза блестели. Она прибавила шагу, но расстояние с незнакомцем неумолимо сокращалось. Следуя какому-то непонятному инстинкту, побежала. Шаги затопали сзади. Машина вынырнула из темноты и ослепила молочным светом белесых фар. Дверца водителя распахнулась.
– Мадемуазель Столетова! – раздался голос Вальтера Дильса.
Она остановилась и оглянулась. Незнакомца и след простыл. С облегчением вздохнула:
– Добрый вечер, Вальтер.
– Что вы делаете?
– Прогуливаюсь, – соврала она, – воздух свежий, думать помогает.
– Ваш перепуганный вид свидетельствует об обратном, – хмыкнул Дильс, – вас подвезти?
– Нет, спасибо, – поблагодарила Настя, рассудив, что она уже почти добралась до оживленной части дороги и среди толпы ей ничего не грозило.
– Как знаете, – согласился Дильс, с подозрением оглядывая улицу, – всего хорошего.
Настя попрощалась и поспешила навстречу к светящимся фонарям и людскому гомону. Машина осталась стоять на месте, освещая ей путь. Незнакомый мужчина исчез.
Солнце, яркое, утреннее, било в окно. Оказывается, Настя забыла задернуть как следует занавески. Молодая женщина потянулась в кровати. Внезапно задрожала. События вчерашней ночи обдали ледяной, обжигающей волной. Она глубоко вздохнула и приказала себе успокоиться. Справилась с паникой, в конце концов, бояться было бесполезно и нерационально. Выбралась из теплой постели, побрела заваривать кофе. После чашки крепкого черного напитка проснулась окончательно. Мозг встрепенулся и стал перебирать одну за другой гипотезы случившегося. С чем могло быть связано происшедшее? Попытка ограбления? Вполне возможно. Или кому-то не нравится ее расследование? Надо было посоветоваться с Бодлером и Гариком. Побрела в душ. Отчаянно заверещавший звонок интерфона вытащил Настю из душа.
– Я внизу! Мне необходимо тебя увидеть! – раздался внизу голос Косты.
– Извини, но ты немного не вовремя, – сообщила ему она.
– Пожалуйста, открой, я подожду за дверью номера, – произнес он.
Настя нехотя нажала на кнопку и вернулась в душ. Коста, как и обещал, покорно ждал за дверью, никоим образом не обнаруживая собственного присутствия. Столетова закончила принимать душ, причесалась, натянула джинсы, накинула джемпер. Взглянула на себя в зеркало и осталась довольна собственным видом. Потом сама себя же спросила: а ей, собственно, не все равно, как она выглядит в присутствии Косты. Наконец открыла дверь. Коста был бледнее обычного, взлохмаченный и совершенно несчастный.
– Нику арестовали! – с порога заявил он.
Настя отшатнулась:
– Нику?
– Это моя вина! Во всем моя вина! – воскликнул он и лихорадочно забегал по салону, схватив себя за голову.
– Успокойся и расскажи все по порядку! – накричала она на него.
Громкий голос оказал желаемое действие. Коста как-то враз поник и мешком хлопнулся на диван. Было видно, что он устал и еле держался на ногах.
– Это я виноват! – вновь затянул он. – Мы не должны были приезжать сюда!
Настя налила стакан воды и присела рядом с ним:
– Коста, пожалуйста, приди в себя, выпей, тебе поможет.
Он короткими осторожными глотками втянул в себя жидкость.
– Теперь лучше?
– Спасибо, – кивнул он и прерывающимся голосом начал свой рассказ: – Я только что зашел к ней, мы собирались пообедать вместе, а вместо этого оказался свидетелем ее ареста!
– Кто ее арестовал, Борель?
– Да, тот самый следователь, который занимался этим делом.
– В чем ее обвиняют?
– В убийстве Эдуарда!
– Какие у них доказательства?
– Они что, мне будут докладывать, меня просто отодвинули в сторону, посадили Нику в машину, и все!
– Коста, теперь успокойся, паникой Нике не поможешь, отправляйся домой и звони, если у тебя будет информация.
– А ты?
– Поеду, попробую встретиться с «отцом Брауном».
– С кем с кем? – переспросил Коста.
– С Борелем.
Закрыв за Костой входную дверь, бухнулась на диван и принялась размышлять. Бодлер предупреждал, что Матильда де Вельтэн цветет и пахнет. Знала мамочка, что затевала. История с перепиской завещания явно играла против Ники. Набрала номер жандармерии, особенно ни на что не надеясь, назвала свое имя и попросила связать ее с Аристидом Борелем. К ее удивлению, следователь откликнулся.
– Вы уже в курсе? – прокомментировал он.
– Да, я могу с вами встретиться?
– У вас появились новые элементы в деле?
– Нет, пока нет.
– Тогда какой интерес во встрече?
– Могу я встретиться с Никой?
– Подумаю.
– Мне очень важно с ней встретиться, мне просто необходимо проверить одну информацию!
– Какую?
– О поездках Вельтэна и его исследованиях.
Борель заколебался, но после недолгого размышления все-таки буркнул:
– Ладно, устрою вам встречу с подозреваемой.
– Спасибо, – от души поблагодарила Настя. На такой успех она и не надеялась.
Теперь следовало предупредить Бодлера. Она отправила сообщение хакеру и бессильно бухнулась на диван. Утро оказалось нисколько не мудренее вечера. Надо было прийти в себя и понять, как действовать.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны
Первые утренние часы монахи встретили, как обычно, чтением мартиролога, отрывка из устава, трех молитв – Deus in adjutorium (90-й псалом), Gloria, Kyrie eleison (Бог в помощь (лат.), Слава (лат.), Господи помилуй – (греч.), правда, в нарушение установившегося обычая приор закончил началом 50-го псалма: Miserere (Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже…). Бернар внутренне удивился, ибо традиция велела читать его после ужина, а не после утренней мессы. Похоже, не его одного такое нарушение порядка удивило, братья переглядывались, но никто не возражал. После Бенедикт не без вызова уставился на аббата и произнес:
– Не изумляйтесь, Ваше Святейшество, но я думаю, что после всего происшедшего в нашем монастыре после каждой мессы нам необходимо просить прощения и Божеской милости! Ибо завладела нашим монастырем сила дьявольская, и только помощь Господа способна изгнать лукавого из стен наших и сердец наших!
Все замерли, о соперничестве аббата и приора знали все, но такой прямой атаки никто не ожидал. Петр Достопочтенный стоял спокойно, даже бровь не поднял. У него был вид совершенно стороннего наблюдателя. Наконец аббат прервал затянувшееся молчание:
– Я понимаю тебя, Бенедикт. Случившиеся события трагичны и способны посеять смуту и недоверие в душах наших. И ты прав, только молитвой мы можем укрепить наше мужество, победить неверие и обрести заново силу, которую недруги рода человеческого пытаются у нас отнять. Именно молитвой и единством сильно наше братство! Не так ли, Бенедикт?
Приор стоял с полуоткрытым ртом, глаза метали молнии, но настоятель в который раз хладнокровно продемонстрировал собственное превосходство, и Бенедикту ничего не оставалось, как только перевести разговор на другую тему. Братья торжествовали, приора в монастыре не любили. Он был заносчивым, чванливым, относился к абсолютному большинству с презрением отпрыска знатного рода.
– И еще я хотел обратить внимание нашего собрания на тот факт, что брат келарь совершенно неразумно раздает наши запасы окружающей нищете. Конечно, мы должны выводить этих виланов на истинный путь, но молитвой, а заботиться о хлебе насущном – это их забота.
– Тебя это беспокоит, наши запасы настолько истощились? – спросил аббат, поглядывая в сторону брата келаря.
– Год был неурожайным, и я всего лишь помогаю этим несчастным дотянуть до весны. Это наш долг – помогать страждущим! – возразил келарь, не без вызова уставившись на приора.
– Мы отказываем себе во всем, не можем позволить себе приобрести редкие рукописи, забываем о самом важном: боговдохновенном просвещении! Ибо именно в этом состоит наша миссия, а вовсе не в наполнении живота этой голи перекатной!
Голос Петра Достопочтенного был наполнен иронией:
– Рассуждаешь ты, брат, многоумно и велоречиво, и я могу понять твое беспокойство. Только за всеми нашими заботами о боговдохновенном просвещении не забывай, что, прежде чем заботиться о столь прекрасных материях, нужно позаботиться о хлебе насущном. Человек не сможет внимать нашим чудесным размышлениям, если он просто-напросто голоден. А у пустого живота одна забота: как живот этот наполнить, а на более высокие побуждения сил просто-напросто не остается. А так как мы не способны накормить всех страждущих семи хлебами, то должны делать все возможное, а все остальное не в счет. Спасенные жизни стоят большего, чем даже самые редкие рукописи!
На этом утренняя месса окончилась. Монахи гуськом покинули капитул, приор же задержался рядом с аббатом. Бернар осторожно придвинулся поближе, стараясь расслышать обрывки разговора.
– Тогда как объяснить ваше нежелание расстаться с тремя тонариями, мой отец? Или они стоят дороже жизней всех монахов нашего монастыря? – Голос приора дрожал.
– Я не знаю, на что ты намекаешь, мой дорогой брат, – голос аббата был холоден и невозмутим, – я имею право возражать против разграбления нашей библиотеки, и, в конце концов, ни одна жизнь не пострадала из-за этих певческих книг.
– Ни одна жизнь, говорите! – Голос приора был полон скрытого намека.
Бернар тихо удалился. Он был взволнован. Одна идея мелькнула огненной линией, как разлетающиеся от костра искры. Только она не погасла, как искры, а, наоборот, стала все отчетливее вырисовываться в мозгу Бернара. И от этой мысли ему стало совсем уж не по себе, мир вокруг потускнел, как тогда, в момент смерти матери. Бернар словно вернулся в детство и почувствовал себя маленьким, незащищенным ребенком в огромном, суровом и беспощадном мире. Приютившие его тогда монахи дали ему кров, защиту, и теперь эта уверенность в окружающих его людях снова испарилась. Санитарный брат обратил глаза к небу и зашептал спасительную молитву. Нет, он явно ошибался, иначе и быть не могло. С трудом взял себя в руки и отправился на поиски Иосифа. Он застал монаха в коровнике. Тот споро выгребал навоз и что-то тихо напевал. Мелодия явно не имела ничего общего с молитвой. Иосиф был одним из местных жителей, его семья промышляла чем могла: то охотой, то рыболовством, то нанималась в работники. Поэтому для них большим облегчением стало то, что Иосифа приняли монахи Клюнийского монастыря. Неслыханная удача для неказистого калеки. На самом деле, что еще полезного он мог сделать со своей увечной ногой?
Иосиф обернулся, вокруг глаз залегли глубокие тени, и черты лица обычно приветливого и улыбающегося хромоножки обострились. Невеселые мысли явно мучили монаха. Хотя, что греха таить, последнее время все больше братьев вокруг Бернара помрачнели, насупились, словно все чувствовали нависшую над монастырем опасность. Смерти от старости и болезней были делом обычным, но к насильственным смертям монастырь все-таки не привык. Бернар понимал братьев, засомневавшихся в силе собственной молитвы, не спасшей обитель от вторжения враждебных и опасных сил. Разговор с Иосифом не получался. Хромоножка явно был чем-то обеспокоен, и от былой услужливости не осталось и следа. Хотя Бернар и начал издалека, был осторожен и вопросы задавал самые что ни на есть обтекаемые. Только результата не было никакого.
– У меня такое впечатление, что ученик мой последнее время совершенно не в своей тарелке, ведомо ли тебе, что беспокоит его, и могу ли я ему помочь?
– Откуда мне знать, – отмахивался Иосиф, погруженный в какие-то свои, одному ему известные мысли.
– Но мне всегда казалось, что вы с Мартином друзья и именно тебя он посвящает в самые сокровенные свои мысли.
– В самое сокровенное в человеке посвящен только наш Творец, и только ему ведомо, почему он нас создал именно такими, и именно на нем лежит ответственность! – ударился в философию Иосиф.
И в порыве назидательности стал даже как-то выше ростом, величавее. Куда только девался суетливый и вездесущий монах, а именно таким привык его видеть Бернар. Даже в голове зашевелилось: а что, собственно, он знал про Иосифа? И тут же поправил себя, а что, собственно, он знал про всех окружающих его людей? Неприятное ощущение заполнило душу липкой, клейкой, как паутина, неуверенностью. Оставил Иосифа, поняв, что сегодня ничего не добьется. И еще долго спиной чувствовал взгляд последнего. Повернул за угол внутренней галереи и, услышав голоса, остановился. Перед ним стояли брат библиотекарь и приор. Правда, Бернара они не заметили, слишком были погружены в беседу. Бернар хотел было продолжить свой путь, но внезапно заинтересовался и остановился.
– Как говорит Святое Писание, каждый получает от Господа собственный дар, и именно его нужно развивать в себе. Ибо греховно отказаться от дара Господня, – спокойно произносил хранитель библиотеки.
– Не всякий дар – благословение Божье, – возразил по своему обыкновению приор Бенедикт.
– Например?
– Ум, рацио, может стать даром и может стать проклятием, как и чувства.
В голосе приора явно звучал намек на нечто, известное обоим спорщикам.
– Все зависит от того, на что направлен наш дар: на добро или зло. Так, воинственность и смелость могут помочь в нашей борьбе за освобождение Гроба Господня, но могут привести к убийству невинных. Не только наши молитвы, но и наш пример, брат, подталкивают падшего человека, ставшего жертвой греха, к покаянию и к исповеди. Поэтому мы должны быть очень осторожны, ибо сложно отличить добро от зла, – монотонно и почти равнодушно отвечал Клемент.
– Я не согласен с тобой, брат мой. Наш обет, наша вера говорят нам, что мы не можем сидеть сложа руки и должны бороться со злом. По мне, так лучше согрешить, чем безвольно злу попустительствовать из-за страха ошибиться! – повысил тон Бенедикт.
– Правда настолько спуталась с ложью, что даже в самые тягчайшие моменты бытия человек не способен отличить одну от другой, – в ответ голос Клемента зазвучал тоже громче, выдавая волнение его обладателя, – и самое главное, что здесь, внизу, в нашем дольнем, земном мире, опутанном грехами, преступлениями, именно ложь, а не истина зачастую становится спасением.
– Значит, ты оправдываешь их?
– Я никого не оправдываю, потому что я никого не сужу, – возразил хранитель библиотеки.
– Ну а если я решу, что должен поставить в известность Рим?
– Ты можешь ставить в известность кого угодно, – спокойно парировал Клемент, – это твой выбор и твое право.
В этот момент ветер зашуршал опавшей листвой, собеседники обернулись и вопросительно уставились на Бернара. Тот же сделал вид, что только что появился, и, склонив голову, прошествовал мимо Клемента и приора Бенедикта. Но как он ни старался изображать спокойствие, в душе бушевали самые разноречивые чувства. Что-то не то происходило в их обители, и это все явно было связано с приездом Ожье и старинными певческими книгами…
* * *
Из комнаты для встреч с заключенными следственного изолятора вышли скромно одетые мужчина и женщина, по всей видимости, супруги и не здешние. «Родители Ники», – пришло в Настину голову. Теперь был ее черед. Она зашла, и вид Ники ее поразил. Гречанка осунулась, под глазами залегли темно-синие круги, васильковые глаза стали по-настоящему бездонными.
– Здравствуй, Настя. Спасибо, что пришла. Честно говоря, не ожидала, что откликнешься на мою просьбу. На самом деле, кто я тебе? – торопливо, словно боясь остановиться, выпалила Ника.
– Я пришла, это были твои родители?
– Да, я так рада и не рада. Бедняги! Навещать дочку в тюрьме! Ощущение, как в дурном сне!
– У тебя есть адвокат?
– Есть, и не какой-нибудь, а очень известный. Хотя абсолютно не знаю, кто его нанял, не родители же Магнуса?
– Не думаю, – удивилась Настя, хотя одна идея промелькнула в голове.
– Естественно, они точно от счастья прыгают! – с горечью произнесла Ника, и ее глаза резко увлажнились.
– Не о них сейчас речь, мы должны понять, что случилось. Эта история с завещанием правда? Ты знала, что Эдуард хотел его изменить? – Настя понимала, что говорила жестко, но другого выхода у нее не было. Сочувствием и слезами Нике не поможешь.
Ника молчала.
– Мне нужна правда, иначе я не смогу тебе помочь!
– Почему ты думаешь, что сможешь мне помочь? Кто ты на самом деле, Настя?
– Я твой друг! И поверь мне, у тебя их не так уж много!
– Ты появилась здесь не случайно?
– Нет, я появилась здесь не случайно, – подтвердила Настя и повторила: – Но я твой друг, и я не верю в твою виновность!
– Я не убивала Магнуса! – твердо ответила Ника.
– Расскажи, что случилось в тот вечер, шаг за шагом.
Ника помолчала, потом, тряхнув головой, решилась:
– Адвокат сказал, что ты на моей стороне, хотя он тебя тоже не знает. Так ему сказал человек, который его нанял. Я тебе все расскажу, в конце концов, какая мне разница, хуже уже не будет! Мы действительно этим вечером поссорились. Эд был вне себя, начал обвинять меня во всяких глупостях! И сказал, промежду прочим, что изменит завещание! Но я ему ответила, что мне, собственно говоря, на это наплевать с высокой башни. Сама посуди, когда тебе говорит о завещании двадцативосьмилетний парень, ты его слова всерьез не воспринимаешь! Мне вообще это завещание было пополам, лучше бы он побольше денег вкладывал в наш общий бюджет, а то я шестьсот и он шестьсот. Для меня это большая половина моего заработка, а для него меньше пятой части, не говоря уже о финансовой ренте! – с горечью произнесла она. – Поэтому я разозлилась и хлопнула дверью. Вышла на улицу и пошла куда глаза глядят. Было относительно тепло, прогулка меня успокаивала. Честно говоря, в этот вечер я решила, что наша жизнь с Эдом подошла к своему закономерному концу. Я даже прошла между нескольких витрин агентств недвижимости. Начала прикидывать, что смогу снять.
Гречанка говорила, и Настя ей верила. Действительно, кто думает о завещании в их возрасте?
– А в чем он тебя обвинял?
– Да во всякой хрени, другого слова не подберешь! Мол, что я специально познакомилась именно с ним, чтобы шпионить за его исследованиями, и прочая чушь!
– Как вы с ним познакомились?
– Ты это всерьез? – возмутилась гречанка.
– Не злись, просто расскажи, как вы с ним познакомились, а то время нашей встречи скоро выйдет!
– Хорошо, как хочешь. Я сначала думала отправиться в Лион, но передумала и приехала сюда, все-таки в маленьком городе жизнь дешевле. Тем более Школе искусств и ремесел понадобился специалист с моим профилем, правда, только на полставки, но на постоянную работу. Я связалась со школой и приехала сюда, в Клюни. А познакомилась с Эдом случайно, стечение обстоятельств, пришла с Костой на вечеринку, устроенную Робертом, братом Эда.
– То есть Коста был знаком с Робертом раньше?
– Точнее сказать, пересекался. Клюни – городок маленький, все вертится вокруг Высшей школы, так что мы все в какой-то степени знакомы друг с другом.
– Каковы были отношения Косты с Робертом?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Пока не знаю, – честно призналась Настя.
– С Робертом они были знакомы, и все. Роберт тоже интересуется историей Клюнийского монастыря. У них семья каким-то образом связана с монастырем. Я никогда этим особо не интересовалась. Что-то вроде того, что какие-то предки имели отношение к монастырю. Хотя у монахов обычно нет потомков, – пожала плечами Ника.
Посвящать Нику в реальную историю взаимоотношений семьи де Вельтэн и монастыря Клюни Настя не стала. Да и зачем той было знать, что единственная связь эта состояла в том, что де Вельтэны забили последний гвоздь в крышку гроба знаменитой обители. Такая осведомленность могла вызвать у Ники только ненужные вопросы.
– Ты знала, что Эдуард был на Афоне?
– Нет, – удивилась Ника, – он никогда мне об этом не рассказывал.
– И последний вопрос: что тебя связывало со Старицким?
– Ничего меня с ним не связывало! – досадливо отмахнулась Ника. – Хотя мне не дает покоя один вопрос: кто нанял адвоката, кто заплатил за приезд моих родителей, кто снял для них отель? Может быть, это Старицкий и еще тот, другой, с которым сотрудничал Эд?
– Ты знакома с Вальтером Дильсом?
– Видела один раз, но Эд секретничал, да и мне было особенно не до его тайн, лишь бы до постели добраться! – не без горечи произнесла Ника.
Выйдя из следственного изолятора, Настя отправилась в интернетное кафе. Пора было узнать, что еще накопал Бодлер. По дороге остановилась как вкопанная перед витриной элегантного ресторана, а потом торопливо, как бы не узнали, продолжила дорогу. Только на углу вновь притормозила, размышляя. Только что увиденная картина не выходила из памяти. За одним из столиков мирно обедали, сидя рядом и о чем-то увлеченно споря, школьная подруга Магнуса Селина и нотариус семейства де Вельтэнов. Причем Селина казалась совсем другой, более уверенной в себе, что ли, гораздо с большим вкусом одетой и даже ярче накрашенной. «С чего это она вырядилась как на праздник?» – промелькнуло в мозгу Столетовой. И вообще, что могло ее связывать с нотариусом? Что она упустила? История все больше запутывалась. Ни Селину, ни нотариуса они в расчет никогда не принимали. А зря! Настя поспешила в кафе. Бодлеру предстояла новая работа…